сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Девушка смотрит на свое платье сзади, проводит по яркому пятну рукой и видит на фалангах пальцев насыщенный алый цвет. Скорая приезжает примерно через десять минут, и спустя какое-то время она лежит и смотрит в синий потолок автомобиля, слушая сирену белоснежной кареты. Габриэль сидит с ней рядом, и Маринетт на секунду забывает о том, что вообще происходит, потому что он рядом.
Его присутствие ослепляет, заглушает боль и реальность. Вечер не так уж и плох.
— Я зайду через пятнадцать минут, — в очередной раз послушав живот Маринетт через стетоскоп, отзывается акушер-гинеколог и, не глядя на своих пациентов, выходит за дверь палаты.
Маринетт лежит под тонким одеялом на кровати и слушает, как часто-часто ухает собственное сердце в ее глотке. Габриэль сидит в кресле рядом, опусти локти на разведенные в стороны колени, и смотрит в одну точку.
— Поговори со мной, — шепотом просит его Маринетт.
Габриэль поднимает взгляд.
— О чем?
— О чем угодно. Пожалуйста, — почти умоляет она. — Эта тишина, — Маринетт опускает основания ладоней на закрытые веки и мотает головой, — она меня убивает.
Габриэль придвигает кресло ближе к постели и ведет ледяными ладонями по брюкам от колена вверх. В голове пусто.
— Адриан скоро приедет и...
— Я не хочу говорить об Адриане, — сорвавшимся голосом резко произносит она. — Я просто...
Она замолкает на полуслове, почувствовав ком в горле, и закрывает лицо ладонью. Губы девушки изломяются в плаксивом оскале. Габриэль не знает, что сказать, поэтому просто сжимает ее ладонь.
— Меня держат тут уже второй час, — дрожащим голосом произносит она, — и ничего не говорят. Почему они ничего не говорят мне, Габриэль?
— Может, они просто не знают, что говорить, — тихо отзывается он и резко убирает руку вниз, когда дверь палаты снова открывается.
— Итак, мадемуазель Агрест, давайте еще раз проверим.
Маринетт сжимает губы и, утерев пальцами соленые щеки, убирает одеяло, задирая медицинскую сорочку. Врач сосредоточенно слушает, смотрит в одну точку, водит стетоскопом по животу девушки, и Маринетт понимает, что затея еще в первый раз была бессмысленна. Он ничего не слышит, потому что нечего слушать.
— Хватит! — резко дергает она сорочкой вниз, вынуждая врача отдернуть руку в сторону. — Они мертвы, да?..
Вопрос застает врасплох не только акушера-гинеколога и Габриэля, но и саму Маринетт. Слова, обжигающие ей глотку все эти бесконечные восемьдесят минут, срываются языком пламени. Девушка сглатывает, поднимая на врача взгляд.
— Мадемуазель Агрест...
— Скажите мне, — срывающимся голосом произносит она. — Вы приходите уже четвертый раз и молчите. Скажите мне.
Мужчина молчит, снимая стетоскоп, и трет переносицу, на мгновение закрывая глаза. Это становится красноречивее всяких слов. Маринетт смаргивает слезы, резко качнув головой, и, избегая взгляда Габриэля, который не сводит его с нее с момента прихода врача в палату, едва слышно шепчет:
— Вытащите их из меня.
Операционную подготавливают за десять минут и ограничивают доступ персонала в крыло, где находится Маринетт, чтобы непроверенные люди не растрепали эту новость первой же собаке из прессы, притаившейся у входа в клинику. Акушер-гинеколог заверяет Маринетт, что та ничего не почувствует, и все пройдет очень быстро.
Ее везут в операционную под светом ярких ламп, увешанных по стенам светлого коридора, и девушка не сводит взгляда с Габриэля, который молча идет все это время рядом, но вскоре сбавляет шаг.
— Не уходи, — просит она, хватая его за запястье.
Габриэль останавливается вместе с персоналом и впервые не печется о том, что могут подумать другие.
— Останься, прошу, — шепчет она. — Потеряй их со мной, я одна этого просто не выдержу.
Когда Маринетт надевают кислородную маску, в тумане надвигающегося забвения она видит лицо Габриэля, а затем становится тепло и спокойно. Сухо и безопасно. Ее несет над волнами теплого лазурного океана, слышится крик чаек, никакой боли просто нет, однако это оказывается временным, и, стоит дымке света раствориться, она снова видит его лицо и находится в палате, куда ее доставили после попадания в отделение.
— Ты проснулась, — немного хрипло произносит он, придвигаясь ближе, и садится на колени возле постели, обнимая ее руку и целуя холодные пальцы. — Я поговорил с врачами, и, оказывается, вероятность потери двойни на этом сроке так высока, что...
— Мальчик и девочка, да? — хриплым шепотом едва слышно прерывает его Маринетт.
Габриэль замолкает на полуслове, чуть кивает и смотрит в ее влажные глаза, не представляя себе, что она сейчас чувствует.
— Они были красивые?
Маринетт не знает, почему задает этот вопрос. Не знает, почему именно Габриэлю. Знает только, что, если не будет слышать собственного голоса, то она просто умрет. Умрет в эту самую секунду, как двое ее детей, которых она не смогла сберечь. Габриэль видит, как осознание потери подкрадывается к ней ближе с каждой последующей секундой.
— Я уверена, что они были совершенны.
Горячая слеза стекает по переносице девушки и течет вниз, останавливаясь где-то на виске.
— Всё закончилось, — он не знает, что ему делать. — Адриан скоро приедет, — и не знает, что говорить.
Маринетт вытаскивает свою руку и не без усилий с болью переворачивается на другой бок, не желая никого сейчас видеть. Она подсовывает руку под подушку и чувствует, как в глазах снова закипают горячие слезы.
— Я буду ждать в приемной, тебе надо отдохнуть, — не выдерживая звенящей тишины, поднимается с места мужчина и трет лицо ладонями.
Он уже направляется к двери, как вдруг...
— Габриэль... — мольба. В ее голосе отчетливо слышалась мольба.
Он останавливается, опустив ладонь на ручку двери, и поворачивается к ней.
— Да?
И ей хочется сказать ему. Сказать сейчас, здесь. Ей не хочется быть одной, когда он так сильно нужен ей. Когда она не знает, как справиться с этим в одиночку. Но вслух лишь...
— Ничего.
Габриэль сглатывает без надобности. В груди отчего-то безумно болит.
— Мне остаться?
Она так сильно хочет, чтобы он остался. Чтобы лег рядом с ней, обнял сзади, крепко прижал к себе и позволил ей разрыдаться при нем. Расплакаться навзрыд, разделить этот груз на двоих, эту проклятую скорбь. Скорбь по детям, которым не суждено было родиться.
По их с Габриэлем детям.
— Нет.
Дверь палаты с тихим щелчком закрывается.
========== Глава XII. Стежки ==========
Два года со свадьбы Адриана и Маринетт. Годовщина. Два месяца после потери детей.
— Здесь довольно мило, — замечает Маринетт, аккуратно опуская дорожную сумку на постель.
— И море рядом. Вот, посмотри, прямо из окна номера видно, — улыбчиво отзывается Адриан.
Маринетт отвечает на улыбку и делает это почти искренне.
Эти два месяца были тяжелыми для каждого из их окружения, все родные и друзья Агрестов восприняли новость крайне болезненно, принимая ее настолько близко к сердцу, словно это их личная потеря.
Сабин пролила много слез; так много, словно она делала это еще и за собственную дочь, у которой после выписки из клиники, кажется, их совсем не осталось. Маринетт зачерствела, охладела ко всему окружающему, сухо принимала слова сочувствия или не принимала их вовсе, просто отмалчиваясь при возможности.
Хлоя несколько раз порывалась приезжать к Маринетт домой на ночь, обещая оставлять Софи на Натаниэля, но Аля ее отговаривала из раза в раз, ссылаясь на то, что Маринетт должна принять это сама, и лишние слова ей сейчас попросту не нужны.
Аля была единственной из их окружения, кого Маринетт к себе подпускала.
Первые три дня она провела в собственной спальне, игнорируя общение со всеми, включая Адриана, а в какой-то момент вышла из комнаты в своем строгом костюме, при легком макияже и со слабым хвостом на макушке. Взяв ключи от машины, она, не привлекая ненужного внимания прислуги, вернулась к работе в доме моды Агрестов.
Габриэль отложил в тот момент все дела, прервал совещание и вышел к ней, плотно закрыв за собой дверь.
— Что ты здесь...
— Показ через три месяца, у нас много работы, месье Агрест, позвольте мне пройти в свой кабинет, вы загораживаете мне путь.
Но как бы они оба ни старались, как бы не предпринимали все возможное, они впервые на своей памяти совершенно не могли сработаться и быть на одной волне, находясь в одном помещении. Они ругались, ссорились при подчиненных, оба хлопали дверями и дважды били посуду.
Они не говорили о том, что пережили в клинике, хотя должны были, давно должны, и эта недосказанность стала расщелиной в их взаимоотношениях.
Маринетт приняла решение не появляться в офисе, чтобы не пересекаться с ним. Чтобы не видеть его. Чтобы не ковырять собственную, кровоточащую и инфицированную рану в душе. Они стали созваниваться.
Говорили сухо, только по работе, и, когда Габриэль пытался поднять их личные темы, предпринимал попытки вывести ее на самый важный разговор... Маринетт бросала трубку.
Годовщину свадьбы Адриан предложил провести на море, и Маринетт, почему-то, ни секунды не колебалась, когда ответила на его предложение согласием. Ей нужна была смена обстановки, ей нужно было убраться от Габриэля и от душащих стен дома как можно дальше, но едва переступив порог отеля, она поняла, что это была дрянная идея.
Она только сильнее начала ощущать острую тоску по Габриэлю. Даже по ругани с ним, по всему. Ей нужен был он, и она проклинала себя за то, что так от него зависима.
— У модели три специфическая внешность, — придерживала ухом телефон Маринетт, расхаживая по номеру отеля, — то платье будет теряться, людей будет отвлекать цвет ее кожи, ей лучше показывать брючный костюм с колоколами рукавов, думаю, это лучшее решение... Да, ты прав.
Адриан вытирает волосы полотенцем и заходит в спальню номера, терпеливо дожидаясь того момента, когда девушка положит трубку. Ждать приходится сорок минут. Маринетт бросает телефон на подушку и тут же хватает планшет, начиная бегло тыкать пальцами по экрану. Адриан чуть кашляет, привлекая ее внимание. Девушка поднимает взгляд.
— Что? — не понимает она.
Адриан подходит к ней, осторожно забирая планшет из рук.
— Адриан, мне нужно только...
— Подожди одну секунду, — нажимает он кнопку блокировки, — садись...
Девушка стоит какое-то время, нервно сжимая кулачки, а затем все же сдается и садится на кровать, потирая лицо ладонями. Адриан садится рядом и какое-то время молчит. Секунды эти тянутся бесконечно, и Маринетт ужас как нуждается в том, чтобы снова влиться в работу. Это заглушает ее боль. Это заглушает всё.
— Я думаю, тебе стоит вернуться обратно в Париж.
Маринетт озадаченно хмурит брови, совершенно не ожидая таких слов. Они здесь всего три дня и, да, будем честны, за это время она выходила из номера трижды, и во второй раз она лишь спустилась в бар внизу, напилась и снова вернулась обратно. Она даже не была на море, потому что к черту сраное море.
— Я не понимаю...
Адриан осторожно берет ее за руку и целует костяшки прохладных пальцев.
— Я рассчитывал, что поездка поможет нам, поможет тебе, но... Ошибся. Идея с курортом была провальной, и я теперь это понял.
Маринетт на мгновение задумалась и тут же поджала губы. Прошло два месяца, и за это время они ни разу не были вместе в интимном смысле этого слова. Адриан не требовал, он понимал, что она пережила; что они оба пережили. Тут нужно время, много времени, и Адриан давал его ей, ничего не требуя взамен. Маринетт терзала горькая мысль, что она попросту его не заслуживала.
— Тебе нужна работа, Маринетт. Она помогает тебе справиться, я окончательно понял это за эти три дня.
— Адриан, — она не находит слов, лишь слегка сжимает его ладонь.
— Всё пройдет, любимая, — снова целует он ее руку, — всё пройдет. Билет я купил, проверь свою почту.
Маринетт невесомо целует его в гладкую щеку и тут же начинает собираться, и ее греет мысль о том, что она не будет видеть Адриана как минимум три дня. И ей не противна эта мысль, она даже не пробуждает голос совести. Девушке порой кажется, что ее душу уже не спасти.
Габриэль выходит из лифта, кивком отвечая на приветствие отчего-то затихшего персонала, и идет в сторону своего кабинета, забирая из рук секретарши стакан с дымящимся горячим кофе. Но, стоит ему переступить порог, как он перестает чувствовать высокую температуру стакана. Она сидит на коленках возле манекена с одним из нарядов грядущей коллекции и делает сборку на подоле, сосредоточенно вставляя в ткань английские булавки.
— Маринетт? Ты же с Адрианом в...
— Думаю, сборка будет смотреться эффектнее, — тут же прерывает его она. — Она снова входит постепенно в моду. Новое — это хорошо забытое старое, — замечает она, продолжая делать свою работу.
Габриэль закрывает дверь кабинета, чтобы никто не ворвался без стука, ставит стаканчик на стол, кладет в кресло портфель и чуть ослабляет узел галстука, делая два несмелых шага вперед. Он не видел ее лично целый месяц. Она говорила с ним исключительно по телефону, ночью не бывала в его крыле, не пересекалась с ним в доме ни единого раза, а теперь сидит здесь, в его кабинете, и его разрывает чувство непомерной тоски.
Безумной тоски по ней.
По ее мягким волосам, любимым глазам, нежным рукам, горячему дыханию и гулко бьющемуся сердцу. Между ними появилась такая чудовищная пропасть после того, что случилось в клинике, что у него даже нет сил бросить ей канат, чтобы дотянуться до нее. Чтобы спасти ее.
Чтобы вернуть ее.
Габриэль знает: есть лишь одно решение. Сказать вслух о том, что случилось два месяца назад.
— Маринетт, — начинает он, — нам надо поговорить.
— Нет, — тут же осаждает его девушка. — Не надо, — глядя на английские булавки, продолжает работать она, по-прежнему сидя к нему спиной.
— Ну же, Маринетт, — почти умоляет он.
— Поговорим о коллекции, — резко сменяет тему она.
Габриэль делает еще небольшой шаг, чувствуя, как бешено бьется сердце, и трет губы тыльной стороной ладони. Начать. Нужно лишь начать.
— Это не твоя вина, Маринетт.
Руки девушки замирают, дыхание на мгновение сбивается, и она резко мотает головой.
— Я не хочу говорить об этом.
— Но нам нужно это сделать. Это не твоя вина, Маринетт, я повторяю. Не твоя.
Девушка поджимает губы, разжимает побелевшие от злости пальцы, оставляя на полу булавки, и встает на ноги, одергивая юбку. Она не поворачивается к нему лицом. Не может. Не может найти в себе силы посмотреть на него и какое-то время молчит.
— А чья? — наконец произносит она. — Твоя? — дергает она линией плеч. — Адриана? — укол под сердцем и шепот: — Детей?..
Габриэль сухо сглатывает, заставляя себя сделать еще шаг к ней. Как он хочет увидеть ее лицо, обхватить ладонями, целовать каждый сантиметр кожи, нос, щеки, губы и лоб и шептать нескончаемым потоком просьбы о прощении. За то, что тогда ушел. За то, что оставил ее одну. За то, что между ними теперь эта пропасть.
— Это случилось, потому что случилось...
И она не выдерживает. Оно взрывается в ней разрядом тока и шашкой динамита в пороховой бочке.
— Я носила под сердцем твоих детей, Габриэль! — резко повернувшись к нему, почти кричит она. Лицо девушки изломлено судорогой скорби.
Мужчина замирает, оглушенный, сжимая кулак в кармане брюк и впиваясь в ладонь короткими ногтями, чтобы цепляться за реальность. Он чувствует себя так, словно его окатили ведром ледяной воды, но ни один мускул на его лице отрепетированной годами холодности не дрожит, в то время как внутри от ее слов всё начинает биться в агонии.
— И я не сберегла их! — дрожащим голосом продолжает она. — Я хотела, видит Бог, я хотела, чтобы их не было, — глядя ему в глаза через дымку слез, выдыхает Маринетт. — Я думала об этом каждый день, Габриэль, — на мгновение смотрит она вверх, смаргивая накатывающие слезы. — Думала о том, что они все испортят! Что они разлучат нас!
Маринетт с силой прижимает ладони к лицу и, с всхлипом выдыхая, опускает руки вниз.
— Это были мои поганые мысли, Габриэль. Из-за них наших детей не стало, — выдыхает она дрожащее признание. — И это моя вина.
Маринетт смотрит на него. Застывшего, точно статуя, бледного, со сведенными на переносице бровями, и ей хочется закричать на него. Заорать в голос, сорвав голосовые связки, потому что он снова молчит. Он всегда молчит, абсолютно не умея говорить с людьми вне светских вечеров. Не имея навыков общения ни с кем.
Даже с ней.
— Скажи что-нибудь, — шепотом просит она, — хватит молчать. Ты постоянно молчишь, Габриэль, черт тебя дери, — цедит она сквозь зубы, делая к нему несколько шагов, и останавливается так, что врывается в его личное пространство, глядя в глаза.
От него пахнет так же. Так, как и от нее все эти два месяца. Она чувствует. Девушка теряет весь свой запал гнева, когда видит, как он начинает дрожать. Нижняя губа мужчины дергается, грудная клетка начинает трястись.
— Габриэль?..
— Закрой глаза, — дрожащим шепотом требует он.
