Текст книги "Эдана (СИ)"

Автор книги: Ulla Lovisa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Он внимательно смотрел на меня.

– Еще немного, – прошептал он. – Ты привыкнешь ко мне внутри себя, и перестанет болеть. Готова?

Ногам хотелось плотно сжаться вместе и согнуться, но вязкое возбуждение, не потревоженное острием боли, протестовало. Я кивнула.

Очень медленно Эрик вытянул член почти полностью, а затем так же медленно ввел обратно. Сжавшиеся мышцы протестовали против вторжения, но это было приятно. По мере того, как постепенно Эрик ускорял толчки, я начинала отчетливо его чувствовать. Набухшая головка, вздыбившаяся упругая жилка сверху по всей длине. Горячий и твердый, он скользил внутри, с каждым разом отдаляя притупившуюся боль и приближая нечто необычное.

Оно накатывало и отступало, не давая точно себя прочувствовать, щекочущее, ласкающее изнутри чувство. Я закрыла глаза и напряглась, силясь поймать его и удержать. Тело прогнулось, и я подавалась бедрами в такт движений Эрика.

Он дышал часто и хрипло, его глаза впились в мои взглядом, но, кажется, меня не видели. Он двигался всё быстрее, сильнее ударяя в бедра. И чем резче он это делал, тем ближе подступало изворотливое щекочущее чувство.

Я застонала, когда оно вдруг вспыхнуло и, вместо раствориться бесследно, покатилось вверх по животу. Еще не исчезнув, оно запылало ярче с новым толчком, и я вскрикнула, готовая расплакаться и рассмеяться одновременно. Необъяснимо густое и невесомое одновременно, это чувство словно щекотало меня изнутри тысячами крохотных воздушных пузырьков. Оно пульсировало, одновременно извергая теплые волны по всему телу, и сжимая, аккумулируя сильное чистое чувство наслаждения.

Я двигалась вместе с Эриком и стонала, почти не замолкая, и едва успевая вздохнуть, уцепившись всем телом и умом за этот вожделенный прекрасный шар кайфа внутри.

И когда он неожиданно взорвался, выметая из головы мысли, а из тела любые другие ощущения кроме этого, напрягая все мышцы, сотрясая ноги и заставляя влажные мышцы вокруг члена Эрика быстро пульсировать, я не смогла сдержать крик и слезы.

Это длилось всего мгновение – или целую вечность, —, но истощило меня настолько, что, когда я снова сильно вдохнула и открыла глаза, это показалось мне непосильным трудом.

Эрик замер надо мной и с удивлением уставился мне в лицо. В его глазах одновременно мерцали самодовольство и неверие. Даже непонимание. А затем он снова с силой толкнул. Нагнулся, упершись головой мне в плечо, и ударял так быстро и сильно, что у меня едва снова не потекли из глаз слезы. Приятное щекочущее чувство испарялось из тела, оставляя сладкое послевкусие, я упивалась им, уже не гонясь за ним, а лишь с бессильной тоской провожая в глубины тела. Увлеченная этим прислушиванием к себе, я не заметила, что Эрик вдруг резко вышел из меня. И вздрогнула, почувствовав, как на живот брызнуло что-то горячее.

Я открыла глаза. С члена Эрика, крепко зажатого в его руке, мне на живот упало еще две белые капли. Я удивленно посмотрела на них на моей коже – растекшиеся и полупрозрачные, – а потом подняла взгляд на Эрика. Он тоже быстро посмотрел на мой живот, потом на мое лицо. Глубокая морщина сошла с его переносицы. Глаза прояснились.

Он подмигнул мне и улыбнулся.

========== Глава 10. Трезвость. ==========

Горячая вода тяжелым потоком текла между лопаток. Я стояла, упершись руками в стену и уткнув в них голову. О том, чтобы побыть наедине с собой в душе, да еще и насладиться горячей —, а не едва теплой – водой, я забыла за время, проведенное в Бесстрашии. В общей спальне – общей душевой и общем туалете – легко забываешь о комфорте, который дарит уединение.

Мое тело вибрировало. Ноги слегка подрагивали, внутренние стороны бедер саднили от сильных ударов. Когда пена затекала между ног, там сильно щипало и пекло. Я устала, и меня клонило в сон. Окруженная клубами пара, я почти задремала стоя, но дверь ванной комнаты резко распахнулась, и вошел Эрик.

– Всё в порядке?

Его голос изменился. Я не подняла голову и не повернулась, но даже не глядя, я знала – слышала, – что Эрик стал самим собой. Холодный, далекий, резкий. Подлый и бессовестный. Вопрос задан для проформы. Вопрос задан, потому что он не хочет, чтобы возникли вопросы, если новичок – голая семнадцатилетняя девица – потеряет сознание у него в душе и травмируется.

Никакой заботы. Чистой воды эгоизм.

– Да, – ответила я, уставившись на собственные ноги, тонущие в пене. – Устала.

– Я принес полотенце и твою одежду, положу на раковину, – спокойный ровный голос, которым он унижает или сообщает о вылете. – Закончишь тут плескаться, можешь идти к себе и отдохнуть.

Острое тонкое лезвие слов быстро вошло между ребер.

Можешь идти к себе. Отдохнуть.

Видишь, проскрипел холодный голос в голове (может, это здравый смысл?), он выгоняет тебя. Он сорвал обертку с подарка, а в коробке оказалась неинтересная игрушка. Так что можешь идти. Отдыхать.

Резким движением я оттолкнулась от стены и закрутила краны.

На пути сюда – кажется, это было вечность назад – я готовилась к тому, что он выставит меня. Я знала наверняка, – я знала Эрика, – что он не обнимет меня, и я не усну у него на плече, а утром он не разбудит меня поцелуем. Но его слова больно кольнули куда-то в легкие, от досады вдруг стало тяжело дышать.

На какое-то мгновенье мне показалось, что я заплачу, но набирающаяся в груди волна, хлынув к голове, оказалась злостью. Яростью сорвало предохранители, и я едва не метнулась в комнату, чтобы криком и кулаками выколотить из Эрика его дрянную натуру, но сдержалась. Что это даст? Ничего. В лучшем случае. В худшем он или отдубасит меня своими кулачищами, или вышвырнет из Фракции. Либо и то, и другое вместе.

Пока он дает мне спокойно уйти, – отдохнуть – нужно уходить. И желательно никогда, ни под каким предлогом сюда не возвращаться.

Отложив промокшее насквозь полотенце, я взяла с края раковины одежду. Она была аккуратно сложена, включая топ и трусики, они лежали на самом верху. Быстро одевшись и обувшись – сначала пришлось расшнуровать берцы, а затем зашнуровать обратно – я выпрямилась. Провела по запотевшему зеркалу рукой и, наклонившись, всмотрелась в свое отражение.

Что-то изменилось? Что-то может выдать маленький – и, несомненно, грязный – секрет о том, что произошло этой ночью? Я покрутила головой, всматриваясь в лицо сначала с одной стороны, затем с другой. Раскрасневшаяся после горячего душа кожа, да волосы, мокрые и необычно темные. Больше ничего, отличающего меня сегодняшнюю от обычной Эд.

Затянув волосы в тугой узел, – мокрые, они сопротивлялись и прилипали к пальцам – я вышла из ванной. В комнате был всё тот же полумрак, горела все та же единственная лампа. Эрик сидел рядом с ней за столом, что-то сосредоточено читал и крутил в руке стакан виски.

На мои шаги он не обернулся и ничего не сказал. Я обвела взглядом комнату: мой недопитый стакан на тумбочке, хаотично смятая постель, черная футболка Эрика валяется на полу. Внизу живота жалобно заныло, голова отозвалась резким приступом злости.

Я быстро зашагала к двери, неотрывно следя за Эриком, но он не шевелился. Открыла дверь, – он не оглянулся – вышла и с силой ее захлопнула.

В коридоре было намного холоднее, чем в комнате Эрика и я – распаренная после душа, с мокрой головой – поежилась и поспешила к лестнице.

В голове с бешеной скоростью – доводя до тошноты – вращалось одно короткое слово: дура.

Дура. Получила свое. Теперь я должна быть довольна, вот только ничего подобного. Внутри лишь опустошенность, помятость. Меня использовали, гнусно воспользовались слепыми детскими иллюзиями. Меня растерзали, разорвали на кусочки, втоптали в землю и сверху плюнули.

Эрика неспроста все не любят. Неспроста меня о нем предупреждали все: начиная с Кинана и заканчивая той мастером тату, Тори. Люди не меняются, особенно такие, как он. Не меняются из-за того, что какая-то сопливая девица в них влюбилась. Они ведут себя как всегда. Берут, что хотят, выбрасывают, когда больше не нужно.

На что я надеялась? Эрик – чудовище. И это не сказка, волшебного перевоплощения в принца не будет. За маской монстра – монстр, и пусть как привлекательно он ни выглядит, внутри нет ничего кроме гнили. Там нет сердца, нет порядочности, нет сочувствия, нет жалости. И, конечно, не может быть любви.

Гонимая прочь от комнаты Лидера собственными мыслями, я обнаружила себя перед комнатой брата и постучалась прежде, чем опомнилась.

Вчера вечером – как давно это было – он ушел в бар с друзьями, и сейчас он может не открыть мне. Его может не оказаться дома, он может беспробудно спать, пьяный в стельку. Или быть увлеченным той девицей, так капризно протянувшей его имя.

К моменту, когда дверь открылась, и в проходе возник сонный и помятый Кинан, я уже успела окончательно поникнуть и всецело отдаться жалости к самой себе.

– Эд? – он сделал шаг вперед и выглянул в коридор. – Ты что тут делаешь?

Снаружи никого не оказалось, он перевел взгляд на меня.

– Что с тобой? Почему ты мокрая?

– В душе была, – тихо ответила я и обняла его, уткнувшись носом в грудь.

– Что у тебя случилось?

– Ничего, – пробубнила я, с силой упираясь лицом в его футболку. От нее пахло домом и братом, уютно и приветливо. – Можно я у тебя посплю?

Кинан вздохнул и сгреб меня в тесные объятия. Он коротко чмокнул меня в мокрую макушку и ответил:

– Это запрещено. Но проходи.

Он попятился назад, не выпуская меня из силков. Я засеменила внутрь, не отрываясь от его груди и не ослабляя хватку вокруг пояса.

– Если что, – щелкнул включатель, и на серой футболке Кинана растеклась темная тень от моей головы. – Я улажу все с Эриком.

Резко выпрямившись, я уставилась на брата. Вероятно, выглядела я очень напуганной, потому что на его лице начала растягиваться мягкая улыбка.

– Не надо, – неожиданно громко сказала я. – За этим никто не следит. А Эрик – придурок.

Кинан откинул голову и расхохотался.

– Несомненно, – подтвердил он и, потянувшись над моей головой, захлопнул за нами дверь.

========== Глава 11. Нож. ==========

До конца недели Эрик не появлялся на тренировках, я не заставала его в столовой и не рисковала потыкаться в тренажерные залы вечером. Я избегала его и он, похоже, делал то же.

К воскресенью я извела себя мыслями о нем. Злость растворилась еще в беседе с Кинаном в ту ночь, осталась только обида, и ее вектор медленно, но неотступно, менял свое направление. Рядом с весьма справедливыми обвинениями самой себя в глупой наивности возникла наивная нелепость: я считала себя недостаточно хорошей. Недостаточно бесстрашной, недостаточно сильной, недостаточно интересной, недостаточно взрослой, недостаточно умной, недостаточно красивой. Недостаточной для Эрика.

Поделиться этими мыслями я ни с кем не могла, да и никого не было рядом. Рут и Дарра были поглощены друг другом без остатка, и я чувствовала себя лишней рядом с ними, даже если мы сидели в людной столовой или стреляли в тире. Тимоти предпочитал со мной не разговаривать. Он был неизменно дружелюбным, но наедине со мной не оставался, чему я была очень рада. Я ловила на себе его тяжелые взгляды, но со временем перестала бояться беседы, которую прежде считала неизбежной. Он тактично и тихо отошел в сторону.

Так я осталась неожиданно одна. Я неторопливо разбирала свое оружие в тире, рассматривая три десятка новичков, собравшихся в группы и планировавших вечер. Меня прошибло холодным и твердым осознанием: я одиночка. Я была одиночкой в Эрудиции, избегала одноклассников, испытывала отвращение к проявляющим ко мне интерес парням, и находила скучными девчонок, набивавшихся в подружки. Я проводила свободное время, бегая по Чикаго, карабкаясь по разрушенным зданиям, обустраивая свой тайный тренажерный зал и занимаясь в нем.

В Бесстрашии я ненадолго вовлекла себя в то, что называла дружбой, но она зиждется на общих интересах, а их у нас четырех больше нет. Более того, мы соперники, и до конца подготовки так или иначе соревнуемся. Пусть никто из нас на втором этапе не был близок к вылету, каждый хотел занять место повыше и в следствии получить хорошее назначение.

Кроме того, на месте прежней неловкости во мне начала зарождаться зависть, порой граничащая с неприязнью. Я смотрела на нежную и немного наивную любовь Дарры и Рут, и каждая их улыбка, адресованная друг другу, каждый поцелуй и прикосновение отдавались во мне горьким сожалением о том, что у меня так не может быть.

Могло бы, выбери я Тимоти, но мысли продолжали вращаться вокруг плотно въевшегося в меня Эрика, и с ним я никогда не смогу выглядеть так же нелепо счастливой, какой была Рут рядом с Даррой. Никаких нежностей, никаких открытых проявлений ласки, никаких прикосновений и улыбок. Никогда. Даже наедине.

В том, что секс стал жирной точкой Эрика на мне, я не сомневалась. Я не понимала Лидера, не находила логики и последовательности в его действиях. В моменты поразительной чистоты мыслей я анализировала всё снова и снова, и каждый раз оставалась в замешательстве.

Он взъелся на меня, постоянно колол и ущипывал, затем в его голове что-то произошло – ему стало забавно, интересно, взыграл азарт, я кого-то напомнила – и он помог мне. В свойственной ему манере, но я считала тот вечер в зале со штангой и Эриком помощью с его стороны. За непроницаемой маской бурлили мысли – или чувства – и вот он относится ко мне заметно иначе. Не так, как прежде. Не так, как к остальным.

Я понравилась ему? Или ему понравилась моя увлеченность им? Это его позабавило? Он забрасывал наживку, поцеловав меня? И она сработала. Или всё началось раньше, еще со штанги, еще до того?

Ему хотелось преданную игрушку? Ему было одиноко, и он позволил себе такую слабость, но, сняв физическое напряжение, опомнился?

Всё вписывалось в одну картину, всё совпадало с всеобщим мнением об Эрике. И только шаблон разрывался на месте, где Эрик – едва не на грани истерики – выпытывал у меня, почему я его люблю. Это могло бы быть недостающей частью пазла, вот только он не убеждался в том, что его игрушка и впрямь будет преданной и глупой, ослепленная чувствами. Я могла подписаться, предложив в качестве задатка свою жизнь, под тем, что он боялся – и то очень заметно, неконтролируемо – что я его не люблю. Желай он себе игрушку, это не имело бы значения. У него есть власть, он мог бы запугать или назвать цену, но его волновало не это.

Ты достаточно амбициозна и беспринципна, чтобы выбрать этот путь для достижения успеха?

Его слова. Будь я нужна ему, как игрушка, его бы это устроило. Эрик – не первый моралист во Фракции, чтобы гнушаться шлюховатой девицы, стремящейся к успеху любой ценой.

Но в том соль, – или я просто отчаянно этого желаю – что его это не устраивало. Ему нужны были неподдельные чувства. В ответ на свои чувства? Хотелось бы. Но это ведь Эрик.

И он поставил точку. Трахнул и успокоился.

К среде я убедила себя в том, что об Эрике нужно забыть, оставить воспоминания в прошлом, безжалостно бросив их выцветать, терять краски и вкус. И именно в среду – словно услышав мои мысли – он пришел на тренировку. Привычно собранный, с руками, отведенными за спину и непроницаемой маской строгости и пренебрежения на лице. Он прошелся по залу, разглядывая, как мы в парах отрабатывали защиту от нападения с ножом. Перекинулся парой слов с Четверкой, натянувшимся до предела с его приходом, и громко скомандовал:

– Спарринг!

Запала тишина, и в дальнем углу у кого-то с металлическим грохотом вывалился из руки муляж.

Эрик пробежал глазами по растянувшимся по всему залу новичкам, отыскал меня и уперся взглядом.

– Тимоти, на ринг!

Его следующий выбор меня не удивил. Пусть я не понимала его чувств, но подлые мысли улавливала по подрагивающим уголкам губ, самодовольно и надменно растянутых в ухмылке.

– Рыжая!

Глубоко вдохнув и с силой выдохнув, я направилась к главному рингу. Голова разрывалась от невообразимой смеси мыслей и чувств. Сознание бурлило и пузырилось, в нем всплывали и тонули отдельные мысли. Обгоревшим обломком тут барахталась болезненная радость. Я хотела увидеть Эрика. Искать его нарочно – нет, но попасться ему на глаза – увидеть его самой – я хотела, нуждалась в этом физически. И сейчас тело реагировало на его появление приятным покалыванием и мягким давлением внизу живота.

Рядом с этим искрилось нерациональное чувство торжественной правоты: его беспокоила я. Его беспокоил Тимоти. Он боялся, что, отверженная им, я упаду в объятия друга? И он не знал иного способа успокоиться, кроме как заставить нас причинить друг другу физическую боль?

И над всем этим колючим холодным ветром сквозила мысль о том, что своим поступком – поступками и чувствами – я подставила не только себя. Что бы там не творилось внутри у Эрика, он стремился выковырять эмоции, опровергнуть их наличие причинением мне боли. Он хотел убедиться, что ничего не почувствует, если я пострадаю? Ему было нужно растоптать меня, использовав для этого Тимоти. Чтобы и он не был для меня спасением?

– Возьми настоящий нож.

Я очнулась от мыслей и уставилась на Эрика. Он стоял рядом с Четверкой и исподлобья смотрел на Тимоти. Тот замер, занеся одну ногу на ринг, опустил взгляд на муляж в своей руке, затем перевел его на Лидера и оглянулся на меня.

– Н-н-но, Эрик…

– Взять нож!

И холодный стальной взгляд скользнул на меня. Эрик ждал реакции. Эрик ждал крови.

– Это запрещено правилами, – тихо напомнил Четверка, тоже сверля меня взглядом.

– А я разрешаю, – отчеканил Лидер.

В зале запала тревожная тишина, нарушаемая лишь гулким эхом шагов Тимоти. Он порывисто подошел к столу с ножами, взял первый попавшийся нож, не глядя, и зашагал, тяжело, злостно ступая, обратно к рингу.

Я замерла на самом краю, наблюдая за приближением тонкой высокой фигуры. Тимоти избегал смотреть на меня и, взобравшись на ринг, опустил голову, уставившись пол.

– Влюбленной парочке нужно особенное приглашение? – прошипел Эрик, и пока его ядовитое эхо гулко отскакивало от стенок вмиг опустевшей головы, по толпе – все новички окружили ринг неплотным кольцом – пробежал шепот.

Он уничтожает нас. Методично и последовательно, он уничтожает нас нами же, пронеслось у меня в голове.

– Я н-н-не б-б-буду этого д-де-делать.

Голос Тимоти прозвучал приглушенно и надрывно, словно он вот-вот расплачется.

Бровь с пирсингом взметнулась вверх, Эрик вытянул руки из-за спины и, шагнув к рингу, уперся в его край.

– Слушай сюда, заика, – зловеще тихий, звенящий злостью голос. – Или ты выполняешь приказ, или вылетаешь. Эта девчушка не стоит того, чтобы жертвовать своей судьбой ради неё.

Тимоти мотнул головой, не поднимая взгляда от пола. Эрик бесился. На его щеках зашевелились желваки, ноздри раздулись, на шее напряглась жила.

– Вы вылетите оба.

– Тим, давай! – выкрикнула Рут. Ее голос звучал истерично, интонации взлетели вверх, достигая писка.

Я посмотрела в сторону друзей в кольце зрителей, но не могла различить их лица, они стояли в тени, а надо мной нависали яркие лампы. Перевела взгляд на Тимоти.

– Ну же, – шепнула я. – Это лишь спарринг.

– А если я т-т-тебя по-по-пораню?

– Так тому и быть, – выдохнула я, сжавшись от мысли о том, как холодное лезвие ножа войдет в тело. Но иного пути не было, и Тимоти не собирался нападать, так что я бросилась к нему и прямым ударом врезала под дых.

Тимоти заточился и едва не свалился с ринга. Схватился свободной от ножа – он бессильно висел между пальцев – рукой за бок и поднял на меня оторопелый взгляд.

– Ну же, Тим! – прикрикнула я, снова группируясь для нападения.

В его глазах недоумение сменилось жесткой решительностью. Он вспомнил всю обиду на меня, всю усталость, все негативное, что в нем было, и с рыком бросился навстречу. В удар он вложил все чувства и ни капли техники, так что я с легкостью увернулась, вдогонку врезав кулаком в ухо.

Тим снова пошатнулся, но быстро восстановил равновесие и, заметно овладев с собой, стал наступать. Нож в его руке зловеще сверкал, глаза сузились, и губы плотно сжались в тонкую нитку. Таким я Тимоти еще не видела.

Пораженная его резким превращением из угнетенного дружелюбного тихони в свирепого бойца, я пропустила его выпад и оказалась на полу. Он быстро присел сверху, намереваясь прижать к моей шее нож, тем самым вынося мне смертельный вердикт, но я выскользнула и спохватилась на ноги.

Я не обязана проигрывать из жалости, из чувства вины, из бессилия изменить сложившуюся ситуацию. Во мне вдруг вспыхнула ярость, и я с остервенением ринулась в бой. Тимоти прыгнул навстречу, и мы едва не столкнулись лоб в лоб, но в последнее мгновенье я оттолкнула его руку, нацелившуюся ножом мне в живот.

Он отступил и снова шагнул, замахиваясь сверху. Я рефлекторно ухватила кисть Тимоти, вывернула руку, чувствуя, как сталь обожгла холодом неприкрытое тканью предплечье. На черных узорах татуировки проступили крупицы красной крови. Взбешенная их видом, я крутнулась всем телом, подсекая ногой Тимоти и впечатывая локоть в его лицо.

Он рухнул, нож выскользнул из его пальцев и со звоном свалился на пол рядом с рингом.

– Кровь! – пискнула Рут, и краем глаза я заметила, как она опасливо наклонилась над ножом. – На нем кровь!

Это оказалось своеобразной командой моему телу. Адреналин разом отступил, и вместо пульсирующей энергии в напряженных мышцах я почувствовала тупую саднящую боль в локте, печение на предплечье и невыносимо острый укол сбоку. Каким-то образом Тимоти полоснул меня по ребрам, и вся боль этого ранения возникла из ниоткуда и стала стремительно усиливаться с каждым вдохом.

Я оглянулась. Все – включая Тимоти на полу, Четверку и Эрика – уставились на меня. Нет, решительно приказала я себе. Нет, нет, не подавай виду.

– Лишь царапина, – безразлично бросила я, пожимая плечами, и ступила вниз.

Прыжок с ринга отозвался невыносимым приступом боли, и я сдержалась, чтобы не согнуться и не вскрикнуть, но не успела остановить руку, рефлекторно прижавшуюся к боку.

– Эд?

Я оглянулась. Тимоти стоял на краю ринга на коленях и взволнованно рассматривал меня.

– Всё в порядке, – я улыбнулась ему, отчетливо понимая, как нелепо и натянуто это выглядело.

– Покажи.

Эрик остановился передо мной. Его стальные глаза не потеряли своего надменного выражения, лицо сохраняло непроницаемую суровость, но он был взволнован, – опешил, испугался – я точно это знала. По его вине во время тренировки поранился новичок. И это после того, как им – наверняка, иначе не могло быть – строго настрого приказали беречь нас во избежание повторения случаев с Рэндоном и Тимоти.

Эрик подставился. И я бы хотела ему отомстить. Но не так, не проявляя слабость.

Я снова натянуто улыбнулась.

– Просто небольшой порез, ничего серьезного.

Он скривил губы и резким рывком отнял мою руку от ребер. Ладонь и пальцы оказались перепачканными кровью, в рану больно ударил свежий воздух. Я не видела пореза, не понимала, насколько он серьезный, где именно находится, но реакция Эрика меня немного успокоила. Он не отправил меня в лазарет, как сделал это после нокаута от Молчуна. Он снова скривил губы и фыркнул:

– Переживешь.

========== Глава 12. Марш-бросок. ==========

Остаток среды и весь четверг я почти не вспоминала о порезах на руке и ребрах. К вечеру четверга то, что отдавалось болью лишь во время силовых тренировок, стало болеть постоянно. Небольшой порез на руке быстро взялся коркой и почти не беспокоил, а вот рана на боку стала сильно чесаться. В душе я рассмотрела, что вокруг тонкой линии пореза набухает покрасневшая кожа. От этого воспаления края раны стали раздвигаться, – вместо срастись, – и в образовавшейся дыре я видела темную вязкую смесь крови и нагноений. Желтоватой жидкостью оттуда сочилась сукровица.

Мои самостоятельные попытки прочистить рану и наложить повязку казались – в процессе – весьма удачными, но утро пятницы началось с озноба и боли, охватившей всю левую сторону туловища.

После недолгого тревожного сна я проснулась вся в поту задолго до всеобщего подъема. Забившись в дальний угол душевой, я дрожащими руками отвернула футболку и повязку. Рана выглядела ужасно: на воспалившихся краях проступили большие ярко-красные пятна, противной желтой слизью блестел гной. Болело не только снаружи, но и глубоко внутрь.

Зажав во рту край футболки вместо кляпа, дрожащими руками я принялась заново очищать рану, не жалея антисептических средств. Вокруг меня на грязном кафельном полу растекалось пятно, в нем грудой валялись грязные куски ваты и бинта.

Мне нужно было к врачу, и то очень срочно. Инфекция распространилась из небольшого пореза, я чувствовала ее во всем теле и в голове, я чувствовала, как от нее слабели и ныли мышцы. Но в пятницу потыкаться в лазарет было поздно. Мне нужно было это сделать еще вчера или в среду, сразу после спарринга. Тогда ситуация была намного проще и мне практически не потребовалось бы лечения. Сейчас же меня напичкают антибиотиками и уложат на больничную койку.

Я на такое согласиться не могла. Сегодня в обед начинался пеший пятнадцатикилометровый марш-бросок, завершающий второй этап подготовки. Ткнись я к доктору, на моем месте в первой пятерке можно было поставить крест. Или и вовсе на существовании в Бесстрашии. Кто знает, за неучастие в зачете меня запросто могут выгнать.

Так что, перевязав рану потуже, я отправилась на завтрак, – хотя аппетита не было, и я лишь ковырялась ложкой в тарелке —, а затем вместе со всеми направилась в тренажерный зал, где Четверка провел нам инструктаж, и мы принялись готовить снаряжение.

– Выглядишь ты неважно, – сообщил мне Дарра, когда мы выстроились у столов, собирая и заряжая автоматы.

– Спасибо, – хохотнула я, сдерживая себя, чтобы не сморщиться.

– Я серьезно, – он отложил автомат на стол и, наклонившись вперед, заглянул мне в глаза. – Мне кажется, тебе не стоит идти с нами. Ты выглядишь больной.

– У меня нет выбора, – пожала я плечами, силясь придать своему лицу и голосу безразличие.

Я и сама понимала, что марш-бросок будет стоить мне многого. И чувствовала себя куда хуже, чем выглядела. Я понимала, что Дарра прав, но согласиться с ним не могла. Пропустить финальный зачет второго этапа – непозволительная роскошь для меня.

– У тебя есть выбор, – не унимался Дарра. – И выбор этот сейчас между здоровьем и местом в таблице.

Я молча покачала головой, показывая всем своим видом, что разговор исчерпан, и меня не переубедить. Рут, подоспевшая на помощь, прибегла к крайним мерам.

– А что, если ты не переживешь поход?

– Что за глупости! – вскрикнула я, и на нас обернулось несколько новичков и Четверка. – Рут, не ерунди. У меня лишь небольшая царапина, а не смертельное ранение.

О том, что инфекция и тяжелая нагрузка и впрямь могут меня убить, я старалась не думать. Убравшись от друзей подальше, я закончила подготовку – затягивание ремней набедренной кобуры и взваливание рюкзака на спину мне дались с большим трудом и адской болью – и направилась к месту старта.

Дарра и Рут не оставляли попыток остановить меня. Я видела, как они пытались уговорить Тимоти подойти ко мне, но он лишь боязливо косился в мою сторону и выполнять их просьбу не стал. Затем они подошли к Четверке и долго ему что-то объясняли, тот кивал, поглядывая на меня, а затем – перед самим стартом – подошел ко мне и внимательно осмотрел.

– Нездоровится? – поинтересовался он тихо.

– Ничего серьезного, – для инструктора я постаралась особенно, и улыбка, очевидно, оказалась достаточно бодрой, потому что он кивнул и отошел.

А затем мы двинулись в путь. Маршрут лежал через город, по руслу высохшей реки, вниз к стене, через ворота и вглубь леса в обход владений фракции Дружелюбия.

Где-то там, в лесу – по словам Четверки – находилась полоса препятствий, через которые нам предстоит пройти.

Лишь чудом держась на ногах и постоянно утирая с лица пот, я думала о том, что именно эта полоса может оказаться непреодолимой для меня, и пыталась представить, насколько много баллов я потеряю за неучастие в прохождении препятствий.

Лес, через который мы шли, перестал быть редким и легко проходимым. Между деревьями росли густые кусты и высокая трава, с каждым шагом приходилось буквально продираться через заросли. Ветки постоянно царапали лицо и шею, цеплялись за автомат и ремни на рюкзаке.

Я шла, чувствуя, что ноги отказывают мне. Жар достиг пика, я обливалась потом, а торс болел невыносимо, словно был весь насквозь изрезан и засыпан пекущим перцем. Я едва сдержалась, чтобы не вырвать, но подалась спазму и согнулась. Слабое равновесие было нарушено, и я повалилась прямо в траву.

Сознание я потеряла еще в падении, потому что удара о землю не помнила.

========== Глава 13. Палата. ==========

Я несколько раз прорывалась к голосам и бликам света, но затем проваливалась обратно в беспамятство. У меня был сильный жар, очевидно, я бредила, и разделить реальность и галлюцинации не могла. Несколько раз мне привиделись родители, и в моменты осознания происходящего я понимала, что это был лишь сон. А затем инфекция брала свое, я снова тонула в вихре разноцветных кругов, сталкиваясь с ними, и каждый из них оказывался обрывком не то реальности, не то сна.

Мама сидела на краю моей кровати и нежно гладила меня по лбу. Я крепко держалась за папины уши, весело мотыля ногами, свесив их с его плеч. Надо мной склонялся Эрик и, нахмурившись, что-то тихо шептал. Какая-то незнакомая женщина укутывала меня в одеяло, плотно заталкивая его края мне под руки и громко – фальшивя – напевала какую-то надоедливую мелодию. Молчун прыгал, весело хохоча, на моей кровати, а Кинан сосредоточено вчитывался в перевернутую вверх тормашками книгу.

А затем вмиг весь разномастный хор голосов замолк и остановился калейдоскоп видений.

В полной тишине я уставилась в серый потолок и необычно четко ощутила всю слабость и боль.

Вечер. Лазарет. В правой руке тупая боль. Горло пересохло. Веки покалывает изнутри. Спина и ноги затекли. Сколько я здесь лежу?

Последующие остаток вечера и ночь прошли в мучительном бессонном ожидании. Я не хотела никого звать, и сам ко мне никто не заходил. Так что я лежала, пялилась в потолок и думала. Первым посетителем – рано утром – стала знакомая мне из видений женщина.

Она хмурым цепким взглядом обвела палату и, напевая себе под нос что-то невнятное, затолкала белую тележку.

– Доброе утро, спящая красавица! – Нараспев сказала она, и ее голос отразился вибрацией в моей голове. – Утренние банные процедуры, ага?

И она отвернула кусок белой ткани, накрывавшей верхнюю полку тележки. Там лежали ножницы, упаковка перчаток, несколько ватных компрессов, бинт и пластырь, металлический шарик какой-то мази и небольшая белая бутылочка антисептического спрея.