Текст книги "Пыль поднимается в небо (СИ)"
Автор книги: Tin-Ifsan
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
– Пожалуй, что так, – он поднялся. – Я лучше пойду в Храм, принесу жертву Илму. Быть может, она простит мне мою предвзятость.
– Лучше Амре, – пробормотала Сванлауг, когда Эмхир вышел из библиотеки.
На столе осталась раскрытой одна из книг, и нойрин решила ее убрать на место. Она была уверена в том, что Эмхир не вернется, чтобы перечитать ее или взять другую. Собираясь закрыть тяжелый том, Сванлауг обратила внимание на страницы, на которых он был раскрыт. Возле цветных рисунков, изображавших зловещих смуглых дев, на языке уллатерн было написано: «Ган-гачиг, ткущая мираж: пустой кувшин, ядовитая слеза пустыни. Горе тому, кто ей поверит».
Глава 9
Улицы Гафастана, кроме тех, что примыкали к дороге на Черные ворота, опустели на время казни. Разда не захотела смотреть, тем более что знала, что не умеет противостоять толпе, а потому ничего увидеть ей не удастся. Она поспешила домой, держа в руках украшенный узором небольшой флакон с маслом чайного дерева, что подарил ей Эмхир. Для нее это был дорогой подарок, ее семья не могла позволить себе дорогих масел; для самой Разды это было отблеском роскоши, которая, как Разда считала, была ей близка; еще один шаг к обещанной судьбе.
Тихая радость от того, что все, наконец, разрешилось, грела Разду. Она задумалась, окружив себя мыслями легкими, невесомыми, мягко обволакивающими сознание; она чувствовала, и даже в самые тяжелые моменты, где-то на дне своего существа прежнее томление, что дремало, как свернувшаяся в кольцо змея, готовое пробудиться и снова, шелестя чешуей, виться в душе, нежно струясь по чувствам, задевая их мелодичные, тонкие струны. Опять ожидающее сердце, жаждущие золотых браслетов руки и кипящий голос, готовый к сильной и красивой песне.
Дома ее ждали. Тави, завидев сестру, бросилась ей навстречу и заключила ее в крепкие объятия.
– Мне рассказали про суд. О сестра!.. Как ты не побоялась пойти на это?
Разда в ответ задумчиво улыбалась, ничего не говоря. Она не могла сказать, что ей не было страшно, но и сильного душевного порыва у нее не было... она просто знала, что Тави нужно вызволить.
– Дивлюсь, Разда! – говорила Тави. – Когда судит один из Четверки, страшно, наверное?
– Мне было бы страшнее, если бы судили те, кто всегда, – ответила Разда. – Если бы не Гарван, все решилось бы вовсе не так хорошо.
И она рассказала Тави все, как было.
Казалось бы, после того, как отпустили Тави, все наконец-то наладилось и успокоилось. Так хотела думать Разда, но не могла: Крина так и не вернулась, ни в тот день, ни через неделю. Мать беспокоилась, хотя остальные домашние не проявляли ни интереса, ни волнения.
В один из вечеров после суда, когда все уже улеглись спать, да и сама Разда, вволю насмотревшись на мерцавшие в небе звезды, спустилась в дом, в дверях она столкнулась с Тебрину. По выражению ее лица нетрудно было понять, что Разду ожидал очередной неприятный разговор, причина которого Разде ясна не была.
– Рассказывай, Разда, мне, как все было на самом деле.
– Зачем тебе это? Тави вернулась, нас никто не обвиняет, зачем ворошить то, что минуло?
Тебрину сдвинула брови:
– Крина так и не пришла.
– Я не знаю, где она.
– Как тебе удалось склонить на свою сторону Старшего Гарвана? Что ты ему такое предложила, что он не только помог, но и даже одарил тебя?
– Ничего, – спокойно ответила Разда. – Я просто попросила помочь.
– Разве за такое не требуют платы?
– Ты же знаешь о милости Гарванов.
– Как знать. Но, если ты ему заплатила собой... или пообещала...
– Нет, такого не было. Тебе должно бы понимать, сколько я сил потратила, как рисковала, чтобы попасть в Гарван-Этксе! А ты обвиняешь меня, сестра...
– Ладно, – сказала Тебрину. – Будь осторожнее. Мало кому это понравится, если кто узнает. Пустая зависть других людей порою хуже, чем собственное бесчестие.
Разда кивнула.
– Не волнуйся, сестра.
Тебрину ушла в комнату, отведенную ей и ее мужу, Разда вернулась в часть дома, отведенную Крине и Тави. Место Крины пустовало, Тави же мирно спала, утомленная волнениями минувшего дня.
Сон не шел: Разда лежала на своих кошмах, глядя в потолок и иногда переводя взгляд на грубые, покосившиеся, неплотно закрытые ставни, темнота дерева которых почти сливалась с темнотой ночи.
Подозрения Тебрину не понравились Разде. Ей было обидно, что сестра так плохо подумала о ней и о Гарване. В действительности, среди Гарванов попадались всякие, но то были атгибан, а Старшие и Высокие Гарваны никогда не позволяли себе ничего низкого. Разда видела их недосягаемыми (как видели их и многие другие люди), и то, что ей довелось поговорить с одним из них и получить от него не только помощь, но и дорогой подарок, казалось ей настоящим чудом. Да и тот день, когда она говорила с ним у фонтана, в ее памяти был отмечен не так, как все прочие. Ее чувства свились туго и противоречиво, точно хмель, душивший цветочный куст. Она была благодарна Эмхиру, благодарна всей душой, благодарностью чистой, светлой, трепетавшей в самом сердце. Трепет Разды переходил чуть не в благоговейный, подкрепленный извечным страхом перед Гарванами как перед господами, правителями. И она понимала, что уже едва ли судьба даст ей шанс хотя бы еще один раз поговорить с Вороном...
«Я хотела бы увидеть его лицо», – подумала Разда и улыбнулась несбыточности своей мысли.
***
Черное покрывало ночи издавна любимо многими: преступниками, желающими скрыть свое злодеяние, воинами, коих ночь прячет от вражеских глаз; ее же предпочитают любовники, так как свет их чувств ярче во тьме. Любят ночь и те, кто жаждут тишины и спокойствия, чтобы ничто не мешало неспешному ходу мысли... К ночи во все времена прибегали как к доброй подруге, как к покровительнице. Всем находилось место, для всех была своя отрада.
В этот раз покровительством ночи пользовались жрецы Храма Девяти Матерей Пустыни, служители Вириде. Они молились ей о том, чтобы грядущий год был урожайным, чтобы воды Великой Реки несли жизнь на земли Гафастана, Афлетана и Нидвы, чтобы враг обошел стороной города Гарванов, чтобы Гарваны были справедливы и следовали пути, который указывали им Матери Пустыни. Они просили Вириде о милости.
Длинную процессию видел возвращавшийся в город Эмхир. Он осадил коня и не стал спускаться на главную дорогу, по которой следовали служители Вириде, чьи расшитые изумрудно-зеленые одежды переливались в лунном свете, и чья молитва ложилась на слух узором еще более выразительным. Он слушал их молитвенное пение, стелившееся над водами Великой Реки, над тихими песками, и поднимавшееся к темному небу, чтобы быть услышанным Вириде.
Сам Эмхир молился редко. Он считал, что все в руках богов, потому лишний раз без надобности тревожить их не стоит. Иногда он возносил молитвы, в которых просил помощи в том или ином деле; в остальном же – приносил жертвы, выражая свое почтение, преданность и благодарность за помощь.
С удовольствием Эмхир вслушивался в переливчатый узор молитвы, переплетенный с еле слышным аккомпанементом не видимых ему струнных инструментов, и тем самым словно участвовал в поклонении Вириде. Но вот струнные стали еще тише, пока не смолкли совсем. Мягкое дуновение прохладного ночного ветра донесло до Эмхира невесомый запах нарциссов: жрецы и жрицы склонялись к водам Великой Реки и опускали горсти нежно-белых цветов, и течение подхватывало их и неспешно влекло за собой, по дорожкам лунного света. С каждой горстью опущенных на воду нарциссов замолкал один голос; и так продолжалось, пока не воцарилась тишина, исполненная невесомой нежностью цветов, сиявших на воде, и их сладковатым ароматом, слившимся с влагой Великой Реки, пропитавшей ветер.
Эмхир никогда не интересовался, где служители Вириде брали столько нарциссов, но знал точно, что в те редкие дни, когда они впускали простых горожан в свой Храм (а то едва ли случалось чаще, чем три раза в год), там, бывало, тоже царил неуловимый призрак цветов, который порою был настолько силен, что от него становилось дурно. Обитал в храме Вириде и иной дух, объяснить который еще никому не удавалось: аромат холодный, свежий и чистый окутывал высокие залы, аромат, напоминавший нойрам об их землях. Так пахнет снег, когда холода еще сильны, но весенние ноты уже проникают в прозрачный воздух, в сияние зимнего солнца. Поговаривали, будто он не всегда был в Обители Вириде, но появился лишь тогда, когда первые нойры пришли в Гафастан. И жрецы восприняли это как благое знамение.
Служители Вириде отправились обратно за городские стены в родной Храм. Эмхир пустил коня шагом, следуя вдоль реки; он отпустил поводья и взглянул на увлекаемые течением нарциссы.
«Да будут услышаны благие молитвы», – подумал он.
Много раз в год служители Матерей Пустыни и обращались к богам через Великую Реку, считая, что река – дорога к небу. И Матери слышат их... Только жрецы Тид не приносили жертв, поскольку знали, что Тид есть все, она во всем, всеобъемлюща и вездесуща; она не требует конкретной простой жертвы, но указывает путь к вечности – путь к самой себе, и этот путь – весь мир, этот путь – вся жизнь.
Караульные открыли городские ворота, пропуская Эмхира. Тень высоких стен на несколько мгновений скрыла его от глаз караульных, которые от привычной скуки молча гадали, где был Ворон и что делал.
Чтобы попасть в Гарван-Этксе, нужно было пересечь площадь, на которой свершались суды, в том числе и тот, на котором судьей был Эмхир. Невольно ему вспомнились события того дня, и призрак воспоминания развеял хрупкие тени служителей Вириде, еще окружавшие Эмхира. Он снова видел площадь при свете дня, видел послухов Фриви и блеск золотого торквеса Зэрмелис, и рассыпавшиеся по земле камни для жребия... Каждая деталь вырисовывалась с поразительной яркостью, но ярче всего он видел Разду, сидящую посреди площади с опущенной головой; смирение и грусть словно клонили к земле ее гибкую фигуру. Одна лишь мысль о Разде заставляла его душу замирать, хрупко, невесомо... Прекрасная южанка пробудила Эмхира от беззлобного равнодушия, сковывавшего все его существо долгие годы. В Разде было что-то непостижимое, недосягаемое, сильное, что нельзя было понять разумом, но что отчетливо улавливала душа.
В Гарван-Этксе Эмхир оставил коня кому-то из атгибан, но сам не отправился в отведенную ему «келью» в жилой части Гарван-Этксе. Вместо этого он поднялся в одну из башен и оттуда вышел на мост, соединявший ее с Северной башней, чьи обитатели, если и не спали, то едва ли вышли бы за ее пределы. Эмхир знал, что Гарван-Этксе был погружен в сон, быть может, чуть отличный от сна всего Гафастана, и, если кто-то все же бодрствовал в этот час, то они были скрыты где-то в стенах домов или в свежей темноте садов Сердца Гафастана. Опершись о парапет, Эмхир погрузился в прежние мысли. Ему, Старшему Гарвану, было легко получить любую девушку Триады: достаточно было указать на нее своим приближенным, чтобы ее привели к нему; он мог и сам выразить любой свое расположение и едва ли нашелся бы в Гафастане кто-то, кто осмелился бы пойти против воли Гарвана. Это Эмхиру и претило: он знал, с какой молчаливой покорностью пришла бы к нему Разда, как и любая из прочих. Их извечное преклонение, трепет и раболепство – все было не то, все было омерзительно и чуждо. Ему же хотелось истинных чувств, подлинного единства. Приказом того не получить. Не плоть верховодила его желаниями. Он, как нойр знал: существовало еще что-то, более высокое, более тонкое. Есть такие ростки, которые должны оплести и зацвести, и тогда это будет истина, это будет то подлинное, что обычно пропадает, смятенное единожды не сдержанной страстью.
Из-под моста вспорхнула какая-то птица. Лунный свет заставил ее оперение вспыхнуть серебристым цветом, но едва ли птица была серой. Тем не менее, она заставила Эмхира вспомнить Анборг. Невольно Эмхир задавался вопросом о том, жива ли она, что с ней ныне? Он был ей благодарен за то, что она ценой своего Дара, своих сил спасла обреченных на смерть Воронов, пусть не нойров более, но сохранивших северную кровь и принесших в Гафастан многое из былых нравов, обычаев и традиций. Кроме благодарности, в сердце Эмхира все же оставалась любовь к ней, возможно, не такая яркая, как прежде, горевшая ныне тусклым светом, ибо осознание того, что им больше не увидеться, душило чувство. И все же, Анборг некогда была ровней Эмхиру. Теперь же она не была более сильна (если не умерла), а Эмхир больше не был нойром, хотя и сохранил Дар и вечную жизнь. Он понимал, что с его стороны неправильно будет пытаться связать свою судьбу с Раздой, поскольку она, пусть и скрасит его бытие, но пройдет мимо так же, как минувшие века, и все – прочь, обратится в прах, пепел и белые кости, прежде изрядно пострадав, сознавая свою незавидную участь.
Вопреки доводам рассудка, сдаваться не хотелось: судьба следует путями неведомыми, и прощаться с надеждой прежде, чем что-то предпринимать было не в духе Эмхира. И он все же решил попытаться пойти на поводу у своего чувства, и принять все, что этот путь ему подарит.
Глава 10
«Еще немного. Никуда не денешься», – думал Орм, горяча аргамака, буйным галопом взрывавшего песок белесых барханов. Он спешил к месту, где должна была быть птица Рух. Орм был уверен, что следует по правильному пути, но на положенном месте птицы не увидел: вместо Рух среди песков раскинулся небольшой оазис, зеленеющий кустарниками в тени высоких пальм.
«Я не мог ошибиться», – сказал себе Орм, задумчиво озираясь.
Он спешился и прошел вперед, ведя коня под уздцы. Прохладная тень приветливо приняла Ворона, от растительности веяло свежестью; рядом журчал ручей, его поток образовывал небольшую запруду, глубокую, скрытую тростником. Орм знал наверняка, что прежде в округе не было никаких оазисов, кроме уже известных; этот был слишком мал, слишком странен и никак не мог появиться за несколько дней. Ни следов Рух, ни человеческих следов Орм не обнаружил. Все дышало первозданной чистотой, странно непривычной и будто огражденной от пустыни незримой завесой, не пропускавшей ни песка, ни пыли.
Некоторое время Ворон просто бродил по оазису, пока не заметил в разросшихся кустах большой скелет. Ножом он срезал буйные вьюны, оплетавшие кости и мешавшие понять, кому они принадлежали. Когда же показался и череп, Орм убедился в том, что перед ним скелет некрупного мольдского слона, и вдоль хребта его темнела еще не сгнившая плоть.
«Значит, я все же не ошибся. Рух была здесь. Странное дело», – подумал он и посмотрел в небо, сощурив глаза.
Было тихо.
Неспешным шагом Орм вернулся к ручью, снял тагельмуст и с наслаждением умылся ледяной водой, казавшейся более приятной и чистой, чем воды Великой Реки. Волнистая борода Орма быстро сохла под палящими лучами солнца.
Что-то в запруде, белое, не порожденное ни бликами, ни тростником, клонившимся вдоль воды, привлекло внимание Гарвана. Орм подошел ближе: подводные травы переплелись с темными, крупными перьями, из-под чуть рябящей водной глади выступало белое лицо; тело, наискось погруженное в воду, закутано было в нечто неясное, мутневшее среди водорослей. Нельзя было понять, какого пола было это существо, но то, что это не человек Орм понял сразу. Прежде с подобным он не встречался, но страха не испытывал. Белесая фигура манила его безмолвной тайной. Ворон опустился на колени, почувствовав через ткань шальвар холодный и влажный ил, и, погрузив руку в ледяную воду, осторожно коснулся острого плеча неведомого создания. Орм не вздрогнул и не отпрянул, когда раскрылись огромные хищные глаза и впились в него взглядом. Тонкие темные губы неведомого создания искривились в подобии улыбки. Будто загипнотизированный, Орм оставался недвижим, и столь же спокойной и неподвижной оставалась его душа. Холодная рука с длинными загнутыми когтями легла ему на лоб, и Ворон почувствовал, как струйки воды стекают по его лицу. А затем давно забытое – словно кости стали полыми и легкими, словно оковы тела уступили прежней свободе, словно вновь ожила погубленная часть души. Орм обратился в ворона, расправил черные крылья и взмыл в небо. Ликование переполняло воина. Сильные крылья несли его по волнам согретого солнцем воздуха, а внизу расстилалась пустыня. Орм снова был собой, снова – нойром и его бесконечно долгое существование, наконец, обретало смысл.
Очнулся он вновь в человеческом облике у самого оазиса. Он видел белеющий костями и наполовину скрытый кустарником скелет слона, который он недавно отчистил от вьюнов, видел примятую траву – где сам прошел к запруде. Ворон поднялся на ноги, чуть дрожа от радости и волнения, попытался обратиться снова, но не смог. Это чуть опечалило его, но ликование в душе не утихало: пусть случилось, как случилось, а у нойров теперь появилась надежда. Орм свистнул, подзывая коня, который нехотя оторвался от сочной травы оазиса и направился к Ворону.
Следовало кому-то рассказать о том, что произошло, но Орм не всякому нойру был готов это доверить. Полагаться на судьбу и сообщать первому, кто встретится из Четверки? Неразумно. Нужно было выбирать осторожно, чтобы тайна эта не распространилась за пределы Сердца Гафастана... точнее, даже так и осталась бы между ним и тем из Воронов, кому он это сообщит. Орм вскочил в седло и галопом послал аргамака обратно в Гафастан.
***
Сидя в прохладной тени сада Гарван-Этксе, Сванлауг рисовала на куске пергамента птицу Рух. Выводить на полях гафастанские, мольдские или даже северные письмена ей было в тягость, а птицу она рисовала с удовольствием, погруженная в свои насыщенные воспоминания.
Тишину и покой мутнеющего от солнца сада нарушил Орм. Выйдя на мощенную камнем дорожку, он стал взволнованно озираться, ища глазами Сванлауг, которая, по словам кого-то из атгибан, находилась в центральной части сада.
– Орм! – окликнула его Сванлауг. – Что случилось?
Ворон подошел к ней, увидел в руках Сванлауг пергамент и невольно улыбнулся.
– Рух, – молвил он, – я как раз про нее тебе хотел рассказать.
Сванлауг склонила голову, показывая, что хочет выслушать Орма.
Когда он закончил свой рассказ, Сванлауг не сразу нашла, что ответить.
– Что ты, Орм, предлагаешь сделать?
– Мне кажется, это нам знак.
Сванлауг приподняла брови.
– Я уверен, что Рух – это один из наших Духов-покровителей, странствующих по свету. Мы же так и не знаем, откуда наш народ... Откуда мы пришли на Север и что мы принесли с собою. То, что случилось со мной сегодня, доказывает правильность моей догадки. Может быть, так мы все снова обретем утраченное, снова сможем быть нойрами, не отреченными, но истинными.
– Вопрос лишь в том, как это сделать, – задумчиво молвила Сванлауг. – Что если это просто Рух – и не более? Наши Духи никогда не являлись воплощенными так... хотя, как знать... я никогда их не встречала. Что если Рух станет нападать на наши владения?
– Не думаю, что так будет, – сказал Орм. – Нам следует молчать о птице – видели и видели, это должна быть тайна нойров, наша тайна. При Рух же стоит поставить кого-то, кто бы стал охранять...
– Ты думаешь, такая птица не сможет за себя постоять?
– А разве мы никогда не убивали драконов? Они, казалось бы, тоже непобедимы.
– Но если птица – это один из наших покровителей, то тем более...
– Духи обычно не воплощены или воплощены частично, Сванлауг, они редко приходят в живом, а, значит, уязвимом теле.
– Верно, – вздохнула Сванлауг. – Ты, Орм, даришь нам надежду.
Она улыбнулась Ворону, тот кивнул в ответ.
Когда Орм ушел, Сванлауг отбросила пергамент в сторону, вскочила на ноги и, подняв голову к небу, закружилась по саду. Нойрин рассмеялась легко и звонко. Ее душа расцветала, тяжкий груз отреченности словно становился легче, готовый вовсе исчезнуть. Ароматы цветов и трав, шелест собственных одежд, пение птиц, ощущение витающего в воздухе тепла смешались в чувствах Сванлауг, воплотившись в светлое и невесомое блаженство, окутавшее разум.
***
Чем гуще ночь, тем ярче огонь – что факелов на городских улицах, что в душе или в сердце – все одно. В уснувшем городе у того, кто бодрствует, обостряются чувства, будто дух неведомого хищника пустыни пробуждается во всяком человеке.
Закутанная в темные одежды фигура робко постучала в дверь богатого дома. Дверь приоткрылась, так что теплый свет из-за нее упал на крыльцо.
– Проходите, госпожа, – сказала женщина, пропуская гостью.
– Он пришел? – спросила она.
– Да, госпожа, в дальней комнате.
Гостья кивнула, скользнув взглядом по золоченному торквесу на шее хозяйки, блестевшему в свете масляных ламп.
В скромно обставленных покоях уже ожидал стройный юноша. Высокий, смуглый, он внимательно посмотрел на вошедшую. Хозяйка дома закрыла за гостьей дверь.
– Лиггар, – сказала она, глядя юношу.
Тот улыбнулся ей ясно и светло и произнес:
– Теперь узнаю;, Сванлауг, тебя. Сними же покрывало, чтобы я мог видеть твое лицо.
Движениями медленными, почти ленивыми, Сванлауг сняла тагельмуст. Стоило темной ткани выскользнуть из рук нойрин, Лиггар подошел к ней и поцеловал ее.
– Долго, как долго я ждала тебя, – отстраняясь, молвила Сванлауг. – Почему ваш караван не приходил?
– Я странствовал с другими, тебе ли не знать, душа моя.
– Я всего лишь хронист, – она болезненно изогнула брови.
– Это не имеет значения, – сказал Лиггар. – Сердце мое пребывало с тобою все это время, любовь моя, тебе принадлежит оно, как и всякое мгновение моей жизни.
– Мы с тобою сердцами, должно быть, и вовсе поменялись, – молвила Сванлауг, целуя возлюбленного.
Сванлауг рада была отдаваться любимому человеку; Лиггара она любила как никого прежде и тем сильнее была ее любовь, что Сванлауг понимала, что Лиггар не будет следовать с ней всю ее бесконечно долгую жизнь. Она знала, что уже скоро, слишком скоро, они расстанутся навсегда, и его примет смерть, а сама Сванлауг продолжит свое странствие в одиночестве. Лиггар тоже это знал, но не боялся того и не надеялся на какой-нибудь великий дар, вроде вечной жизни или вечной молодости, который мог бы быть ему дарован нойрами. Ему даже не приходилось смиряться со своей участью, ибо он не вкусил того, что ему не принадлежало, а потому оставался обычным человеком, удостоенным великой любви одной из великих женщин. Иного он не желал и не мог желать. Он был безмерно счастлив уже оттого, что мог видеть красивое лицо Сванлауг, мог целовать ее молочно-белое тело, мог прикасаться к ее длинным светлым волосам, волнистым от расплетенных кос.
Близился рассвет. Ни Сванлауг, ни Лиггару не хотелось уходить, тем более что покинуть дом нужно было как можно более незаметно: нельзя было, чтобы кто-то узнал или пошли слухи.
– Когда ты приедешь снова? – спросила Сванлауг.
– Не знаю, Сванлауг, – ответил он. – Это от меня не зависит.
Сванлауг печально вздохнула, сильнее прижавшись к Лиггару. Она подняла взгляд к его лицу. Ей казалось, что она вечно может смотреть в его хризолитово-зеленые глаза.
– Чем славнее город, тем больше желание купцов сюда наведаться, – сказал он, затем, помолчав, спросил: – Это правда, что здесь видели Рух?
– Да. Она где-то не так далеко отсюда теперь, но никак себя не проявляет. Я думаю, что она – наш воплощенный Дух-покровитель.
– И что это вам дает?
– Пока не знаю, – вздохнула Сванлауг. – Может быть, мы ошибаемся, и это просто птица... Погляди, – она кивнула в сторону приоткрытого ставня, – рассвет.
– Я не хочу уходить, – сказал Лиггар, обнимая за талию поднявшуюся Сванлауг.
– Но остаться мы тоже не можем.
– Погоди еще немного, – негромко произнес Лиггар, поцеловав Сванлауг в солнечное сплетение.
– Знаешь, – Сванлауг задумчиво улыбнулась, глядя в потолок, – я уверена в том, что Рух поможет нам вернуть весь наш Дар, выпустить птиц из клетки. Я чувствую это.
Лиггар изменился в лице.
– Почему ты так уверена?
Сванлауг пожала плечами.
– Мне кажется, то, что сотворила с нами Гьяфлауг – это наказание. И теперь оно подошло к концу. Представь, мы, те, в ком еще живет Птичья Суть, сможем снова превращаться, сможем навсегда покинуть Пустыни. Мы могли бы вернуться и на родной Север... Всякая земля будет нам доступна.
Нойрин посмотрела на Лиггара.
– Я вижу, тебя это расстраивает? – спросила она.
Лиггар вздохнул. Комната медленно наполнялась светом нарождающегося утра.
– Я не знаю, – он замолчал и сел.
Сванлауг беспокойно подняла брови и обняла его.
– Я никогда прежде не спрашивал, – молвил он, – но это правда, что это ты – та нойрин, которая некогда была отдана Траудзу-Теиду?
Сванлауг вздрогнула и сжалась, словно от холода или боли.
– Это...было...очень жестоко, – сдавленным голосом произнесла она. – Зачем тебе знать?
– У нас не должно быть секретов, мне кажется. Ты рассказала мне о Рух – эту тайну должно хранить сейчас. А история с йалтаваром – лишь легенда на устах смертных атгибан и усгибан. Она не опасна. Я хотел бы знать, – произнес Лиггар и поджал губы.
– Все было просто, – сказала Сванлауг, – Триумвират – Эмхир, Гицур и Фьёрлейв – посовещавшись, решили, что разумнее всего будет, если женой йалтавара стану я. Никто не знал, что может произойти и смогу ли я вернуться живой после восстания Гарванов и усгибан. И...– Сванлауг нахмурилась, подбирая слова, – в общем, эту часть истории знают все.
– Но никто не знает, что происходило в стенах дворца Траудзу-Теида.
– Я была его женой, – проговорила Сванлауг бесцветным голосом, – но Траудзу пылал ко мне страстью не совсем... Как бы это сказать?.. Он не вел себя, как победитель, как угнетатель, как властитель... Он не мучал меня. Он был нежен, он... любил. Я не просто понравилась ему, я не была какой-нибудь диковинкой его гарема. Он позабыл обо всех своих женах и наложницах, стоило ему только увидеть мое лицо, заглянуть в мои глаза. И нет, Лиггар, никакой магии, никакого приворота – нечто более сильное и древнее было между нами, будто мы не были чужими друг другу. И знаешь, у меня хватило смелости заглянуть глубже, увидеть его душу... и я узнала, узнала ее. Траудзу-Теид был воплощением нойра, которому меня обещали, для кого некогда призвали мой дух.
– То есть?
– Я – Обещанная. Но я бессмертна, в то время как тот нойр был смертным. Его родители призвали Обещанную в год рождения сына, и в этот мир пришла я. Когда мне было шестнадцать, меня отдали моему нареченному. А потом, очень скоро, случилось то, что случилось: наши земли завоевал Альдоох, тагельда разгневалась на Воронов и потом собрала нас на скалах Тиморис, где собиралась казнить. Иное ты знаешь. Моего нареченного убили в тот самый день. И я думала, что больше его не увижу. Удивительно было встретить его в обличии йалтавара. И Траудзу тоже узнал меня, сердце подсказало ему. Я не могла открыть ему правду. Но мы любили, любили друг друга, пока Траудзу-Теида не забрала Вафат. Хотя я даже не знаю, попал ли он к ней. Это все, что я могу тебе рассказать, Лиггар. Сохрани мои слова в тайне.
– Конечно, конечно, – Лиггар взял Сванлауг за руки и покрыл ее тонкие пальцы поцелуями. – Неужели больше правды не знает никто?
– Только ты, Эмхир и Мьядвейг. Но они знают то, что должно быть скрыто ото всех. Что даже тебе я не могу рассказать.
Лиггар с пониманием посмотрел на Сванлауг.
– Загляни и в мои глаза, Сванлауг.
– Зачем? – нойрин с опаской отклонилась.
– А если и я, я тоже воплощение...быть может, я был Траудзу-Теидом и твоим нареченным?..
Сванлауг грустно улыбнулась.
