Текст книги "Пыль поднимается в небо (СИ)"
Автор книги: Tin-Ifsan
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Глава 22
Солнце померкло, скрытое пыльными облаками. Надвигалась песчаная буря. Старый каха;рд, не обращая внимания на суету, царившую на стоянке, зашел в шатер, где рядом с полуживым нойром уже который день сидела его, кахарда, ученица. Других Ведающих в племени не было, так что только они могли как-то помочь раненому Гарвану.
Завидев кахарда, ученица поднялась.
– Ну как, Ахина, что-нибудь изменилось? – спросил старик-хиит.
Она покачала головой.
– Если его не вернут, рана не затянется, – тихо сказала Ахина. – И Дара в нем осталось очень мало. Он не восстановит его, если Дщерь его не отпустит.
– На все воля Тид, – спокойно сказал Аривад. – Сейчас буря, значит, эта пустыня и та – едины. Быть может, Гарван сможет вернуться.
Ахина поджала губы и страдальчески взглянула на Гарвана: он лежал на кошмах, и красное пятно алело на ткани, которой Ахина перевязала его рану. Нойр был очень бледен, дыхание его было едва заметным, и за все минувшие дни не изменилось ничего. Ахина чувствовала Дар, едва бьющийся в крови нойра и не дававший ему умереть. Словно бы подсказанная кем-то, в светлую голову Ахины пришла мысль:
– Отец, – обратилась она к кахарду, – что если я схожу к источникам Нэхира и принесу оттуда воды?
Аривад сдвинул седые брови:
– Зачем ему вода бессмертия, если он и так бессмертен?
– Эта вода вернет ему силы, что покинули его, и, быть может, возрождающийся Дар притянет душу обратно.
– Заберет из объятий Великой Дщери? Ну, попробуй, – старик пожал плечами. – Если он не умрет во время этой бури...
И Гарван не умер. Ахина, дождавшись, пока пески утихнут, отправилась к скалам Нэхира. Аривад непрестанно задавался вопросом о том, чем Ахина собирается платить наядам за то, чтобы те пропустили ее к Источнику. Мало кто из смертных возвращался из скал Нэхира живым; хиит не был уверен в том, что магических сил Ахины хватит, чтобы противостоять наядам.
Аривад вышел из шатра и окинул взглядом расстилавшийся перед ним охристый простор бесконечной пустыни. Пески были неподвижны, и на горизонте в сероватой дымке сливались с выцветающей голубизной неба. Из-за куста верблюжьей колючки осторожно вышла ган-гачиг. Тонкий силуэт ее едва заметно подрагивал: истинное лицо Пустыни постепенно становилось незримым: уходили отголоски прошедшей песчаной бури. Ган-гачиг повернулась к хииту. На ее красивом смуглом лице играла легкая улыбка, темные глаза игриво поблескивали. Она протянула к кахарду смуглую руку, но, увидев, что хиит не заинтересовался, ган-гачи;г погрозила ему пальцем и, звонко рассмеявшись, растворилась в воздухе.
Старый кахард усмехнулся в усы и подумал:
«Смущай других, ган-гачиг, ядовитая слеза Пустыни».
***
Ахина вернулась на рассвете восьмого дня. Скинув покрытый пылью красный бурнус, она протянула Ариваду небольшой, но тяжелый медный кувшин, горлышко которого было запечатано воском.
– Как тебе удалось? – удивленно спросил кахард, принимая из ее рук драгоценный сосуд.
Ахина молча качала головой и легко улыбалась. Лишь к середине дня, когда она смочила губы нойра водой бессмертия и промыла ею его рану, она сказала Ариваду:
– Наяды приказали мне молчать всю дорогу и пока вода не коснется крови нойра. Они его, оказывается, давно знают. Они все знают...
Аривад задумчиво посмотрел на медный кувшин, стоявший на коврике в углу шатра: в нем оставалось еще много воды, и большим соблазном было сделать хотя бы глоток бессмертия. Хиит воображал, как к нему вернется былая сила, как он снова станет молодым и будет жить, не опасаясь ни старости, ни смерти. Если наяды отдали в его распоряжение целый кувшин, быть может, они были не против того, чтобы воду вкусили достойные? Так думал Аривад, но не решался ничего сделать, как не решался спросить о том свою ученицу. Она же была всецело поглощена заботой о нойре.
Эмхир пришел в себя глубокой ночью. Он чувствовал свое тело, чувствовал едва пробивающуюся боль и слабость, пронизавшую мышцы. Открыв глаза, он понял, что зрение не торопится возвращаться к нему: несколько долгих минут он созерцал кромешную темноту, прося Мейшет помочь ему, а, когда наконец его молитвы были услышаны, первое, что он увидел – были белые руки девушки, которая дремала, сидя возле опоры шатра. На ее предплечье темнел широкий каменный браслет, а рядом с коленями стояла небольшая лампа, чье пламя едва подрагивало, искажая образы, вытканные на украшавших шатер гобеленах.
Эмхир приподнялся и осторожно стянул повязку, закрывавшую его бок.
«Почти зажило, – подумал нойр. – Клинок был отравлен». Вокруг наметившегося глубокого шрама расползалась темная сетка сосудов.
Тем временем проснулась девушка, сидевшая возле опоры шатра.
– Гарван, – сказала она, глядя так, будто все еще не верила своим глазам.
Взяв лампу, Ахина поспешила к нойру и опустилась около него на колени.
Эмхир всмотрелся в ее лицо и понял, что знает эту девушку.
– Крина... Не думал, что увижу тебя когда-нибудь.
– Здесь я Ахина, о Гарван, – сказала она, легко улыбаясь. – Я больше не сестра моим сестрам, здесь моя семья. Пустыня мне ближе Гафастана и всякого иного города, а вода ручья, что течет возле этих двух пальм, – она кивнула куда-то в сторону, – мне кажется более приятной, чем вода Великой Реки, да простят меня Милостивые.
Эмхир кивнул. Мысли его путались, но последние события, равно как и пребывание в Пустыне, нойр помнил хорошо.
В шатер вошел Аривад. Он увидел, что Гарван очнулся и произнес:
– Большая честь для нашего племени принимать здесь тебя, Старший Гарван.
Эмхир ничего не ответил.
– Духи поведали мне очень многое, – сказал хиит, зажигая еще одну масляную лампу и ставя ее на низкий столик. – Я вижу, ты очень хотел угодить в объятия Вафат раньше срока, но ты же знаешь, что это грех. Понимаю, ты сам не стал бы ничего делать, но доверил это убийцам, а потом решил просто не сопротивляться...
– Мне была указана воля Амры, переданная через ее жрицу, – перебил его Эмхир.
Старик-хиит покачал головой, затем опустился на ковер, скрестив ноги.
– Жрица? Просто жрица? – он усмехнулся, внимательно глядя на Гарвана. – Верить можно только предсказаниям Провидицы, и то, если уметь их правильно истолковать. А толкований может быть великое множество. Я ничего не имею против Амры, но вот ее служители никогда не внушали мне особого доверия. Как узнать, кто говорил ее устами? Тебя, конечно, хорошо запутали, о Гарван. И я не знаю, как на тебе отразится все, что случилось. И как много времени уйдет на то, чтобы вернуть твой Дар, чтобы ты здесь не сошел с ума и не угодил в объятия Вафат.
Усмешка тронула губы Эмхира.
– Нет, – выдохнул он, – всякий Гарван, умерший в пустыне, становится темным инээдом...
Крина с тревогой посмотрела на Гарвана, который устало закрыл глаза.
Аривад вздохнул.
– Ну ладно. Я тебе еще помогу. Думаю, с рассветом сил прибавится.
На утро Эмхиру действительно стало легче. Крина иногда давала ему испить воды, принесенный из скал Нэхира; темное пятно вокруг шрама постепенно уменьшалось, и боль перестала тревожить Гарвана. Но Дар не торопился к нему возвращаться. Маг без Дара много терял, ведь его физическая сила зависела во многом именно от него. Он же делал тело Мага неподвластным времени. Хорошо было то, Дар не уходил безвозвратно.
Погруженный в водоворот мыслей, Эмхир сидел возле шатра на ковре. Состояние, подобное трансу, позволяло ему собрать частицы энергии, которой было много в Пустыне, но хаос, царивший в уме, не шел Гарвану на пользу. Разные образы мелькали перед внутренним взором, и в этом беспорядке Эмхир силился найти ответы на вопросы.
Так он коротал дни: вставал нойр обычно за несколько часов до рассвета, чтобы собрать Силу, которая овевала Пустыню в утренние часы; до жарких часов он сидел перед шатром, потом куда-нибудь уходил, чтоб вернуться на исходе дня и принять Силу наступающей ночи. Дар медленно возвращался, в трансе приходили странные видения: вместо песков Эмхир видел в знакомых местах цветущие сады, древние храмы и города, словно бы какой-то иной мир, отличный от истинного лица Пустыни, отличный от мира настоящего, представал перед его внутренним взором.
Крина почти не говорила с Эмхиром: что-то в нем ее пугало. Она боялась взгляда его мертвенно-голубых глаз, и весь облик Старшего Гарвана вызывал в ее памяти лишь образы темных инээдов, которых ей случалось видеть в Пустыне.
Однажды, когда Крина набирала воду из ручья, к ней подошел Эмхир.
– Зря ты не вернулась в город, – сказал он.
Крина подняла на него вопросительный взгляд.
– Мьядвейг берет в ученицы Ворожей. Ныне в Гафастане не так много Магов. Хотя вам в пустыне, конечно, вольнее дышится.
Эмхир смотрел на Крину очень внимательно. Она вытащила кувшин на сухой песок, поднялась и, стараясь не встречаться взглядом с нойром, сказала:
– Пустыня дала нам силу, сняла пелену с наших глаз. Мы ей всем обязаны. Мы многое видим, многое знаем.
– Если так, возможно, ты знаешь что-то об утонувших женах?
– Да, – задумчиво отозвалась Крина. – Это были жены Царей, они вывели их на противный Матерям путь. За это Тид изгнала Царей, наказала их жрецов, а затем обрушила на эти земли дождь из песка, в котором утонули и нерадивые жены. Под крылом Великой Дщери они стали ган-гачиг. Теперь они ищут тех, кому принадлежали раньше, чтобы, продолжив род в смертном облике, позволить воплотиться душам своих утонувших сестер. Тогда айдуты восторжествуют: если ган-гачиг найдет того, кого искала, вернутся Цари и снова будут править в этих краях.
Она вздохнула.
– Знай, о Гарван, это не принесет никому блага. Прощение Матерей будет взято назад, и если Пустыня сейчас живет, то с возвращением Царей гнев еще более страшный, чем прежний, обрушится на эти края, и никто не выживет.
Эмхир молча слушал речи Крины и чувствовал себя как никогда чужим. Когда Ворожея замолчала и, подхватив кувшин, направилась к шатрам, нойр опустил голову. Духи Пустыни, Цари и Девять Матерей словно бы вели свою игру, недоступную смертным.
«Кто говорил устами жрицы? Чьи слова передали ей? Кто притворился одной из Милостивых единственно для того, чтобы я оказался здесь?» – думал Эмхир.
Никто не мог дать ответа.
Когда большая часть Дара вернулась к Эмхиру, Аривад показал Гарвану дорогу к ближайшему алтарю старых богов, где потоки силы били из-под земли высоким столбом, теряясь где-то высоко в небе. Аривад обычно, чтобы поговорить с духами либо садился посередине святилища, либо закапывался в песок и лежал так часами. Никакого ритуала не было: древние боги давно ушли, уступив место Девяти Матерям.
С того дня Эмхир большую часть времени проводил там, но при алтарях не было прежнего спокойствия: непрестанно сновали духи Пустыни, иногда их можно было увидеть, иногда они оставались незримыми и присутствие их можно было только почувствовать.
Какой-то древний призрак говорил Гарвану:
– Я узнал тебя, узнал! И твои инээды не новые гости в этих краях. Многое помнит Пустыня, да не все!
Другой дух, шелестя богатыми одеждами и позвякивая бубенцами, прицепленными к длинным рукавам, спрашивал:
– Ну что, Ворон, сладка ли тебе была слеза Пустыни?
Эмхир не заговаривал с духами. Чувствуя себя ослабевшим и запутавшимся, он только слушал их многоцветный шепот.
***
Казалось бы, в Скарпхедине ничего не изменилось, и он оставался прежним преданным Вороном. Он быстро отошел от пребывания в Обители Мрок, хотя и не мог оставить мысли о Провидице. Не было среди его друзей человека, кому бы он поведал все. Его учитель – Орм, за все время не сказал ему ничего о том, что случилось. Его словно бы ничто не волновало, и он продолжал жить, как жил и прежде, следуя за солнцем.
Эмхира в Гафастане не было, и, несмотря на то, что Провидица сказала, что он жив, никто по-прежнему не знал, где он находится. Иногда Скарпхедина обуревали сомнения: для взора Мрок живым мог казаться и умерший, но еще не поднявшийся в более высокие миры. С каждым днем угасала надежда найти Эмхира, и Скарпхедину казалось, что ничего хорошего Гафастан теперь не ждет. Наверняка бы Фьёрлейв стала требовать, чтобы вместе со Сванлауг правил кто-то новый; не исключено было, что Фьёрлейв попросила бы нойрин отойти от дел и попыталась бы поставить над городом своих людей.
Так он думал, сидя на выступе фундамента дома рядом с садами Этксе. Высокая стена отбрасывала синеватую тень, еще не успевшую отползти прочь под безжалостными лучами солнца. Пахло пылью, и временами сухой ветер приносил чуть слышный аромат цветов.
Тяжелые мысли лежали на душе у Скарпхедина: образ Провидицы не оставлял его, призраки подземелий Храма Мрок обступали его, как только садилось солнце.
«Кому мы служим?» – спросил себя Скарпхедин. Прежде он не задумывался: ему казалось, что он, как и всякий Гарван, служит всем Девяти Матерям сразу. Теперь же он склонялся больше к тому, что им покровительствует Вурушма или сама Вафат. Он вытащил из ножен кинжал со скупо украшенной рукоятью; лезвие ловило серебристые блики. Скарпхедин невольно вспомнил, сколько крови испил этот кинжал, но все жертвы этого клинка справедливости сливались в нечто безликое, так что Ворон не чувствовал ни раскаяния, ни жалости. Ему вспомнилась и последняя жертва: сын шаха, еще совсем юный. Казалось бы, теперь Скарпхедин должен был сожалеть о содеянном, но с удивлением обнаружил, что ничего не испытывает. Он воспринимал Бургэда как врага, несущего опасность его народу, и словно бы неведомый зверь ощеривался у него в душе, не позволяя даже допустить мысль о человечности. От этого Скарпхедину стало еще тяжелее: разум противоречил чувствам, и чувства оказывались более хищными. Это пугало его и тяготило.
Легкий шорох послышался совсем рядом.
– Я не стану спрашивать о том, что тревожит тебя, Скарпхедин, – сказала Мьядвейг Протравленная, – но о чем ты думаешь, мне было бы интересно узнать.
Расправив темные одежды, Мьядвейг села рядом со Скарпхедином.
– Не знаю, Мьядвейг, – он осторожно вдохнул терпкий аромат, исходивший от нее. – Я уже ни в чем не уверен, и не знаю, кто я ныне и что могу. Во мне будто что-то изменилось, но я не вижу, чтобы это было мне на пользу.
– Все хорошо, – ответила Мьядвейг, глядя на Скарпхедина, чуть наклонив голову набок. – То, что ты видел, то, что почувствовал – твое ли это? Едва ли. Ты боишься зверя внутри себя, но зверь этот на цепи, иначе ты не пребывал бы в мрачных раздумьях сейчас.
– Жрица Мрок сказала, что Тид простила меня, но кара Мрок с меня не снята.
– В этой жизни тебе беспокоиться не о чем, ибо жизнь твоя конечна. Ты можешь оттого грустить или радоваться, но торопить события ты не должен, ибо нужен здесь, пока живешь.
– Да, это мне известно...
Мьядвейг помолчала, подняв лицо к небу. Скарпхедин был уверен: она улыбалась.
– Ты знаешь, не так уж и плохи твои дела. До сих пор помню, как Орм пришел ко мне, потеряв всех, кого любил, он просил меня наградить его ядовитым поцелуем, чтобы не мучиться боле... – Мьядвейг усмехнулась, – но я не дала ему умереть. Тогда я сказала ему: «следуй за солнцем», и, как видишь, до сих пор он верен моим словам.
– Мне тоже следовать за солнцем? – Скарпхедин удивленно посмотрел на Мьядвейг.
– Нет, – засмеялась она, – хватит с нас упивающихся светом или тьмой, молчаливых и одиноких. Отпусти свои печали, перестань метаться, подчинись потоку жизни. Ты, как и твой род, многое можешь, а вместо этого гоняешься за призраками. Я предчувствую, что будущее Триады не будет спокойным, а это значит, что среди самих Воронов может случиться что угодно. Тем, кто будет прав, понадобится поддержка. И именно твой род встанет на сторону тех, за кем должно быть будущее Триады. Ты еще встретишь свою Провидицу, но не здесь и не в это столетие. Так что смирись и следуй пути, который принесет благо Триаде.
– А у меня есть выбор? – горько усмехнулся Скарпхедин.
Мьядвейг помолчала, смерив нойра долгим взглядом и ответила:
– Разумеется. Но я верю, что лучшее в тебе победит. Не гневи Матерей Пустыни.
– Эмхир не гневил – и что с ним теперь? Какие силы он затронул?..
– Это не он затронул некие силы, а они его, как я понимаю, – ответила Мьядвейг. – Интересно только, зачем... На самом деле, в Триаде немало несчастных счастливцев, на которых у Матерей Пустыни свои виды.
– Среди смертных или Бессмертных?
– Не знаю, за смертными труднее следить. А Бессмертных Матери Пустыни любят. Вот, например, я должна уже давно почить в объятиях Вафат, но Тид меня не отпускает. И я не знаю, отпустит ли когда.
– Без тебя Гафастан будет уже не тот, что прежде.
– Возможно. Но ни тебе, ни мне того не увидеть.
Мьядвейг тяжело поднялась, снова расправила свои темные одежды. Глухо звякнули браслеты и бусы из мелких ракушек.
***
В тенистых зарослях у реки слышно было звонкое щебетание синих ласточек. Иногда ветер, тревоживший ветви деревьев, срывал с них листья, и они желто-зеленым сухим дождем осыпались на укрытую травой землю, путаясь среди темных камней и тонких стеблей редких цветов.
Лиггар прилег, опустив голову на колени Сванлауг. Теперь он изредка наведывался в Гафастан, и они с нойрин больше не встречались в доме Зэрмелис. Лиггар уже не был столь красив и молод, суровые ветра пустынь иссушили его лицо, сделали черты более темными и резкими. В волосах появилась проседь. И только глаза оставались прежними, светящимися, хризолитово-зелеными.
Когда Лиггар усмехался, суровая складка тонкой морщины всякий раз расчерчивала его щеку:
– Пройдет еще несколько лет, Сванлауг, и ты не захочешь меня видеть.
– Лиггар, зачем ты так говоришь? Пока ты жив – я буду любить тебя. Когда ты умрешь, я буду любить твой образ и ждать новой встречи.
Она помолчала.
– Отчего ты не послушал меня, Лиггар? Ты мог бы жениться, у тебя могли быть дети, я не обиделась бы. Твоя жизнь была бы более легкой.
– Нет, Сванлауг, – отвечал Лиггар, – как я могу? Мое сердце, моя душа, мое тело живут благодаря тебе, живут ради тебя. Стоит мне только подумать о тебе, как сердце начинает трепетать, а душа наполняется бесконечным сиянием. Стоит мне прикоснуться к тебе, как мои уставшие мышцы снова наполняются силой. Я не мыслю иной женщины, кроме тебя. На иную я не могу смотреть, и я бы не смог, ведь прикоснувшись к ней, я бы потом осквернил тебя своим прикосновением. Ты, Сванлауг, для меня все. Я хотел воспеть тебя в стихах, но не смог, ибо в мире нет столь прекрасных слов... а если бы я даже осмелился, я всего лишь смертный, и слова мои – слова простого смертного, что рассыплются в пыль, быстрее, чем ты успеешь их вкусить.
Сванлауг нежно улыбнулась и провела рукой по жестким волосам Лиггара. Во взгляде ее крылась глубокая печаль, и глаза нойрин казались едва заметно покрасневшими, точно она не спала много ночей.
– Что-то терзает тебя, Сванлауг. Что-то стороннее, скажи мне, что случилось? Что тревожит тебя?
Сванлауг поджала губы, затем, словно решившись, произнесла:
– Ты знаешь ведь, наверняка знаешь...
– Что? – Лиггар сел и взял нойрин за руку.
– Уже давно пропал Эмхир... Как без него Гафастану?
– Ты теперь будешь править, разве нет? – Лиггар поднял брови.
Сванлауг покачала головой, глядя, как с ветки миндального дерева спорхнула ласточка.
– Как я могу? Нет. К тому же народ не признает одну меня. Даже Фьёрлейв правит с Сигданом... Я не хочу выбирать никого иного. И даже если так... – она вздохнула. – Говорят, его убили, но Скарпхедин говорит, что он жив. Я хотела бы верить, но вестей нет, ничего нет, и с каждым днем надежды все меньше...
Лиггар поцеловал руку Сванлауг.
– Как мне теперь быть? – она склонила голову Лиггару на плечо.
– Знаешь, – задумчиво произнес он, – среди кочевников ходят слухи, что хииты, которые из таванов... Я не очень понял, но о том много говорят, что у них темный инээд... или все же Гарвана они приютили?.. Слухами обросла эта история.
Сванлауг встрепенулась.
– Где они стоят?
– Кто?
– Те, что приютили Гарвана, – глаза Сванлауг светились огнем надежды.
– Недалеко от Нэхира, – сказал Лиггар. – Я знаю, там у двух пальм ручей.
Нойрин заулыбалась.
– Ты сможешь меня туда проводить?
– Конечно, это не так уж и далеко...
Исполненная радости, Сванлауг поцеловала Лиггара в губы.
***
Возле изъеденного песками камня едва покачивался на ветру цветок агаара. Эмхир, сидя возле противоположного столба древнего святилища, смотрел на растение и был уверен, что еще несколько мгновений назад никакого агаара там не было, ведь в местах силы никогда ничего не растет, даже неприхотливый агаар.
Эмхир посмотрел по сторонам. Никаких других растений в круге не было, а одинокий цветок по-прежнему покачивал синим бутоном.
Поднялся ветер. Нойр лег у камня святилища, и накрыл голову краем плаща, чтобы на нее не сыпался песок. Оставалось принять совсем немного силы, чтобы восстановить оставшийся Дар, но Эмхир не чувствовал себя лучше.
Ворона по-прежнему мучали вопросы. Что хотели от него Матери Пустыни? Куда вели? Что хотели сказать?
Ветер становился все сильнее, нойр слушал, как он поет, путаясь меж каменных столбов святилища. Перед его внутренним взором медленно соткалось видение незнакомого берега. С тихим шипением накатывали волны, блестел влажный песок, в прибрежных камнях запутались водоросли.
«Где-то здесь лежат мои кости», – мелькнула мысль.
– Не твои, Гарван, а мои, – сказал немелодичный голос.
Дух стоял совсем рядом.
– Знаю, – сказал Эмхир. – Я умер не здесь.
– О да, – протянул дух, – твои кости легли в землю островов, ныне скованных льдом. И не только твои. Знал бы ты, помнил бы, сколько горечи было тогда в ваших душах.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты не все помнишь, не все знаешь. А я – древний дух... Я помню времена, когда здесь еще не было пустынь, но была бесконечная зелень. И я помню, как песок полился с неба, и тогда я покинул эти земли, и последнее пристанище мое – безвестный берег на востоке Уинволя.
– Покажись. Я хочу тебя видеть, – произнес Эмхир.
– С глаз твоих, Гарван, пелена не снята, как ты меня увидишь? – дух издал сухой смешок. – Лучше слушай.
Эмхир чувствовал, как его тело постепенно заносит песком, а сам он снова видит перед собой подлинную Пустыню.
– Ну, даже так, – сказал дух, – все равно твоему взору меня не увидеть.
Нойр осмотрелся. Сухой безжизненный простор расстилался на многие фарсанги вокруг. Камни святилища казались выше и новее, словно время их не коснулось. Эмхир пригляделся к древним письменам, и ему они показались знакомыми. Тонкий узор из ромбов и ломаных линий окаймлял овальное отверстие древнего камня.
– Тебе не нравится Пустыня?
– Она мало кому из Старших по нраву, – сухо ответил нойр.
– Напрасно. Вы должны любить ее... Хотя бы в глубине души. Это ваши родные места.
– Разве? – удивился Эмхир.
– Как же, – бросил дух. – Вы здесь жили, вы здесь правили. Правда, вы же и поучаствовали в падении здешних царств. Всех наказали. Всё уже было, Гарван. Всё повторяется, и вы, вместо того, чтобы с благодарностью принять прощение, чем-то по-прежнему недовольны.
Эмхир не ответил. Сухой ветер тревожил песок. Где-то в небе протяжно прокричала птица Рух.
– Да, Гарван. Вас прогнали на Север. И вы так расстроились, что ваши самые влиятельные из нойров скоро легли в холодную землю островов, по которым вы ныне так скучаете. О, знал бы ты, как горьки были рыдания тех, кто вас хоронил! Они были разбиты, они были в смятении. Потом ваш народ под крыло взяли – кто бы мог подумать? – люди! Твое родовое имя – это от них. Всякое родовое имя ваших нойров пошло от людей. А затем вы перевернули чашу. Снова. И люди там, на Севере, до сих пор ваши рабы.
Эти слова привели Эмхира в замешательство. Все прежнее, взращенное в его характере культурой нойров, противилось тому, что говорил дух. Несмотря на то, что Эмхир смирился с тем, что он и сам более не равен нойрам, так как он – отреченный, людей он до конца не принял и не считал их равными себе.
– Да, пусть они вам не равны, – сказал дух в ответ на его мысли, – все равно должна же быть хоть какая-то благодарность.
– Зачем? – отозвался Эмхир, глядя туда, откуда мгновение назад доносился голос духа. – Это было слишком давно, да и неизвестно, правду ли ты мне говоришь.
– Ладно, – протянул дух, – все ясно. Высокомерия у вас не отнять. В общем, я не собирался заставлять тебя... менять отношение к людям. К вверенному тебе народу ты относишься хорошо. Просто Девять Матерей решили, что тебе следует знать хоть что-то из того, что сокрыто ото всех. Почти ото всех. Быть может, пригодится тебе еще. И не только тебе. Кому хочешь – можешь рассказать.
– Этот прах уже ничего не значит, – Эмхир покачал головой.
– Ты же сам понимаешь, если Матери Пустыни открывают это, значит, оно для чего-то надо. Я не знаю, для чего. Они послали меня сказать. Ведь сейчас этого никто уже не помнит. Только они. И я. И эти вот камни.
Эмхир оглянулся на высокие камни древнего святилища. Когда он снова посмотрел прямо перед собой, то увидел не пустыню, но безымянное уинвольское побережье. Солнце медленно погружалось в темно-синее, мерно дышащее волнами море, в небе замерли расцвеченные облака.
– Так забавно, – усмехнулся дух, – я тут говорю с тобой, ты видишь то, что видел я незадолго до смерти. Я добрался в свое время до самого Уинволя...
– Что заставило тебя уйти отсюда? – спросил Эмхир, разглядывая подрагивающее видение.
– Я сбежал от вас, от вашего правления, – дух горько засмеялся. – Мне, как видишь, удалось. Но на этом побережье я встретил Вафат.
– Но ни я, ни кто-либо из ныне здесь правящих отреченных не воплощался в Пустынях в прошлой жизни, – нахмурился Эмхир. – Я не помню этих мест.
– Может, вспомнишь когда-нибудь. Однако, никто вам, опальным, не позволил бы столетьями бездельничать за гранью и, конечно, не позволил бы сразу воплотиться в прежнем... -дух замолчал, словно подбирая нужное слово, – статусе. Вас успели наказать, и прожитые вами жизни были нелегки. Некоторые так и не вернулись к нойрам, а кому-то повезло жить сейчас не-отреченным на Севере.
– Я смогу когда-нибудь увидеть Север? – спросил Эмхир.
– Не знаю. А зачем? Мне ведомо лишь то, что ты сможешь, если найдешь для того достаточно сил, появляться там, где находится кто-либо из твоих потомков. Являться им...
– Но у меня их нет, – перебил его Эмхир. – И не к кому прийти.
Дух засмеялся.
– Оставил сына на Фёне – и не знаешь?
Эмхир почувствовал смятение. Мысли судорожно ухватились за воспоминания нескольких последних лет, перед изгнанием. Вариант был один и на ум он пришел тут же: если то был сын его и Анборг, то, получалось, что он, сам о том не зная, нарушил один из строжайших запретов Ожидающего*. И теперь ясно было, что и он, и, возможно, сама Обещанная, будут наказаны.
– Но он уже умер.
Эмхир поднял глаза. Видение уинвольского побережья дрогнуло и пропало, обнажив прежний Лик Пустыни.
– Зато его дети, пусть и носящие чужое имя и воспитывающиеся в другом народе, вполне себе живы и, я думаю, много чего смогут, – сказал дух.
– Если этого знания хотела Тид... О, я могу понять, – нойр провел ладонью по лицу. – Лучше б она еще тогда сжалилась и не оставляла меня в живых.
– Не знаю, что ты теперь будешь со всем этим делать, – хмыкнул дух. – Я, что должен был сказать, сказал, остальное – не мое дело.
Ворон, тем временем, смотрел прямо перед собой и, казалось, его не слушал.
– Пора тебе возвращаться в зримую Пустыню. Да и мне пора... – дух помолчал. – Если тебе случится оказаться на том побережье, где лежат мои кости, закопай в сырой песок несколько цветков агаара или сэрэха и прочти какую-нибудь молитву.
Ворон молча кивнул и закрыл глаза.
Через мгновение он снова почувствовал, что находится в круге святилища, укрытый песком. Эмхир откинул в сторону плащ, которым была закрыта его голова и, схватившись за камень, встал. Было прохладно, солнце поднималось из-за горизонта, и небо окрашивалось в тускло-голубые и оранжевые цвета.
Глубоко вздохнув, Ворон вышел из круга святилища. Он казался себе иссушенным и разбитым, хотя восстановившийся Дар пронизывал тело, как прежде. От тяжелых мыслей, собравшихся было на него наброситься, Эмхира отвлек какой-то шум. Он обернулся и увидел четверых всадников. Неприятные воспоминания отозвались легким покалыванием в правом боку, но в этот раз опасности не было. Он узнал кахарда, Скарпхедина и Сванлауг. Слева от нее на гнедом жеребце, к седлу которого был привязан повод еще одного коня, сидел неизвестный Эмхиру усгибан, но Ворон не успел подумать о том, кто он. Сванлауг спешилась, подбежала к Эмхиру и обняла его, при этом чуть не сбив нойра с ног.
– Как я рада, что ты жив! – произнесла она негромко.
Эмхир ей ничего не ответил, лишь слабо похлопал ее по спине. Сванлауг отступила на шаг, не сводя с него глаз.
Тем временем с коня соскочил Скарпхедин. Он передал повод кахарду и тоже подошел к Эмхиру. Он сжал его плечо и, улыбаясь, сказал:
– Хорошо, что ты снова с нами. Ведь так?
Эмхир кивнул. Скарпхедин отпустил руку.
– Мы два дня ждали тебя на стоянке, – произнесла Сванлауг. – Кахард сказал нам, что ты пошел сюда, чтобы собрать остатки Дара.
– Верно, – ответил Эмхир. – Но мне казалось, что меня не было лишь несколько часов.
– Значит, тебе показалось, – Скарпхедин пожал плечами.
Усгибан спешился и поклонился Эмхиру.
– Как твое имя? – спросил нойр. Он уже догадывался о том, кто перед ним, и чувствовал на себе взгляд Сванлауг.
– Я Лиггар, о Гарван, – сказал он и подвел Эмхиру коня.
Гарван поднялся в седло и кивнул кахарду, который все это время молча усмехался в усы.
– Ну что, Гарван, много рассказали тебе духи?
– Лучше бы ничего не говорили, – ответил он.
Кахард понимающе посмотрел на Эмхира, затем послал аргамака вперед. За ним последовал Эмхир, с которым почти сразу поравнялся Скарпхедин. Сванлауг и Лиггар ехали позади всех, и сквозь топот копыт было слышно, как позвякивают украшения на конях гафастанцев.
________
* Ожидающий – тот, кто ждет Обещанную.
