Текст книги "Пыль поднимается в небо (СИ)"
Автор книги: Tin-Ifsan
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Глава 18
Стражники молчали. Разда была уверена в том, что они не выдадут её, хотя и знают, что ей запрещено покидать женскую половину дворца без позволения шаха. Рискуя быть обнаруженной, она все равно нарушала этот запрет, бродила по дворцу, когда ей того хотелось, и часто пробиралась в двухсветный зал Советов. Там, скрытая от чужих взоров высокими колоннами, Разда смотрела и слушала. Но то, что касалось ее ушей, всегда проходило мимо: Разда ничего не понимала в политике, и никак не влияла на шаха. Ей больше нравилось наблюдать; она получала удовольствие, созерцая собственного мужа, всесильного Орива ин-Наара ах-Дуу, и своего сына, юного Бургэда, который всегда следовал за отцом. Она была уверена, что пройдет несколько лет, и Бургэд займет место шаха, и не будет ему равных ни по уму, ни по красоте и силе. Уже сейчас, в своем еще юном возрасте, Бургэд казался Разде красивейшим и прекраснейшим из всех людей, которых видел свет, и достоин он был, как думала Разда, править не только Западным Царством, но и всеми прочими землями, обозначенными на огромных картах, что украшали стены некоторых залов шахского дворца.
Благосклонно взглянув на стоявшего возле дверей стражника, Разда притаилась за колонной и посмотрела вниз, где шах и Бургэд что-то обсуждали. Перед ними лежало два длинных свитка, исписанных вдоль и поперек. Бургэд указывал на какие-то строки, непрестанно стуча по ним смуглым пальцем, в то время как Орив хмурился и качал головой. Потом он всплеснул руками, что-то быстро проговорил, перебив Бургэда и небрежно хлопнул ладонью по второму свитку. Бургэд ничего не стал на это отвечать; он посмотрел вверх и увидел мать, неосторожно высунувшуюся из-за колонны. Бургэд кивнул ей, легко улыбнувшись: он знал, что она нередко приходит без спроса, но никогда никому о том не говорил.
– Куда ты смотришь, чему улыбаешься? – хмуро спросил шах.
Бургэд перевел на него взгляд и произнес:
– Никуда... Я просто задумался.
– Мне не кажется, что такая улыбка может сопровождать серьезные мысли. На сегодня довольно дел, мы ничего не решим, так что иди.
Поборов желание взглянуть, не прячется ли Разда за колонной, Бургэд почтительно поклонился отцу и скрылся за высокими двустворчатыми дверями. Шах тяжело вздохнул и посмотрел туда же, куда смотрел Бургэд несколько мгновений назад: на втором ярусе зала никого не было. Белели массивные колонны, да густо вырисовывались силуэты стражников.
***
Никто не заметил двоих Гарванов, прибывших в Западное Царство. Никто не видел, как они попали в столицу. Говорили только, что ночи стали какими-то особенно темными, будто Мрок спрятала луну под темным покрывалом и старательно тушила свет звезд. Из пустынь приходили тревожные вести: тэмээны рассказывали, что известный в столице купец ул-Залилан, уважаемый знатью, но нелюбимый простым народом, за свои грехи убит был темными инээдами. Когда в ханах и на рынках заходила о нем речь, говорившие начинали многозначительно кивать, и кто-нибудь обязательно произносил: «Илму вершит справедливость».
Все ждали какого-нибудь знака от Девяти, но ничего не происходило. Снова на ночном небосклоне стала появляться луна, сначала тонким серпом нарождающегося месяца, который с каждым днем становился все более ярким, стремясь выбраться из мрака и снова засиять солнцем ночи.
Гарваны смотрели на то же небо, они видели ту же луну и те же звезды, но знамений не ждали.
Никакого труда не составило Эмхиру и Скарпхедину попасть во дворец шаха. Ночь была безоблачной, луна еще не вернулась на небосвод, и лишь полумесяц прорезал густой мрак. Скарпхедин исчез, тайными путями отправившись искать крови Бургэда, а Эмхир также бесшумно и незаметно пробрался на половину дворца, отведенную шаху. Часть коридоров была избавлена от стражи, едва горели светильники, и пламя их плясало под прохладными сквозняками, приносившими запахи цветов и ночной свежести.
Эмхир легко нашел покои Орива ин-Наара. Не теряя ни мгновения бесценного времени, нойр заколол шаха и, убедившись, что тот мертв, покинул покои.
Оставалось выбраться из дворца. Некоторое время Ворон потерял, пережидая смену стражи, и, когда все наконец успокоилось, вышел к боковому коридору. Минув его, нойр рассчитывал оказаться на другой половине дворца, где можно было спуститься через одно из окон и так попасть во двор.
Густые тени колонн ложились на мозаичный пол, но за аркой, казалось, было больше света. На улице щебетала какая-то ночная птица, и тонкий голос ее казался холодным и тревожным, будто иголками он осыпался в густую тишину дворца, в его овеянный теплым светом полумрак. Но тишину нарушало что-то еще. Эмхир замер и прислушался: кто-то приближался к коридору, который соединял разные части дворца. Шаги были легкими и нарочито бесшумными, будто идущий таился и едва уловимо боялся. Тень его легла возле арки, и Эмхир различил, что очертания принадлежали женщине; чуть слышному звуку ее шагов примешивался приглушенный звон украшений, очевидно, обернутых тканью. Даже несмотря на то, что стража была далеко, Ворон знал, что попался. Самому уходить было поздно, затаиться – невозможно. Оставался только один выход. Недолго думая, Эмхир достал испивший шахской крови нож.
Выждав, когда безвестная женщина окажется близко к арке, он выскочил прямо перед ней, схватил ее за горло и ударил о стену. Недостаточно сильно, поскольку уже увидел лицо своей жертвы: перед ним была Разда.
Будь Ворон чуть менее внимательным, его испещренный северными письменами нож мог бы уже вонзиться в ее сердце. Напуганная, Разда попыталась высвободиться и, понимая, что перед ней Гарван, сорвала с его лица край тагельмуста. Эмхир успел силой мысли отвести от Разды сорвавшееся с ткани заклинание.
Разда бессильно опустила руки, судорожно сглатывая. Ее била дрожь.
– Ты... – сказала она, – зачем ты здесь, Эмхир?
Эмхир уже ослабил хватку, но не торопился отпускать Разду.
– За мной? Неужели ты жаждешь моей крови? Крови Орива?
– Та кровь, что должна была пролиться, Разда, уже пролита. Подумай, Разда... подумай.
Разда опустила глаза, силясь понять, что Эмхир имеет в виду. Эмхир же следил за потоком ее мыслей, и не без неудовольствия замечал, что они не оставляют Разды, не уходят дальше нее самой; они касались ее красоты, ее желаний, но ничего больше... Пока Разда не подумала о своей крови и о том, что она течет не только в ее жилах.
– Бургэд, – неслышно произнесла она и тут же попыталась оттолкнуть Эмхира.
Он этого и ожидал, а потому сковал Разду заклинанием, наконец отпустив ее смуглую шею. Звякнули выпутавшиеся из полупрозрачных одежд украшения: Разда упала на колени; заклинание сделало ее мышцы тяжелыми, столь же тяжелыми, какими были ее мысли. Эмхир отступил на шаг, не сводя глаз с той, которую любил когда-то. В ее темной голове было много того, что Эмхир рад был никогда не знать, и это была не жизнь, которой жила Разда, но сама Разда.
Хотя он бы не смог долго держать заклинание, Гарван старался выиграть немного времени, чтобы Скарпхедин успел уйти, если того еще не сделал. За Разду он не боялся: он знал, что она побежит к Бургэду и шум поднимется не сразу. Разда издала сдавленный крик, исполненный тщетной борьбы. Не желая видеть, как она мучается, Эмхир снял заклинание и Разда, стоило ей почувствовать, как вернулась прежняя легкость, вскочила на ноги и, не взглянув на Гарвана, побежала по коридору, скоро скрывшись в полумраке.
***
Храм Девяти Матерей Пустыни, расположенный при Сайханхоте, был больше всех храмов Триады. Тонущие в отраженном свете потолки залов разглядеть было практически невозможно, а статуи Девяти были так высоки, что всякий смертный, оказывавшийся перед ними, чувствовал себя ничтожным.
Эмхир пришел раньше Скарпхедина. Жрецы Вурушмы не стали спрашивать его ни о чём: они все знали и так. Покорные воле Девяти, они не могли выдать Гарванов, которых укрывали, но служители Милостивых держались с ними холодно, и делали вид, будто их не замечают. Только служителям Вафат позволялось скрывать лицо, потому и Эмхир, и Скарпхедин, оказавшись в Храме, вынуждены были опустить края тагельмустов. Гарваны доверяли жрецам и не боялись, что те их запомнят: едва ли им еще когда-нибудь представится возможность с ними увидеться.
Ближе к полудню высокие двери Обители Тид распахнулись. Служители со спокойными лицами пропустили в Храм людей с носилками, на которых лежали тела шаха и его сына. За ними в Храм прошли громко завывающие плакальщицы, не уступающие им в скорби жены шаха, и молчаливые иные, мужчины и женщины, старые и юные.
Их обступили служители Вафат. Из-за высокой статуи Тид, чей темно-синий плащ был скроен из огромного куска ткани, Гарваны видели, как ушли жрецы Милостивых, как отступили к стенам служители Тид, Илму и Эсгериу.
Скарпхедин молча кивнул в сторону одних носилок, у которых людей было чуть меньше.
– Бургэд.
Эмхир задержал взгляд на убитом сыне шаха и ответил:
– Хорошо.
Сквозь не утихающие, но чуть ослабевшие вопли скорбящих, начало проступать нечто иное. Сильный, насыщенный женский голос сплетал песню темную, как беззвездная ночь, и горькую, как полынь. Среди общего гомона она проступала, как кровь на белом сукне, и скорбь, пронизывавшая её, казалась неподдельной, истинной, отличной от бессвязных голосов тех, кто оплакивал не то, что любил, а то, что имел.
Это была древняя погребальная песня, которую часто пели в пустыне кочевники. Глубоким витым потоком лились слова, поднимаясь к высоким сводам Храма, и словно бы обесцвечивали все прочие голоса.
Эмхир слушал, затаив дыхание: сомнений не было, пела Разда; глаза её блестели от слез. Не глядя на судорожно бьющихся в горьких рыданиях жен и бездушных плакальщиц, Разда продолжала петь, и звала Илму, чтобы та покарала убийц, вопрошала Эсгериу, за что она позволила убить тех, кого она любила всем сердцем.
Горечью разливалась скорбь, больно кололо чувство вины. Словно плененный древней песней, Эмхир готов был выйти из укрытия, и всем объявить, что это он пролил царскую кровь и примет наказание. Он скорбел теперь вместе с Раздой, и в груди его тревожно отзывалось осознание того, какую боль он ей причинил.
Скарпхедин, заметивший, что Эмхир готов вот-вот ступить в Зал и сдаться, удержал его за плечо.
– Эмхир, вспомни, – сказал Гарван, – жрица Вурушмы сказала, что Милостивые тебе здесь скорее навредят. А ты собираешься поддаться голосу Амры и отдать себя на суд Илму. Но мы сделали то, то должны были сделать, и это не противно воле Девяти. Мы спасем Триаду, разве жизни тысяч наших людей не стоят жизни двух царских особ?
Эмхир перевел взгляд на Скарпхедина и ничего не сказал. Слова друга вернули его к привычному восприятию, на время заглушенный чувствами голос разума снова обрел силу, и Эмхиру уже не хотелось сдаться на милость тех, кто оплакивал шаха и его сына. Постепенно стихла песня Разды, словно бы потонув в не прекращавшихся ни на мгновение стенаниях плакальщиц.
Не желая дальше наблюдать за службой, Эмхир направился к двери, которая вела в комнаты, находившиеся за Обителью Вурушмы. Скарпхедин шел следом, размышляя о том, как случилось, что Амра решила так жестоко обойтись с Эмхиром и сможет ли тот победить себя и больше не поддаваться страстям. Сам он думал, что никогда бы не стал так рисковать из-за какой-то странной девушки (ее песня коснулась Скарпхедина липким холодком страха), и тем более через столько лет. Скарпхедин не решился сказать это Эмхиру, но успел подумать о том, каков мог быть ответ и потому испугался: мысль его бросала вызов Матерям Пустыни, а они могли его наказать за такое резкое суждение.
Тем временем они вышли из обители в сады, куда простые прихожане не могли попасть, поскольку дальше основной части Храма заходить не имели права. На выложенной синим, черным и бурым камнем площадке, примыкавшей к основному зданию, находился посвященный Мейшет фонтан. Прозрачные струи его с тихим звоном переливались по каменным чашам, на которых высечены были отрывки гимнов из свитков Обители: «Мейшет Вседающая, Милостивая, оживляющая Пустыни».
Скарпхедин молча смотрел, как Эмхир медленно подошел к фонтану, зачерпнул прохладной воды и умыл ею лицо. Еще несколько мгновений он стоял неподвижно, опершись руками о край чаши фонтана и опустив голову.
– Мне кажется, – сказал Скарпхедин, – что все правильно получилось.
Эмхир покачал головой.
– Представь, если этот Бургэд в уже сейчас был столь выдающимся, то как бы он правил? Может быть, он бы завоевал многие земли, и Триаду в том числе, – Скарпхедин помолчал. – Вспомни, что ты сам делал в его возрасте?
– Это было слишком давно, чтобы я хорошо помнил, – ответил Эмхир.
Скарпхедин поднял брови.
– Жил, учился... – Эмхир бросил на Скарпхедина ничего не выражающий взгляд. – Еще помню скрежет ножа о ребра вражеского воина. Да... Это было во время осады Угты. Я отомстил тогда за своего отца.
Гарван тяжело вздохнул и отошел от фонтана.
– Ладно. Мы сделали, что должно было сделать. Бургэда больше нет, шаха нет. Посмотрим теперь, будет ли его брат более сговорчивым.
– Ты не думал, что Разда могла как-то влиять на шаха? Может быть, она могла желать присоединения Триады к Западному Царству? – поинтересовался Скарпхедин.
Эмхир горько усмехнулся.
– Боюсь, она до этого не додумалась. Ей, как я понял, все равно, где быть, главное – быть, остальное для нее ничего не значит. Люди, казалось бы, тоже, но все-таки сегодня я увидел, что это не совсем так.
– Я осмелюсь сказать, – Скарпхедин задумчиво поправил повязку, скрывавшую его слепой глаз, – может быть, все к лучшему? Мы же не знаем, какими путями нас ведет Тид.
– Да, все мы слепы, – спокойно произнес Эмхир. – Знай мы хотя бы в общих чертах, какие тропы можем выбрать и что они сулят – жизнь была бы куда легче.
– Может быть, к лучшему и то, что разошлись ваши с Раздой пути? Ты навсегда остаешься таким, как сейчас, едва ли время обретет над тобой власть. А она? Вы с ней слишком неравны, и ей тяжело было бы это осознавать, да и тебе, я думаю, тоже. Бессмертие ваша четверка ей, наверное, не подарит. Желаешь ли ты стать таким же, как Орм, тоже преследовать солнце?
– Ты, должно быть, прав, – Эмхир покачал головой. – Жаль, что они не согласятся дать бессмертие человеку действительно полезному.
– Не говори мне, что я больше не буду воплощаться. Разве не встретимся еще?
– Встретимся, я надеюсь. Если ты воплотишься в тех краях.
– Я попрошу. Там, – он посмотрел на небо.
Они засмеялись.
– Только не торопись. Отыскивать старых друзей в новых обличьях довольно трудно, – сказал Эмхир.
– А удавалось?
– Да. Не очень часто, но все же. Я знаю, что один из нынешних учеников Гицура – воплощение погибшего Ульвкеля.
Скарпхедин проследил взглядом, как откуда-то из-за стен сада выпорхнула пестрая щурка и села на ветку миндального дерева. У самого его ствола чуть колышимый легкими дуновениями ветра темнел сэрэх, такой же, должно быть, и сейчас жгли в Обителях. Эмхир тоже увидел скорбную траву, и почувствовал, как возвращается развеявшаяся было горечь минувших часов.
Глава 19
По возвращении в Гафастан Эмхир нашел все то же, что прежде ненадолго покинул. Краски Гафастана казались шероховатыми и неприятными, город, утопавший в зелени садов, на которой непрестанно оседала пыль, окруженный бесконечными песками, побежденными разве что Великой Рекой, казался теперь еще более чуждым, чем когда Эмхир впервые оказался за его стенами.
В один из вечеров он снова сидел в зале Пяти Углов, перед ним на столе были набросаны прошения горожан, их было много, но единственным желанием Эмхира было бросить все эти пергаменты в огонь. Его взгляд привлекло блюдо, стоявшее на краю стола, где когда-то давно стояло другое, украшенное айдутским узором из треугольников и ломаных линий. В новом, что было меньшим по размеру, но более глубоким, лежало длинное перо Рух. Эмхир взял его, осторожно провел по нему пальцами, подумав о том, была ли все же Рух вестью Севера, духом-покровителем нойров. Нойр знал, как найти ответ на этот вопрос: легким движением он поднес перо к свече и позволил пламени охватить его. От пера взвился тонкий серый дымок, но никакого запаха у него не было. Ворон бросил перо обратно на блюдо.
– Ты сжег мое перо, – послышался голос.
– Я знаю, Сванлауг, – Эмхир не обернулся к ней; она стояла у дверей зала и была очень недовольна тем, что сделал Эмхир: перемена ее настроения чувствовалась даже в молчании.
– У Орма есть еще несколько таких же. Ты ничего не потеряла, – сказал Эмхир.
– Но это было то, что я нашла, я принесла в моем рукаве, – Сванлауг решительным шагом подошла к Эмхиру.
Он пожал плечами.
– Ты не удосужилась проверить его.
Нойрин опустила голову.
– Я не хотела знать. Тайна казалась мне более привлекательной.
– Это Дух Севера, Сванлауг. Нет больше тайны.
В глубине души Ворон, глядя на тлеющее перо, жалел о том, что некогда потратил драгоценное время на простую смертную, вместо того, чтобы искать вместе с другими, как с помощью Рух "выпустить птицу из клетки".
– Духи Севера оставили нас, – грустным голосом сказала Сванлауг и опустилась на резной стул. – Все эти годы эта мысль не дает мне покоя. Не проходит и дня, чтобы я не вспомнила о Рух, о ее смерти и о том, как после стольких лет отреченности нам все же даны были мгновения прежней истины.
– Поздно, – Эмхир отодвинул стопку прошений подальше от себя, – теперь мы полностью во власти Девяти. Не думаю, что это плохо. Нам следует оставить Фён там, где он есть; для нас его больше не существует. Здесь давно уже наш дом, здесь наш народ, пусть мы и не хотим этого признать.
– Я хочу. Но разве может тот, кто познал счастье быть нойром, забыть то прежнее, чем мы обладали и чего теперь так жестоко лишены?
– Я тоже не могу смириться, но Тид не оставляет нам выбора. Быть может, такова воля богов, – сказал он, но словами этими хотел убедить больше себя, чем Сванлауг.
Повисло молчание.
– Я видела сегодня Скарпхедина в Обители Вурушмы. Он счастливо пел хвалебную песнь Хранительнице, его взгляд его светился такой же преданностью, как взгляд старших жрецов.
Эмхир покачал головой.
– Это правильно. Без ее покровительства нам бы не удалось убить ни шаха, ни его сына.
– Ты вернул амулет Вурушме? – Сванлауг внимательно посмотрела на Эмхира. – Тебя в Храме не было.
Он подавил тяжелый вздох.
– Я передал его через того юного ученика, что тянул за меня жребий.
Сванлауг сощурила глаза.
– Что-то случилось во дворце шаха? Что-то пошло не так?
– Нет, все так. Шах мертв и Бургэд тоже. Мы потом скрывались в Храме Девяти и видели тела.
Он почувствовал, как воспоминание о том дне тревожно отзывается в его душе. Словно издалека снова послышались отзвуки песни Разды и больно кольнуло чувство вины.
– Я верю, что порученное вы выполнили. Не сомневаюсь ничуть. Но вне этого?.. Эмхир?
На скулах его заходили желваки.
– Я видел Разду. Я мог ее убить, если б не понял, что это она. Нужно было это сделать, наверное: она меня узнала тоже.
– Нет, ты правильно поступил, – произнесла Сванлауг.
– Возможно. Меня ведут каким-то путем... Я не знаю кто ведет, и куда, – в голосе Эмхира послышались жесткие нотки. – Что-то в этом не то.
– Время все прояснит.
– Еще так много способов погибнуть на этом пути... Я бы рад порвать все сети Амры, но недаром она плетет их из конского волоса.
– Все же были те, кто это сделал. И ты сможешь рано или поздно, – Сванлауг улыбнулась и невольно бросила взгляд на обуглившееся перо, лежащее на блюде.
Эмхир ничего не ответил. Совсем недавно возле Храма Девяти его остановила жрица Амры. Её голова была покрыта оранжевым покрывалом, как если бы жрица собиралась сообщить что-то неприятное. Она поклонилась Гарвану и отвела его с дороги в сторону, к стенам Храма.
– Тяжелую весть шлет тебе моя покровительница, о Гарван, – сказала жрица, виновато глядя на Эмхира.
– Говори, – отозвался Эмхир.
Она вздохнула.
– Амра поведала мне, что связала тебя с прекраснейшей из гафастанских дев, а ты её упустил. Теперь она не принадлежит тебе, но, если ты её позовешь, она пойдет за тобою. Единственно, придется за это заплатить. И будет так... Цари вспомнят былое, Пустыня признает своих хозяев. Возродятся утонувшие жены, вернутся прежние порядки, и кровь потечет по древним пескам.
Жрица замолчала, когда мимо прошествовали сури-гарах.
– Если ты откажешься от дара Амры, она отвернется от тебя, и ты будешь скоро убит.
Эмхир сдвинул брови.
– А если приму дар?
– Станешь вместе с Царями, – ответила жрица.
– Немного выбора оставляет мне твоя покровительница.
– За этой девой, значит, куда больше, чем за всякой иной, потому так велика цена, – жрица едва заметно улыбнулась и взгляд ее потемнел.
– И что-то ей надо... – задумчиво протянул Эмхир. – Для Милостивой очень уж властно.
Жрица пожала плечами.
– Помолись о благе Гафастана, – сказал Эмхир.
– Да не оставят тебя Милостивые, – молвила жрица и пошла обратно в Обитель Амры.
Эмхир, чувствуя себя обреченным, смотрел вслед удаляющейся жрице. Теперь ему оставалось лишь ждать, когда судьба сведет его с Раздой снова, чтобы он мог сделать свой выбор.
***
Разда лежала на тахте в отведенных ей покоях и лениво обмахивалась веером из перьев китоглава. Она все еще носила белые траурные одежды, скорбя по убитому мужу и сыну, но мысли ее все реже возвращались к ним. Еще недавно она была счастлива, любима, ей принадлежало сердце Орива ин-Наара, она была матерью его единственного сына, который мог бы стать великим правителем. Но теперь, по воле Девяти или неведомых богов, которые, возможно, еще не покинули Гарванов, у Разды не осталось ничего. Она стала одной из многочисленных жен нового шаха – Слабара ин-Наара нэг-Дуу. Но он не любил ее, не восхищался ей, а чтил лишь потому, что она некогда принадлежала его брату. Разда понимала, что Салбар наверняка избавится от нее при первой возможности. Если не смерть, то жизнь скучная и ничем не примечательная ожидала ее, и прежней было уже не вернуть.
Салбар Разде не нравился, хотя он был и красивее, и моложе убитого шаха. Не укрылось от ее взгляда и то, что новый шах очень сильно боялся Гарванов. Когда он узнал, что стало с его братом, он усилил охрану во дворце, и даже спал, спрятав кинжал у изголовья. Советники намекали ему на то, что Триада – враг и хорошо бы ее уничтожить, но Салбар вместо этого прекратил всякую деятельность, направленную против нее, и даже послал дары в местные храмы, надеясь задобрить и богов, и правителей Триады. Но все равно каждый вечер он трясся от страха, думая, что гафастанские убийцы придут и за ним.
Разда тяжело вздохнула: очень хотелось, чтобы кто-нибудь сыграл ей на кифаре или на уде, но траур еще не кончился, а потому всякое развлечение оставалось под запретом. Поговорить было не с кем. Разда скучала по Изумрудной Атгю, по ее звучному голосу, по древним песням. Но Атгю после смерти Орива Салбар продал паше Тенмунда. Песок и ветер времени немного оставили от прежней красоты Атгю: неприкосновенны были лишь голос и прозвище, все так же были зелены шелка ее одежд, и теплым светом лучились глаза.
Разда уронила веер на грудь, чувствуя, как его серо-голубые перья нежно касаются кожи.
«Почему так безжалостно время? Почему безжалостно к нам? Ко мне?» – подумала она.
На ковре у тахты лежало небольшое бронзовое зеркало с длинной ручкой, украшенной мольдским узором, означавшим: «вижу только прекрасное». Разда не решалась подобрать оброненное зеркало, не желала смотреть на свое отражение. Время было к ней тоже немилосердно, как думала сама Разда.
«Потому Великую Тид не зовут милостивой: она никого не щадит», – сказала себе Разда, и потянулась за зеркалом.
Ей вспомнилась Гагатовая Рахте, что зловеще скалилась, глядя на заколовшуюся уинвольскую наложницу. Но сама Рахте наложила на себя руки, когда в один прекрасный день поняла, что уже не так красива, как раньше, и шах никогда не позовет ее в свои покои. И никто не радовался смерти Гагатовой Рахте: все понимали, что сами, рано или поздно, окажутся перед выбором: жить дальше, смирившись с неумолимым течением жизни, или же пойти против Девяти, сбежать от жизни, призвав Вафат прежде указанного Эсгериу срока.
Разда не хотела закончить жизнь, как Рахте. Не прельщала ее и судьба Изумрудной Атгю. Она лучше кого бы то ни было знала, что были те, кого пощадила Тид. И ее мысли все время возвращались к ночи убийства Орива и Бургэда, когда в одном из коридоров дворца она столкнулась с Эмхиром. Она не сказала никому, что он был одним из убийц, и не желала ему отомстить. Ее занимало другое: как получилось так, что все прошедшие годы никак не изменили его? Он выглядел так же, как в тот день, когда они виделись в садах Гафастана.
«Может быть, Гарваны знают эту тайну? – думала Разда. – Быть может, Эмхир или кто-то из его окружения расскажет мне?»
Разду не прельщала вечная жизнь. Она не боялась смерти, но боялась лишь старости, и была готова пойти на многое, лишь бы не следовать судьбе простых смертных.
В бронзовом овале зеркала отразилось ее лицо: черты были, как прежде, тонки, но Разде казалось, будто они стали гораздо жестче и утратили былую плавность. Вокруг глаз же проступила тонкая сеть морщин, которая Разде показалась знамением безжалостно близившейся старости. Разда позволила зеркалу скользнуть обратно на ковер и закрыла лицо руками.
***
Советники нового шаха в глубине души надеялись на то, что он пойдет по пути своего брата, но не падет бесславно от рук убийцы, а, наконец, подчинит Триаду. Салбар же, старательно скрывая необоримый ужас, возникавший в его душе при одном упоминании о Гарванах или темных инээдах*, всячески отказывался от путей, которыми следовал Орив.
– Нет у меня такого славного сына, что мог бы давать мне советы столь дельные, чтобы я подчинил Триаду! – не выдержал шах. – Вы все сами не стоите Бургэда, а требуете от меня таких же решений!
– Так возьми же, о шах, его жену, пусть она родит тебе такого же славного сына, – осторожно предложил ему один из советников.
– Нет, – отрезал Салбар. – Хватит. Я уверен, Гарваны не побоятся пролить еще крови. Они никогда ни перед чем не останавливались.
– Это было бесчестным поступком с их стороны, – заметил другой Советник.
– Да, – сказал Салбар. – Но теперь нам лучше понять Триаду, чем враждовать с ней.
– Тогда лучше поговорить с кем-нибудь из ее правителей.
– Неужели кто-то из них согласится приехать, после того, что случилось? – шах поднял брови.
– Можно попробовать с ними договориться, о шах, – пожал плечами первый Советник.
Гарваны, вопреки всем сомнениям шаха, откликнулись сразу. Но в столицу приехал только один Гарван, правитель Гафастана. Из Тенмунда Салбару сообщили, что несколько гафастанских воинов, прибывших со Старшим Гарваном, остались ждать его в оазисе. На вопрос местного паши о том, что делать с ними, убить ли в отместку за Орива или нет, обеспокоенный шах своею рукой написал: «Никого не трогать!»
Отослав гонца обратно в Тенмунд, шах немного успокоился. Он понимал, что нельзя позволить Гарвану заметить, какой необъяснимый и всеобъемлющий страх вызывает у него любой знатный** воин Триады.
Прежде чем впустить Эмхира в Зал приемов, дворцовые стражники попросили его отдать оружие. Эмхир молча отдал им шамшир и несколько ножей. Обыскивать его стражники все равно не имели права, потому надеяться могли только на его честность.
В зале приемов не было никого, кроме шаха и нескольких стражников, стоявших по углам. Пол зала был украшен синей, бордовой, белой и охристой мозаикой, изображавшей «утонувшее солнце».
Эмхир и Салбар поприветствовали друг друга.
– Перед лицом Девяти, – шах посмотрел в потолок, – я должен извиниться. В моих жилах та же кровь, что и в теле моего брата, которого Вафат проводила в лучшие миры, – голос шаха дрогнул.
Эмхир внимательно посмотрел на шаха: тот смутился не от скорби и не от ненависти. Салбара охватил страх.
«Хороший правитель, – подумал Эмхир, – с ним можно было бы о многом договориться. Жаль только, что он долго не продержится. Ему не хватает смелости Орива».
Тем временем шах продолжал:
– ...то, что не скажет больше он, скажу я. Мы признаем прежние ошибки, и хотим, чтобы наше Западное Царство и ваша Триада жили в мире, подобно братьям.
– Значит, наши желания совпадают, – спокойно ответил Эмхир.
Салбар и не надеялся на то, что Гарван извинится за убийство Орива и Бургэда.
– Если не сеять семена раздора, не будет проливаться кровь, – сказал Эмхир. – Среди воспитанников Этксе земледельцев нет.
Салбар узнал старую формулу, которую нередко произносили Гарваны. Во всех сайханхотских книгах, посвященных Триаде, ее расшифровывали так: «вы нас не провоцируете, а мы вас не трогаем; мы сами никогда не ступаем первыми на путь войны». Шах нахмурился.
– Ты, шах, хочешь уйти с пути твоего брата.
Салбар судорожно кивнул, хотя и не желал этого делать.
– Ты пока тем путем и не идешь. Следуй своим.
– Орив, да не забудут о нем живущие, хотел снизить пошлины.
– Мы не станем ничего менять, – холодно произнес Эмхир. – Столько лет вас устраивало все, что же теперь? Или у тебя и твоего брата один путь?
Шах побледнел и не ответил.
– Ты знаешь, куда он ведет.
– Значит, все, как прежде, Высокий Гарван.
Эмхир кивнул.
– И Триада будет независимой, вы оставите притязания, даже в глубине души. Что вам три наших города? Вам быстрее и проще построить свои, чем завоевывать наши.
– Итак, – Салбар попытался собрать остатки своего шахского достоинства, – пред лицом Девяти мы говорили о мире и о мире договорились.
– Царственная Илму вняла нашим словам, – подтвердил Эмхир.
Хотя в зале кроме него самого, шаха и стражников, больше никого не было, Эмхиру казалось, будто за ним кто-то наблюдает. Он не мог увидеть этого человека, но чувствовал его присутствие. После слов об Илму должна была начаться официальная церемония утверждения того, о чем шах и Гарван договорились. В Западном Царстве все было как всегда: сначала обсуждали все вопросы, не предваряя их никакими церемониями, чтобы в случае неуспеха тихо разойтись. Если же удавалось договориться, шах звал жрецов и сановников, которые должны были записать и утвердить то, о чем договорились правители. Так было и теперь: шах подал знак страже, двери распахнулись, и в зал разноцветной рекой потекли жрецы Илму, Мейшет и Вурушмы, за которыми шли двое царских писарей, за ними – прочие государственные мужи, чье присутствие было не более чем частью ритуала. Но в этот раз шах внес в рутину что-то новое. Когда все свитки, на которых было обозначено, что между Триадой и Западным Царством «вечный, нерушимый мир, каков он был, прежде чем его потрясли известные смуты», были подписаны, шах позвал жрицу Вурушмы. На раскрытых ладонях ее лежал украшенный золотом и рубинами кханджар, и вместо стального лезвия у него был коготь птицы атираа***.
