Текст книги "Роман Брянский"

Автор книги: Сычев К. В.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

ГЛАВА 12
СПАСЕНИЕ ТАТАРИНА

Около двух месяцев выхаживала купчиха Василиса несчастного татарского посланника. Раненого поместили в гостевой, самой лучшей комнате купеческого дома. Когда купец Илья вернулся к вечеру домой, супруга ему все подробно рассказала. Сначала Илья Всемилович здорово перетрусил: ну-ка, держать в своем доме вражеского посла! Да еще спасать его от смерти! Это было очень опасно! Ведь ненароком могли узнать великокняжеские люди! Да и киевляне никогда бы не простили купцу и его семье этого поступка. Получается, как бы помогаешь врагу! К тому же, купеческая семья проживала в Киеве всего какой-нибудь год! И дела шли хорошо: росли доходы, горожане относились к ним дружественно…Вот построили настоящую усадьбу…А тут такая плата за гостеприимство!

Покряхтел, побурчал озадаченный купец, но что делать: жена была ему дороже всего!

Пришлось принимать все возможные меры по сохранению опасной тайны. В комнату, куда поместили раненого, допускались только особо преданные купцу люди. Чужаки и недавно нанятые слуги-киевляне не должны были ничего знать, поэтому дом Ильи Всемиловича теперь особенно тщательно охранялся и, по сути, превратился в маленькую крепость.

За знатным татарином ухаживали сама Василиса и вщижский лекарь Радобуд, который уже долгие годы торговал в лавке Ильи Всемиловича лекарственными травами, вывозимыми из родного Вщижа, а также из других мест Руси, и торговал весьма успешно…

Радобуд знал лекарственные травы еще от своего деда – древнего старика – который, в свою очередь, научился искусству врачевания у своего отца, известного знахаря и волхва.

Татарина избили настолько жестоко, что жизнь едва теплилась в его теле. В двух местах у него была переломана правая нога, вывихнута левая ступня. Обе сломанные руки висели, как крючья. К счастью, оказался не поврежден позвоночник, но все тело вдоль хребта было покрыто синими пятнами от множества ушибов. Лицо казалось словно расплющенным и превращенным в один сплошной черно-багровый синяк. Дышал несчастный посланник прерывисто и хрипло. Когда Василиса увидела его в возке презрительно улыбавшимся, он, находясь в полубессознательном состоянии, представлял себя пребывавшим в ином, загробном мире…

Лекарь Радобуд пришел в ужас, когда увидел, кого ему предстоит лечить. Это был первый в его жизни случай, когда больной пребывал в таком ужасном состоянии! Но умелый знахарь не растерялся, а сразу же, засучив рукава, приступил к делу. Прежде всего, он стал аккуратно снимать пропитанную кровью одежду. Это было непросто. Полушубок задубенел, шаровары и сапоги словно приросли к телу. Пришлось пользоваться остро отточенным ножом. Осторожно, чтобы не причинить боль несчастному и не усугубить его тяжелого положения, Радобуд терпеливо снимал и срезал одежду по частям.

Во время этой кропотливой работы он периодически вливал в рот больному через трубку специальный отвар из лекарственных трав, чтобы облегчить боль и поддержать его тело в состоянии покоя. Наконец, лекарю удалось снять всю одежду. Теперь требовалось тщательно обмыть избитое тело, смазать лекарственными жидкостями и мазями ушибы и синяки. Сделав и это, Радобуд занялся вправлением вывихнутых костей и наложением лубков на переломы. Имея большой опыт, он справился с этим быстрее, чем со сниманием одежды.

Уже глубокой ночью, когда все в доме спали, кроме Василисы, которая, несмотря на уговоры мужа, не отходила от больного и помогала Радобуду, лекарь закончил свой нелегкий труд и присел на скамью, стоявшую возле постели раненого татарина, рядом с купчихой.

– Ну, теперь все, матушка, – вздохнул он. – Шла бы ты спать! Я сам посижу возле больного…Не один день придется так сидеть! Нельзя оставлять этого раненого одного! А если очнется и упадет с кровати?

– Я боюсь уходить, Радбудушка. А если помрет? Уж шибко жалко мне его, болезного!

– Ну, от того, что ты, усталая, тут просидишь, татарин не выздоровит. Лучше отдохни, успеешь еще оказать помощь. Или людей каких там пришли!

– Что ты, Радбудушка, разве можно присылать сюда других людей? А если кто выдаст? Позарез надо вылечить этого татарина! Он спас мою жизнь от неминуемой смерти!

– Я знаю об этом…Если он спас твою жизнь, то все правильно: долг платежом красен! Ну, иди, матушка, я сам посижу эту ночь возле несчастного.

Василиса встала и медленно пошла к двери, но вдруг что-то вспомнила и остановилась, обернувшись к лекарю.

– Я тут положила разной снеди возле окна, на этом столике, Радбудушка. Если захочешь поесть или пригубить чарку заморского винца, иди к столу. Небось, весь день голодный?

– Хорошо, матушка! – улыбнулся лекарь. – С радостью поем твои харчи. Благодарю тебя за помощь и заботу!

Почти неделю пролежал раненый в полубессознательном состоянии. Однако уже через два дня после принятых лекарем Радобудом необходимых мер его дыхание успокоилось, исчезли стоны и хрипы.

Лекарь вливал в рот больному через трубку питательные отвары: бульоны из курицы, фруктовые кисели, приготовленные Василисой, лекарственные настойки.

Наконец, в один из мрачных ноябрьских дней, когда небольшое оконце едва излучало слабый свет, раненый открыл глаза и с изумлением посмотрел на сидевшую рядом с ним Василису. Та сначала ничего не заметила, перематывая на скамье клубок ниток. Но потом, как бы почувствовав на себе взгляд больного, подняла голову и тихонько вскрикнула: – Слава тебе, Господи! Пришел в себя, голубчик!

Татарин все смотрел и смотрел, а затем попытался пошевелиться…

– Подожди, болезный мой, не суетись! – подбежала к его постели Василиса. – Нельзя тебе сейчас этого!

Больной, видимо, по-своему понял ее слова и замер.

Купчиха выбежала в коридор и хлопнула в ладоши. На звук сразу же примчался верный слуга: – Чего надобно, матушка?

– Беги-ка к Радобуду, Обрад, и пусть бежит сюда побыстрей. Очнулся наш хворый!

Вскоре явился лекарь. Осмотрев раненого, он остался доволен: – Посылай-ка, матушка, за медами хмельными! Теперь будет жить! Воистину мы спасли твоего татарина!

Василиса расцвела улыбкой радости: – Слава тебе, Господи! Значит, вправду ты жив, мой Большой Тучегон!

Услышав эти звуки, татарин вновь зашевелился, как бы узнав свое имя. На губах у него показалась слабая улыбка, зрачки его глаз от волнения расширились…

– Ну, уж, матушка, так ты его совсем растормошишь! – рассердился Радобуд. – Зачем ты беспокоишь больного! Да ты лучше прикажи, чтобы твои люди помогали нам хоть бы кормлением! А у меня самого сейчас немало дел и некогда сидеть возле молодца, кому уже не грозит неминуемая смерть! Мне надо идти в лавку, чтобы не развалить свою привычную торговлю! А вечером я сменю все повязки и осмотрю раны! Сами теперь управитесь!

– Ладно, батюшка, – вздохнула Василиса, – иди с Господом. Да дела свои верши. Ты лучше знаешь, как надо лечить!

После ухода Радобуда купчиха позвала своих сыновей и поручила им ухаживать за раненым. А по ночам у постели больного сидела их горничная Чернава, взятая в свое время еще во Вщиже, сиротой, в дом купца Ильи, и преданно служившая его семье.

Шли дни, татарин поправлялся все быстрее и быстрее. Он уже пытался говорить. Но гортанные фразы, произносимые на незнакомом языке, никто понять не мог. Объяснялись с больным жестами. Простейшие вещи, такие как, например, прием пищи или лекарств, больной прекрасно понимал и выполнял все, что требовалось. Одно только вызвало в начале затруднение. Когда раненому требовалось справить нужду, он не терпел, чтобы кто-либо присутствовал при этом и старался объяснить свое неприятное положение гримасами и громкими выкриками. Слава Богу, лекарь Радобуд догадался, в чем дело, и объяснил Василисе и остальным, что все это означает. И уже потом, когда больной повторял свои кривляния, все посторонние сразу же покидали комнату, и оставался лишь один слуга, подставлявший раненому, как тому учил лекарь, судно, облегчая его состояние.

Только через месяц мужественный татарский посланник смог, наконец, встать на ноги и впервые пройтись по горнице до окна. Лекарь Радобуд, по этому случаю явившийся к больному, поддерживал его. Татарин глянул в окно и вскрикнул. Он долго не мог успокоиться и что-то все говорил на своем непонятном языке.

Радобуд прижал руку к своему сердцу и погладил его по голове.

– Не пугайся, – ласково сказал он. – Я тебе – настоящий друг! Тут все мы твои друзья!

– Трук? – казалось, засомневался татарин, но, увидев руку лекаря, прижатую к сердцу, улыбнулся. – Якши, трук!

В это время в комнату вошла Василиса и, увидев неожиданное зрелище, захлопала в ладоши, рассмеявшись: – Ну, теперь я вижу: ты выздоравливаешь! Якши, якши, Большой Тучегон!

Татарин широко улыбнулся. Лицо его, суровое и мужественное, внезапно стало ласковым и нежным, как у девушки. Он что-то быстро произнес, снова улыбнулся и попытался поднять руку.

Но лекарь был тут как тут! – Э, нет, голубчик, уж не дергай пока руками! – крикнул он. – Еще пару недель ими нельзя шевелить!

Похоже, Болху-Тучигэн понял слова своего врача и, медленно повернувшись, направился к кровати. С помощью Радобуда он вновь улегся и, выпрямившись, с благодарностью на него посмотрел.

– Вот ведь, понимает человек, если добро ему делают! – пробурчал лекарь. – Да не на меня смотри так ласково, но на Василису нашу матушку! Это она спасла тебя беспутного!

Татарин, казалось, все понял и с улыбкой посмотрел на хозяйку.

– Василиса! – громко, почти без акцента, сказал он.

– Ну, вот, слава нашему Господу! – засмеялась купчиха. – Понял, кажется, наш молодец, как меня зовут!

Теперь дело пошло на лад. Каждый день больной все больше ходил по комнате, а затем и по всему дому. Ему сшили новую одежду из лучших купеческих тканей, подогнав ее под рост одного из своих слуг, имевшего такое же, как и у татарина, телосложение. Купец Илья позаботился и об удобных кожаных сапогах и полушубке, отобрав для этого свои лучшие овечьи шкуры. И вскоре бывший татарский посланник смог прогуливаться по огороженному высоким забором двору, вдыхая свежий воздух и набираясь сил. Еще через некоторое время необычный гость уже стал как бы членом купеческой семьи и даже разделял за одним столом бесхитростную, но достаточно питательную трапезу. Он охотно ел почти все, что ни подавали на стол, но, как ни странно, категорически отказывался от хмельных напитков, предпочитая им молоко и воду. К недоумению русских, он также не употреблял в пищу рыбу. Даже осетрину больной татарин отказался вкушать, показывая рукой на грудь и на окно.

– Душа, мол, вылетит! – догадалась Василиса. – Вижу, что есть у них какое-то поверье!

Мужественный татарин стал довольно хорошо воспринимать русскую речь: мог часами сидеть в горнице и слушать рассказы Василисы. За все это время купчиха ни словом не обмолвилась о событиях во Вщиже, да и татарин, вел себя так, что было ясно: Василису он раньше, до своего ранения, не знал…

К сожалению, купчихе не удавалось поговорить со своим татарским гостем так, как хотелось! Тот все никак не мог научиться говорить по-русски…И хотя некоторые фразы он освоил, для того, чтобы общаться, нужно было время. А, как оказалось, его-то и не хватило…

В Киеве в это время произошли довольно неприятные события. Несмотря на то, что горожане убили татарских послов, а их тела побросали в Днепр, мгновенная месть степных завоевателей не последовала. Видимо, монголы посчитали Киев достаточно трудным для осады и не решились пойти на город сразу. Тем не менее, князь Михаил, помня о несчастной судьбе рязанских и владимирских земель, пострадавших именно зимой, решил не испытывать судьбу и покинул со своей семьей великий город.

К ноябрю 1239 года Киев оказался без князя. Правда, ненадолго. Вскоре в город прибыл еще один претендент на великокняжеский стол – смоленский князь Ростислав Мстиславович. Но воевода, оставленный Михаилом Всеволодовичем, не пожелал подчиниться Ростиславу. А последний со своей дружиной засел в городе, заняв выжидательную позицию и надеясь, что рано или поздно киевляне устанут от неурядиц и призовут его на княжеский «стол». Власть в городе, по сути, захватили «лучшие люди» – «градские старцы», зажиточные купцы, ремесленники, старшины городского ополчения. Эта верхушка созвала городское вече и объявила о создании Совета господ, который не подчинялся ни воеводе великого князя Михаила, ни Ростиславу Мстиславовичу.

От этого жизнь в городе не улучшилась. Нарушилось привычное равновесие властей. А поскольку Совет, занятый бесконечными спорами, ссорами и дрязгами, совершенно не вникал в городские дела и даже не принимал жалобщиков, в городе начались беспорядки…

Купец же Илья должен был целыми днями сидеть в Совете, или, как его иначе называли, Раде, и слушать пустую болтовню. Домой он приходил только вечером, сердитый и раздраженный…

В то же самое время затосковал и выздоровевший татарин. Он часто, прогуливаясь по двору, показывал рукой в сторону далеких степей и что-то говорил…

Однажды после прогулки с татарином по двору лекарь Радобуд дождался прихода хозяина и постучал к нему в дверь.

– Входи же, Радбудушка, – промолвил Илья Всемилович. – Неужто беда какая приключилась?

– Да так вот, батюшка, пришел я поговорить о Большом Тучегоне…Захотел наш случайный гость уйти в свои привольные степи! Уж долго он мне об этом толковал, показывал рукой на сердце, а потом – в даль! Пора бы ему уходить! Так от беды подальше…

– Что ты, Радбудушка, – улыбнулся купец. – Пусть хоть до весны тут поживет. А там и Днепр станет судоходным – отвезем его в ладье в степи! Не сможет сам татарин без помощи добраться до своих! Ему надо коня и людей для защиты в дороге. Уж если он спас мою Василису, так теперь настал наш черед!

Но на следующий день купец вернулся в свой дом взволнованный и возбужденный.

– Василиса! – позвал он жену. – Иди же ко мне немедленно!

– Что, батюшка, или беда какая приключилась?! – вскрикнула купчиха. – Ты как не свой!

– Слушай, жена, нам грозит суровая беда! Только что, когда завершилась пустая болтовня в Раде, ко мне подошел княжеский дружинник Никита из Брянска, которого мы с тобой видели у Ефима Добрынича, и по секрету сказал, что какой-то наш враг донес воеводе о татарском лазутчике…Будто он у нас обретается! Воевода не поверил этому на слово, однако поручил дружине назавтра идти к нам и провести обыск. Он послал того Никиту в городскую Думу, чтобы рассказать там об этом подозрении, но узнав, какой там царит беспорядок, решил сам во всем этом деле разобраться…Вот, матушка, уж не знаю, как из этой паутины выпутаться! А времени теперь мало: только до утра!

Василиса, услышав мужа, не растерялась. Она повела себя решительно и сразу же созвала всех преданных слуг. Быстро поговорив с ними и сделав необходимые распоряжения, она направилась к Болху-Тучигэну и спокойно, стараясь не обидеть гостя, объяснила ему, как можно короче, необходимость немедленного отъезда.

Умный татарин сразу же все понял. Внимательно выслушав Василису, он приложил руку к сердцу и поклонился.

– Ну, слава Господу! – обрадовалась купчиха. – Смекалист ты, Большой Тучегон! Вижу, что толковый человек!

Все необходимое на дорогу собрали быстро. Купец Илья отправился на конюшню и выбрал пять самых лучших, откормленных лошадей. С татарином он послал всех четверых Василисыных охранников. Двое сидели на повозке, нагруженной пищей и фуражом и запряженной двумя лошадьми. А остальные вместе с татарином ехали верхом.

Смеркалось. Падал снег. Декабрь 1239 года был ветреным, но не очень морозным.

У городских ворот, закрытых на засов, стояли вооруженные стражники. Купец Илья, сопровождавший беглецов, спешился и подошел к воинам.

– Добрый вечер, молодцы! – громко сказал он.

– И тебе также, господин! – ответил старший стражник. – Что тебя несет в такой мрак? Ветер и тьма! Уж не тронулся ли ты головой?

– Я – купец, – быстро ответил, волнуясь, Илья. – Посылаю своих людей за город. Не вернулись мои приказчики из Березняков…Пусть их мои люди поищут… Боюсь, что завтра уже будет поздно!

– Ишь, какой ты жадный! – засмеялся стражник. – Даже в ночь и холод терзаешь своих людей! Нет у тебя к людям жалости! Неужели ты думаешь, что мы откроем тебе ворота в такую темноту? За это нужна плата!

– Какова же будет цена? – спросил купец.

– По куне на каждого! – буркнул стражник. – А тут, как ты видишь, десяток молодцев!

– Значит, десять кун? – обрадовался Илья Всемилович, но сдержался. – А не больно ли многовато?

– Ну, если тебе жалко, тогда жди до утра! – рассердился стражник и отвернулся. – Нечего тут говорить без нужды!

– Ладно! – кивнул головой купец. – Пусть так будет!

Он достал свой толстый кошель, отсчитал одиннадцать дирхемов, на один больше, чем просил вояка, и протянул их ему.

– О, так это серебро! – алчно проворчал тот, несколько раз пересчитал деньги, с недоумением посмотрел на купца, а затем повернулся к своим воинам.

– Отворяйте же ворота, долбозвоны, да шибче! – крикнул он. – Уж не мучайте почтенного купчину! Шевелитесь!

Ворота заскрипели и стали медленно раздвигаться.

Купец Илья подошел к сидевшему в седле с обвязанным для неузнаваемости лицом татарину. – Прощай, дорогой наш Василисын спаситель! – сказал он тихо. – Вот мы с тобой и расплатились! Помоги же тебе Господь добраться до своих! Пусть же будет между нами дружба до скончания веков!

Болху-Тучигэн едва заметно прижал свою правую руку сначала к глазам, а затем к сердцу, и быстро растворился со своим маленьким отрядом в черной, необъятной мгле.

ГЛАВА 13
ОСВОБОЖДЕНИЕ

Князь Ярослав, занявший Каменец в декабре 1239 года, не смог тихо и спокойно усидеть в этом городе, как того хотели знатные горожане. Осмотрев укрепления – крепостные стены, башни, ворота – он остался недоволен: город был совершенно не готов к отражению такого опасного, как монголы, врага. Особенно его огорчила слабость городского гарнизона. Воинство, составленное из наиболее крепких и рослых горожан, совсем не думало об осаде. Многие не умели хорошо стрелять из лука, не владели в достаточной степени ни палицей, ни копьем…А вот пьянствовать они были горазды!

Сразу же после взятия под домашний арест семьи князя Михаила Всеволодовича, знатные горожане кинулись к Ярославу Суздальскому с жалобами на молодого Романа Михайловича: жесток был, дескать, княжич к городским стражникам, обидел знатных людей своими чрезмерными требованиями и несправедливостью. Выслушав жалобщиков и хорошо разобравшись в сути дела, Ярослав Всеволодович, неожиданно, полностью одобрил поступки Романа и, более того, добавил незадачливым стражникам еще месяц заключения в темнице! Он также хотел всыпать плетей или батогов глупым горожанам и особенно купцу Важину Истомичу, но, поразмыслив, ограничился лишь словесными угрозами, напугав местную верхушку до смерти.

Довольно скоро радость горожан по поводу ареста молодого княжича прошла. Празднества в связи со сменой власти в Каменце так и не состоялись. Новый князь начал наводить здесь свои, еще более строгие порядки.

Что же касается семьи великого князя Михаила, то она не особенно пострадала от произошедших перемен. И княгиня, и ее дети продолжали занимать те же комнаты княжеского терема, в которых жили и до князя Ярослава. В коридорах, правда, несли охрану воины суздальского правителя, но они не вмешивались в жизнь пребывавшей под арестом семьи. Княгиня Агафья и княжич Роман с малолетними братьями свободно ходили по терему и общались между собой. Иногда они выходили во двор подышать свежим воздухом, но уже за забор, в город, стражники князя Ярослава их не выпускали…

Однако горожане свободно приходили к домочадцам Михаила Всеволодовича.

Как-то раз, еще до занятия города Ярославом Суздальским, двенадцатилетний княжич Мстислав затеял во дворе игру в «ножички». Его младшие братья Симеон и Юрий с радостью присоединились и начали азартно метать ножи в очерченный на земле круг. Дети весело кричали, оживляя мрак и серость княжеского подворья. Княжич Роман постоял около них, посмотрел на игру, и, не долго думая, вернулся в терем: ему было скучно среди малых детей!

Зайдя в свою комнату, он занялся просмотром старинных книг, которые оставил ему перед отъездом отец, и очень увлекся, читая о подвигах великих греков и особенно царя Александра из Македонии.

Неожиданно открылась дверь, и в комнату вошла, покачиваясь, горничная Любава, красивая молодая девушка девятнадцати лет. Княжич сам уже был довольно рослым и стройным молодцем. Он иногда заглядывался на хорошеньких женщин, особенно, когда проезжал со свитой по городу. Местные жительницы отличались необычной для Руси красотой. Невысокие ростом, смуглые, с большими карими глазами, пышными черными волосами, но в то же время стройные и гибкие, они не могли не нравиться мужчинам.

Роман был достаточно хорошо воспитан и прекрасно знал о сути взаимоотношений между мужчинами и женщинами. Правда, отец почти не уделял ему внимания и ничего об этом не говорил. Зато наставников в этом деле у княжича было предостаточно!

Как ни удивительно, но именно ученый грек Феофан способствовал развитию интереса княжича к женскому полу. Заморский учитель постоянно говорил на своих занятиях о злокозненности женщин, об их бесстыдстве и стремлении вовлечь в грех несчастных мужчин. – Бойся бабского отродья, княжич! – внушал Феофан. – От них все зло! Вспомни Еву, недобрую праматерь всех женок! Если бы не ее козни, люди бы поныне в пресветлом раю пребывали!

Но эти слова имели прямо-таки противоположный результат. Роман стал все чаще задумываться, а что же такое дают женщины, если далекий предок из-за них отказался даже от рая! Постепенно ему удалось узнать значительно больше от простых наставников – дядьки Веремея и дружинника Святослава – которые, по-своему, по-простецки, просветили любопытного юношу. И когда Роман понял, в чем заключалась суть дела, он стал с интересом поглядывать на девушек.

И вот теперь, увидев Любаву, княжич весь вспыхнул, смутился и оробел…

Горничная была веселой, видавшей виды девушкой, да и в городе нравы были вольные. Девчата выходили замуж, познав все основы супружеской жизни, девственность от них и не требовалась. У Любы уже был жених, купеческий сын, который отбил ее у отпрыска местного стражника и жил с ней, как с женой, уже почти целый год. Она никогда не отказывалась от любовных похождений, благо, ее мать, княжеская птичница, часто говорила: – Гуляй, доченька, пока молодая! Будет хоть что-то вспомнить, если скоро выйдешь замуж!

Увидев волнение княжича, Любава несколько смутилась. Все же сын великого князя! Но это только усилило ее желание стать ближе к столь благородному человеку.

Подойдя к столу, за которым сидел Роман, горничная стала аккуратно протирать влажной тряпицей, висевшие на стене над столом полки с книжными коробками, задевая при этом своим телом, как бы невзначай, княжича. Затем, согнувшись и повернувшись задом к юноше, она начала тереть тряпкой и без того чистый пол.

Роман, украдкой поглядывавший на девушку, буквально окаменел, когда увидел вдруг перед собой ее обнаженные прелести. От волнения его прошиб пот!

Горничная, догадавшись о чувствах княжича, повернулась к нему и приветливо улыбнулась. Роман часто замигал, не выдержав взгляда насмешницы, и ощутил как бы комок в горле…

– Княже, – тихонько, умоляюще промолвила девушка, – давай-ка пойдем в чулан!

Роман подскочил, но тут же снова присел. Голова у него затуманилась, ноги словно окаменели.

Любава с пониманием отнеслась к его состоянию, но уходить не собиралась. Она продолжала стоять и спокойно ждала решения княжича. Наконец, тот успокоился и встал. Девушка взяла его под руку и повела в потайной уголок комнаты, где лежали на небольшом топчане теплые одежды…

Так молодой отпрыск великого князя Михаила впервые познакомился с кознями женщины, о которых предупреждал его отец Феофан. И, увы, он не пошел по пути, указанному учителем, а впал в долгий и тяжкий грех.

Сначала Роман не ощутил особой радости от произошедшего, его увлекли только новизна, любопытство и необычность чувств. Но постепенно девушка, имея большой опыт общения с мужчинами, научила его самым разнообразным приемам, и княжичу стало жить намного интересней! Вскоре Любава вовлекла в близкие отношения с княжичем и других девушек, своих подруг, рассказав им о необычных достоинствах рослого юноши, и Роман едва находил время для чтения своих любимых книг, встречаясь в чулане с молодыми и красивыми горожанками…Это продолжалось и при князе Ярославе.

Слухи о любовных похождениях княжича довольно скоро дошли и до жителей Каменца. Особенно усилились разговоры, когда вдруг неожиданно забеременела одна молодая купчиха, у которой, состоявшей в браке уже три года, детей все не было. Ее считали безнадежно бездетной, а тут что оказалось! Горожане злословили, что та понесла не случайно, посетив княжеский терем! Впрочем, дело не считалось греховным: нечто подобное прошли почти все местные женщины…А вот уважение к сыну Михаила Черниговского со стороны каменчан от этого только возросло!

Как это часто бывает, в последнюю очередь узнала о похождениях своего сына княгиня Агафья. В первые дни она не придала значения слухам и россказням, о которых ей сообщали преданные служанки, но через некоторое время ей все же пришлось об этом задуматься…

Как-то сразу же после полуденной трапезы княгиня пожаловала в светлицу к сыну. Она с шумом открыла дверь и вошла, громко ступая по скрипучим половицам. Вдруг откуда-то из глубины комнаты ей навстречу выбежала смуглая, стройная девушка и, поклонившись княгине, выскочила в коридор. Вслед за ней вышел румяный, смущенный княжич.

– Садись-ка, сынок! – начала мать и опустилась на скамью у дубового стола. – Надо с тобой потолковать!

– А что случилось, матушка? – спросил Роман, усевшись рядом.

– Уж больно я о тебе беспокоюсь, сынок! – пробормотала мать, не находя слов. – Здесь в городе говорят, что ты начал погуливать, Роман…Да я сама только что увидела девицу…Такое не скроешь, сынок!

– А, так это же дочь известного ремесленника, Мила, – тихо ответил княжич. – Она часто приходит ко мне в гости…Я думаю, что нет на всем свете девицы красивей!

Княгиня вся нахохлилась и потемнела лицом. Глянув на нее, княжич испугался.

– Маменька, или ты рассердилась? – воскликнул он. – Я не совершил ничего дурного! Ну, бывают тут у меня, порой, разные девицы…, – вздохнул он. – Однако, что поделаешь?

– Да, хорошо тебя наставили твои славные учителя! – рассердилась мать. – Да еще этот грек Феофан! Бесстыжий сластолюбец! Испортили моего отрока! Что же теперь осталось? Надо тебя женить!

– Тогда жени меня, матушка, хоть бы на этой Миле! Уж больно хороша эта девица! Такая даже великому князю…, – тут он осекся и замолчал.

– Князья не женятся на дурах, сынок! – ледяным тоном ответила Агафья. Доброта, женственность и нежность в мгновение ока исчезли. Перед Романом сидела как-то сразу состарившаяся, исхудавшая, измученная тревогой женщина. – Если ты князь и правитель, то у тебя судьба княжеская! Оставь эти глупости! – Агафья кивнула головой в сторону двери. – Да, теперь я вижу, что пришла пора тебя женить! Тебе ведь пятнадцать! Видно, уже созрел! Я женю тебя, сынок, – добавила она после недолгой паузы, – сразу же, как только избавимся от этого злокозненного плена. Я найду я тебе пару, достойную нашего славного рода, настоящую княжну!

В это время хлопнула дверь, и в светлицу вошел князь Ярослав Всеволодович. Увидев беседовавших, он улыбнулся: – Похвально, княгиня, что учишь своего сына уму-разуму! Это дело нужное! Но только славный воин может правильно наставить молодого отрока!

Княгиня встала, слегка поклонилась и медленно пошла к выходу…

– Вот что я тебе скажу, княжич Роман, – начал свою речь суздальский князь, усевшись на скамью. Увидев, что Роман почтительно стоит, князь Ярослав махнул рукой. – Садись запросто. Я слышал о тебе много разных слухов! Что только не говорят! Из этого я себе уяснил: ты не пошел в своего батюшку!

Княжич подскочил, покраснев, как рак. Было видно, что он едва сдерживает ярость.

– Однако же вспыльчивость твоя тут не к месту! – усмехнулся великий суздальский князь. – Это, если говорить правду, от твоего батюшки! Сядь-ка да выслушай полезные слова! Ты еще молод ершиться! Когда ко мне пришли жители этого города с жалобами на тебя, я понял их слова так: быть тебе славным князем и правителем, если Господь благословит твою жизнь! Ты не покинешь в тяжкое время свой стольный город, как это сделал твой батюшка!

Роман молчал, склонив голову.

– Я не хотел говорить ничего плохого о твоем батюшке, – продолжил суздальский князь, – но лишь такое, что все знают. Вот намедни один монах, какой-то там странник, предрек мне, будто меня и твоего батюшку ожидает общая печальная судьба: мы якобы умрем не только в один год, но и в один день и даже час от одного врага! И это будет нам Божьей карой за наши ненужные ссоры! Но я не приемлю такую чепуху и не вижу своей вины в этой усобице! По сути, я – самый старший в княжеской роде от Рюрика! И мой владимиро-суздальский удел – искони главный на святой Руси! Одно только имя осталось от славного Киева! Я не убегал от татар, когда наступило суровое время…Сразу же, как только я узнал о гибели брата Юрия, я выехал без промедления в его разоренные земли. Уж не думал я, что батюшка твой Михаил захватит Киев! Да если бы он пришел тогда ко мне с просьбой и не спешил с венчанием на великое княжение, я бы не возражал против занятия им этого великого города…Наше законное право – назначать князей в прочие города! Но если они чтут нашу высшую, суздальскую, власть! Что ты об этом думаешь?

– Не надо об этом говорить, великий князь, – пробормотал Роман. – И батюшка мой считает себя вправе назначать в другие города князей, если они – его друзья! Вижу, что ты прав, но и батюшка мой получается правым, по тому, как он старше тебя годами…Однако от этого на Руси только погромы и усобицы! Да вот и татары объявились! Разве сунулись бы они сюда, если бы вы жили в дружбе?

– Достоин похвалы твой ответ за хитрость, – кивнул головой суздальский князь. – Ты не говоришь хулу на своего батюшку, как его достойный сын! Это я вижу. Однако неужели в этот несчастный год для русской земли твой батюшка захотел иметь союз против лютых врагов? Вот и Киев он отнял в такое тяжелое время! Скажу только, что он воспользовался бедой суздальской земли! А что он дал Киеву? Или Чернигову? Что ж он не пришел на выручку своему родовому городу, когда его осадили татары? Молчишь? А как он защищал другие города? Сидел себе в Киеве и слушал новости, а тут вдруг грянул безжалостный гром! Небось, и Киев также собирался защищать…Я слышал, что стоило мне отъехать, сразу же перестали укреплять обветшалые стены в великом городе! Знаешь ли ты, где слабость в киевской защите?