Текст книги "По расчету (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Доминика подвели, а точнее, подволокли к этой телеге и без особых церемоний в неё впихнули. Больно ударившись локтем и коленом, мальчик кое-как сел на пол клетки, поджав ноги, и испуганно оглядел своих друзей по несчастью. Их было четверо. Слепой старик с длинной белой бородой, одетый в убогое рубище. Чумазый цыганёнок лет семи, с блестящими чёрными глазами, казалось, не унывавший в подобной безрадостной ситуации. Крупный мужчина с густой бородой, носивший крестьянскую рубаху, который до боли в сердце напомнил Доминику отца. И, наконец, существо, по виду которого невозможно было определить, альфа он или омега. Он был худ настолько, что рёбра, да и остальные кости, отчётливо выступали под кожей. Спутанные волосы серого цвета лохмотьями свисали вокруг головы и закрывали лицо. Обнажённый торс был покрыт отвратительными нарывами и язвами, из которых сочился гной, издавая тошнотворный приторный запах гниющей плоти. Кроме того, от этого субъекта за милю несло характерным запахом дешёвой выпивки. Казалось, он спал. Голова опустилась на грудь, руки безвольно лежали по бокам, и только по слабому дыханию становилось ясно, что несчастный всё ещё жив.

Повозка тронулась, выезжая с тюремного двора, и Доминик повернулся назад, взявшись за толстые деревянные прутья клетки, глядя на отдаляющиеся тёмные здания. Старые кобылы тянули телегу медленно, с большим трудом, и кучер нахлёстывал их по спине, сопровождая удары отборной бранью.

Тюрьма находилась на окраине города, и Доминик долго наблюдал за отдаляющимися домами, двориками и башенками. Было утро, когда телега покинула тюрьму, и вскоре осеннее солнце начало припекать. Погода всё ещё стояла чудесная и тёплая, но на пыльной дороге без воды это не было плюсом. Всем захотелось пить, и крестьянин первый осмелился попросить об этом конвой, состоявший из двух тюремных охранников. Ему грубо отказали, и он сел обратно, сурово нахмурившись. Ещё около часа все молчали, не поднимая друг на друга глаз, калека всё спал, безвольно покачивая головой в такт движениям повозки. Наконец заговорил старик. Обернувшись лицом по направлению движения, уставившись бельмами куда-то вперёд, мимо охранников, он попросил напоить всех заключённых. Его страшное лицо с неживыми белыми глазами, вероятно, вызвало суеверный страх у сидящих впереди альф, и они поспешили исполнить его просьбу. Повозка остановилась, один из альф спрыгнул с неё, вытащил откуда-то плотно закупоренный кувшин и, налив из него полный деревянный ковш, протянул между прутьями клетки. Его принял крестьянин и, не отпив сам, уважительно протянул старику. Тот, обхватив ковш обеими руками, сделал несколько глотков и протянул малышу-цыганёнку. Мальчик жадно припал к посудине, судорожно глотая. Вода полилась у него по подбородку и щекам. Напившись, он отдал кувшин Доминику, а тот крестьянину. Калека спал, но его стоило разбудить и дать ему напиться. Крестьянин тряхнул его за плечо, и тот что-то пробормотал низким хриплым голосом, не просыпаясь. На второе потряхивание он тоже не отреагировал. Нашёлся цыганёнок. Он зачерпнул ладошкой немного воды и, брызнув калеке в лицо, звонко рассмеялся. Проснувшись, калека сразу понял, кто окатил его водой, и, оскалив жёлтые зубы, которых было намного меньше чем нужно, попытался сбить малыша с ног и укусить. Это произошло настолько быстро, что никто не успел отреагировать. Цыганёнок испуганно закричал, а безумец рычал и смеялся, пока крестьянин не оттащил его. Конвоиры не успели даже открыть дверь клетки – если бы не крестьянин, мальчик, вероятно, погиб бы.

Безумец продолжал скалить зубы и хрипло хохотать, выкрикивая проклятия. Это был альфа – подбородок был покрыт густой щетиной. Он долго ещё метался в руках сдерживавшего его крестьянина, пытался вырваться, потом, заметив Доминика, осыпал его грязными предложениями и сомнительными комплиментами, так что омега съёжился, пытаясь вжаться в прутья клетки. Цыганёнок, всё ещё жалобно всхлипывающий, подполз к нему и обнял, и омега принялся гладить его по лохматой кудрявой голове и по сотрясающейся от рыданий худой спинке.

Охранники, видя, что безумец никак не хочет успокаиваться и представляет собой опасность для всех остальных заключённых, всё же вошли в клетку и привязали его к прутьям, чтобы он не смог вырваться. Не прошло и пяти минут, как он снова заснул, опустив голову на грудь.

Крестьянин хмуро молчал, сложив пальцы замком. Старик, вытащив из рукава своего балахона дудку, начал тихо наигрывать простенькую мелодию, и цыганёнок, всё ещё греющийся в ласковых объятиях Доминика, заснул. Сам омега сидел неподвижно, всё ещё напуганный безумными выходками калеки.

Тишина, нарушаемая цокотом копыт, скрипом колёс и тихой мелодией, длилась несколько часов. Вечером, когда уже солнце начало клониться к острым верхушкам леса, заключённых накормили скудным ужином. Старик лёг спать, подложив ладонь под голову, крестьянин заснул лёг так же, а Доминик и цыганёнок так и спали сидя, прижавшись друг у другу. Безумец, кажется, впал в забытьё и не просыпался до самого следующего утра.

Завтрака не было – до города оставалась пара часов езды, и конвой решил, что нечего тратить на заключённых еду, раз уж они всё равно вскоре поедят. Для Доминика тишина становилась невыносимой. Повернувшись к крестьянину, он робко спросил, куда их везут.

– В Солсбери, – коротко ответил он. Кажется, он не очень был настроен на разговор.

– Но почему? – не унимался омега. – За что нас везут туда? И что будут делать?

– Тебе лучше знать, парень, в чём твоя вина, – отрезал крестьянин довольно грубо.

– Я не знаю. Я шёл в Нетерхемптон, моя собака облаяла богатую карету. Ехавшие в ней альфы меня избили и бросили на дороге, а очнулся я уже в тюрьме. В чём же я виноват?

– Скорее всего, тебя обвиняют в бродяжничестве, – едва слышно сказал старик. – Как и меня. Я никому не сделал зла, ходил по большим дорогам, играл на дудке и тем зарабатывал себе кусок хлеба.

– А за что арестовали тебя? – Доминик повернулся к малышу-цыганёнку.

– Я украл кошелёк у одного господина, – мальчик улыбнулся.

– А я убил мерзавца, который изнасиловал моего брата, – сквозь зубы рыкнул крестьянин, хотя Доминик не задавал ему вопроса, решив, что он всё равно не ответит. – И, кажется, я тут больше виноват, чем все вы, вместе взятые.

– Этот пёс точно кого-то убил, – цыганёнок указал пальцем на спящего калеку. – У него башка не на месте.

Начавшийся было разговор как-то прервался сам собой, и все снова погрузились в свои мысли. Вдали показались дома и высокий шпиль Солсбери, и кучер пуще прежнего принялся стегать тощих кляч, чтобы поскорее добраться до города, а там и до ближайшего трактира.

Тюрьма Солсбери имела куда более благообразный вид: большое здание с башнями, высокими стенами, мощёным камнями двором. Вокруг царила чистота и строгость, вызывавшая невольный страх и уважение. Арестованным связали руки и под конвоем повели в камеры, где сытно и даже вкусно накормили. Калеку пришлось перенести, потому что он так и не пришёл в себя.

Доминика разлучили со всеми его спутниками, потому что они были альфами. Его же поселили в камеру с двумя омегами, которые, казалось, сидели здесь уже довольно давно. Один из них был осуждён за проституцию, другой за детоубийство. Доминик не имел большого желания вступать с ними в диалог, так что они восприняли его враждебно, уязвлённые его пренебрежением.

Суд был назначен на завтра. Весь день омега мучился неизвестностью, пытаясь предугадать, какое наказание ему полагается за «бродяжничество». Соседи по камере зло шушукались между собой, косо поглядывая на Доминика, и ему становилось всё более и более неуютно под их недружелюбными взглядами.

Так прошёл целый мучительный день – Доминик гадал, что ждёт его впереди, слушал злобное шипение соседей по камере, вспоминал тепло родительского дома, отцов и братишку. Потом вспомнил старого пса, который теперь остался там, далеко, и умрёт от голода в одиночестве. Это воспоминание, самое свежее, переполнило чашу терпения, и Доминик, лёжа на койке лицом к стене, заплакал, кусая тощую подушку, чтобы никто его не услышал.

Утром нервное напряжение достигло предела. У омеги дрожали руки и ноги, он не мог сидеть на месте, и соседи по камере ополчились на него за то, что он раздражающе мельтешит перед их глазами. Он сел на свою койку, и это было настоящей пыткой – сидеть не шевелясь и знать, что скоро решится его судьба. Наконец, не выдержав, он закрыл лицо руками и замер, слыша, как оглушительно бьётся сердце.

Когда за ним пришли, он был даже рад этому – лучше узнать приговор, каким бы он ни был, чем сидеть и ждать. Он сам пошёл за охранниками, покорно сел в настоящую тюремную карету, большую и неказистую, в которой сидело человек десять, включая вчерашних спутников. Не было только калеки – он умер ночью, не приходя в себя.

Цыганёнок, увидев снова своего друга, пересел к нему поближе и прижался щекой к его плечу, жалобно заглядывая в глаза. Теперь он по-настоящему испугался расправы и искал у Доминика утешения. Так они просидели всю дорогу, обнявшись и напряжённо уставившись перед собой.

Судили каждого по-отдельности, и Доминику пришлось снова мучительно долго ждать – на этот раз своей очереди. Цыганёнок, которого судили одним из первых, выйдя из зала, в слезах кинулся Доминику в объятия. Его приговорили к смертной казни. Омега прижал его к себе, поцеловал в лохматую макушку, пытаясь хоть чем-то утешить, хоть чем-то помочь, но их вскоре оторвали друг от друга – мальчика поволокли обратно в камеру.

Наконец к омеге подошёл низкий широкоплечий альфа с хмурым квадратным лицом и массивным подбородком и, взяв его под локоть, повёл в зал суда. Там было много народу, сидевшего на скамейках и теснившегося в проходах между колоннами, на возвышении в самом конце зала, под огромным окном, восседал за столом судья в седом парике. Справа от него сидели присяжные, также в седых париках.

Доминика подвели к скамье подсудимых и оставили там. Сопровождавший его альфа встал рядом, заложив руки за спину. Омегу почти ни о чём не спрашивали, говорил сначала адвокат, потом прокурор, присяжные кивали и что-то записывали, а Доминик сидел, мало что понимая из произносимых слов. Он расслышал, что его обвиняют в бродяжничестве и нападении на некоего графа Ратленда, а также почему-то в воровстве. Омега загнанно обводил глазами зал, пытаясь перехватить взгляд судьи, но тот не смотрел на него, обращаясь к своим подчинённым.

Потом был перерыв, и Ник увидел, как к судье подошёл высокий широкоплечий альфа, одетый во всё чёрное, и что-то тихо ему втолковывал. Судья, казалось, был не очень доволен словами своего собеседника, но, в итоге, поджал губы и кивнул, нахмурив брови.

Когда процесс продолжился, судья объявил, что граф Ратленд лично присутствует в зале и просит снять с обвиняемого все подозрения. Зал загудел, присяжные с недовольством переглянулись, но, очевидно, этот граф был слишком важным человеком в Солсбери, чтобы его ослушались.

Доминик облегчённо выдохнул – тюрьма больше ему не угрожала, и граф, кем бы он ни был, спас его. Хотя, вероятно, именно люди Ратленда избили его на дороге, и он не воспрепятствовал, но чудесное избавление было слишком неожиданным, чтобы вдаваться в подробности. Может, граф посчитал, что хозяин напавшей собаки достаточно наказан, и осуждать его на заключение было бы несправедливостью.

Его вывели из зала суда, не придерживая за локоть – он был свободен. Теперь нужно было поблагодарить графа и отправляться в обратный путь, чтобы забрать с собой старого пса, единственного друга.

Карета графа, которую Доминик сразу узнал, была недалеко от зала суда. Ратленд уже сидел в ней, но она не трогалась с места. Омега подошёл, остановившись на почтительном расстоянии, поклонился и с тёплой улыбкой произнёс:

– Как много хороших людей встретилось мне на моём пути в ближайшие несколько дней. Благодарю вас за помощь.

Граф, красивый альфа лет тридцати пяти, снисходительно улыбнулся. Внимательные серые глаза под густыми тёмными бровями глядели на Доминика насмешливо.

– Кто же сказал тебе, что это было одолжение? Ты должен будешь со мной расплатиться.

Улыбка на лице омеги потухла.

– У меня ничего с собой нет. Ваши люди отобрали последние мои деньги.

– Это не беда. Я предлагаю тебе работу. Хотел бы ты стать моим личным слугой? Чистить мою одежду, заваривать чай и подносить газеты? В моём доме чаще всего слугами берут альф, а на эту должность, пожалуй, омега лучше пригодится.

– Я согласен, – Доминик был растерян. С одной стороны, устроиться слугой в богатый дом – спасение. Но с другой, на дороге в Нетерхемптоне остался пёс, которого обязательно надо было забрать. – Только можно я отлучусь на несколько дней? Я должен забрать мою собаку.

– Нет, нельзя. Во-первых, твоя собака агрессивна, а во-вторых я не потерплю в своём доме чужих животных.

Доминик стиснул зубы.

– Значит, я не согласен.

Омега не успел даже вскрикнуть, когда ему зажали рот и силой запихнули в карету. Граф сквозь зубы выдавил «Да кто же тебя спрашивает?» и велел трогать. Карета поехала.

Доминик понял, что попал в ловушку. И вряд ли его работа на графа окончится завариванием чая, теперь это стало очевидно. Омега с горечью подумал, что тюрьма, возможно, была куда более хорошим вариантом. На графа он пытался не смотреть. Тот, наверняка, ухмылялся, может, злился, но выяснять, что именно, совершенно не хотелось.

Граф жил за пределами города, и ехать в его поместье пришлось несколько часов. Правда, кони его летели быстро, и на тюремной телеге, которая доставила Доминика в Солсбери, этот путь наверняка занял бы в два раза больше времени.

Большой дом стоял в окружении пышного сада, кроны деревьев золотились, цвели астры и георгины, и казалось, что всё поместье охвачено огнём. Однако Нику было не до разглядывания местных красот – он снова в ужасе думал о том, что ему предстоит в доме жестокого графа. К тому же верный старый пёс теперь наверняка погибнет.

Тоскливые мысли прервало то, что карета остановилась. Граф вышел на широкий мощёный двор перед своим домом, и омега выбрался вслед за ним. Ратленд, пренебрежительно указав на мальчика, бросил дворецкому «Выдели ему комнату в крыле для прислуги». Седовласый старик поклонился хозяину и хотел было взять вещи нового слуги, но их не оказалось. Дворецкий презрительно скривил губы и сухо попросил Доминика следовать за ним.

Комната была небольшая, и в ней стояло две кровати, причём одна из них явно была занята. Слуга, занимавший эту комнату, сейчас был занят своими обязанностями, и Доминик познакомился с ним только к вечеру. Он оказался омегой средних лет, полным, статным, одетым во всё чёрное. Белоснежный воротник и манжеты выдавали его чистоплотность и аккуратность, как и аккуратно собранные волосы. Он был достаточно холоден – вежливо поздоровался, поддержал разговор, но особо не стремился к общению. Доминик и оставил его в покое, видя, что какими-то отношениями, хоть бы приятельскими, тут и не пахнет.

Вечером граф позвал его к себе. Переодевшись в выданную форму, тоже чёрную, он пошёл в библиотеку, где Ратленд сидел у камина. На этот раз Доминик осмелился рассмотреть своего нового хозяина. Граф был высок, очень широкоплеч, богатая копна каштановых волос, не очень длинных, но всё же достававших до ушей, оттеняла аристократически бледную кожу. Идеально прямой нос и чувственные губы дополняли портрет альфы. Он был красив, силён и вызывал невольное уважение.

Доминик поклонился ему.

– Вы меня звали, господин. Что вам угодно?

– Расскажи, как ты попал на большую дорогу в одиночестве.

Омега, собравшись с силами, пересказал свою печальную историю о побеге из дома. Когда он закончил, граф рассмеялся.

– Какая ерунда. Ты хотел переспать с альфой, ты переспал. Ты омега, для того ты и создан природой. Твой отец дурак. Хотя понятно, неотёсанная деревенщина, ещё и со старыми взглядами.

– Не говорите так о моём отце! – вспыхнул Доминик.

– Не смей мне указывать. Я предупреждаю тебя первый и последний раз. Если ты ещё раз повысишь голос, попытаешься что-то мне приказать, или как-то иначе поведёшь себя дерзко – будешь жестоко наказан. Я тебя предупредил. Я не потерплю хамства в моём доме от моих же слуг.

– А я отказался быть вашим слугой!

Вместо ответа альфа встал и ударил Доминика по лицу так, что он упал на пол, вовремя опершись на руки. Не успел омега сообразить, что произошло и прийти в себя, как сильная рука вцепилась в волосы, и на лицо обрушился новый удар.

Всё произошло достаточно быстро. Граф за волосы поднял его на ноги, подволок к столу, скинул книги на пол и, нагнув своего пленника над столом лицом вниз, овладел им.

Доминик, лёжа в неудобной позе, чувствуя, как катятся слёзы из глаз, думал о том, что все его предположения оказались верными.

========== Глава 5. Семейные радости ==========

Бэн изъездил всю округу в поисках сына. В ближайшем городишке, в трактире, ему сообщили, что мальчик проезжал, но с ним приключилась беда – старый пёс, которого подарил ему муж трактирщика, вернулся домой один. Отец опрометью бросился по дороге на Нетерхемптон, потому что, по словам видевших его людей, он направлялся именно туда. В городе никто ничего о нём не слышал.

Пришлось вернуться с пустыми руками. Альвин был убит горем, и теперь Бэн уже ничем не мог помочь. Ему было до слёз жалко мужа, но ещё более сильные эмоции вызывал у него сын, очевидно, погибший от рук разбойников, или ещё чего похуже. Альфу мучило раскаяние, ночами ему снилось улыбающееся лицо сына в обрамлении огненных кудряшек. Вся тяжесть убийства, пусть и косвенного, легла ему на плечи. Бэн знал, что собственного сына, своего Ника он убил своими жестокими словами.

Альвин слёг в постель, безутешный в своём горе, и в доме воцарилась мрачная тишина. Бэн и пятилетний сынишка ходили на цыпочках, чтобы не потревожить чуткий болезненный сон омеги.

Не дожив до конца февраля, несчастный скончался, так и не успев родить ребёнка. Его хоронили всей деревней. Теперь мнение о поступке Доминика, о реакции его отца и о побеге изменилось. Доминика перестали хулить на каждом углу, зато Бэну перемыли все косточки за то, что он вышвырнул сына из дому и тем самым обрёк на смерть мужа. Досталось и Лоренсу, соблазнителю и главному виновнику беды.

Бэна ругали, но поддерживали, как могли – понимали, что он остался один с большим хозяйством и пятилетним ребёнком на руках. Пока была зима, это было ещё не так страшно, а вот после, весной и летом, альфе пришлось бы тяжело. Зная об этом, все жители деревни решили с наступлением весны помогать вдовцу в поле, когда кто может.

***

Для самого Доминика эти полгода тоже протекли безрадостно. Он не сумел выбраться из хорошо охраняемого дома графа Ратленда, и был принуждён переносить все его издевательства.

Чем больше приходилось жить бок о бок с этим чудовищем, тем отчётливее мальчик понимал – в этом человеке нет ни единой благодетельной черты. Он весь был будто соткан из страстей, пороков и неистощимой злобы. Граф ненавидел всех. У него были братья, жившие далеко, но он не общался с ними. У него не было друзей. Слуги боялись его, как огня, и не смели подойти к нему лишний раз.

Сам Доминик пытался устраивать бунты, сопротивлялся, не выполнял приказов, пытался удрать, но всё бесполезно. Каждый раз, когда его ловили у ворот, его просто возвращали обратно – несмотря на всю злобу, граф Уильям не разрешал наказывать слуг физически. Просто Доминика лишали еды на ближайший день и заставляли выполнять чёрную работу.

Ночи с графом были достаточно редким событием – он часто ночевал не дома, часто работал ночами, просиживал за целыми кипами документов, так что неприятные «обязанности» редко когда тревожили омегу. Когда Уильям всё же изъявлял желание провести ночь со своим слугой, его волокли в спальню графа с боем, криками и скандалом. Там его приходилось привязывать, чтобы граф ненароком не лишился глаз или каких других частей тела.

Омега много грустил. Он думал об оставленном доме, с теплотой вспоминал доброго Ирвина, который так ему помог, думал о том, что его жизнь могла бы сложиться иначе: он мог бы ещё долго жить под родным кровом, влюбиться, выйти замуж, войти в хорошую семью и стать мужем и отцом. Но ему суждено было остаться в этом проклятом доме навсегда, терпеть насилие графа, увядать в одиночестве. Перспективы были ужасающими, и часто Доминик плакал ночами, уткнувшись лицом в подушку, чтобы сосед по комнате не слышал.

Целых полгода прошли в безвыходной тоске по дому и по собственной загубленной жизни, когда вдруг в безрадостное существование проник луч надежды.

Граф решил съездить в родительское поместье, чтобы навестить братьев. И, о чудо, он собирался взять Доминика с собой. Предоставлялась великолепная перспектива удрать, куда глаза глядят.

Сборы начались задолго до поездки – надо было уладить документы, написать письмо, которое известило бы родню о приезде, собрать вещи. Уильям планировал погостить подольше, несмотря на всю свою ненависть.

Наконец струя свежего воздуха подула на отчаявшегося уже Доминика. Он снова начал мечтать о будущем, все две недели, что граф старательно собирался, омега порхал, как пташка, был весел, улыбался и ночами не плакал, а строил планы побега. Казалось, за спиной и правда выросли крылья.

В день отъезда он был особо весел. Свобода была прямо перед ним, такая настоящая и реальная. Всё должно было решиться, терять было совершенно нечего. Доминик собирался вернуться домой. Он был уверен, что отец примет его с распростёртыми объятиями. Полгода разлуки с семьёй дались омеге тяжело, и он знал, что его родители и братишка тоже по нему скучают.

Большая чёрная карета, та самая, на которую лаял бедный старый пёс, была запряжена и набита вещами и едой в дорогу. Граф не вёз никаких подарков – он считал, что это лишняя трата денег.

Погода стояла ясная, хоть ещё и прохладная. На улице было удивительно красиво: первая травка уже начала пробиваться, всюду стояли большие лужи, отражавшие голубое небо, воздух был совершенно прозрачен и напоен неуловимым ароматом приближающегося тепла и расцвета. Доминик вдыхал полной грудью, любовался ярким солнцем, щурился и улыбался хорошей погоде. Казалось, он заметил погоду впервые за долгое время – раньше ему было не до того.

Усевшись в карету, омега немного поумерил свой энтузиазм: помимо графа в ней находилось ещё двое охранников, которые были нужны для защиты в крайних случаях, а кроме того приглядывали за Домиником. Сбежать в их присутствии было бы невозможно, и мальчик решил, что сбежит первой же ночью, когда все заснут.

Карета тронулась. Богатый дом становился всё меньше и меньше, и наконец скрылся за поворотом. Несколько часов кони мчали карету по широкой дороге к Солсбери. Там охранники вышли, напоили лошадей, и путники тронулись дальше – к Лондону.

Дорога заняла несколько дней, и надежды Доминика всё отдалялись, пока не стали тонкими и прозрачными, как мыльный пузырь. Сбежать не удавалось – охранники слишком бдительно следили за тем, чтобы омега не выскользнул на улицу ночью. Дважды его возвращали из коридора, и один раз поймали под окном, когда он спускался по верёвочной лестнице. Поездка не оправдала своих надежд, и мальчик решил, что у него остаётся только один шанс – попросить помощи у братьев Уильяма. Возможно, они окажутся более порядочными людьми и согласятся взять его к себе на работу на более уместных условиях.

Это было последней надеждой. Если не получится остаться в родовом поместье Ратлендов, больше уже не представится возможности вырваться из цепких лап Уильяма. Однако Доминик готовился к худшему, чтобы потом не разочароваться. Он почти уже перестал верить в успех, когда они прибыли.

Братья графа жили не в доме, а в настоящем замке. Он был огромен, очень стар и массивен. Высокая крепостная стена, даже с бойницами, башни и сторожевые вышки. Первое впечатление оказалось совершенно мрачным и подавляющим. Но стоило въехать за высокие ворота, как взгляду предстало совершенно иное зрелище. Сад, едва опушённый первой зеленью, благоухал и радовал глаз. Песчаные дорожки вились мимо клумб и кустов, кое-где стояли изящные высокие беседки. Парк был разделён на уровни, которые соединялись каменными лесенками по две-три ступеньки. Глаз омеги выхватил два белых фонтана, журчащих водой.

Родовое поместье Ратлендов было окружено великолепным садом. Карета подъехала к самому крыльцу, и поводья принял широкоплечий чернявый парень с широким простодушным лицом, на котором была написана скорбь, зацепившая юного омегу за живое. Граф вышел на улицу, Доминик сошёл за ним. Их встретил дворецкий – сухопарый старичок, ещё более строгий и напыщенный, чем в доме самого графа. Он поклонился им, велел сопровождавшим его лакеям в ливреях забрать вещи, и повёл гостей в замок.

В доме всё было обставлено роскошно и с большим вкусом. Каждая комната была оформлена в одном цвете, с редкими вкраплениями нейтральных цветов. Доминик, деревенский парнишка, привык к достатку в доме графа Ратленда, но поместье его братьев было не просто богатым, оно было достойно самого короля.

Бесконечная череда коридоров и галерей, увешанных потемневшими старинными портретами, привела гостей в большую гостиную, в которой был накрыт роскошный стол. Около камина стояли трое – два альфы и омега. Доминик потупился, зная, что глазеть на хозяев неприлично, но всё же исподтишка, краем глаза пытался рассмотреть братьев своего ненавистного хозяина. Сначала он обратил внимание на омегу. Тот держался просто, и как бы прятался за спинами альф. Он был одет скромно и со вкусом: чёрные брюки, белоснежная рубашка с манжетами, шитыми золотом, незамысловатая причёска, тонкая золотая подвеска на шее – вот и весь его гардероб. Альфы были очень не похожи друг на друга. Один был ниже, уже в плечах, чёрные волосы спускались почти до плеч. Одет он был во всё чёрное и держал руки за спиной.

Взгляд же на второго альфу заставил Доминика тихо удивлённо выдохнуть: он был как две капли воды похож на Уильяма. Они были близнецами. Омега, стоявший с хозяевами дома, кажется, тоже был удивлён.

Граф подошёл к братьям, и губы его скривила насмешливая, полная яда улыбка.

– Здравствуй, Теобальд, – он даже не наклонил голову, обращаясь к близнецу, а младшего брата не удостоил и взгляда.

– Здравствуй, – улыбка Теобальда была холодной, но не язвительной. – Давно не виделись, брат.

========== Часть III. Уильям. Глава 1. Счастливый день ==========

Теобальд сидел в кабинете, держа письмо брата в руках. Весть о приезде Уильяма отнюдь не была приятной – герцог надеялся никогда больше не увидеть своего близнеца, с которым отношения не ладились самого детства. Было темно: большую комнату освещал только колеблющийся огонёк свечи, стоявшей на письменном столе. За окном бархат неба постепенно из тёмно-лилового становился кромешно-чёрным, с россыпью крошечных блестящих звёзд. Было ветрено и холодно, резкие порывы воздуха проникали в комнату сквозь щели оконной рамы, и мужчина поверх рубашки накинул сюртук. Отложив бумагу на стол, герцог оперся на локти и зарылся пальцами в волосы, тяжело выдыхая.

Никогда ему не удавалось понять, в чём причина такой лютой ненависти брата. Пока они были совсем крохами, отношения их вполне вписывались в положенные рамки, но чем мальчики становились старше, тем всё большая злоба блистала в глазах младшего близнеца, когда он смотрел на брата. Ловя эти полные желчи и презрения взгляды, Теобальд терялся и строил тысячи догадок, но никак не мог дойти до истины. Картер оказался умнее, и ему не стоило труда понять, что лежит в корне отношений близнецов – возможно, он догадался так быстро потому, что смотрел со стороны.

Теперь же Теобальд смешался и потерялся ещё больше – ему было трудно понять, зачем брат хочет приехать. Мысль о том, что они друг другу чужие, слишком долго была непреложной истиной, и внезапная инициатива Уильяма заставила герцога поверить в возможное примирение, но вместе с тем насторожила и даже испугала его.

Необходимо было срочно посоветоваться с тем, кому он доверял больше всех – с Картером. Даже мысль о том, что в комнате и постели брата он может застать его любовника, не пугала и не смущала – было не до того. Оставив письмо лежать на столе, герцог поднялся, расправил плечи, бросил сюртук на спинку глубокого кресла и направился прочь из кабинета. Вспомнив, что оставил свечу зажжённой, он вернулся, задул её, и вышел в коридор.

Собственные шаги, гулко отдававшиеся в пустых коридорах, мешали Теобальду сосредоточиться на мыслях о близнеце. Трудно было поверить, что Уильям решил пойти на попятный и наладить тёплые семейные отношения. Но что тогда? Снова устроить тяжбу за наследство? Сорвать свою злобу? Как ни прискорбно, Теобальд ожидал от брата всего, чего угодно.

В коридорах было плохо освещено, и герцог шёл по памяти, сворачивая, куда следует. Он не бывал в покоях брата давно, потому что знал, на кого он может там наткнуться. Сейчас, однако, это было неважно. Только Картер, верный друг, брат и помощник, мог решить эту задачу.

Вопреки ожиданиям Теобальда, Картер был один. Он сидел за рабочим столом, низко склонившись над бумагой, и когда герцог вошёл, повернулся и натянуто, устало улыбнулся.

– Ты плохо выглядишь. Чем занят? – братья всё ещё не помирились после бурного разговора о женитьбе Картера, и Теобальд не протянул руку для приветствия, лишь коротко улыбнувшись в ответ.

– Разбираю горы твоих бумаг, как видишь. Это непростое дело. С чем пожаловал? Опять будешь давить на меня?

– Нет, у меня есть проблемы посерьёзнее.

Картер нахмурился, заглядывая брату в глаза.

– Уилл написал мне, что приедет погостить.

В комнате повисла гробовая тишина. Картер разом побледнел, понимая, что этот приезд значит лично для него.

– Вот так вот просто… погостить? – недоверчиво переспросил младший, теребя манжет рубахи.

– Написал, по крайней мере, именно так. Вообще, его письмо написано настолько вежливо и слащаво, что аж зубы сводит, и я обеспокоен. Он не мог просто так захотеть приехать, ты же знаешь.

– Знаю, – Картер невесело улыбнулся одним углом рта и закусил губу. – Мерзавец что-то задумал, я в этом уверен.

– Так что ж? Принять его, или написать, что я не имею возможности уделить ему время?

– Ты не можешь запретить ему приехать в дом, где он родился и вырос. Это по меньшей мере нечестно.

– Но дом мой. По закону мой.

– В этом-то и вся проблема, Тео.

– Так значит, пригласить его?