Текст книги "По расчету (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)



========== Часть I. Чарльз. Глава 1. Под откос ==========

Эта история началась, когда мне было семнадцать лет. Мой отец, обедневший барон Сеймур, умер от чахотки, и мы с папенькой остались одни на растерзание многочисленным родственникам, имевшим виды на наше небольшое поместье. Старинный дом, ещё хранивший остатки роскоши и былого блеска при жизни отца, теперь обветшал и превратился в скорбный скелет, лишь отдалённо напоминавший наше былое уютное гнёздышко.

Мы распустили всех слуг кроме повара и уборщика, двух стариков омег, которые остались скорее не потому, что мы продолжали платить им скудное жалование, а потому, что любили нас и не захотели бросить в беде. Они продолжали, как и прежде, хлопотать по дому, готовить, пусть и более скромную, но всё же вкусную еду, приводили дом в порядок, пока это было возможно. Мы с отцом долго использовали остатки нашего семейного состояния, но и они подошли к концу. Обливаясь слезами, отец вынужден был продать все гобелены и старинные картины, веками украшавшие стены нашего дома. Вырученных денег хватило, чтобы прожить около года. Мы перебивались, как могли. Слуги работали уже скорее за еду, чем за деньги, но не жаловались. Наша семья никогда не относилась к домашним пренебрежительно, и двух старичков мы воспринимали, скорее, как родственников и друзей, чем как слуг.

Наш дом осиротел. В нём не осталось ни картин в богатых рамах, ни статуэток из золота и фарфора. Потом в ход пошла мебель из нежилых комнат. Мы распродали кабинетный гарнитур отца, добротный дубовый стол, шкафы, кресло, а выручили с этого денег на полтора месяца жизни. Комнаты опустевали одна за другой, мебель осталась только в кухне, столовой и двух комнатах – в той, что занимали слуги и в той, где жили мы с отцом. Пока было лето, мы могли ещё оставаться в доме, но наступила зима, а денег на дрова не оставалось.

У нас не осталось ничего. Мы не могли больше содержать такой большой дом, да нам он и не был нужен. Чтобы решиться нам потребовалось двое суток. Отец был бледен, щёки его ввалились, глаза запали, он всё время кашлял, а постоянный холод усугублял его состояние, и мы, собрав остатки сил в кулак, дали во всех газетах объявление о продаже особняка. Отец был болен, а я по молодости совершенно не мог заниматься торговыми делами, так что нам пришлось пригласить нотариуса из Лондона, который устроил сделку и подготовил документы. В день, когда надо было подписать злосчастный договор, отец не вставал с постели, плакал, но всё же нашёл в себе силы подняться, одеться в траурную одежду, которую не снимал со дня смерти мужа, спуститься к покупателю и нотариусу и дрожащей рукой начертить в нужном месте витиеватую подпись. Мой отец всегда был красив, но в этот момент он выглядел трагически и почти страшно в своей красоте. Ему едва минуло сорок лет, он был болен, чёрная атласная рубаха подчёркивала бледность его кожи, его льняные кудри, в которых ещё не начала пробиваться седина, его огромные серые глаза. Он был похож на скорбящего ангела, который отдаёт в чужие руки имение, достоинство и гордость старинного рода, в который влился чуть меньше, чем двадцать лет назад.

Новый владелец нашего дома, буржуа, толстяк и ловелас, пытался намекнуть моему отцу, что мы оба можем остаться в родном доме, если будем поласковее с его новым хозяином. Отец в отвращении отверг это мерзкое предложение и заявил, что мы уедем завтра же. Наши слуги, два старичка, решились уехать с нами.

На следующее утро мы покинули дом, собрав в два чемодана наши личные вещи, прихватив с собой пару золотых украшений, доставшихся отцу после брака по наследству, и деньги, вырученные за продажу дома. Слуги уехали налегке – у них было с собой по маленькому мешочку с одеждой, и только. Мы заранее договорились с нотариусом, старым другом нашей семьи, что он подыщет нам съёмное жильё, маленький скромный домик, в котором мы сможем протянуть, пока я не выйду замуж. Так сказал отец, но я по его интонации прекрасно понял – где мы сможем протянуть остаток своих дней. Кто возьмёт омегу, пусть и хорошенького собой, но без приданого? Никто. Я уже давно смирился с тем, что останусь один навсегда, что, возможно, по бедности буду вынужден идти в гувернёры, воспитывать чужих детей, но никогда не узнаю счастья иметь своих.

Домик, что нам нашёл нотариус, оказался небольшим, но очень уютным. Пожилой хозяин занимал первый этаж, а мы второй. В свои комнаты мы попадали через общую прихожую, ели в общей гостиной, вместе с хозяином. Вообще, нас приняли очень радушно, старичок вошёл в наше положение, и вскоре стал относиться к нам, как к родным. Наши слуги принялись трудиться и здесь, всё так же хлопотали на кухне, содержали в порядке наши вещи и всё так же поддерживали нас. Они же стали доставать для нас работу – деньги за продажу дома мы отложили, заплатив только за первое время жизни, а сами стали брать на дом шитьё. Поначалу нам было трудно привыкнуть к мысли, что теперь мы должны зарабатывать деньги, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, но постепенно мы свыклись и уже проще воспринимали свои исколотые иголками пальцы и болящие к вечеру от напряжения глаза.

Мы спокойно прожили в домике три месяца, скромно и тихо, на свои средства, своим трудом. Но отцу становилось всё хуже. Я спал с ним в одной комнате и каждую ночь слышал, как он кашляет и хрипит. Лицо его осунулось, пожелтело, блеск в глазах стал болезненным, и вскоре врач произнёс страшный приговор – чахотка. Отец держался из последних сил, до последнего занимался шитьём, натянуто улыбался и делал вид, что чувствует себя хорошо. Но вскоре он окончательно слёг. По ночам я не отходил от его постели, протирал его лоб влажной тряпкой, держал его за руку, говорил с ним, а он то спал, беспокойно и чутко, то просыпался и бредил, звал отца, просил меня не отходить от него. Две недели ему становилось хуже час от часу, и в одну из самых тяжёлых ночей мы вызвали врача. Тот, покачав головой, сказал, что больной не переживёт этой ночи. И точно, отец умер к утру. Он не прожил и сорока трёх лет.

На похоронах не было почти никого. Я, двое наших слуг да хозяин дома, который по-отцовски привязался и ко мне, и к моему покойному отцу. Я стоял рядом с гробом, то и дело машинально поправляя белоснежные лилии вокруг воскового лица. Когда после службы гроб заколотили, когда его подняли и начали опускать в глубокую чёрную яму, я не мог плакать. На меня напало какое-то жуткое оцепенение – я не мог пошевелиться, кажется, не мог вдохнуть, уж тем более не мог произнести ни слова. Меня пробудил от этого оцепенения страшный звук – стук комьев земли и глины о крышку гроба. Слёзы хлынули из глаз, из горла вырвались судорожные, глухие рыдания, и я бы упал на землю, если бы меня не подхватил наш добрый старичок слуга. Когда гроб закопали и поставили крест, я остался стоять там же, где стоял. Дул сильный ветер, лицо и руки замёрзли, но я был не в силах сдвинуться с места. Мне казалось, что отец все ещё со мной, пока я стою здесь. Начало темнеть, и я медленным шагом двинулся в сторону дома. Я мог бы нанять кэб – деньги с собой были, но мне хотелось идти пешком, изнурить себя усталостью, чтобы ею заглушить душевную боль. Я шёл и шёл, пока не увидел, наконец, знакомый домик. Слабой рукой я отворил калитку, поднялся на крыльцо и в изнеможении прислонился к столбу, поддерживавшему навес над порогом. Моё возвращение выдал скрип калитки, и дверь открылась спустя полминуты после того, как я подошёл. Я не могу сказать, чьи руки увлекли меня в дом, я не помню, кто довёл меня до спальни, не помню, кто помог переодеться ко сну, кто накрыл одеялом и задул свечку.

Я надеялся, что быстро засну, но ни на секунду не сомкнул глаз в комнате, где утром скончался мой отец.

========== Глава 2. Перемены ==========

Я напрасно боялся, что мне придётся съехать из занимаемого мною домика – хозяину даже в голову не пришло, что следует выселить меня. Я продолжал шить, стараясь ничего не брать из скопленных денег, шил много и быстро, и со временем получаться у меня стало всё лучше и лучше. Чёрную одежду я теперь не снимал никогда – в знак скорби по отцу.

Однако родной человек, всё же, у меня появился. После смерти моего отца старичок хозяин ещё сильнее привязался ко мне. Он тоже когда-то потерял свою семью и детей, а второй раз не женился – слишком любил покойного мужа. Много лет он прожил один, старый вдовец, без ласкового слова и омежьей компании, и когда мы с отцом перебрались к нему, он несказанно нам обрадовался. Этот чудесный старичок полюбил нас, как родных, утверждал, что мой отец похож на его покойного сына, который умер в одиннадцать лет, а я, стало быть, на его внука, который мог бы родиться, сложись обстоятельства иначе. Смерть моего отца была для него почти такой же сильной утратой, как для меня, и мы, сокрушённые общим горем, сильно сблизились. Раньше я звал его мистером Аддерли, а теперь стал звать дедушкой Норбертом. Мне это было не столь принципиально, как ему – он, когда его называли дедушкой, чувствовал, что на старости лет обрёл когда-то потерянную семью.

Он был совсем старенький, ноги его часто болели от подагры, он плохо слышал, и я часто проводил с ним свободное от шитья время. Он сидел в кресле у камина, иногда дремал, а я читал ему газету, книгу, часто просто разговаривал с ним. Он всё корил меня, что я ношу траур, но я решил для себя, что не сниму его, пока не выйду замуж. А это значило – никогда не сниму. Дедушка Норберт перестал брать с меня плату за занимаемые комнаты, и я только давал повару денег за еду, так что у меня выкроился небольшой доход, который мне удалось скопить. На сбережённые деньги я купил две новые чёрные рубашки. Атлас был менее качественным, чем на старых моих рубашках – я теперь покупал почти самую дешёвую одежду. Я мог бы купить ткань подороже и сшить себе всё необходимое сам, это было бы дешевле, чем платить и за ткань и за пошив, но это отняло бы время от работы, так что я решил потратить чуть больше денег, зато сэкономил время. Итак, я купил две чёрные рубашки и новый плащ, который надевал только по воскресеньям, когда ходил в церковь. Ещё я купил букет белоснежных лилий и отнёс их на могилу отца. Денег у меня осталось совсем немного, и я было решил их не тратить, но не удержался и купил книгу в старинном переплёте для дедушки Норберта. У меня осталась одна невыполненная покупка – я мечтал купить себе новую шляпку. Я видел её в витрине дорогого магазина, и стоила она немало, но я дал себе слово непременно накопить денег и на неё. Она была небольшая, чёрная, по форме напоминала цилиндр, какой носили альфы, но более изящная. Она была обвязана чёрной атласной лентой с бантом, в центре которого была приколота брошь с большим драгоценным камнем. На лицо спускалась небольшая чёрная вуаль. Моя шляпа совсем уже износилась, и я мечтал купить себе новую, но теперь это было невозможно.

Дедушка очень обрадовался новой книге. Он, как всегда, сидел в кресле, углубившись в газету, и моё появление произвело на него весьма оживляющее воздействие.

– А, мой мальчик! Ты вернулся! – он отложил газету и, повернувшись всем корпусом ко мне, протянул руки. Я улыбнулся ему и, подойдя, поцеловал в щёку, а после сел рядом, в соседнее кресло.

– Как вам, дедушка, моя новая рубашка? Красивая? А плащ?

– Красивая, сынок, красивая, да только опять чёрная.

– Я, дедушка, не хочу снимать траур. Тем более что положено носить его целый год, а прошло всего несколько месяцев со смерти моего отца.

– Знаю, Чарли, знаю, только грех такому молодому, такому красивому омеге хоронить себя заживо. Ты должен быть красивым, чтобы приглянуться какому-нибудь альфе.

– Да кому же я понравлюсь, дедушка? У меня ведь и приданого нет.

– Ну, вот ещё! – гаркнул старик. Он имел свойство раздражаться по пустякам, как и многие пожилые люди. – Я своего покойного мужа без всего взял! Ни гроша у него за душой не было, а я взял! Не на деньгах я женился!

– Я знаю, дедушка, так ведь мало сейчас таких альф, как вы, – я ласково улыбнулся ему и погладил по сухой, сморщенной руке. Он улыбнулся и приосанился, как бы говоря: «Ты не смотри, что я старик, я, мол, ещё ничего! А в молодости-то каков я был!». Мой комплимент успокоил его, как и всегда. – А вот смотрите, дедушка, какую я вам книжку купил. Вы же такую хотели?

– Такую, деточка, такую, спасибо тебе. Уважил старика. Ох, спасибо, этой-то книги мне и не хватало. Я её ещё в молодости читал. Ах, спасибо.

Я с улыбкой наблюдал, как он суетится с книгой – рассматривает обложку, листает пожелтевшие страницы, гладит переплёт. Потом он поднялся и шаркая прошёл к большому книжному шкафу, поставил томик на свободное место и вернулся.

– Знаешь что, деточка, так дело не пойдёт. Ты что же это, замуж не собираешься?

– Нет, не собираюсь. За кого же я пойду?

– Ты, прости меня, деточка, дурак, коли считаешь, что тебя не возьмут оттого, что у тебя нет денег. Возьмут. Только ты сам этому препятствуешь. Будешь ходить как ворона, чёрный, так никто и не посмотрит на тебя. – Он заметил, что я насупился, – ну что ты хмуришься? А ну как я умру? Ты что тогда делать будешь? Сидеть всю жизнь один? И никого-то у тебя не будет? Нет, я так это дело не оставлю. Я найду тебе жениха. Я тебя замуж выдам, и вот тогда умру со спокойным сердцем. Твой папенька-то умер, так вот я теперь о тебе позабочусь вместо него. Ну всё, всё, иди. Дай старику в тишине посидеть.

Я улыбнулся и вышел, прихватив с собой свёрток с новой одеждой. Я был более чем уверен, что его обещание выдать меня замуж – всего лишь слова, которые он никогда не исполнит. Однако в душе моей зародилась слабая надежда на то, что я всё же стану мужем и отцом. Что появится человек, которому неважно моё состояние, который женится на мне только потому, что полюбит. Дедушка, однако, оказался куда более деятельным, чем я предполагал. Два месяца спустя после нашего разговора, он подозвал меня к себе и велел внимательно выслушать.

– Ну, сынок, я теперь могу считать свой долг исполненным. Жених для тебя нашёлся. Да мне и долго искать не пришлось – он мой дальний родственник по линии отца. Богатый человек, герцог, пусть и старше тебя, а всё же партия очень удачная. Он богат, поэтому твоё приданое для него не имеет значения. Я списался с ним, отправил ему твой портрет, ну тот, что папенька-то твой заказывал. Ты понравился ему, и он готов на тебе жениться. Ты проживёшь ещё полгода у меня, пока не закончится твой траур, а потом уж к нему поедешь. А я теперь и на покой могу…

Я не знал, что ответить. Судьба моя решилась вот так, запросто. Просто письмо, просто портрет, просто дальний родственник. Чувства мои были весьма неоднозначны. С одной стороны я был несказанно рад, что нашёлся человек, готовый жениться на бесприданнике, готовый прожить со мной жизнь и подарить мне детей. И я с трепетом подумал о том, что, возможно, мы полюбим друг друга, как любили мои отцы, возможно, рядом с этим человеком я обрету счастье. Но вдруг… ах, как много было этих «вдруг». Он старше? А вдруг на сорок лет? Вдруг меня выдают замуж за старика? А вдруг он не полюбит меня, или я его не полюблю? А вдруг он и вовсе плохой человек? Вдруг я буду несчастлив с ним всю жизнь? Душа моя разрывалась от противоречивых чувств, но я не смел показать этого дедушке Норберту.

– О, дедушка, я счастлив! – я выдавил из себя улыбку. – Спасибо большое, без вас я остался бы одиноким на всю жизнь…

Я почтительно склонился перед ним и опустил лицо, чтобы он не увидел слёз, мелькнувших в моих глазах. Он остался доволен, а я взволнован и возбуждён. В тот день настроение моё переменилось тысячу раз. То я читал сборник сонетов, сидя у окна, то вскакивал, не в силах усидеть на месте, то смеялся, кружился по комнате, даже померил несколько не траурных рубашек, а то плакал, лёжа на диванчике и уткнувшись носом в подушку. Несколько раз я брался за работу, но она валилась у меня из рук и, спутав все нитки, я решил больше и не пытаться.

Все полгода я пребывал в таком переменчивом настроении, хотя больше грустил, чем радовался. Зима пролетела незаметно, Рождество не принесло той радости, что в детстве, я много шил, чтобы отвлекаться, много читал, много проводил времени с дедушкой, с которым должен был расстаться весной, чтобы уехать в поместье жениха.

Чем ближе был день отъезда, тем сильнее я волновался, переживал и плакал. Когда сошёл снег, я чуть ли не каждый день ходил на могилу отца, говорил с ним, носил цветы, когда были деньги.

Мне было страшно. Я вот-вот должен был вступить в новую жизнь, взрослую, жизнь незнакомую и трудную. Детство моё подходило к концу. Мне было уже девятнадцать.

Дедушка, кажется, был спокоен. Моего жениха он знал, хоть и совсем немного. Он уверял меня, что это чудесный человек, хоть он и постарше меня. Я искренне надеялся, что «постарше» не означало шестьдесят лет. Дедушка никак не выказывал своих чувств, хотя я прекрасно знал, что ему жалко расставаться со мной. Он стал более раздражителен, чем прежде, часто на меня сердился, сердился и на слуг, но я видел, как он хмурится, слышал, как тяжело вздыхает, и я был уверен, что в душе он не хочет отпускать меня.

Однако пришлось. День отъезда настал. На улице только-только расцветала весна. Я собрал все свои скромные пожитки, оделся просто, по-дорожному, всё так же в траурные цвета, за что выслушал целую напутственную речь по поводу того, как я должен одеться для встречи с женихом. Дедушка старательно платил портным за то, чтобы сшили для меня красивую, светлую, лёгкую одежду, которую мне следовало носить в замке жениха.

Расставаться было тяжело. Я уезжал совершенно один – наши слуги, двое старых омег, остались со стариком, и я уезжал в богатой карете жениха, в окружении людей, которых не знал. За мной прислали дворецкого и кучера. Дворецкий был альфа в летах, совершенно седой, строгий и чопорный, одетый с иголочки, застёгнутый на все пуговицы. Я немного его боялся. На козлах сидел молодой чернявый парень, чуть старше меня, кудрявый и бородатый, одетый богато, но хранящий в себе простоту и весёлость лондонских предместий.

Прощались мы долго. Я много раз обнимал дедушку, плакал, обещал приезжать, а лучше забрать его после свадьбы к себе. Он держался сурово, но я видел, как в его глазах, окружённых морщинами, блеснули слёзы. После него я долго обнимался со слугами, все мы плакали, они всё наставляли меня и желали мне счастья. Наконец я, собрав силы в кулак, уселся в карету, в которую мне помог взобраться дворецкий. Я сел на бархатное сидение в окружении подушек, выглянул из окна и долго-долго махал уменьшающимся фигуркам около небольшого домика. Вскоре они скрылись, и я откинулся на спинку сидения, закрыл глаза и глубоко вдохнул.

Начиналась новая жизнь.

========== Глава 3. Прибытие ==========

Ехать пришлось долго – поместье герцога находилось вдали от Лондона, в тишине и покое. Погода стояла прекрасная – яркое весеннее солнце грело и ласкало только начавшую пробиваться травку, нежные зелёные листики деревьев, которые пока ещё не успели вырасти, первых бабочек и звонкоголосых птичек. Яркая зелень радовала взгляд: мы проезжали мимо крестьянских полей, на которых копошились крохотные фигурки, мимо лесов, ещё пока прозрачных, но уже покрытых зелёной дымкой, ажурной вязью молодой листвы, мимо лужаек и ручейков, мимо милых деревушек. В поместье мы добрались только к вечеру, когда уже начало смеркаться. Было ещё достаточно светло, чтобы видеть очертания предметов, но цвета я различал уже плохо, когда дворецкий проскрипел: «Мы въехали на земли Его Светлости». Я прильнул к окну, чтобы получше разглядеть местность, по которой мы ехали. Темень за окном сгущалась, я видел только очертания лесов и полей, которые проносились мимо нас с достаточно большой скоростью. После объявления границы герцогской земли мы ехали ещё долго – он владел большим поместьем, в котором приют находили фермы и деревни, а его собственный дом находился в самом сердце его герцогства.

Я уже порядочно устал, когда мы подъехали к большому дому, очертания которого заставили меня тихо выдохнуть – он был в несколько раз больше моего старого родового поместья. Огромный, массивный и приземистый, с башнями и башенками, со множеством флигелей, с огромными окнами, в некоторых из которых теплился свет.

Дворецкий протянул мне руку и помог выбраться из кареты. Мне было любопытно, куда же меня поселят – в этом доме или в отдельном маленьком домике, чтобы соблюсти правила приличия. Мне казалось, что совершенно безнравственно жить в одном доме с мужчиной, который ещё даже не жених мне, а только собирается сделать предложение. Оказалось, что герцог о такой ерунде и не задумывался – меня должны были поселить в основном доме, в отдельных нескольких комнатах, которые дворецкий назвал «ваши покои». Я был смущён. Уже давно я отвык от роскоши, но даже если бы меня привезли в такое богатое и большое поместье, когда наше ещё принадлежало нам, я бы смутился не меньше.

Старик дворецкий подозвал лакеев, велел им нести мой багаж, а сам, вежливо предложив мне руку, ввёл меня в дом, несколько даже торжественно.

Всё это было неправильно. Всё не так. Не должен жених-омега переступать порог будущего мужа до свадьбы. Это альфа должен ездить к омеге, ухаживать за ним, добиваться расположения. В моей душе укоренилось чувство, что всё идёт не так, как надо, но я прекрасно понимал, что это единственный мой шанс выйти замуж. Больше никто предлагать не станет.

В гигантском холле я не мог не задержаться. Повсюду висели картины в позолоченных рамах, повсюду был бархат, красный бархат расшитый золотом. Красное дерево, лакированные поверхности, чистота до блеска. Наш дом когда-то был роскошен по понятиям обедневших аристократов. Дом моего будущего мужа показался мне дворцом короля. Он и правда был достоин короля.

Долго рассматривать холл мне не дал дворецкий – он сказал, что уже поздно, и я должен отужинать и отдохнуть с дороги. Меня долго вели по галереям и коридорам, оформленным в разных цветах, богатым, уставленным диванчиками, столиками на резных ножках, вазами с тропическими цветами. Наконец я попал в «мои покои». Они состояли из нескольких комнат. Первая комната была чем-то вроде кабинета, в котором я мог бы заниматься чтением, музыкой, написанием писем и прочим, чем занимаются богатые омеги, не имеющие нужды работать. Я чувствовал себя неловко в подобной роскоши, будто не имел на неё никакого права. А имел ли? Я даже не был супругом герцога, а комнаты мои скорее напоминали покои короля, чем бедного омеги, только приехавшего в дом.

Второй комнатой была спальня. Широкая кровать, застеленная белым и нежно-бежевым шёлком, с бархатным балдахином, расшитым золотом, вызывала скорее благоговейный страх, чем желание провести на ней ночь. Третьей комнатой была ванная, вся белоснежная, вся сверкающая. Я даже прикрыл глаза, чтобы не видеть этого блеска.

Мои вещи оставили в спальне, лакеи удалились, а дворецкий задержался, чтобы спросить, не угодно ли мне до ужина что-нибудь ещё.

– А нельзя ли… нельзя ли поселить меня в комнате поскромнее? Я привык жить в одной комнате с отцом, мне неловко одному занимать целых три…

– Прошу прощения, сударь, это приказ герцога. Я не смею ослушаться его. Вам следует быть готовым к ужину через час.

Я кивнул, и он вышел. Спустя пять минут после него в комнату вошёл омега средних лет в чёрной блузке, чёрных брюках и сказал мне, что он мой личный слуга и будет помогать мне привести себя в порядок. Кажется, всё в этом доме имело цель смутить меня. Я вполне мог сам привести себя в порядок, но слуга, назвавшийся Виктором, настоятельно просил позволить ему помочь мне. Я согласился, тем более что я не знал, откуда взять воду, чтобы умыться, куда повесить свою одежду, и только слуга мог мне помочь. К счастью, вымыться в ванне мне было позволено в полном одиночестве, и мне не пришлось краснеть, пряча взгляд от слуги и стыдливо прикрываясь. Вымывшись, я был усажен на стул перед большим резным трюмо с зеркалом и множеством крошечных ящичков. Слуга принялся расчёсывать мои волосы, укладывая то так, то сяк, прикидывая, как мне будет лучше. Наконец он остался удовлетворён тем, что завил несколько прядей раскалённым щипцами, а самые передние заколол сзади. Разобравшись с причёской, он вытащил из шкафа роскошный костюм, куда дороже и красивее тех, что я привёз с собой. Я послушно надел всё, что мне было предложено, и взглянул на себя в зеркало. Шёлковая рубашка была богатого изумрудного цвета, тёмного, насыщенного, прекрасно подчёркивала мою светлую кожу и зелёные глаза. Она была достаточно узко шита, и облегала мою фигуру почти вплотную, и только рукава были широкими. Манжеты и воротник были украшены кружевом, такого же цвета, как сама рубашка, но расшитым золотом. Чёрные брюки ладно сели на меня, будто специально по моей фигуре были сшиты. Порывшись в ящичках комода, слуга вытащил оттуда золотое кольцо с зелёным камнем, наверное, малахитом, и подвеску с таким же камнем – капельку на золотой цепочке. Всё это было надето на меня, слуга окинул творение рук своих довольным взглядом и сказал, что я готов к ужину.

Всё время, что меня одевали, я молчал, потупившись и не смея оторвать взгляда от пола. Слуга молчал, то ли не смея, то ли не считая нужным заговорить со мной, а я дрожал от страха и предвкушения – вот-вот я должен был увидеть моего будущего мужа. Вероятно, слуга просто-напросто свысока относился к простачку из Лондона, а может, наоборот, мою молчаливость принял за пренебрежение, но ясно было одно – отношения у нас пока не заладились. Я просто не знал, что в таких больших и знатных родах к слугам относятся, как к предмету интерьера, и с ними не принято вести разговоры.

Одевшись, я поблагодарил слугу за помощь, и тот удивлённо приподнял брови и только молча поклонился. Он же провожал меня до столовой. Большой стол не был накрыт – он был предназначен для праздничных приёмов. Около камина стоял маленький столик, рассчитанный на четырёх человек. Накрыто было на двоих. Сердце моё ухнуло в пятки, когда я понял, что мой будущий муж вот-вот войдёт в эту самую комнату, заговорит со мной. Я увижу, какой он.

Мне пришлось закрыть глаза, чтобы успокоиться. В комнате было много лакеев, которые занимались сервировкой, дворецкий и мой слуга, который, поклонившись мне, поспешил удалиться. Дворецкий предложил мне сесть, но я ответил, что хотел бы рассмотреть столовую, пока ужин не начался. Пока я бродил, дрожащими пальцами теребя кружева на собственной рубашке, стол накрыли, и лакеи удалились – кроме двоих, которые должны были прислуживать за столом. Я нервничал всё больше.

Наконец в коридоре послышались быстрые гулкие шаги. Я весь напрягся, повернувшись лицом к двери, даже закусил губу, что уж было верхом неприличия, но в комнату вошёл всего лишь ещё один слуга. Молодой мужчина, лет тридцати, одетый просто и строго. Он влетел быстрым шагом, похлопал по плечу дворецкого и отправил его восвояси, как и лакеев, объявив, что он вполне управится сам. Значит, прислуживать будет он.

Выставив остальную челядь в коридор, он повернулся ко мне и почтительно склонил голову. Я был настолько напуган, что не мог даже присесть, только стоял и смотрел на него испуганным взглядом. Он подошёл ко мне, протянул руку и, поцеловав мою, протянутую в ответ, повёл меня к столу.

– Садитесь, сударь. Мы вполне обойдёмся без лакеев. Надеюсь, вы пока способны поднести ложку ко рту без посторонней помощи, – он усмехнулся и уселся напротив меня.

– Простите, пожалуйста, – слова давались мне с большим трудом. – Я не имею чести вас знать. Кто вы? И когда придёт герцог?

– А вам так не терпится его увидеть? – мой собеседник понимающе, но вместе с тем чуть насмешливо улыбнулся. – Моё общество вас не удовлетворит?

– Простите, я совсем не то имел в виду… Просто я хотел бы познакомиться с человеком… который решил осчастливить меня, сделав своим супругом.

– Прошу прощения, сударь, но герцог вынужден был уехать по неотложным делам и передавал свои извинения. К сожалению, не могу знать, когда он вернётся. Так что сегодня, что бы там ни было, с вами трапезу разделю я, а завтра, вероятно, он вернётся, и вы познакомитесь.

Обида тонкой иглой кольнула меня в самое сердце. Он даже не остался в замке, чтобы встретить меня. Неотложные дела оказались для него куда важнее, чем приезд человека, с которым он проживёт целую жизнь.

– Вы ешьте, не стесняйтесь. Вы ведь устали с дороги? Позвольте положить вам индейки. Я сегодня немного побуду в роли вашего личного слуги, вы ведь не против? О, прошу прощения за мою чудовищную оплошность, ведь я не представился. Меня зовут Картер, я секретарь его светлости. Занимаюсь бумагами, встречаюсь с его посетителями, наливаю ему бренди. Вот и все мои заботы. А вас, Чарльз, я знаю. Вы ещё прекраснее, чем на портрете.

Я немного смутился. Столько комплиментов я слышал разве что только от родного отца и от дедушки Норберта, а чужой альфа, такой самоуверенный и развязный, пугал и настораживал меня. Он говорил со мной, как будто мы с ним были давно знакомы, а между тем я видел его впервые.

– Позвольте узнать, давно вы живёте в этом замке?

– С самого рождения. Меня вырастил покойный отец герцога, добрейший человек. Вы ешьте-ешьте, вам полезно. Ещё вина? Позвольте ваш бокал.

– Прошу вас, не стоит, – я смущался всё больше, – Я никогда столько не пил.

– Не хотите вина? А тут у нас… что это… а, это у нас напиток из лесных ягод и дикого яблока. Попробуйте, очень вкусно.

Я не смел смотреть ему в глаза. Он улыбался мне, разговаривал со мной, предлагал мне отведать каждого блюда, которое стояло на столе, но я по большей части молчал и краснел. Мне было непривычно быть наедине с чужим альфой. Он поначалу не замечал моего смущения, но вскоре замолк, внимательно посмотрел на меня и спросил:

– Вы боитесь меня, Чарльз? Я вас испугал? Прошу прощения, если я переступил некие поставленные вами рамки. Не бойтесь меня, я всего лишь хочу поддержать вас в незнакомом доме, где вы никого не знаете. Надеюсь, мы с вами станем добрыми друзьями.

Когда ужин закончился, я вздохнул с облегчением. Картер не был мне неприятен, но я совершенно не привык к обществу чужих молодых альф. Идя к себе в комнату, я думал о том, что Картер, возможно, и правда станет мне другом. А вот мой будущий супруг по-настоящему обидел меня тем, что не удосужился даже встретить.

В спальне, умывшись и переодевшись, я долго лежал на мягкой кровати, буквально утопал в ней, и думал о том, что меня ждёт. Кажется, мой будущий муж не предполагает, что наш брак будет заключать в себе какие-то чувства, раз мой приезд для него настолько обыденное и ничего не значащее событие. Это было горьким разочарованием для меня, как и для любого омеги, который вот-вот должен выйти замуж. Я с ужасом понял, что этот огромный дом так и останется для меня чужим. И его владелец, вероятно, тоже.