Текст книги "Режим бога - 2 (СИ)"

Автор книги: Скс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Сегодня Эдель был за рулем... "Запорожца"!.. Засмеялся даже Клаймич. Яков Ефимович невозмутимо распахнул перед ним дверь "ушастого детища" советского автопрома:

– Оставьте свой снобизм, Гриша! Ведь путь к вашему тщеславию на Тверской, лежит под колесами моего "Жопика"!

Так и шли кортежем... впереди белый "Жопик", с багажником на крыше, а позади элегантная блестящая черным лаком "Волга", нашего водителя Эдика.

...Квартира была в доме напротив Моссовета и она была шикарной. Нет, не так... ШИ-КАР-НОЙ. Пятикомнатной. Огромный, метров на двадцать, квадратный холл, просторная гостиная, кабинет-библиотека, спальня, смежная с гостиной диванная, отделенная распашными дверьми и комната для прислуги(!). По шикарности и богатству обстановки квартира превосходила даже жилище Клаймича! На стенах висели большие картины в тяжелых позолоченных рамах, а в антикварных буфетах мерцал хрусталь и отсвечивал белизной фарфор.

Мы все выпучили глаза. Как меня просветил Григорий Давыдович, "съем" однокомнатной квартиры в Москве стоил от 30 до 60 рублей в месяц, поэтому цена за "трешку" на Полежаевской в 200 рублей это очень дорого. Несмотря на то, что все сдается с мебелью и техникой.

Здесь же, за пятикомнатную квартиру академика Левантовича, наследники хотели 600 рублей в месяц!

– Это лучшее, что есть в Москве, – понуро свесив свой выдающийся нос, скорбно сообщил Эдель, – я могу ужаться по "Полежаевской" до 170-180-ти, а здесь... даже не знаю... Наследники очень любят деньги. Пятьсот пятьдесят... и то, под большим вопросом...

...Мы стоим с Клаймичем на просторной и светлой кухне.

– Как скоро "компетентные органы" зададутся вопросом о происхождении денег? – хмуро поинтересовался я. Квартира мне понравилась до безумия. Только тут я, наверное впервые, почувствовал, как мне не хватает привычного, по прежней жизни комфорта.

– Не знаю... – задумчиво ответил Григорий Давыдович, – вероятно, не скоро... Наследники будут молчать. Эдель назовет меня только в крайнем случае, а моих доходов на ту, первую, квартиру хватит. Ваших ОФИЦИАЛЬНЫХ на эту хватает, Виктор?

– Почти...

– Значит скоро будет хватать... Но нам надо ускоряться с запуском группы и новых песен. После Комсомольской конференции и Песни года, вас тронуть не должны. А если сегодня Министр МВД формально возьмет под свое крыло...

Мы немного постояли молча. За стеной слышался говорок маклера и бас Лехи.

– Собирать в группу музыкантов и солисток, покупать хорошую аппаратуру, нанимать постоянную, как вы называете, "подтанцовку"... все это потребует больших денег. Надо иметь сильную поддержку но... мне кажется... особенно после вчерашнего... что она у нас будет...

Клаймич вопросительно посмотрел на меня.

"Наверное, надо решать проблемы, по мере их поступления. Как показала первая жизнь, большинство неприятностей приносят не сами проблемы, а их ожидание. И 90% этих ожиданий никогда не трансформируются в реале... В конце концов, и КГБ показал, что это – говенная организация с дутой репутацией, просравшая свою собственную страну. Или ее предавшая. Как посмотреть...".

Я поднял глаза и увидел, что Клаймич, с нескрываемой тревогой, пытается что-то прочитать у меня на лице.

– Вы, Витя, думаете иначе?

– С чего вы решили, Григорий Давыдович? – я успокаивающе улыбнулся.

– У вас сейчас было такое мрачное лицо... – покачал головой Клаймич.

"Ну, да... мне с таким самоконтролем только с КГБ и тягаться... мууууууdаку...".

Квартиры мы сняли.

Николай и Леха взяли деньги и поехали с Эделем к их хозяевам. "Трясти мошной и делать счастье" , – как выразился Яков Ефимович.

Клаймич и я не смогли сдержать смеха, видя, как двухметровый Леха складывается вдвое, забираясь в маленький "Жопик", тем более, что позади уже уселся Завадский.

Ну, а мы, с Клаймичем, поехали на Огарева 6...

***

...-...и чем тебя не устраивает быть вокально-инструментальным ансамблем Министерства Внутренних Дел СССР? – недовольно, и уже слегка раздраженно, повторил свой вопрос Щелоков.

Я скорбно покачал головой, а Клаймич печально улыбнулся...

"Не... ну, ладно я... мне простительно!.. Но каков ЭТОТ!".

– Меня не "не устраивает", для нас всех это, наоборот – БОЛЬШАЯ ЧЕСТЬ! – начал распинаться я, – здесь... А когда начнутся выступления на Западе, то в их газетах сразу напишут: "КГБ на гастролях!".

– Какое мы КГБ?! – недовольно скривился Щелоков.

– А для иностранцев все едино, что КГБ, что МВД... – мягко вступил Клаймич, – мы были на фестивале в Сопоте, так там все иностранцы считали, что в СССР "Кей-Джи-Би" и преступников ловит и шпионов из артистов готовит!

– Так вы на эти "гастроли" сначала попробуйте приглашения от капиталистов дождаться, а потом уже будете шкуру неубитого медведя делить... – поддержал шефа Чурбанов.

– Вот-вот... – назидательно поднял палец Щелоков.

Я деловито поднялся из-за сервированного к чаю стола и прошелся по огромному министерскому кабинету, провожаемый заинтересованными взглядами трех пар глаз:

– Хорошо... Юрий Михайлович, вы видели меня в боксе... как оцените?

– Ну... – Чурбанов немного растерялся от неожиданности вопроса и осторожно ответил, – я не большой специалист в боксе, но ты был молодец...

– Но я мог проиграть? – я остановился напротив замминистра и настойчиво уставился на него.

– Мог, конечно... Ты был ранен и он ударил тебя не по правилам... Ты это к чему? – Чурбанов не понимал куда я клоню и поэтому, как и все, заинтриговано ждал продолжения.

– А к тому, что если бы я ЗНАЛ куда меня собираются бить противники, то я бы, наверное, никогда бы не проигрывал? – вкрадчиво задал я следующий вопрос.

– Скорее всего, – допустил зять генсека.

– Так вот... – я остановился у стола и навис над сидящими "ментами", – я запросто могу проиграть в боксе, потому что не знаю, куда и как меня ударят, но я НЕ могу НЕ быть композитором и поэтом, потому что я НЕ СОЧИНЯЮ музыку и НЕ РИФМУЮ слова...

В тишине, которую нарушало только мерное тиканье огромных напольных часов, стоящих в углу кабинета, я вернулся к своему стулу и с размаху на него плюхнулся.

– ...потому что музыка и стихи у меня возникают в голове из ниоткуда... я ЗНАЮ какие слова и как поставить, я ЗНАЮ какие звуки и как должны прозвучать. И вообще... Я ЗНАЮ, КАК ПИСАТЬ ПЕСНИ, ЧТОБЫ ОНИ НРАВИЛИСЬ ЛЮДЯМ!.. – буднично закончил я и потянулся к очередному эклеру.

Повисло молчание.

– Хм... – кашлянул, подхватывая эстафету, Клаймич, – я уже давно наблюдаю за Витей... смотрю, за творческим процессом... Музыку он выдает прямо из головы... а потом замирает на несколько минут, и пишет текст песни... основную часть... почти без правок... Я знаю много поэтов и композиторов... это тяжелый труд... месяцы на одну песню... а тут...

Григорий Давыдович с силой потер переносицу, под скрестившимися взглядами Щелокова и Чурбанова, и закончил:

– Скорее всего, Виктор... э... хм... – ГЕНИЙ!

Генералы ошарашенно молчат. Я "незаметно" напыжился и перестал жевать.

Наконец, Щелоков скептически хмыкает:

– Гений... любите вы, творческая интеллигенция, громкими словами разбрасываться... Пушкин! Вот гений был...

Клаймич упрямо мотнул головой:

– Можно и с Пушкиным сравнить... Если бы Пушкин жил сейчас... наверняка, писал бы не только гениальные стихи, но и гениальные песни...

"Да, Григорий Давыдович... вот уж, действительно, все поставил на одну карту... Ладно, не ссыте, Гриша... Прорвемся!".

Общее молчание.

"Надо дожимать!".

– Вот мне иностранные языки понравилось учить... Сначала просто нравилось слушать звучание другого языка... потом захотелось понять о чем поют... оценить, как совпадают мелодия и ритм с содержанием... – я задумчиво закатил глаза к потолку и "подбирал" слова, как бы пытаясь донести до собеседников свою мысль.

Сделал глоток остывшего чая и продолжил витийствовать дальше:

– Дико удивился убогости их текстов... Там нет ничего, ни нашей глубины, ни нашей "красивости" фраз и образов... А потом, внезапно осознал... Я могу написать тексты ЛУЧШЕ, чем они! НА ИХ ЯЗЫКЕ...

"Ща спою вам "Скорпионов", не зря же меня тогда Завадский впервые "гением" назвал!..".

– Вот, кстати... Написал недавно на а... – и замер с открытым ртом.

"О-па!!! Жопа?!... Новый год?!.. А ну-ка... а не настало ли снова время для рекламного слогана писькиных пилюлек: – А что?! А вдруг?!...".

–...нааа... итальянском... Это второй, который я после английского выучил... – я похлопал глазами на пребывающих в явном смятении "ментов".

"Не их тема... Не знают, как реагировать... Ничего, додавим!".

– Эту песню надо с девчачьей группой петь... И сопровождения музыкального сейчас нет, но вы люди грамотные, просто оцените звучание и мотив...

Я нахально хапнул со стола очечник Щелокова, взял как микрофон и, вернувшись на середину кабинета, вкрадчиво начал в него напевать:

Felicità

è tenersi per mano

andare lontano

la felicità

E' il tuo sguardo innocente

in mezzo alla gente

la felicità

E' restare vicini come bambini

la felicità, felicità!

– А теперь хором в четыре голоса!..

Я значительно прибавил в громкости и протяжно заголосил куплет:

Senti nell'aria c'è già

La nostra canzone d'amore che va

Come un pensiero che sa di felicità.

Senti nell'aria c'è già

Un raggio di sole più caldo che va

Come un sorriso che sa di felicità!

– Ну... и так далее, в таком же духе... Называется песенка «Счастье», собственно, по-итальянски это «феличита» и есть... Я вам гарантирую... прокрутить эту незамысловатую «текстуру» по радио и через неделю ее будет петь вся Италия... Русскую песню, русского автора! Слова простые... мотив тоже... Так и будет... Зуб даю!...

Я победно посмотрел на министра и зама. От растерянности Щелоков перешел к задумчивости, Чурбанов смотрел на шефа и негромко барабанил пальцами по поверхности стола.

– Что там с текстом... переведи... – наконец, потребовал министр.

– По-русски будет звучать коряво, это по-итальянски в рифму... – предупредил я.

– Разберемся... – буркнул Чурбанов.

Я закатил глаза и, иногда запинаясь, стал переводить куплеты:

"Счастье – это за руки держась, далеко-далеко идти.

Счастье – твой наивный взгляд, среди людской толпы.

Счастье – будто дети рядом быть,

Счастье, счастье!"........

... – Ну, и сам припев, – я перевел дух и продолжил:

"Чувствуешь, уже в воздухе, песня наша о любви парит,

Словно мысль о счастье!

Чувствуешь, уже в воздухе, солнца луч, такой теплый летит,

Как улыбка, познавшая счастье!"

– Угу, угу... – промычал Щелоков, в наступившей тишине, потом как бы кивнул своим мыслям, и вынес вердикт, – вполне безобидно... мотивчик вроде простой, а так... обычный романтический лепет... И ты уверен, что такая словесная... шелуха ТАМ понравится?

– По сравнения с ИХ шелухой, МОЯ – шедевр изящной словесности! – счел нужным слегка обидеться я.

Впрочем, Щелоков на мою "обиду" внимания не обратил.

"Понятно... прибережем такие ходы для его супруги!".

Чурбанов перестал барабанить по столешнице:

– В конце концов, итальянскую реакцию несложно проверить...

– Ты, Юра, про этого атташе, что ли? – тут же откликнулся Щелоков.

– Про него... и про евонного фашиста...

– Почему "фашиста"? – влез со своим вопросом "любознательный Витя".

– Потому что фашист и есть... настоящий... – немного рассеяно ответил Чурбанов, непонятно переглядываясь со Щелоковым, – воевал в итальянской дивизии... в 41-ом... в СССР... Пока не простудился и не вернулся лечиться в свою Италию... Потому и жив остался.

Щелоков и Чурбанов синхронно усмехнулись.

– Извиняется теперь... – Щелоков неприязненно поморщился, – ... но все равно – фашистский недобиток... А как мы ему объясним откуда Виктор взялся?

Чурбанов пожал плечами:

– Э... а не много чести итальяшке что-то объяснять?! Ну, скажем что... э... мы задержали преступников... а те э... сбросили улику... Мы задержали грабителей... а честный мальчик нашел саму "хреновину" и принес в милицию... Он хотел встретиться с теми, кто ее нашел?! Пожалуйста... тряси руку и говори свои "грациес"! И все...

Щелоков немного помолчал, обдумывая и усмехнулся:

– Складно... Тем более, он сам просит...Так и сделаем... раз уж подвернулись итальянцы... Хоть какая-то польза с них будет... а то столько нервов вымотали... макаронники поганые!..

***

«Фашиста» звали Роберто Кальви и оказался он «всего-навсего» банкиром. Среднего роста, коренастый лысоватый дядька «под шестьдесят», со щеточкой ухоженных усов и неприятным колючим взглядом. Итальянец был не какой-то там насильно мобилизованный, а самый настоящий «fascismo» – член Национальной фашистской партии Италии. Ну, разумеется в далеком прошлом... в молодости. Сражался Кальви с Красной Армией в составе Пятого полка Новарских улан под Сталино.

Когда я попытался его поправить на "Сталинград", оказалось, что все-таки, "Сталино", и это нынешний Донецк. Но слово "Сталинград" синьору Кальви было хорошо знакомо и... вызывало у него внутреннюю дрожь... до сих пор... Туда молодой двадцатилетний парень не попал, заболев пневмонией, за что до сих пор возносит благодарность Мадонне. Никто из его взвода, роты и... батальона из Сталинграда живым не вернулся. Ни один человек.

Кстати, медальон оказался с портретом не дочери, а его сестры, которая умерла маленькой еще до начала Второй мировой войны. И эта золотая безделушка, в виде раскрывающейся иконки, с портретом маленькой девочки внутри, была ему безумно дорога. Только в моем присутствии он дважды поцеловал медальон.

Когда хитромудрые милицейские начальники компенсировали Кальви отобранные деньги, то, заодно, важно сообщили, что доблестной Советской милицией преступники пойманы. А когда итальянец настойчиво затребовал обратно и свой медальон, то случилась "немая сцена". Более того, не получив столь ценную для него вещь, настырный макаронник стал добиваться встречи с преступниками. Он, видишь ли, хотел предложить им любой выкуп за пропавшую реликвию.

По понятным причинам, наши органы на такое "пойтить не могли". Особенно учитывая тот факт, что преступники, на самом деле, так и не были, до сих пор, пойманы!

Так что, на сегодняшней встрече я должен был изображать роль честного мальчика, из "Бюро находок". Типа, "шел, шел и нашел"! Ничего героического. Впрочем, мне было по фиг... К тому же, если быть справедливым, то менты контролировали "наше" ограбление, и взяли бы балашихинских отморозков, в любом случае.

И вот теперь, вместо того, чтобы радостно забрать драгоценную "цацку" и побыстрее уматывать в свою солнечную Италию, поближе к родным и понятным "мафиозо", странный итальянец захотел увидиться с милиционерами, нашедшими его медальон, и потому был обречен на встречу со мной.

И с "моей" песней!

Да, да... В 9 утра мы начали, и к полуночи с "витиного мычания" была написана музыка, разложена по партиям и сведена с соло, как ПЕСНЯ.

Клаймич и Завадский, работники звукозаписывающей студии МВД и срочно привезенные, со своей аппаратурой, музыканты Академического Ансамбля песни и пляски внутренних войск МВД СССР старались изо всех сил. В московском Главке для меня даже нашли сотрудницу, знающую итальянский язык и, якобы, способную сносно спеть со мною в дуэте.

Весь рабочий процесс проходил под личным контролем министра. За пятнадцать часов нашей "творческой штурмовщины" Щелоков четырежды приходил в студию проверить, как идут дела и нет ли в чем-либо нужды!

Наконец, в начале первого ночи работа была завершена. Щелоков и Чурбанов последние полчаса просидели в студии безвылазно, поэтому специально их звать на ПРОСЛУШИВАНИЕ не пришлось...

...Когда на прозвучавшей записи смолкли последние аккорды, я чуть не плакал с досады. У нас из отличной итальянской песенки получилось ПОЛНОЕ GOVНО! Музыка напоминала оригинал только очень условно, солистка – тридцатилетняя дебелая тетка, с писклявым голосом и едва не лопающейся форменной юбкой на необъятной жопе, «звучала» отвратно. К своему исполнению у меня претензий было мало, но общего драйва в скороспелом дуэте было – ...отрицательная величина.

( примерно так: http://ololo.fm/search/Юлия+Баркова+И+Алексей+Шахов/Феличита+-+Хит+Всех+Времён. )

Я сидел, почти вплотную, к слабосильным акустическим колонкам, поэтому все остальные «слушатели» оказались у меня, за спиной.

Я ДАЖЕ БОЯЛСЯ ПОВЕРНУТЬСЯ... чтобы посмотреть Щелокову в глаза...

И тем неожиданнее для меня прозвучал его довольный голос:

– Ну, а что?! Мне нравится... Очень живенько и мелодично!..

"Мдя... Улыбку на морду, недоумок, и поворачивайся героем!".

***

Когда Чурбанов докладывал министру о проведенном опознании, я сидел в кабинете Щелокова и уже ожидал своего «выхода на авансцену»:

– А "фашист" гусь еще тот, дай ему волю, он бы убил их прямо при нас!

– Что, буянил?! – с интересом спросил Щелоков.

– Нет... – смешался Чурбанов, – но... э... такой взгляд у него был... Одним словом – фашист!...

– ...поэтому синьор Кальви выражает не только свою безмерную сердечную и самую искреннюю признательность за возвращение бесценной, его сердцу, реликвии... – размахивал руками атташе, переводя спокойную и безэмоциональную речь «фашиста», – но и искренне восхищается талантом этого молодого человека.

Банкир дотронулся кончиками пальцев до моего предплечья:

– Я передам твою песню своим влиятельным знакомым с телевидения и, уверен, что она очень скоро станет истинно итальянской... – редкая скупая улыбка мимолетно промелькнула на лице итальянца.

– Песня прекрасна! Ее сочтут за честь исполнять наши самые популярные певцы, – активно закивал атташе по культуре синьор Сальвини.

– Я надеюсь, что Викто'р свою песню исполнит сам и постараюсь сделать для этого все возможное, – ледяным тоном заявил банкир. Атташе только и осталось, что снова закивать и перевести эти слова моему милицейскому начальству.

Вообще, по манере взаимоотношений, складывалось ощущение, что Роберто Кальви, минимум, министр иностранных дел Италии, так перед ним заискивал Сальвини.

Кальви дождался окончания перевода, затем поднял левую руку и расстегнул золотой браслет "Ролекса", который я заприметил еще в начале встречи, наметанным взглядом "из прошлого".

"С бриллиантами... едренть!".

– Синьор Кальви говорит, что сложно сделать подарок человеку у которого есть все, чего нет у самого синьора Кальви: молодость, большой талант и даже красота, к которой, он уверен, будут так неравнодушны прекрасные синьориты! Поэтому он просит принять от него эти часы, как напоминание о той минуте, когда Провидение расщедрилось на эту встречу...

Казалось, глаза господина Сальвини были готовы вылезти из орбит от изумления, он даже стал заикаться, через слово.

"Ох.....ть! Вот это по-царски... Для скупых итальянцев жест невообразимый! Просто невероятно...".

– Я тоже искренне рад познакомиться с синьором Кальви... и так же искренне надеюсь, что хорошие воспоминания о моей стране загладят, в его памяти, ту крайне прискорбную встречу с недостойными людьми, которые проведут теперь очень много времени в тюрьме, чтобы понять, как они были неправы, когда решили перейти дорогу синьору Кальви...

Прослушав перевод, а отвечал я по-русски, чтобы Щелоков и Чурбанов все понимали, банкир, прищурившись, внимательно на меня посмотрел и... слегка улыбнулся. Улыбкой голодного крокодила... второй раз... за два часа.

Я согнул левую руку и тоже принялся расстёгивать браслет своего немецкого хронографа...

"Ну...что можем!..".

...Мы снова, вчервером, сидим в «Праге». Стол заставлен едой и напитками, но с заказом мы сегодня перестарались, плохо ест даже Леха. Все перенервничали и устали...

Я только что закончил рассказывать об общении с итальянцами и сейчас устало разглядывал знаменитый "Зеркальный зал".

Самих зеркал, кстати, было не особо много. Воображение больше поражала несоветская роскошь зала: великолепная лепнина потолка, мраморные колонны, огромные хрустальные люстры, вездесущая позолота, картины на стенах и зеркала, от потолка до пола, в массивных золотых рамах.

Публика была подстать интерьеру. Мужчины исключительно в костюмах и галстуках, а женщины в вечерних платьях. Все было чинно и достойно. Негромкая классическая музыка создавала надлежащую атмосферу и не мешала разговорам. Бесплотными тенями между столиков скользили официанты. Отовсюду слышалась иностранная речь, но наших соотечественников было, все же, больше.

"Угу... Токари и слесари после трудовой смены. Особенно вон тот, толстомордый... Поглаживающий пухлой "мозолистой" рукой голую спину своей спутницы. Кстати, о "голой спине"... Пора бы уже и личной жизни время уделить. А то все в трудах, государь, аки пчела! Мдя...".

Клаймич и Завадский внимательно разглядывали "отобранный" у меня "Ролекс", а Леха с интересом поглядывал на лиц противоположного пола.

Следует отметить, что костюм "made in Shpilman" придавал облику Алексея некую несвойственную ему, в обычной жизни, аристократичность. Поэтому его заинтересованные взгляды, иногда, встречали ответную благосклонность, сопровождаемую хлопаньем крашенных ресниц.

"Кстати, о крашенных ресницах... Все же, пора уделить время личной жизни! Однозначно...".

– Но на руке такое лучше не носить! Целее рука будет... – улыбнувшись, вернул мне мои новые часы Клаймич.

– Понимаю... – я вынырнул из раздумий в реальность, – но не это главная проблема... Группа, аппаратура, студия, музыканты, подтанцовка и неизвестно сколько еще всего всплывет, по ходу дела. Щелоков же однозначно сказал, сейчас он может сделать только "при МВД". Будет большой успех с зарубежниками и только тогда можно будет говорить о "государственном оркестре"... как у Бивиса.

– Витя... Вы не правы. В корне! Николай Анисимович сказал, что поможет абсолютно во всем, в юридическом статусе, помещении, финансировании, фондах и людях... А главное, в собственной поддержке! Конечно, "как у Бивиса" это – верх мечтаний. Но не все же сразу! И, если на то пошло, оркестр Бивиса ни в чем не уступает оркестру Поля Мориа. Это по оценке самих же западников. А помощь и поддержка Щелокова открывают нам теперь любые двери и почти все возможности! – Клаймич так разволновался от моей "неразумности", что для пущей убедительности даже пристукнул ладонью по столу.

Завадский поправил непривычный галстук и задумчиво протянул:

– Будет очень много работы. Не справимся – потеряем любое расположение.

Клаймич энергично кивнул.

"Хорошо, что моя черная джинса здесь сходит за костюм, а то и не пустили бы в ресторан. Надо нормальный пошить у Шпильмана... или, как он говорит, "построить"... А там еще и концертные... И на подтанцовку что-то футуристично-модное... Мдя...".

– Отбор на "Песню года" от нас не зависит, на День милиции надо просто репетировать, на комсомольскую конференцию – надо передать запись Щелокову, а на снятие Блокады – Романову. Вернемся в Ленинград, я ему позвоню. Главные проблемы – инструменты, музыканты, группа и переезд в Москву, – подытожил я перечень наших "бед и забот".

– Многое придется начинать делать самим, – многозначительно произнес Григорий Давыдович, – в министерствах оно как... пока утвердят план, пока выделят фонды... Я думаю, что реально это возможно только в следующем финансовом году.

За столом повисло унылое молчание.

– "Феличиту" надо перезаписать, – добавил я "дегтя", – полная ху... херня получилась...

Леха и Николай удивленно воззрились на меня, а Клаймич усмехнулся:

– Я так и понял по вашему лицу!

Я усмехнулся в ответ и, ничего не объясняя остальным "подельникам", отправился в туалет.

Что ж... Туалет был не хуже ресторана. Ха-ха!

Но "вторая жизнь" у меня как-то, явно, хлопотнее первой получается. Даже в туалете...

– Молодой человек...

Поднимаю глаза от намыленных рук и вижу отражающегося в зеркале, полного невысокого мужчину "старше среднего", с большим носом, седой шевелюрой и в хорошем сером костюме в тонкую полоску. На шее у него вместо галстука повязан шейный платок и весь вид намекает на некую богемность.

– Мне очень понравились ваши часы. Я хотел бы их у вас приобрести, и готов дать хорошие деньги, – мужчина дружелюбно улыбнулся.

– Сколько? – немногословно, но любознательно буркнул я.

– Я их не видел вблизи, но если это то, о чем я думаю, то... то мы ДОГОВОРИМСЯ, – очень убедительно закончил он.

– Я сожалею, но они не продаются... это подарок...

– Очень жаль... – мужчина заметно огорчился, – но если вы передумаете или у вас будут другие интересные... "подарки", то я был бы рад, если по вопросу их реализации вы обратились бы ко мне. Я – ювелир, достаточно известный... вы можете навести справки... меня зовут Иннокентий Вениаминович...

Он полез во внутренний карман пиджака и достал белую картонку визитки:

– Керхер... Иннокентий Вениаминович, к вашим услугам!

"До "керхера" этому миру далеко... пока, моем вручную..." – невесело скаламбурил я про себя и взял визитку.

Дверь резко распахнулась и в туалет влетел Леха.

Встревоженный Керхер прижался к стене.

– Все в порядке, Леш! – поспешил сказать я.

Леха посмотрел тяжелым взглядом на напуганного ювелира и угрожающе уточнил:

– Точно?!...

***

– Редакция... – хриплый прокуренный мужской голос.

– Здравствуйте, Кондрашову можно?

– Сейчас посмотрю...

...

– Алло, – "да, этот голосок поприятнее... аж, до мурашек!".

– Здравствуй, Вер...

– А... э... добрый день...

"Да, что б тебя! Дура неуравновешенная! Опять тараканы диван в башку обратно затащили?!"

– Занята? – мой голос, против воли, становится раздражительным.

– Н... нет...

– Отпроситься сможешь?

– Да! Когда?

– Я могу быть у редакции через 15 минут, а уж как у тебя получится...

– Хорошо. Через 15 минут.

"Или нормально все с головой? Ладно. Сейчас узнаем...".

Сегодня у нас был объявлен «день отдыха». Клаймич взялся показать ребятам Москву и Эдик, со своей «Волгой», остался с ними.

Я малоубедительно сообщил, что хочу погулять по городу пешком и в одиночестве. Конспирация получилась так себе, Клаймич – понял, Леха – догадался, а Николай – удивился. Удивился и попытался меня сначала отговорить, потом присоединиться, а затем сдался, тоже что-то заподозрив, после Лехиного: "да, оставь его, пусть погуляет".

...Такси ждет, я тоже... Прислонился к багажнику машины и наблюдаю за проходной "Комсомолки".

"Не додумал... Надо было не с "руссичкой" воевать, а у Шпильмана барахлом затариться. А то опять одет в то же, в чем она меня на юге видела... Или фигня все это... Опс... а вот и мы...".

Я даже не думал, что буду так рад её увидеть! В Москве тепло, "бабье лето", наверное, градусов 17. На Вере темная блузка с вырезом и юбка в широкую горизонтальную, черно-белую полоску, белые туфли и белая сумочка на длинном ремне, через которую перекинут светлый плащ. Стройная фигурка, "конский хвост" черных волос. Она растерянно крутит головой и не сразу находит меня взглядом. Нас разделяют метров сорок и я успеваю заметить на ее лице сначала нарастающую беспомощность, которая затем смывается улыбкой "обнаружения", а после маскируется деланным спокойствием.

"Да... Зря ты ее бил, падла. У меня это к тебе теперь ЛИЧНОЕ...".

Несмотря на такие мысли, я встречаю девушку с вежливым спокойствием, открываю дверцу "Волги" и помогаю сесть в такси...

...Не-е... Так то у меня был план. Сначала я собирался показать Вере "нашу" шикарную квартиру, в процессе, обнаружить в гостиной накрытый стол (прикупился в ресторане "России"), а затем показать в спальне, купленный для нее, букет шикарных бордовых роз. Ну, а потом... само собой... плавно перейти к освоению спальни...

Все эти старперские заходы, из моей прошлой жизни, рухнули сразу, еще в холле. А "освоение" спальни я начал даже не дав возможности нам обоим раздеться... Эх, молодость!.. Мне все было по фиг и все возможно... Я прижал ее к стене и минут десять, практически, держал на руках, а эрекция оставалась "железобетонной"...

Девушка только успела снять остатки одежды, а я уже снова был готов к продолжению...

Если, поначалу, Вера, и попыталась было, принять какое-то активное участие в процессе, то тут же смирилась с моим напором и просто очередным вскриком давала понять, что я на самом верном и правильном пути!..

...Всему наступает конец... наконец, угомонился и я... Мы лежали на скомканных простынях, мокрые и задохнувшиеся.

Я понимал, что нужно что-то сказать... ОНИ же любят после этого поговорить! Но пока подбирал тему, Вера начала первой. Она перевернулась на живот, приподнялась на локтях и нависла надо мной. Ее тяжелая безукоризненнно-красивая грудь легла на мою, а зеленые глазищи гипнотизировали в сумраке зашторенных окон:

– ТЫ ПОЧЕМУ НЕ ЗВОНИЛ ВСЕ ЭТИ ДНИ?!

***

14.09.78, четверг (6 месяцев и 24 дня моего пребывания в СССР)

Обычно уже к двум часам дня я еле сдерживал рвущееся на волю раздражение. А если уроков было шесть, то ближе к 14:45, на меня накатывала уже волна холодного бешенства.

Нет, я был абсолютно вежлив с учителями и всегда знал изучаемый материал. Принцип подготовки оставался прежним: я находил перед сном час, чтобы прочитать изучаемый массив на неделю вперед, а перед каждым уроком жертвовал пятью минутами перемены, чтобы перечитать "сегодняшний" кусок. Такой подход, пока, не давал сбоя ни разу.

НО КАК ЖЕ МЕНЯ ZA.....АLA ЭТА ШКОЛА!!!!!!!!!!!!!!!

И решения проблемы, пока, не находилось. Директор школы вопрос с экстернатом сама решить не могла. А Романова не было в Ленинграде.

На следующий же день, после возвращения из Москвы, я позвонил в его приемную в Смольном. Там со мной разговаривать, практически, не стали, но обещали передать "кому следует", что я звонил.

И передали... Поскольку, уже через час я разговаривал с давним знакомым, помощником Романова и моим тезкой – Виктором Михайловичем:

– Григорий Васильевич сейчас в Прибалтике и вернется, примерно, через неделю. Ты уверен, что я не могу тебе быть полезен? Поскольку Григорий Васильевич давал указание помогать... если что... – голос Жулебина был доброжелателен, но насторожен.

"Кому охота решать чужие проблемы, да еще под собственную ответственность.... Понимаю...".

– Нет, спасибо большое, Виктор Михайлович! У меня все нормально... Просто я побывал в Москве и хотел бы... э... рассказать Григорию Васильевичу и... э... спросить у него совета... По возможности, не откладывая в "долгий ящик"...

После такого пассажа, Жулебин заверил меня, что обязательно проинформирует шефу, как только тот вернется.

Я повесил трубку и скуксился.

"В Прибалтике он... "Бархатный сезон" в Юрмале ловит... не иначе... Когда-то в будущем(!), эта любовь к Балтийскому взморью будет ему стоить поста Генсека, карьеры, страны и рухнувшей жизни...".

Мы сидим, вдвоем, в квартире Клаймича на Невском. Леха – на «сутках», Николай – с семьей.

... – Григорий Давыдович, как я понял из ваших слов, это морская "загранка" и валюта... а значит КГБ. Никакая аппаратура не стоит свободы, а тем более жизни... Вашей... Поэтому, берите ту аппаратуру, что есть или ту, которую купить безопасно. Это не надолго. Начнем ездить заграницу – купим все, что необходимо! И без запредельного риска...