Текст книги "Сумерки грядущего (СИ)"

Автор книги: Шлифовальщик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

При таких словах «конная эскадрилья», как по команде, вынула маузеры. Стёпкины молодцы тоже встрепенулись, но на их лицах была растерянность. Конечно, они наслышаны о Железной Берте, как её называли на Восточном фронте, и о её карателях, с которыми лучше не связываться. А девица тем временем вынула из-за пазухи второй документ и протянула его Стёпке. Он прочёл следующее:

«Телеграмма № 666. Всем комиссарам особых экзекуционных подразделений Красной Армии следует немедленно организовать массовые казни великоросской сволочи для приближения Мировой Революции. Расстреливать, сжигать и четвертовать архибеспощадно! Не жалеть ни стариков, ни женщин, ни детей. Особое внимание обратить на семьи учителей, врачей и инженеров, которые следует искоренять полностью вплоть до младенцев обоих полов. Вшивые интеллигентишки – это дерьмо нации на службе буржуев. Также самым безжалостным образом следует уничтожать православных священников и их родных до пятого колена, и как можно больше. Председатель Совета Народных Комиссаров товарищ Ленин-Бланк»

От сценария к сценарию не легче! Понаберут антисемитов или сатанистов с улицы по объявлениям, вот и пишут разную ересь!

Рассерженный Чеботарь поднял глаза к небу и крикнул:

– Эй, там! Полегче!

Это не ускользнуло от внимательных тёмных глаз Железной Берты:

– Молишься, матрос? Непорядок, товарищ! Пережиток!..

Комиссар оглянулась на церковь:

– Кстати, о вере, морячок… Что собираетесь с церковью делать?

– Как обычно, – пожал плечами Стёпка. – Под склад сельхозпродукции переоборудуем.

– Не сознательно рассуждаешь, товарищ! Не усёк текущего момента. Церковь должна быть немедленно переоборудована под масонскую ложу.

Чеботарь, неловко сглотнув, закашлялся. Сценарий явно выбивался из колеи.

– С чего вдруг? – прохрипел он, давясь вязкой слюной.

– А с того, что Мировая революция – это установление власти масонских лож, – заявила Железная Берта, буравя опешившего матроса чёрными глазами. – Что тут непонятного? А теперь бери свою братву и сгоняй селян на площадь.

– Это ещё зачем, товарищ Шнайдер? – взмолился совершенно растерявшийся Чеботарь. – Было ведь уже собрание…

– Расстреливать будем, – плотоядно улыбнулась комиссар. – Из пулемётов. Всех, включая стариков и детей. Приказ товарища Ленина. А деревню спалим к чёртовой матери для приближения Мировой революции!

Неизвестно, чем бы закончился их странный диалог, но тут на площади, практически из ниоткуда, возникли новые действующие лица.

3

На этот раз на площади появились весьма странные люди: десятка два всадников в пехотных шинелях с клапанами незнакомой сиреневой расцветки и в будёновках с сиреневыми же звёздами. Было видно, что отряд был смоделирован наспех: зимняя форма одежды в августе, лица бойцов прозрачные и у некоторых даже одинаковые, как у клонов.

Чудной отряд возглавлял всадник с непокрытой головой, одетый в серый френч без знаков различия. Он резко осадил коня, спешился и зычно крикнул на всю площадь:

– Командир Чеботарь! Мне нужен Чеботарь!

– А ты кто такой? – опередила Стёпку Железная Берта.

Не удостоив комиссаршу взглядом, незнакомец вынул из нагрудного кармана мандат и протянул ей, не давая в руки. Девушка подошла, прочла и отшатнулась. Сдвинув косынку на затылок, она вытерла взмокший лоб.

– Не нужно мою фамилию вслух произносить, – предупредил товарища Шнайдер человек во френче и властно повторил:

– Мне нужен Степан Чеботарь! Немедленно!

Стёпка осторожно подошёл к незнакомцу, держа руку на расстёгнутой кобуре. Тот смерил его взглядом и приказал:

– Отойдём-ка в сторонку. Есть разговор.

Под любопытными взглядами карателей и матросов они направились к церковному саду. Лишь верный Васька Ухватов осмелился крикнуть:

– Стёпка, помощь нужна?

– Сам справлюсь, – ответил Чеботарь, не оборачиваясь.

В это время к Ухватову неожиданно подскочила Железная Берта, дала ему подзатыльник и что-то прошептала, отчего просвечивающая Васькина физиономия вытянулась и стала ещё прозрачнее.

У ограды церковного сада незнакомец остановился:

– Тут нас не подслушают… Ну, здравствуй, Сугроб!

Холодов вздрогнул, услышав своё полузабытое студенческое прозвище. Он уставился на незнакомца, всматриваясь в его лицо, но внешность в мемориуме – вещь переменная. Каждый погруженец может сформировать себе облик по своему вкусу, разумеется, если он не помещает своё сознание в исторических личностей. Так что попробуй-ка определи, кто из твоих реальных знакомых с тобой сейчас разговаривает!

– Тягач?.. – нерешительно осведомился Виктор.

– Вспомнил! – рассмеялся Бурлаков. – Сколько лет, сколько зим! Рад меня видеть?

– Очень, – кисло ответил Холодов. – Ночами не спал, всё думал, где сейчас Саша Бурлаков обитает, однокурсничек дорогой…

– А ты чего это в бутылку сразу лезешь? – прищурился майор. – Холодов Витя, отличник и лучший студент на курсе?

– Так ты ведь с проверкой сюда заявился, хорошист и староста группы, – в тон ему ответил Виктор. – Плохо твои подчинённые работают, Санёк: бардак в здешней эпохе. Телеграммы странные, масонские ложи, антисемитский душок в воздухе… Ты уж разберись, накажи виновных!

– Ошибаешься, дружище, я не с проверкой. Я к тебе по другому делу.

– По-моему, моё дело уже года три как закрыто, – неприязненно проговорил Холодов, нервно теребя кобуру нагана. – Мне – два года условно, а тебе, надеюсь – премию. Не поскупилось начальство-то? Наверное, на пачку индийского чая и банку зелёного горошка раскошелилось…

– Уж лучше зелёный горошек, чем баланда, – парировал Бурлаков. – Тебе ж могли и десятку впаять. Вышел бы на волю, когда за сорок перевалило. А жизнь, Витя, после сорока не начинается. Это придумали для утешения старых дев постбальзаковского возраста. Жизнь после сорока – это морщины, одышка и аденома простаты. А в качестве пенитенциарного бонуса – туберкулёз и отбитые почки.

– Так я тебя ещё и благодарить должен?! – возмутился Виктор. – Что условным сроком отделался?

Перед его глазами пронеслись воспоминания трёхлетней давности. Паренёк-аспирант уговорил тогда своего научного руководителя, доцента Холодова, помочь вытащить из мемориума Откровения Глааки, все двенадцать томов. Якобы, они нужны ему были для работы над диссертацией. А потом он продал их адептам секты Ктулху за приличные деньги. Аспиранта поймали, и он, иуда, тут же сдал руководителя с потрохами. Пареньку впаяли реальный срок, а Холодов отделался малой кровью: условкой и увольнением из университета.

– Так что у тебя за дело? – напомнил Виктор словоохотливому Бурлакову. – Мне работать надо.

– Нравится клоуном трудиться? – ухмыльнулся майор, обернувшись на площадь.

Матросы Стёпки Чеботаря, оставшись без командира, слонялись по площади без дела. А суровые молодцы Железной Берты тем временем начали сгонять народ, тех, кто не успел убежать в лес. Бабы истошно выли, дети плакали, а старики проклинали большевиков. Несколько кожаных бойцов – расстрельная команда – примерялись к стрельбе. Расстреливать мирных селян они собирались по-голливудски, с двух рук: в каждой руке по «Льюису», словно в дешёвых боевиках.

– Не дело это, специалисту по мемористике трудиться массовиком-затейником, – развил свою мысль Бурлаков.

– У тебя есть другие предложения? – хмыкнул Виктор. – В Мемконтроль хочешь взять? Учти, меньше чем на начальника отдела я не соглашусь.

– В Мемконтроль тебе путь закрыт, ты же знаешь. У нас плохо с кадрами, но судимых набирать мы ещё не начали. Госструктура, не хухры-мухры.

– Да я бы и сам не пошёл, – гордо заявил Холодов. – Не люблю стоять на задних лапках за косточку, как вы, бюджетники.

– А сейчас ты не на задних лапках стоишь? – улыбнулся майор. – За косточку от мемтуристов… Перед своим режиссёром-бездарем?

Какая-то баба на площади дико завизжала, и собеседники одновременно вздрогнули.

– Нет, ну невозможно же разговаривать! – рассердился Бурлаков. – Что за вакханалия у тебя тут!

Грубо выругавшись, он быстрым шагом двинулся к площади.

– Товарищ Шнайдер, ко мне! – крикнул он, подходя к расстрельной команде.

Железная Берта послушно, но не теряя достоинства, подошла к человеку во френче и встала в метре от него подбоченясь.

– Властью, данной мне Реввоенсоветом республики, я отменяю массовую казнь до особого распоряжения! – пафосно провозгласил Бурлаков с металлом в голосе.

Расстрельная команда, услышав воззвание майора, с сожалением опустила «Льюисы», а Железная Берта нервно затеребила полы кожанки. Не успел Бурлаков вернуться к Холодову, как за его спиной вновь раздался гвалт и визги: каратели начали разгонять селян по домам теми же методами, какими недавно сгоняли на площадь.

– Что с вами делать! – рассвирепел представитель Реввоенсовета и скомандовал:

– Товарищ Шнайдер, приказываю организовать массовые казни в соседней Бобровке! Собирайте своих бойцов и вперёд! Даю пять минут на сборы!

Шнайдеровцы засуетились, забегали, клацая пулемётами. Наконец, они расселись на коней, и беспокойный отряд кожанок отправился в направлении несчастной Бобровки. На площади стало относительно тихо: Стёпкина братва продолжила пьянку, не особо досаждая шумом, селяне потихоньку начали расползаться по домам, а полупрозрачные призрачные воины Бурлакова так и замерли, как истуканы, не шевелясь и не делая никаких движений. Их бесцветные и безмастные кони тоже окаменели.

– Ну вот, вроде порядок! – радостно сообщил вернувшийся к церковной ограде майор.

– «Порядок», – скривился Виктор. – Меня же с работы турнут! За нарушения сценария хистспектакля.

– А хроностоп на что? – снисходительно произнёс «представитель Реввоенсовета», посмотрев на небо и изобразив какие-то непонятные знаки.

Виктор с удивлением смотрел на манипуляции бывшего однокурсника.

– Вот теперь порядок! – отрапортовал майор самодовольно. – Мы с тобой договорим, а потом делай что хочешь. Сейчас нас ни один мемтурист не видит. Они даже не заметят временную паузу. Отстаёшь от жизни, Витя! Надо следить за современными технологиями.

Бурлаков, время от времени поглядывая на Стёпкиных нетрезвых матросов, коротко обрисовал суть проблемы. В последнее время в нескольких эпохах начали появляться выниманцы – прошляки, у которых вынули сознание и перенесли его в реальный мир. Это считалось одним из самых тяжких мемориумных преступлений, по сравнению с которым проделки канцеляров и ложачников казались мелкой базарной кражей. Причина появления выниманцев была неясна: то ли какие-нибудь аномалии в мемориуме, то ли кто-то специаьлно крадёт личности прошляков.

Главк взял это дело на особый контроль, а начальник регионального Мемконтроля, полковник Гурьянов рекомендовал Бурлакову привлечь к этому делу Виктора.

– Это после моего условного срока? Как-то слабо верится… – засомневался Холодов.

Тут что-то с шумом разрезало воздух. Снаряд, пролетев над головами собеседников, упал за огородами центральной улицы села. Бахнуло сильно, где-то заржала лошадь, и раздался истошный знакомый бабий визг.

– Это ещё кто?! – встрепенулся майор.

– Белые начали контратаку, – пояснил Виктор. – Колчаковцы. Пришли освобождать крестьян от ига большевиков. Надо уходить!

Последняя его фраза утонула в грохоте начавшейся канонады: подступившие к селу белогвардейцы начали артиллерийскую подготовку. Один из снарядов попал в рекламный щит, и быстрый красивый «Бессерваген» свалился в пыльную траву.

– Перелезай через забор! – прокричал в ухо Бурлакову Виктор.

– Зачем? – ответно проорал майор.

– К церкви пробирайся! – Холодов поразился недогадливости собеседника. – Церковь при обстрелах всегда целой остаётся. По сценарию.

– Ясно!

Бывшие однокурсники бойко перелезли через ограду церковного сада и, пригнувшись, бросились к стене храма. Едва они добежали, как короткая канонада закончилась. Где-то далеко раздалось приглушённое ура – белогвардейская пехота начала атаку.

– Тикать нам надо, господин майор! – выдавил Виктор, отдышавшись. – Поймают нас беляки – через час стенку подпирать будем.

– У тебя есть какая-нибудь боевая магия? – озабоченно спросил Бурлаков.

– Какая к чёрту магия у актёра! – невесело хохотнул кандидат наук. – Я же по сценарию должен позорно бросить свой отряд и сбежать, как трус. Вот на обвесе и сэкономили: ни пулевой защиты, ни ускорителя… А у тебя с этим делом как?

– Да тоже не особо! Я ж не думал в боевых действиях участвовать.

– А вытащить нас отсюда смогут?

– У меня автовыгрузка стоит, – Бурлаков поглядел на часы, синхронизированные с реальным временем. – Я на полтора часа поставил. Нам бы ещё минут пятнадцать продержаться.

– А меня сможешь забрать?

– Да, смогу, – пообещал Бурлаков. – Если будешь с нами сотрудничать.

– Шантажируешь? Я ещё ничего не обещал.

На площадь ворвались передовые отряды колчаковцев: бравые статные молодцы с благородными лицами, сплошь поручики и подпоручики. У некоторых были казачьи пики и чубы; мемсценаристы снова наворотили дел, смешав всё в кучу: офицеры, юнкера, казаки…

Стёпкина братва повскакала с мест, засверкали шашки, раздалось несколько выстрелов. Виктор зажмурился: никогда не мог равнодушно наблюдать кровавые бойни. Когда он приоткрыл глаза, белые кавалеристы шинковали так и не протрезвевших Стёпкиных матросов как капусту. Вдоль церковной ограды мимо притаившихся однокурсников мчался бедный Стёпкин зам Ухватов. Его на рысях догонял ладный ротмистр с галереей сверкающих орденов на груди, а Васька отчаянно крыл преследователя матросскими словами и отмахивался порванной гармошкой.

Не выдержав, Холодов вскочил, Бурлаков едва успел дёрнуть его вниз.

– С ума сошёл?! Хочешь, чтобы нас заметили? Если тебя здесь убьют, знаешь, что с тобой в реале будет?

– Знаю, – ответил меморист, но майор всё равно продолжил:

– Ты свихнёшься: слишком сильное потрясение. И из мемкапсулы вместо тебя вытащат идиота.

Бурлаков осторожно приподнялся и некоторое время равнодушно наблюдал, как нагнавший Ваську ротмистр взмахнул шашкой, и гармонь издала прощальный стон.

– Я, кстати, хроностоп отключил, – сообщил майор как ни в чём не бывало. – Пусть мемтуристы любуются разгромом красных.

– А я?..

– А ты ведь по сценарию сбежать должен? Ты, хоть и не сбежал, но всё же скрылся. Бросил свою братву на поле боя. Сценарий не нарушен.

В это время белая кавалерия разметала в разные стороны призрачных бойцов Бурлакова, на что их командир, «представитель Реввоенсовета», не отреагировал никак. На площадь стеклись основные силы: офицеры-пехотинцы (ни одного рядового или сержанта в рядах белых не было), артиллерийские повозки и тачанки, вероятно, трофейные. Передвигаясь по-пластунски, бывшие однокурсники подползли к церковной ограде и залегли. В щели было видно, как белогвардейские всадники спешиваются, а пехотинцы спешно подтягивают ремни и разглаживают морщины на скатках.

– Станови-и-ись! – раздалась протяжная команда.

Всё на площади пришло в движение. Довольно шустро белогвардейцы выстроились на сельской площади идеально ровными рядами.

– Смирно! Равнение направо! – скомандовал тот же голос.

Невесть откуда взявшийся оркестр заиграл Встречный марш Преображенского полка. Обладатель командного голоса, моложавый полковник с казацким чубом, направил буланого коня в сторону прибывающего высокого начальства.

– Ты знаешь нашего начальника управления? – неожиданно озадачил Виктора вопросом Бурлаков.

– Ну, слышал…

– Я ведь недоговорил: он о тебе очень высокого мнения. Незаслуженного, по-моему.

– И?

– Его жену назначили проректором по научной работе в твой университет…

Моложавый полковник, отдав рапорт, сопровождал на рысях статного генерала. Тот, остановив коня на середине площади, поприветствовал подчинённых:

– Здорово, орлы!

– Здравия желаем, ваше превосходительство! – дружно проорали белогвардейцы.

Надо же, не ошиблись в титуловании сценаристы!

А генерал (то ли майор, то ли лейтенант) тем временем разразился длинной речью, полной пафоса, о великих победах, о кровавых большевиках и о духовном величии Святой Руси.

– Так вот, его жена-проректор согласна вернуть тебя на работу в университет. На твою любимую кафедру. И в должности восстановить. Хочешь? – продолжал искушать Холодова майор.

– Вам, силовикам, соврать – что высморкаться, – засомневался Виктор. – Больно уж гладко у тебя всё выходит.

– Какой недоверчивый! Ну, смотри, специально для тебя кое-что прихватил.

Перевернувшись на бок, Бурлаков выудил из внутреннего кармана нечто похожее на планшет. Виктор один раз видел такие штуки: реалофоны, которые позволяют погружённому в мемориум видеть то, что происходит в реальном мире с помощью камер телефонов или ноутбуков.

Экран реалофона показал заваленный бумагами стол, по-видимому, Бурлаковский. Майор повозил пальцами по экрану, управляя камерой, и сфокусировал последнюю на листке, лежащем поверх остальных бумаг. Поколдовав над резкостью, Бурлаков протянул мемприбор мемористу. Удивлённый Виктор прочёл приказ ректора о приёме его на работу с первого числа следующего месяца на такую-то должность с таким-то окладом и прочее, и прочее. Приказ был подписан вчерашним числом.

– Нравится? – самодовольно спросил «представитель Реввоенсовета».

– Неплохо, конечно… – неуверенно проговорил Виктор.

Бурлаков хотел ещё что-то сказать, но генерал на площади вдруг возвысил голос, перебив майора.

– Сыны мои! Вы сами видите, как глумятся над народом большевики! – провозгласил он. – Целыми деревнями расстреливают крестьян, жгут их дома. Посмотрите вокруг! Ещё вчера это было процветающее богатое село. А сейчас вы видите только трупы жителей и сгоревшие дома!..

Это было странно слышать, потому как любопытные крестьяне, живые и невредимые, покидали свои целые несожжённые жилища и снова сползались на площадь.

– Так помянем, братья, наших крестьян!

Оркестр заиграл траурный марш Шопена, и белогвардейцы как по команде обнажили головы. Хорошо хоть сценаристы не заставили их петь «Вы жертвою пали», и на том спасибо! Крестьяне в это же самое время, не обращая внимания на траур, устроили весёлый праздник, радуясь своему чудесному, не совсем понятному спасению. Девушки с венками на головах начали водить хороводы, а женщины акапельно запели тягучую народную песню. Появился лихой гармонист, выдавший разухабистую мелодию, и сельские парни пошли вприсядку.

Виктор, зажмурившийся от дикой какофонии – смеси похоронного марша, плясовой и грустной народной песни, подтолкнул Бурлакова и с упрёком промолвил:

– Видишь, что ты наделал? Прогнал Железную Берту, которая должна была расстрелять всех крестьян. А теперь смотри и любуйся: рассинхрон пошёл.

– Ну не диссонанс же! – бесстрастно заметил майор. – Ничего страшного.

– Страшного-то ничего, но из театра меня уволят за такой раскардаш, – сварливо ответил Виктор.

– Да чихать на театр! Ты же в свой любимый университет вернёшься. Ещё и с нами посотрудничаешь. Я тебе агентские буду платить, командировочные…

– Считаешь, меня по хорошей статье уволят из театра? – продолжал препираться Холодов.

– Да не плачь, Сугроб! По нормальной статье уволят. Думаешь, директор театра станет возражать Мемконтролю?

Пока бывшие одноклассники переругивались, подошло время автоматической выгрузки из мемориума. Бурлаков уточнил адрес хисттеатра и пообещал после выгрузки тут же прислать за Виктором служебную машину.

4

По вечерам, как было принято в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, в общей кухне огромной коммунальной квартиры проводилась общая спевка жильцов. Товарищ Марфуткина, начальник квартиры – начквар, дирижировала и зорко следила, чтобы никто из жильцов не отлынивал. О тех, кто плохо пел, она сразу же докладывала в НКВД. А дальше по накатанной: приезжал ночью «воронок», обыск, арест, пятьдесят восьмая статья и, естественно, ГУЛАГ. За плохое пение давали немного: кому пять лет, а кому десять с конфискацией. Сосед товарищ Николюкин, бывший комиссар и орденоносец, позавчера получил аж двадцать пять без права переписки: на строке «и славный Ворошилов поведёт нас в бой» он случайно поперхнулся и закашлялся. Товарищ Марфуткина сначала хотела пристрелить его на месте из маузера, с которым никогда не расставалась, но потом передумала и отдала Николюкина в руки народного правосудия.

Антону Ивановичу Твердынину тоже приходилось участвовать в общих спевках. Испуганно глядя на грозный маузер, которым дирижировала начквар, Антон Иванович старательно тянул слова неуклюжей песни:

– Реет над страною красный стяг!

Где-то за горой не дремлет враг!

Наверное, инженер Твердынин недостаточно хорошо изобразил голосом вражескую угрозу, потому что товарищ Марфуткина грозно посмотрела на него и погрозила стволом маузера. Антон Иванович, пряча глаза от начквара, подобострастно проорал следующую нескладную строфу, стараясь перекричать соседей:

– Красная кавалерия всех победит!

И враг проклятый будет разбит!

На этот раз обошлось без происшествий и арестов. Товарищ Марфуткина сняла будёновку, вытерла взмокшее лицо, громко высморкалась пальцами на пол и отёрла их о гимнастёрку – верный знак, что спевка окончена. Жильцы, половина из которых были полупрозрачными, облегчённо вздохнули и, неестественно переговариваясь лозунгами и матом, потянулись в свои комнаты. Твердынин подождал, пока кухня опустеет, и поставил чайник. В комнату возвращаться не хотелось: без телевизора скучно, Интернета нет, а чем ещё можно скрасить хмурый вечер в тридцать седьмом году, инженер не знал – книг у него было не очень много, да и то в основном скучные материалы партсъездов да правила оформления доносов.

Антон Иванович встал у окна, соорудил неумело самокрутку, открыл форточку и закурил. Отсюда хорошо была видна бесконечная высоченная стена, по верху которой тянулась колючая проволока. Вдоль стены через каждые пятьдесят метров торчали вышки, ощетинившиеся пулемётами. Это был тот самый ГУЛАГ, в котором сидела половина страны: лучшие люди, которых охраняли подонки, садисты и стукачи, гордо именуемые пролетариями. Из-за стены даже отсюда слышались вопли заключённых, пулемётные очереди (время от времени пулемётчики развлекались, стреляя по прохожим, старающимся прошмыгнуть вдоль стены) и злорадный смех вертухаев.

– В окошечко смотришь, гражданин Твердынин? – Товарищ Марфуткина неожиданно подошла к инженеру, хрустнув портупеей.

– Так точно! – бодро отозвался Антон Иванович, стараясь изобразить лицом оптимизм, смешанный с ненавистью к классовым врагам.

– Мещанство это! – осудила начквар, вытащив коробку папирос «Герцеговина Флор суперлёгкие» и закуривая. – Если каждый из нас, вместо чтения трудов Карла Маркса, будет в окно без дела глядеть, то так и страну проглядеть можно! Растопим пролетарским огнём мещанский жирок!! – неожиданно заорала она.

– Но ведь я, это!.. – испугался инженер. – Да как вы могли, товарищ Марфуткина…

– Подозрительный ты человек, гражданин Твердынин! – прищурилась товарищ Марфуткина и выпустила дым ему в лицо. – И замашки у тебя буржуазные: в окошечко глядеть, мечтать о чём-то… В нашей стране нет места гнилым мечтателям, меланхоликам и ипохондрикам! Так и в ГУЛАГ загреметь недолго!

При упоминании ГУЛАГа Антон Иванович нервно дёрнулся и выронил самокрутку. Начквар презрительно смотрела, как гнилой интеллигентик, суетясь, присел и начал шарить по полу в поисках цигарки.

– Кто знает, о чём ты мечтаешь у окна! – тихо и страшно произнесла она. – Может, ты грезишь о том, чтобы капиталисты опять к власти пришли! Или думаешь под Кремль подкоп сделать, чтобы взорвать товарища Сталина!

– Да что вы, товарищ Марфуткина! – забормотал Твердынин, по-собачьи глядя снизу вверх. – Да я за товарища Сталина!..

– От вас, интеллигентов… – Начквар уточнила нецензурно, каких именно интеллигентов, – всего можно ожидать. Смотри, гражданин Твердынин, домечтаешься! Ударим пролетарскими делами по буржуазным мечтам!!

Она загасила папироску, резко повернулась через левое плечо и строевым шагом вышла из кухни, похрустывая портупеей.

Сотруднику Мемконтроля, меминженеру Твердынину очень не хотелось погружаться в опасную сталинскую эпоху для поиска диссонансов. Разыскивать и вынюхивать – это дело оперативников, которых целый отдел понабрали, бездельников. Меминженеры – товарищи невыездные, и задачи у них другие: собрать данные о диссонансах, искажениях или накладах, проанализировать, найти консонирующее решение и передать его мемпрограммистам. Те составят программу для мнемотронов и сгладят диссонирующий участок мемориума.

Когда Антон Иванович получал второе высшее образование по мемористике, преподаватель, старенький профессор, очень наглядно и доступно объяснил опасность диссонансов. Когда-то люди считали прошлое незыблемым: ну, прошло оно и прошло. А потом теоретики открыли следственно-причинную связь, ставящую на дыбы все предыдущие представления о нашем мире. Не только следствие зависит от причины, но и причина от следствия, подчиняясь принципу следственности. А, следовательно, настоящее не только зависит от прошлого, но и оказывает на него влияние. Проще говоря, прошлое изменяется под воздействием настоящего.

Почему прошлое изменяется? Ответ достаточно простой. Потому что прошлое – это в первую очередь отражение прошедших событий, их запись, протокол. Поскольку у Вселенной нет никакого другого «сервера», кроме нашего мира, то и запись «резервных копий» ведётся прямо на наш материальный мир. А всё, что является материальным, легко изменить, исправить или даже подделать, таким образом изменяя «резервную копию», «протокол», память. Первые погруженцы в мемориум обнаружили относительно однородную и непротиворечивую структуру в далёком прошлом, разве что беспокоили диссонансы малой интенсивности из-за теплорода, флогистона, Земли Санникова и мелких исторических нестыковок. Зато ближе к нашему времени число диссонансов росло в геометрической прогрессии.

«Диссонансы опасны тем, – говорил старенький профессор, – что приводят к биению мемориума. Представьте себе прошлое – полноводную реку, текущую через настоящее в будущее. Биение приводит к тому, что у реки – Основной линии – появляется второе русло – странная альтерна»

«Ну и что? – соскочил тогда на лекции с места Твердынин. – У нас сейчас существует куча альтерн, и они никому не вредят и не мешают!»

«Существующие альтернативные миры смоделированы профессионалами, учтены и занесены в единый Госреестр с уплатой госпошлины, что является гарантией стабильности. А самопроизвольная альтерна опасна своими алогичными, и даже абсурдными законами, которые могут влиять и на настоящее. Прошлое ведь тоже воздействует на настоящее. Память мира – сущность не мёртвая, а весьма активная»

Вот с какой важной миссией начальство погрузило меминженера в тридцать седьмой год: не допустить возникновения самопроизвольных альтерн на этом мемучастке. В спешке при моделировании нового гражданина страны Советов были допущены недочёты. Легенда, жилплощадь, место работы – всё было сделано на уровне, но вот должность Твердынина – главный инженер-сталевар – это чушь, конечно! Откуда только выкопали такую нелепость! Квазипамять тоже смоделировали абы как: биография «инженера-сталевара» была туманна и абстрактна. Не зря к Твердынину подозрительно приглядывался молчаливый сосед из третьей комнаты.

От грустных размышлений Антона Ивановича отвлёк ещё один сосед по коммуналке, хронически нетрезвый, прозрачный как слеза слесарь Пеньков, который забрёл на кухню в поисках огонька. Твердынин неохотно дал ему прикурить, чуть сморщившись от букета разнообразных ароматов, исходящих от пролетария – эталонного представителя «глубинного народа» в представлении народа неглубинного.

– Ты чего морду воротишь, интеллигентик? – с показным недовольством спросил слесарь, обрадованный возможностью привязаться к инженеру.

– Я не ворочу, – мягко возразил Твердынин, стараясь показать уважение к гегемону.

– Воротишь, падла! – ощерился Пеньков, дыхнув на инженера махорочным дымом, разбавленным застарелым перегаром. – Брезгуешь потомственным пролетарием, интеллигентик? Зря с тобой товарищ Марфуткина нянькается, с вражиной. Я бы уже давно сообщил куда следует.

– За что? – равнодушно спросил Антон Иванович, предпочитая не связываться с неприятным соседом.

Слесарь глубоко затянулся, как и недавно товарищ Марфуткина, выпустил струю дыма в лицо Твердынину и высказался:

– Фамилия у тебя не нашенская, не пролетарская. Из графьёв поди, интеллигентик?

Инженер ещё не привык к квазипамяти: псевдособытия путались с реальными. Он напрягся, в голове возникли обрывочные картинки из прошлой псевдожизни: реальное училище, гувернёр француз, уроки танцев и хороших манер… Наверное, в своём псевдопрошлом Твердынин был всё-таки «из графьёв». Меминженер обозлился на коллег-мемористов, что ему подобрали такую рискованную биографию.

– Нет, я тоже из рабочих! – возразил Антон Иванович, стараясь говорить без дрожи в голосе. – Сталевар…

Но недоверчивый слесарь расхохотался:

– Как же! Из каких таких рабочих, падла?! Через слово «пожалуйста», «простите-мерсите»!.. Ни одного матюга от тебя за всё время не слышал. Не наш ты, вражина, я вас, недорезанных, нутром чую! Не примазывайся! Кончилась ваша власть, падлы!

Твердынин устал от выпадов рассерженного слесаря. Он залил окурок из-под крана, выбросил в мусорное ведро и собрался уйти.

– А говоришь, не из графьёв, падла! – обрадовался Пеньков, заметив манипуляции инженера. – Пролетарий окурок бы растоптал и харкнул сверху, а не в ведро выкинул, как буржуй!

Неизвестно, что бы ответил Антон Иванович докучливому соседу, но в кухню неожиданно вошла товарищ Марфуткина. За ней следовали двое в милицейской форме, трое – в кожаных куртках с наганами в руках и ещё один – в гражданском плаще с портфелем.

– Гражданин Твердынин? – обратился к Пенькову гражданский.

– Не я! – испугался слесарь. – Вот он, падла, стоит! У, вражина, допрыгался!..

Он замахнулся на Антона Ивановича. Товарищ Марфуткина подтвердила, указывая маузером на инженера:

– Да, вот этот Твердынин. У которого морда интеллигентная. Я бы за такие антисоветские морды в Соловки отправляла без суда и следствия!

Гражданский подошёл к Антону Ивановичу, вынул бумаги из портфеля и торжественно произнёс:

– На вас, гражданин Твердынин, поступил донос от соседа. Вы позавчера сказали на кухне, что сталь новой варки плохая. Тем самым вы, гражданин, намекнули, что товарищ Сталин плохой… Есть свидетели.

– Да как же так, товарищ… э-э-э… – заволновался инженер, ощутив, что начинается самое страшное. – Я имел в виду сталь, а не товарища Сталина.

– Следствие разберётся, – веско сказал гражданский. – У нас есть ордер на обыск и постановление на ваш арест. Пройдёмте!