Текст книги "Сумерки грядущего (СИ)"

Автор книги: Шлифовальщик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

– Могу я надеяться на получение вида на жительство? – униженно попросил Джек у седовласого, когда изложил все свои догадки и опасения.

Тот снисходительно улыбнулся:

– Разумеется! Если твои предположения окажутся верными, и эти двое – в самом деле заговорщики, то вполне можешь на это рассчитывать. И на вид, и, чуть позже, на гражданство. Мы ценим наших сторонников из любой страны мира.

Седовласый едва заметно кивнул своим гвардейцам, и те начали незаметно пробираться через ликующую толпу к заговорщикам, резко выделяющимся своей странной одеждой.

– Правда, получением гражданства наше ведомство не занимается, – продолжил седой, не отрывая взгляд от своих подчинённых. – Но я позвоню куда следует и решу твой вопрос. Перезвони мне завтра вот по этому телефону.

Он протянул Джеку визитку со словами:

– Надеюсь, ты не из саскачеванских боевиков?

– Что вы! – испугался Джек. – Я не разделяю позицию моего правительства по поводу Канады!

– Вот и славно, – улыбнулся начальник-спецслужбист. – Тем более, что там происходит не борьба за независимость, а передел собственности с участием американских частных военных компаний.

Джек поспешно кивнул, боясь, что высокий начальник передумает насчёт гражданства. А затем стал наблюдать, как из толпы, стараясь не привлекать внимания и не создавать излишний ажиотаж, выводят под руки двух заговорщиков. Сотрудники седовласого провели схваченных парней мимо американца. Один из заговорщиков хмуро глянул на доносчика, и того передёрнуло, будто ему в лицо заглянуло само Небытие.

8

Он утопал в кожаном кресле за огромным столом из красного дерева перед экраном для телеконференций, моложавый и подтянутый, успевший облачить торс в олимпийку. За ним красовался трёхцветный штандарт, а чуть выше – герб с двуглавым орлом. Холодова и Кудрявцева ввели в президентский кабинет под руки. Бурлаков встал из-за стола и приказал седовласому:

– Освободите помещение!

– Вы уверены, господин президент? Ведь это заговорщики, они могут вас…

– Повторяю, покиньте помещение! Я хочу поговорить с ними с глазу на глаз! И двери прикройте поплотнее. Ничего не случится, они безоружны и беспомощны.

Седовласый с сотрудниками послушно удалились.

– Нашли-таки, красавцы! – улыбнулся президент, глядя на заговорщиков. – Я сразу понял, что это вы, когда мне доложили о заговоре. Замаскировались вы неудачно, какие-то хламиды на себя напялили! Тут так никто не ходит, вот и привлекли внимание. А знаете, что самое неприятное в этой истории?

Поскольку ответа не последовало, Бурлаков ответил сам:

– То, что вы вторглись в мою сокровенную мечту! Ощущение, будто раздели догола и выставили посреди улицы.

– Паршивая у тебя мечта, пошлая! – наконец подал голос Кудрявцев. – Сразу видно закомплексованного горемыку-неудачника. Купаешься тут в своих воздушных замках? То-то, думаю, шефа третий день на работе нет! А не боишься оставлять своих подданных без присмотра. Пока ты в реале, тут всякое может произойти…

– На «ты» перешёл, осмелел! – рассмеялся опальный майор-президент. – Оставить не боюсь, я на хронопаузу ставлю пропос, когда в реал удаляюсь. Застывают мои подданные меня ожидаючи… А ты, дружок, выслуживаешься или заставили за мной охотится? Думаю, что заставили: карьерист из тебя никакой.

Не дожидаясь ответа, он перевёл взгляд на Виктора:

– И ты, бедолага, зачем сюда припёрся? Твой напарник службу государеву служит, а тебе какой прок? Ты ведь учёный, зубрила, книжный червь! Тебя чем соблазнили? Дополнительной неделей к отпуску?

– Из-за знакомства с тобой, – нехотя ответил Холодов. – Век бы тебя не знать!

– Ах да, мы ведь с тобой одногруппники, Сугроб! Совсем забыл впопыхах. Тоже хочешь скрутить старого друга Тягача и отправить его в кутузку? А смысл?

Он подошёл к примыкающему столу для совещаний и выдвинул два стула:

– Присядьте, коллеги, разговор долгим будет.

– Может и не таким долгим! – хмыкнул Кудрявцев. – За нами следят из реала…

– Боже мой, как страшно! – не поддался на угрозу Бурлаков. – И что мне сделают? Откуда я переместился сюда, всё равно никто не знает, и не скоро найдут моё бренное тело на грешной Земле. Это вы должны бояться.

– Отбоялись уже! – процедил оперативник. – Пуганые!

Он резко плюхнулся на предложенный стул, развалился и поглядел в глаза новоявленному президенту.

– А вот ты нас боишься, самозванец! – вызывающе сказал он Бурлакову. – Твой воздушный замок обнаружен. Если нас с Витюхой угробишь, за тобой всё равно придут.

– …Схватят государственного преступника, засадят его пожизненно, и наступит благодать. Работа у всех появится, цены снизят, налоги отменят вместе с масочным режимом…

– Мне чихать, что там отменят, а что снизят, – Глаза Кудрявцева горели злым огнём. – Главное, что от меня отстанут. И от Витюхи тоже. Надоели ваши шпионские игрища до смерти!

– Не заживёшь ты спокойно, дурачок! – усмехнулся Бурлаков. – Ни ты, ни напарник твой. Нет у вас будущего. Хотите покажу кое-что?

Он подошёл к своему роскошному столу и развернул экран к заговорщикам.

– Видели мы твои ролики! – фыркнул оперативник. – Голый ура-патриотический пафос, приторный и тошнотворный. И президент тоже голый. Мне такая переслащённая галиматья в реале надоела, каждый день по центральным каналам крутят.

Бурлаков не ответил, занятый поиском нужного ролика, презентации или что он там хотел показать преследователям. Через пару минут на экране появились первые кадры, в углу заставки мелькнул гриф «Совершенно секретно».

– Смотрите внимательно, – проговорил майор с неожиданной ненавистью в голосе. – Может, поймёте, что к чему, и что нас всех ждёт.

Ролик перевернул всё с ног на голову. Вся эта запутанная история, в которую Виктор вляпался, открылась с неожиданной стороны и расставила всё на свои места.

Вначале бесстрастный закадровый голос поведал о петлевых технологиях. Ничего нового невидимый рассказчик не открыл: теории временных петель обсуждались ещё в студенчестве, проводились мысленные эксперименты, строились компьютерные модели. Картинки-комиксы из учебника врезались в память: путешественник отправляется в будущее, покупает книгу известного автора, возвращается, находит этого автора, в нашем времени пока ещё неизвестного, и дарит ему его же произведение. Получается автору ничего сочинять не нужно, достаточно скопировать свою же рукопись. Будущее помогает настоящему, освобождает автора от напряжённого творческого труда, экономит ему время.

Книги – это мелочь, для примера. Из будущего можно уносить в настоящее научные теории, чертежи ещё не изобретённых устройств, рецепты лекарств, новые сорта растений и породы животных. Насколько облегчится труд учёных, инженеров, фармацевтов, селекционеров, освобождённых от мук творчества, от интенсивной мыслительной деятельности! Вместо творцов они превратятся в управленцев, чья задача – внедрить извлечённое из будущего в повседневную жизнь. Правда, есть опасение, что они при этом отупеют и деградируют без ежедневной тренировки серого вещества на решение сложных творческих задач. Хотя у грамотных управленцев с серым веществом тоже всё в порядке, просто оно немного отличается от мозгов творцов.

Но интеллектуальные ценности – это только вершина айсберга петлевых технологий. Ведь никто не запрещает таскать из будущего, помимо чертежей, и сами изделия, как это произошло с ремортальными агрегатами, мемкапсулами и устройством для взлома любых замков, применённые капитаном. Можно представить, сколько интересного изобретут в будущем, и как эти изобретения могут пригодиться в настоящем! Продукцию заводов и фабрик будущего можно переправлять в настоящее, затрачивая только энергию на актуализацию и перенос. Тогда отпадает необходимость в промышленности. Зачем тратить уйму ресурсов на изготовление машины, если её можно взять из потенциариума, едва на ней схватится краска?

В этом и заключалась правительственная программа развития на ближайшие годы. В финале ролика рассказывалось о появившихся государственных центрах по футур-транспортировке товаров будущего. Данные товары пока не поступают в торговые сети, а используются в узких кругах избранных. Якобы в целях опробования петлевых технологий. Но тут и дураку ясно, что сильные мира сего вряд ли захотят делиться уникальными ценностями из будущего с широкими массами, разве что разрешат пустить в продажу что-нибудь бросовое, не нужное им самим.

Только теперь Виктор понял, почему будущее показалось ему таким странным, практически неотличимым от настоящего. Потому что там нечему развиваться: значительная часть ценностей уже разворована варварами из настоящего. Наши алчные современники, лишают ценностей потомков, тем самым лишая их будущего. Словно мы живём в кредит, взятый у ещё не родившихся потомков, с тайной надеждой оставить его непогашенным. Но расплачиваться придётся…

– Ну как, Сугроб, понял, что нам грозит? – прочитал мысли Холодова Бурлаков. – Грядущее – сплошная сумеречная зона без перспектив, без идей, без материальных ценностей. Зияющая дыра, пустота. А наши власти, наворовавшись и натешившись, отдадут будущее на растерзание обывателям, а те доберут всё, что плохо лежит.

– Странная идея! – перебил его Кудрявцев. – Как можно из будущего тащить ценности, если заводы сейчас закрываются, из-за того, что в них нет надобности? А надобности нет, потому что ценности мы берём из будущего, где они изготовляются на заводах. Парадоксом попахивает или я ошибаюсь?

– Ты всегда был слаб в теории, старший лейтенант, – ответил президент воздушного замка. – Будущее многовероятно, у него много разветвлений и вариантов. В каком-нибудь из них всегда найдётся что-то ценное, которое можно сгустить вероятность, актуализировать и перетащить к нам. В одной ветке нет заводов, но они есть в других.

– И ты хочешь помешать разграблению будущего? – осторожно спросил Холодов, поняв грандиозные замыслы бывшего однокурсника.

– Да, Витя, хочу! – резко обернулся к нему Бурлаков. – У меня есть дети, и я не желаю им беспросветного существования. Потому что они потом погрузятся к нам, ушедшим в мемориум, и спросят, какого чёрта вы, предки, нас обворовали!

Он прошёлся по кабинету и уселся за стол:

– Я хочу стряхнуть эту власть и построить нормальное общество. Которое не обкрадывает потомков. Которое не живёт прошлым, ползая по искажённой истории. Которое не созерцает, а созидает. Пока мы копаемся в прошлом, у нас воруют будущее.

– Кто будет строить и творить?! – взорвался Виктор. – Наши обыватели? По-моему, им гораздо интереснее жить за счёт детей и внуков, которые будут за них расплачиваться. Или, может, будущее обеспечат твои пассионарии, которых ты натащил из мемориума?! Чингисхан пойдёт на завод? Твой тёзка Македонский сядет за штурвал комбайна?

– Прошлое неисчерпаемо, – спокойно отпарировал Бурлаков. – Понадобятся созидатели – выдерну личности Стаханова, Паши Ангелиной, гектарников, скоростников. Потребуются учёные и изобретатели – обреалю Менделеева, Попова, Сеченова, Аносова. Надо будет воспитывать юное поколение – оживим Сухомлинского, Макаренко, Ушинского.

– Предки нам помогут спасти потомков от нас самих? – уточнил Виктор. – А среди современников нет строителей, инженеров и педагогов?

В усмешке майора скользнуло искреннее презрение к обитателям настоящего.

– Среди современников? Этих ожиревших, самодовольных и ленивых тупиц, прожигающих жизнь в мемориуме?

– И чем ты лучше тогда наших властей? Они обворовывают будущее, а ты – прошлое. Они прикарманивают ценности из потенциариума, а ты – исторических личностей из мемориума. После таких деятелей остаются сплошные прорехи, что в прошлом, что в будущем.

Холодов махнул рукой и горько сказал:

– Иди-ка ты, Саша, знаешь куда! Со своими переворотами и заговорами!

– Браво! – неожиданно раздалось в кабинете.

Воздух затрепетал, и возле стола материализовался знакомый капитан-безопасник и с ним с полдесятка суровых бойцов, вооружённых до зубов.

– Тебя, Бурлаков, слушать – не переслушать! – нехорошо улыбнулся капитан. – Соловей ты наш красноречивый! Собирайся в путь дорогу, хватит тебе в воздушных замках скитаться. Пора в реальный мир. Лесоповал тебя заждался. Оттуда и начнёшь созидать светлое будущее.

Опальный майор даже не дёрнулся. Виктор ждал, что он сейчас вызовет охрану, и начнётся лихая перестрелка, но президент стоял, презрительно глядя на безопасников, по-наполеоновски скрестив руки на груди.

– Извини, твою розовую мечту придётся уничтожить, – сухо сообщил начальник безопасников, подходя к Бурлакову и заворачивая ему руки за спину. – И даже социотрон использовать не придётся. Критическая точка твоего общества – это ты сам. Изымем тебя из этого уютного мирка, и тут само всё посыплется. Непрочная конструкция – общество, построенное на единственной личности…

Потерянные Холодов и Кудрявцев мрачно смотрели, как безопасники «упаковывают» государственного преступника. А за окном веселился и ликовал ничего не подозревающий народ…

* * *

Прошло три месяца после этой громкой истории. Средства массовой информации переключились на другие темы, и мало кто уже вспоминал события тех жарких дней.

И Виктор, и Кудрявцев думали, что Бурлакова упекут по полной программе: власть не любит, когда на неё покушаются. Статьи и новостные ленты вначале пестрели заголовками: «Раскрыта организация заговорщиков», «Главный оппозиционер пойман», «Экстремизм не пройдёт», «Заговор Запада против суверенитета страны», но потом информационная шумиха стала стихать, пока совсем не затихла. Громкого процесса не состоялось, зато через некоторое время в городе появилась новая организация. Вывеска на её входе гласила «Государственное управление ремортации и демеморизации Мемконтроля», руководителем которой назначен подполковник Бурлаков. Ходят слухи, что в следующем году он уволится в запас и будет баллотироваться в губернаторы. В замы ему назначили проверенного агента Игнатьева. Кто-то видел, как в здании управления мелькал бывший директор скандальной фирмы «Антарес».

Государственная программа внедрения петлевых технологий была свёрнута и «отправлена на доработку». Возможно, власти испугались общественного резонанса, а, может, просто занялись поиском источника утечки важной информации, которая каким-то образом попала в руки Бурлакова. Впрочем, в мире, где всё продаётся и покупается, не может быть ничего секретного – любая государственная тайна имеет свою твёрдую цену.

Гражданка Завьялова Алевтина Сергеевна и учительница-пенсионерка Нина Ильинична отделались «лёгким испугом»: в связи с изменением в законодательстве ремортация больше не считалась уголовным преступлением, и суд назначил им административное наказание в виде штрафа в размере пяти МРОТ за «несоблюдение правил оформления документов». Господина Завьялова вытащили из альтерны, а обитателя города Снова полуабстрактного Володьку вернули обратно в привычную среду обитания. После этого супруги Завьяловы подали на развод. Суженого Нины Ильиничны, любимого Петеньку, оставили в реале, и он постепенно адаптируется.

Пострадавшего меминженера Твердынина выписали из психушки, и теперь он восстанавливался в ведомственном санатории. Гуляя по сосновому бору, сидя на берегу лесного озера, он вспоминает свои злоключения в лагерях и штрафбате. Его супруга говорила, что он собирается подать иск на Мемконтроль за демонизацию целой эпохи. Дело обещало быть проигрышным, но скандальным.

Бестелесные личности, вытащенные из мемориума Бурлаковым, меминженеры начали возвращать обратно, но процесс ещё не закончен: уж слишком много исторических персон было перемещено в наш мир.

В кафе, том самом, которое на полпути между университетом и центральным корпусом Мемконтроля, за угловым столиком у окна сидели трое. Новенькие капитанские погоны Юшечкина и потрёпанная ветровка одетого не по погоде Виктора смущали обитателей кафе.

– Ты хорошо всё обдумал? – в который раз спросил Кудрявцев Виктора.

Оперативник выглядел свежим и отдохнувшим. После истории с Бурлаковым он оставил службу, устроился вольнонаёмным лаборантом к Юшечкину и поступил на заочное отделение: решил стать профессиональным мемористом. Холодов помог ему подготовиться к экзаменам, а сам через месяц уволился из университета и болтался не у дел, перебиваясь случайными заработками.

– Обдумал. Мне нужно лет сто или сто пятьдесят, – ответил Виктор. – Отправлюсь с высокой хроноскоростью, в реале пройдёт от силы часа два.

– С ума сошёл! – осёк его Юшечкин. – За жизнёшку свою не боишься? С такой хроноскоростью погружаться, это ж как кувалдой по башке!

Холодов лишь пожал плечами.

– К тому же энергии уйдёт уйма на такую хроноскорость! – продолжал кудахтать бывший инспектор, а ныне начальник отдела перемещений в потенциариум и финитум. – С меня голову снимут!

– Ты и так в опале, – «успокоил» его Виктор. – Одним выговором больше, одним меньше. Не мне тебя учить, спишешь всё на сбой в системе или ещё чего-нибудь…

– А если уволят?

– Тебя и так рано или поздно уволят, – безжалостно ответил меморист. – Слишком умных никто не любит.

Кудрявцев с неожиданно нахлынувшей жалостью смотрел на недавнего напарника, потёртого, раздавленного и опустошённого. Пьёт ещё к тому же, наверное. Он хочет отправиться в финитум, отыскать свою мечту. Несомненно, ему там будет лучше, чем в нашем мире, к которому он оказался неприспособлен. Риск, конечно, высокий, но уж лучше рискнуть жизнью в финитуме, чем спиться и помереть в канаве никому не нужным.

Бывший оперативник посмотрел на Юшечкина, и тот едва заметно кивнул.

Эпилог. Домик на берегу Стикса

Он не помнил, как нашёл это место. Сначала Виктор ощутил мягкий тёплый ветерок, потом его лицо согрели ласковые солнечные лучи. Он почувствовал лёгкий аромат цветущего клевера. Вокруг было удивительно тихо, только где-то неподалёку попискивали цыплята. Пушистые жёлтые комочки высовывали клювики через ячейки сетки, огораживающей угол покосившейся сараюшки, и просили клевера. Стайка, вдруг вспомнил Виктор, такие сараюшки в его городе детства называли стайками. В маленьких городах они обычно громоздились вокруг панельных многоэтажек, и жители хранили в них разный скарб, а некоторые даже разводили мелкую живность. Вот и сосед дядя Коля, рыбак и матерщинник, завёл себе цыплят, а проходящие мимо ребятишки забавлялись, прикармливая клевером будущих петушков и курочек.

За стайками – небольшой скверик с двумя песочницами, качелями и старыми вязами с ветвями, отполированными ребячьими животами. По ним очень удобно было лазать, по старым вязам, которые в его, Виктора, краях называли карагачами. Под деревьями расположился деревянный бум – дворовая пародия на гимнастическое бревно. Он был скользким: одно неосторожное движение, и ты уже лежишь поперёк, пребольно ударившись животом.

А ещё в скверике есть беседка с прохудившейся крышей и лавочками, попорченными перочинными ножами; ребятня постарше тут играла в запрещённые ножички, а старушки из соседней пятиэтажки гоняли их. По вечерам в беседке можно было застать целующуюся парочку. Витя с мальчишками как-то приноровились пугать влюблённых: из старых простыней сделали себе костюмы привидений, и стоило парочке начать целоваться, юные хулиганы выскакивали из кустов и сгоняли страшным воем очередных Ромео и Джульетту. Но однажды попался кавалер не из робкого десятка; не испугавшись нечистой силы, он догнал одного из «привидений» и насовал ему полные штаны крапивы, начисто отбив охоту подражать Карлсону.

Восемь панельных двухэтажек – «хрущёвок» – это его, Виктора, двор, где он провёл своё детство. Отличный по нынешним меркам двор: несколько сквериков, очень много зелени, а перед каждым домом – палисадник с сиренью, берёзками и железными штуковинами, на которых жители выхлопывали ковры. Возле никогда не закрывающихся подъездов скамеечки, на которых в любую погоду сидели бабушки, обсуждающие и осуждающие всех входящих и выходящих. Посреди двора – хоккейная коробка, где в июне, за неимением льда, пацаны играли в мини-футбол, пытаясь забить мяч в маленькие хоккейные ворота. За двором – частный сектор и несколько красивых двухэтажних домов, которые в наше время называются таунхаусами. В те времена это было «элитное» жильё: четыре двухэтажные квартиры в доме, в каждой – собственная веранда и небольшой садик под окнами.

За таунхаусами – «неофициальный» пляж, на котором ребятам строжайше запрещалось купаться из-за ямок и водоворотов. Запреты сопровождались жуткими историями, иллюстрирующими несладкую долю непослушных. Но на ребятню эти рассказы не производили впечатления: всё равно купались – не тащиться же на городской пляж в летнюю жару! У тайного пляжа было своё название – Шум; его так назвали из-за сильно шумящей воды на перекате у плит разрушенной когда-то давно плотины, где водились большие и злющие раки. Вокруг Шума густо росли ивы, за которыми начинался небольшой лесок, а на том берегу была старица, где можно было вдоволь наесться камышовых безвкусных луковиц.

Может, Виктор умер, не выдержав запредельной хроноскорости? И после смерти попал в Загранье? Есть среди учёных сторонники теории Загранья, скорее даже не теории, а научной легенды. Мол, если финитум – это предел всех мечтаний, конечная грань истории, то если перескочить эту грань, мы попадём в загадочное и странное, поэтично звучащее Загранье, лежащее за пределами времени. Там материя не существует, а пересуществует. Любой объект нашего мира обязательно ломается или умирает, если он живой, а там, за пределом времён, ему даётся второй шанс. Умерший человек, побывший некоторое время в мемориуме, перерождается в Загранье и живёт второй раз, помня своё прежнее существование. Мироздание даёт ему возможность прожить новую жизнь, исправив все ошибки прежней.

Хотя, как знать, может, после пересуществования есть ещё и перепересуществование? Эдакая реинкарнация с памятью, которая в отличие от обычной позволяет запомнить прежнюю жизнь. Иначе что толку перерождаться, если ты не помнишь себя прежнего, а, значит, без разницы, ты ли это переродился или родилась новая личность? Интересно, сколько жизней человеку даёт природа?

Хотя чушь всё это! Загранье, если оно есть на свете, выглядело бы странно и непонятно. Ведь папа Виктора, исправляя ошибки молодости, мог жениться не на маме, а на маминой подруге. И тогда Виктор не должен был переродиться, но тогда его бы природа лишила второго шанса по вине отца. Либо Холодов родился бы и не родился одновременно, и подобных ему полурожденцев были бы миллионы. И выглядел такой мир бы не так, как это место.

А этот мир он нашёл после долгих блужданий по пропосам финитума. Сколько он их прошёл, двадцать, тридцать? Уже и не вспомнить. Чуждые материализованные мечты, странные миры, помешанные на клерикализме, милитаризме, абстракционизме, синдроме поиска глубинного смысла… Десятки чужих фантазий разной степени бредовости. Когда он попал сюда, он сразу понял, что это его личный пропос, его материализованная мечта о мире и покое.

Сколько ему лет? Невозможно понять. Может, он – первоклашка Витенька, чистенький и опрятный, а, может – старшеклассник Витька, отличник и активист, которого учителя родной школы «ведут на медаль». Или подающий большие надежды студент Холодов, приехавший в родной городишко на каникулы. А время какое сейчас? На родные девяностые из детства не похоже: слишком всё благополучно и спокойно. Какие-то идеализированные семидесятые: для кого-то эпоха застоя, а для кого-то – период подлинной стабильности.

Вот он уже в родном дворе, по нынешним меркам пустынном, не забитым кредитным автохламом всех марок. Знакомый подъезд с деревянной дверью, на которой чья-то хулиганистая рука выцарапала «Витька + Маринка = любовь до гроба». Он увидел в окне бабушку, живую и здоровую. Пока молодые родители на работе, старушка хлопочет на кухне: стряпает пирог с капустой, чтобы покормить пришедшего из школы голодного внука Витеньку, единственного и поэтому балованного. Сильно сжало сердце, и Холодов понял, что он не сможет сейчас подняться на второй этаж, позвонить в дверь и обнять бабушку: не выдержит эмоциональной нагрузки. Он сделает это позже, ведь впереди у него целая вечность.

Обогнув родной дом, Виктор прошёл по тропинке к частному сектору. Дорожка вывела его на берег Шума. Он знал куда идти: нужно дойти до старой ивы, наклонившейся к воде, в дупле которой старшие парни прятали запретные сигареты, и возле которой они с Маринкой когда-то дали клятву в вечной, нет, не любви, а дружбе. О любви тогда он, бойкий с парнями и косноязычный с девушками, не решился бы сказать.

Там, за памятной ивой, возле подвесного моста, у которого поломана доска посередине, есть маленький домик. Когда-то там жила прабабушка Виктора, которую он не помнил. Она давно умерла, и родители использовали домик как дачу. Там был приличный огород, где они сажали картошку всей семьёй, и несколько яблонь с очень вкусными яблоками. Домик и сейчас стоял там: покосившаяся избушка с дверью, обитой облупившимся дерматином. Виктор открыл скрипучую калитку и по-хозяйски вошёл во двор. Клубника уже поспела, и он сорвал на ходу несколько ягод. Когда-то в школе пятиклассник Витя умничал, доказывая, что «Виктория» – это не клубника, а садовая земляника.

Ключ, как всегда, лежал на своём месте, под крыльцом, а в избушке привычно пахло травами, валенками и выпечкой. Видимо, запах въелся в стены навсегда. Войдя в комнату, Холодов огляделся и заметил несколько чужеродных предметов, которых не могло быть в той, «настоящей» избушке. Вдоль стены расположился высокий стеллаж с книгами: русская и зарубежная классика, справочники по матанализу, дифурам и общей физике… Целую полку занимал многотомник «Теоретическая и прикладная мемористика», которого не существовало ни в Витином детстве, ни в юности. А на стареньком неустойчивом трёхногом столе, покрытом скатертью с бахромой, лежал чужеродным телом новенький ноутбук.

Виктор устал общаться, устал от толкотни, от людей и от собственной бестолковой жизни. Подавал надежды в школе, отличник, гордость родителей, в институте – победитель сначала студенческих олимпиад, потом – участник научных конференций, споривший на равных с преподавателями. А затем – оступившийся, вставший на скользкую дорожку университетский доцент, уставший в первую очередь от себя, злой на весь белый свет.

Холодов всегда был общительным и обаятельным, но ненавидел общение. У него не было близких друзей, и всю свою сознательную жизнь он прожил одиноким волком. Общаться ему приходилось по необходимости; это получалось, но он этого терпеть не мог. Будь его воля, он бы заперся с книгами и не выходил бы сутками во внешний мир, витая в облаках теоретической мемористики. Кто знает, будь другие времена, он, быть может, и не связался бы с жуликами, таскающими из мемориума несуществующие документы, а был бы если не учёным с мировым именем, то забавным странноватым сумасшедшим гением. Теперь его личный пропос давал ему такую возможность.

У него осталось одно-единственное желание: никогда не возвращаться отсюда в реальный мир. Может, мироздание сжалится и, используя какие-то свои законы, оставит его здесь? Он будет много работать: разработает какую-нибудь теорию, например, связывающую континуум, мемориум и потенциариум воедино. Ведь есть же взаимосвязь между энергией, информацией и вероятностью. А повезёт, так он теоретически выведет ещё какой-нибудь «чегониум»: у материи ведь бесконечное количество свойств, ибо она сама бесконечна. Она не только движется и отражается, не только может и хочет, но и чего-то ещё делает. Возможно, у неё бесконечное количество «чегониумов», и над этим следует поработать.

А утрами он будет рано вставать, спускаться к реке, купаться, а потом выполнять какую-нибудь грубую физическую работу: полоть грядки, колоть дрова, чтобы затопить старенькую баньку, стоящую в конце огорода. Он будет навещать родителей и бабушек-дедушек, а, может, иногда, редко-редко встречаться со школьными друзьями, если захочется. Но сейчас он настолько вымотан жизнью, что ему никого не хочется видеть, а хочется только одного: умиротворения и покоя.

Когда-то он, дурачок, спорил с учительницей литературы, грубо высмеивая булгаковского Мастера. Мол, как может писатель – знаток душ человеческих – в такое сложное время желать покоя, да ещё и с бабой! Виктор в силу юности и живости характера считал, что место писателя, тем более гениального – не где-то в уединении, а среди народа, в гуще страстей и событий. Только там настоящий мастер сможет понять людей и творить шедевры. Но теперь он сам в роли Мастера: финитум предоставил ему покой, только без Маргариты.

Виктор прилёг на ободранный топчан в углу, укрылся рваным полушубком, уютно свернулся клубочком и забылся крепким, как в детстве, сном.