Текст книги "Хозяин озера (СИ)"

Автор книги: Shelly Eclipse

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Всем действительно подарки приготовил? – Янис тихонько спрашивает, по травке ближе придвигаясь, чтоб не слышно было.

Аглая перед Вереной хвастается жемчугом, а та в ответ ей перстенек показывает. Колокольчик с Хрусталем ножички короткие рассматривают, прижались ближе, головы склонили – резьбу-чеканку рассматривают.

Иван бровь вздернул, на остальных мавок, в догонялки с огоньками игравших, глянул, покачал головой:

– Ты прав был, на всех не хватит.

Засмеялись оба, в глаза друг другу глядя.

– А мне, значит, василиск достался? – озеро утер слезы выступившие, не спешит отсаживаться.

– Нет, – трясет Иван головой. – Не только. Я не знал просто, примешь ли от меня что-то. Я пока клятву не дал.

– Хм, – Янис щурится на сребристую дорожку лунную, – до полуночи, стало быть, терпеть. Хитрый ты, царевич, как я погляжу. Заманиваешь, дразнишься.

– Я перед тобой как на ладони, хозяин озерный, нет во мне хитрости.

Кусает губы Янис. Поверить страшно хочется, но не получается. Не посещают озеро мысли сравнивать, не видит общего с тем, в кого влюблен был. А был ли. И сейчас стоит Яру появиться, сердце замирает, подпрыгивает, удар за ударом пропускает. Но приятно царевича внимание, приятны взгляды его пристальные. Без огонька безумного, который в Матвее был, без напора страстного.

Колокольчик игру затеял, старый сук толстенный, сломанный на берегу нашелся. Решились ножики подаренные метать в него. Хрусталь бросил, промазал, поближе подошел. Мавки сгрудились, болеют, кто за кого. Царевич пружинисто на ноги поднялся, к ручейкам подошел. Объясняет, показывает, где ошибки делают юноши, где как встать надобно. Ждан тут же место его занял, к василиску поближе.

Ночь темнела, полночь звала. Милый вынырнул, у берега сел на камень, к костру не подходит, зыркает исподлобья. Слышал ссору, видать, с Чаровником, снова обижается. Янис подозвал ключика, по голове погладил, поцеловал, на ухо шепнул. Заулыбался ключик, косу затеребил смущенно, та змеею длинной по траве зашуршала. Подхватился на ноги, повел мавок хороводом.

Дрогнула струна натянутая, звуком отозвалась. Ручьи охранные по дну прошлись, на глаза не показались. Дальний отголосок прислали, что чисто все. Разволновался Янис, что не одни могли прийти, вдруг и стража-реку с собой привели. Но тихо озеро, не бурлит, не трепещет. Ветерок малый сквозь камыш гуляет, огоньки сдувает от кувшинок.

Полночь подкралась на мягких лапах, встала над костром, подняла пламя. Вдруг Хрусталь с Колокольчиком переглянулись, поднялись неприметно, по обе стороны от Ивана сели. Царевич моргнуть не успел, стащили с него рубаху светлую, от комаров накинутую, да за руки ухватили. Пока Иван сообразил, по пояс в воду завели, удерживают. Тонкие пальцы ледяными стали, крепко держат, что капкан на зверя поставленный.

Царевич вырываться не спешит, поглядывает на Янисаъярви. Вокруг мавки повыныривали, огоньки подальше отошли, не мешают пламени освещать гладь водную. Поднялся хозяин озерный, вытащил из волос густых заколку белую. Чешуя ажурным панцирем поднялась, проступила. Свилась узорами на висках да скулах, по позвоночнику рассеялась, блестит, переливается в свете лунном. Иван рот открыл, сглатывает, позабыл про все. Без плеска в озеро хозяин ступил, близко подошел. Мерцают глаза глубокие огнями колдовскими, синими. Слышит Иван голос его, но не видит, чтоб губы двигались:

– Клянись, человек, кровью своей, своим именем, что не причинишь вреда озеру моему, духам моим. Не украдешь, не обманешь.

Иоанн кивает, завороженный, пытается сказать что-то, хоть прохрипеть согласие, но горло перехватило, разум затуманило. Попроси сейчас Янисъярви дом родной забыть, страну отдать – с радостью согласится Иван, на все согласится, лишь бы так рядом стоял юноша водный. Губы бледные раскрылись, острые зубы показав. Клыки выступают немного, хищно, опасно. Янис к царевичу наклонился над ключицей, укусил больно, до крови кожу ранил, каплю малую на язык взял. Горечь с медью растеклись вкусом неприятным, сглотнул озеро, зажмурился. Без надобности ему кровь человеческая, да только теперь будет знать, где царевич, что делает близ озера запретного. Слово стало клятвой, плохо человеку придется, коль нарушит, обманет. Законы колдовские жизнь его коротко сведут на нет, состарят раньше времени.

Ключи отступили, отпустили Ивана, рябью по воде разошлись, истаяли. Иван сам не понял, как обнял Яниса за стан тонкий, к себе привлечь попытался. По щеке получив, спохватился.

– Извини, Янисъярви, – покаялся, глаза отвести не получается, но хоть голос вернулся. – Это все луна.

Рядом смех заразительный раздался. Верена вынырнула меж хозяином и царевичем, прижалась к обоим. Ивану руки на шею кладет, обвивает, мокрым телом стройным приникает, ластится. Хихикает мавка, глазками стреляет. Чувствует, что взволнован царевич сверх меры, упирается в живот водницы прямое тому доказательство. Ладонь узкая девичья под воду скользнула, Иваново достоинство встрепенувшееся накрыла. Дернулся царевич, отступить пытается, да крепко спутали ноги босые водоросли, будто живые, подкравшиеся. Янис тоже не отходит, смотрит, как Иван губу кусает, улыбается неприметно – только уголки губ дрожат, выдают юношу озерного. Иван Верене возразить попытался, да только стон вырвался. Мавка ловка оказалась, штаны на царевиче споро распустила, внутрь скользнула, обхватила, сжала осторожно, нежно. Скрипит зубами сын царский, но не может все еще двинуться. Янис за мавкой стоит, наблюдает. Как искажаются черты лица царевича, как борется с телом собственным, непослушным вдруг ставшим. Дышит тяжко, напряженно. Грудь ходуном ходит, царапины темными полосами кажутся, узорами заговоренными. Аглая за спиной царевича из воды поднялась, в одно ожерелье жемчужное одета. Отступил Янис чуть дальше, на воде разлегся, на бок умостился, голову рукой подпер. Волосы распущенные вокруг него плащом упали, закрыли. Смотрел на действо нескромное, ноготь длинный кусал. Иван сопротивляться еще пробовал, выгибался в руках мавок, силился сдержаться. Посмеивался озеро, сам не заметил, как стал дышать глубже. Раздели водницы царевича целиком, туда, где помельче, затянули. Руками водят, целуют, но дальше не заходят, опасаются. Не понимают, что между человеком и хозяином происходит, с чего гостем оставлен, зачем клятва взята. Но привлекает их дух смертного, кружит голову, как человеку их прикосновения. Мотает головой Иван, крепится, на Яниса смотрит глазами виноватыми. Но затягивает их муть удовольствия, тело супротив разума борется, верх берет. Опустилась на колени Верена, ртом царевича ласкает, по ногам гладит. Аглая осмелела, в шею лобызает, остро покусывает. Шипит Иван сквозь зубы с перерывами, сам не замечает, как к мавке подается, глубже толкается. Вздрогнул крупно, зашелся и стон не сдержал низкий.

Янис выдохнул шумно, на спину перекатился, в небо уставился. Завидно озеру холодному, любопытно и жарко немного. Человек так легко на касания отзывается, такой искренний и несдержанный, даже наивный немного в чувствах своих. Диковинно это озеру в людском характере. Пытается игру выискать, ан нет ее.

Костер на убыль пошел, Ивана мавки отпустили, водицей обрызгав, шутками запутав. Царевич бочком на берег выбрался, сидит, на озеро распростёртое смотрит, осоловело моргает, не уходит. Оделся судорожно, с третьего раза в штанину ногой босой попал.

Утром долго Иван просыпался. Голова гудит, точно накануне с ближними своими вина заморского распили, погорячились. Взглядом мутным горницу обвел, силится вспомнить, где он. Память – девка услужливая – картинки подкидывает, хихикает в голове на разные голоса. Как с духами играл, беседовал, как в костер прыгал, невредимым выскакивал. Яниса лицо задумчивое, глаза темные. Мавки нескромные, рядом трущиеся, норовящие прикоснуться. До утра раннего сидели, шалили, играли. Хозяин озерный на воде лежал, в небо смотрел. А царевич на него. С первыми проблесками света далекого, когда воздух холодеть начал, костер синий на убыль пошел. Мавки первыми зазевали, за ними ключики подпритихли. Ждан василиска в клюв чмокнул, под воду спать убрел.

Поднялся царевич осторожно, в окно выглянул, на рыбок полюбовался. Вышел тихонько, замер, с искушением борясь, не вытерпел. Приоткрыл дверцу в опочивальню озера, заглянул в щелку малую. Янисъярви на подушках раскинулся, спит крепко, беспокойно. Мечется, за край одеяла сбившегося хватается, шепчет что-то беззвучно. По полу дымок легкий струится, что туман речной, да только темный, странный. Приблизился Иван, крадучись, присел в изголовье, кудри тяжелые отвел со лба вспотевшего, погладил по скуле с чешуйками. Успокоился Янис, затих, перевернулся лениво, в подушку носом уткнулся. Укрыл Иван его, одеяло подтянул. А оно само завозилось, с угла зашевелилось. Василиск сонный высунулся, узнал царевича, курлыкнул негромко. Погладил его Иоанн меж роговых наростов, шепотом дальше спать велел. Сам вышел, дверь притворил.

По берегу набродился, на камнях насиделся. Рискнул костерок малый справить из веток сухих, мертвых. В шкафу холодильном, волшебном кусок оленины сыскался, будто парное туда положили. Нанизал его царевич на прутик, как Роман в свое время учил, солью присыпал, жарит неторопливо, ни о чем не думает. Слышит шаги легкие, по траве ножки босые ступают. Но не оборачивается, ждет покудова ближе подойдет.

– Угостишься, али так посидишь? – спросил, когда за спиной присутствие ощутилось холодком приятным, запахом лиственным.

– У тебя глаза на затылке?

Иван поворотился, ключика увидел. Маленький, хрупкий, глазищи большие, прозрачные, коса тугая толстая в землю. Ножки босые стоят, как у ребенка, носками внутрь. Плечи худые видать, рубашкой сползшей неприкрытые. Вспомнил Иван – видел вчера юношу этого, к костру не подходил, сидел в сторонке, от мавок отмахивался, по воде прутиком рисовал, косился в даль туманную, будто ждал кого-то.

– Нет, трава шуршит, – улыбнулся царевич. – Так что, кушать будешь али просто со мной посидишь?

Заморгал ключик, отступил, но не бежит, не прячется.

– Как звать-величать тебя? – Иван продолжает делом своим заниматься, прутики переворачивать, на юношу не смотрит прямо, все искоса, урывками.

– Милый я, – юноша на травку присел, ножки поджал.

– Вижу, что милый, – хихикнул царевич, смешок ответный услышал, позабавился. – Значит, Мил, понятно.

– Роман говорил, все люди разные, ты тоже другой, не такой как он, – внезапно Мил сказал, голову к плечу склоняя.

– Какой Роман? – Иван удивленно переспросил, в душе ответ уже зная.

– А с царем был, тут останавливались.

– Знаю того Романа, – царевич на травку тоже сел, ноги заплел, за костром краем глаза наблюдает. – Он друг мой самый близкий, наставник мудрый, крестный тайный.

Мил хмыкнул, руки вытянул. На пальцах перепонки тонкие, а сами кисти изящные черными чешуйками покрыты по запястья, будто в деготь окунул их ключик, сажей густой испачкал. Царевич прутики снял, мясо тонкой стружкой с них срезал. Милу протянул кусочек малый, подувши на него.

– Хочешь попробовать? Янисъярви, правда, говорит, что не ест пищу такую, а ты как?

– Попробую, – Мил улыбнулся робко, глазищами сверкнул.

Взял угощение, в рот положил, жевнул, призадумался. Иван сам откусил, сок с пальцев слизнул.

– Еще можно? – Мил на прутики кивает. – Горячо только, но вкусно очень. А ты тоже в гости зашел к Янису?

– Я ему василиска принес. Представляешь, случайно на дворе царском нашел. Жалко стало животинку, у вас, поди, ему лучше будет.

Ключик фыркнул, кивает, с прутика зубками острыми кусочки откусывает, уже и не дует толком.

– Лучше, – кивнул, коса зашуршала. – А ты почему остался? Янис не очень приветливый всегда был. Ты ему приглянулся?

– Э… – Иван смутился, очень уж странным вопрос был, нет, не по словам – по смыслу, по интонации хищной, у такого милого юноши странной. – Не знаю, наверное. Время покажет.

Милый замолчал, мясом увлеченный. Иван свою порцию прикончил, затоптал костер, проверил, ни искорки не оставил.

Плеснуло громко у берега в камышах, табун белый на траву вышел. Играют лошаки водные, кусаются, друг с другом сшибаются.

– А я думал, келпи только по ночной поре бегают на суше, – задумчиво царевич протянул.

– Нет, – Мил отвечает. – Они в любой момент могут выйти, показаться, ежели людей в округе нет и река-озеро, обиталище их обычное, под защитой находятся.

– Интересно.

– Не очень. Так что про Яниса? Долго ты у него гостить будешь?

– Милый, ты что делаешь? – хозяин озерный вынырнул следом за келпи у берега, отряхнул капли с лица. – Ты с каких пор мясо ешь, да еще печеное?

Ключик резко на ноги вскочил, руки за спину спрятал.

– Утро доброе, Янис, – затараторил, куда робость делась. – Не знаю, захотелось попробовать. Это вкусно. Пойду, не буду вам мешать.

– Постой, – озеро нахмурился. – Ты все еще в обиде на меня?

– Нет, зачем же….

– Не обижайся, Милый. Я разрешил Чаро приходить.

Мил улыбнулся легонько, но глаза холодными остались.

– Спасибо, Янис. Но это уже не важно.

Сказал – и с камня выступающего в воду нырнул, растворился. Юноша озерный в затылке почесал, намертво в волосах пальцами увяз, дернул сильно. Что за диво это было? Мил всегда тихий, скромный, тут такое устроил. Отвечал прямо, с ехидцей, глаз не отводил, косу не теребил. Да еще с Иваном у костра сидел, мясо с огня ел. С аппетитом.

– И давно вы тут разговаривали, царевич? – спрашивает Янисъярви, к Ивану поворотясь, хмурясь, подозревая. – О чем?

Иван плечами жмет, сам не понимает ничего. Келпи по мелководью носятся, на хозяина косятся, челками долгими трясут. Пытаются зазвать покататься, без него по лесу нельзя им.

– Да ни о чем, Романа вспомнили. Странный мальчик у тебя.

– Странный, – Янис губу нижнюю прикусил, поднял прутик, понюхал, нос сморщил. – Как это есть можно? Дымом горьким пахнет, вкуса никакого. Солью испортил.

– Насильно не кормил, – открестился Иван споро, даже головой затряс, отнекивается.

Янис только криво ухмыльнулся. Не стал царевичу объяснять, чтоб с ним стало, захоти он кого-то насильно накормить. Но поведение ключика изумляло, тревожило, не похож на себя Милый.

– Ты спал плохо, – Иван сказал, руки Яниса касаясь. – Кошмары снятся духам?

Озеро вздрогнул приметно, попал царевич не в бровь, в глазницу угодил. Сны жуткие, темные ему спать не давали всю ночь оставшуюся. Не выпускали, мучили. Кромешной тьмой пугали, звали на разные голоса, держали ледяными жгутами, казалось, под самую кожу пытались залезть, впиться, поглотить, себе присвоить.

– А ты откуда знаешь? – спросил, глянул остро.

Ивана очередь затылок чесать настала.

– Заходил к тебе утром, – бухнул все как есть царевич, – узнать хотел, как.. что… завтрак… услышал, что стонешь во сне.

– Ты врать-то научись, царевич, – Янис вдруг засмеялся. – А то уши покраснели, выдают с головой. На поприще-то государственном, поди, полезное умение. Как будешь обещать что-то, коли смущаешься.

Буркнул Иван неразборчиво, поднялся порывисто, на келпи, рядом стоящего, едва не налетел. Подпрыгнул смешно лошак водный, ногами взбрыкнул. Видать, не часто в него люди врезались, внезапно так тем более. Хохочет Янис, закатывается.

Забылись тревоги ночные, не стали Мила обсуждать. Озеро на травке вольготно вытянулся, ногами болтает, на руки щеку положил. Иван подождал немного, выспрашивает. Чем днем духи занимаются, почему келпи сами ходят, а мавки по парам только показываются. А могут ли лесные в гости под воду ходить. Янис отвечает лениво, травинку совсем по-человечески жует.

– А что за туман у тебя в опочивальне темный? – Иван прутик острогал, задумался, приготовить ли себе на ужин порцию, али шкаф волшебный его все равно накормит чем-нибудь.

– Туман? – озеро вскинулся, брови насупил, смотрит тревожно. – Какой туман?

– Дак утром был, – Иоанн кивает в сторону дома озерного, водой укрытого. – По щиколотку примерно, с искрами. И… Янисъярви, что с тобой?

Побледнел хозяин озерный, чешуя белой стала, хмурится сурово, словно что-то в себе отыскать пытается.

Янис в себя ушел, как в реку нырнул. Ищет, пытается, не понимает. Откуда туман, откуда кошмары. Нутром чует, связано все, но не может подхватить нитку ускользающую мысли нужной, воспоминания верного. На Ярого грешит, отрезал от силы озеро, Матвея поминает – зеркало украл, а ну как силы, его в озере оставившие, теперь мстят. И спросить бы у реки-стража, да лучше уж сам подумает, может, у духов лесных спросит, книги, легенды послушает. Царевич вокруг вьется, то в глаза заглянет, то тронет. Тревожится, заботится. А Янису все одно поперек горла сейчас та забота, рявкнуть, вызвериться вдруг захотелось. Вина человеческая, что непонятное с озером творится. Расхлебывай теперь. Такая досада юношу водного взяла, что послал он Ивана куда подальше словами бранными, вскочил да в воду нырнул.

Взбунтовалось озеро, словно не узнавая, вода не принимала, вскипала, выталкивала. Ошарашенно Янис замер на месте едином, открылся, чутье свое выпустил. Бунтует вода, пенится, сжимает, словно мешает ей Янисъярви. Келпи рядом бликами рассыпались, застыли нерешительно. Чувствует озеро, злость его покидает, медленно, неохотно, а вместе с ней и вода успокаивается. Тихонько, недоуменно словно, гладить, ластиться начинает. Как собака провинившаяся, что хозяина не признала давеча, налаяла, обрехала.

Скользнул Янис глубже, руками водную толщу раздвинул и вдруг замер, изумленно ногти свои рассматривая. Почернели они, взялись темной копотью. Не стирается, не поддается цвет, не грязь то, похоже, пристала, не землица.

– Точно Ярый виноват, стоки перекрытые, сила притоков отрезанная, – Янис с пузырьками ругательство выдохнул, ниже ко дну илистому спустился, косу в водорослях едва не запутал. Обидно, больно. Ни за что ведь наказан, кабы за дело, так та плеть уж скорее обещанная ему светила. За измену реки вероломной страдает тот, кого обманул он.

До вечера Янис на поверхность не поднимался, от Ивана и от света белого таился. Не до разговоров с человеком. Пусть его, сидит на берегу с ключами разговаривает. Мимо Ждан проскользнул, небось, василиска пошел будить, кормить. Думы мрачные все клубились, накапливались, пока вечер не наступил, луна бледная не взошла. Полная ночная красавица, круглая. Светом исходит, пока еще бледным, манит, к себе зовет.

Хозяин озерный водицы вдохнул глубоко, в голове зашумело. Пьянит, сильнее вина пьянит, томление рождает. Ночь полнолунная, особенная на пороге.

Проклюнулось дно огнями зелеными, синий костер сам без помощи на поверхности зеркально водной поднялся. Пора.

========== Полнолуние ==========

Свирель плакала, жаловалась, тонкие трели выводила. Луна стояла огромная, в озеро собой любовалась, тянула нити серебряные, колокольчики звенящие росы ранней развешивала. Хрусталь на камешке сидел, босой ногой покачивал, мелодию печальную наигрывал. Путались звуки в траве высокой, по воде туманом расплывались, зазывали на обряд лунный, колдовской. Мавки платья поскидывали, нагие на мелководье косы друг другу плели, в прически вычурные убирали. Колокольчик вокруг синего костра ходил, танцем сложные узоры свивал, напевал под трели грустные. Аглая с Вереной над костром колдовали, тонкими перстами пламя синее гладили, дразнили, выше елей подняться уговаривали. Лес взволнованный шумел, перекликался. Духи лесные сегодня озеро стороной обходили, не приближались. Колдовское оно, запретное, в полнолуние силу набравшее, только его праздник, обряд тайный.

Янис к ночи что одурманенный стал. Шатает хозяина озерного, перед взором плывет все, туманится. Едва поспел Ивана кликнуть, настрого выходить из дома в ночь лунную запретил, наказал. Царевич, как озеро увидел, обомлел, застыл. Рот открыл, слова сказать не мог, только глазами хлопал да силился звук какой издать. Стоит Янисъярви перед ним – в одну рубашку прозрачную облаченный, волосы блестят, рассыпаются, по плечам, по спине вьются. В глазах темных, глубоких огни болотные зеленые танцуют. По чешуе разводы радужные проходят, чисто волны по воде спокойной. Зачарованный Иван руки протянул, хотел коснуться, ощутить, да Янис зубы оскалил, зашипел, голосом строгим велел в комнате сидеть, носа на поверхности не показывать. Невдомек же человеку несведущему, что в такую ночь не контролируют себя духи озерные, увлекут, залюбят, заласкают насмерть, а утром только воспоминание от Ивана останется. Озеро и рад бы так поступить, да мало ли что Матвей решит, сына потеряв.

Иван головой-то кивнул, наказ выслушав, отступил через силу, озеро мимо пропуская. Да только разве мог утерпеть? Потихоньку выбрался, до кустов знакомых рядом с камышами незамеченным добрался, в высокой осоке схоронился. Не заметил, как рядом вода пузырями проклюнулась, поднялась из нее корона малая из рогов переправленных. Василиск выбрался неслышно, рядом с царевичем умостился, тот вздрогнул, вскрикнул. Рот себе зажал.

– Тьфу, напугал, холера белесая, – Иван василиска за шею взял, сжал легонько, отругал шепотом.

Жмурится ящерица, языком раздвоенным трепещет, жмется. Сглатывает царевич горлом сухим, водицу из озера тихонько загребает, пьет, жар внутренний заглушает. Сам головы не отворачивает, взгляда не опускает. Приманило, приворожило Ивана действо колдовское… не волшебными огнями – чувственностью движений, откровенностью вершащегося.

Мавки обнаженные руками переплелись, хоровод замкнули, на воде танцуют, изгибаются, вышагивают сложно, меленько. Ключи, хоть и мало их, рядом раскинулись. Ласкаются неспешно, смотрят хитро, лукаво из-под грив распущенных, длинных. Хрусталь да Колокольчик бок о бок пристроились, друг друга иногда касаются, в глаза смотрят, задерживаются. Ждан в лунной дорожке прилег на спине белой, руки широко раскинул. Огоньки его окружили, балуются, поцелуи смешливые на плечах, груди обнаженной оставляют – следами пыльцы светящейся горят те отметины, линии ласки прокладывают. Мил поодаль по пояс в водицу ушел, щекой на зеркало-поверхность лег, смотрит исподлобья. Усмешка странная по губам блуждает, в глазах светлых искры темные тлеют. Не похож на себя привычного ключик младший, да только никто в дурмане полнолунном того не замечает.

Янис на мелководье остановился, голову запрокинул, лицо свету лунному подставил. Нежит его луна, серебрит, лучами гладит, изгибы вычерчивает. Вода озерная льнет к хозяину своему, по ногам вверх чисто пламени языками взбирается, лентами прозрачными обвивает.

Поднял руки озеро, волосы густые собрал, каскадом по спине рассыпал, встряхнул. Иван палец закусил, колени плотнее сжал, радуется, что водица в озере прохладная, нет-нет да и дает облегчение малое. Откуда свирель поет уже не понятно, духи другим заняты. Мавки играют в воде, как рыбки мелькают, в объятиях сплетаются, расходятся. Калейдоскопом светлым, узорчатым собираются вкруг пламени синего, что теперь посреди озерца в рост с деревьями стоит, колеблется. Янис в самое пламя ступил. Взметнулось вверх оно, гудящее, обняло фигурку тонкую. Иван испугался нешуточно, хоть сам вчера чувствовал, не обжигает огонь колдовской, следов не оставляет. Но выгнулся так мучительно хозяин озерный, застонал – от камышей слышно.

Силы из пламени впитывает озеро, сам светиться начинает. Огонь веночком раскрылся, что чаша расписная призрачная. Янис в центре. Знаком Колокольчика позвал. Ключ мигом всю веселость утратил. Потянулся к хозяину, обнял его крепко, к груди прижал. Губы поцелуем жарким запечатал, замкнул руки кольцом. Янис навстречу подается, за собой вниз лечь тянет. Трется бесстыдно, постанывает.

Иван не сдержался, руку в штаны сунул, сжал себя покрепче. Едва не скулит, держится. Василиск рядом сопит, не понимает, что за беда с человеком приключилась: румянец во всю щеку, глаза блестят лихорадочно, дергается странно.

Иву ветром к земле прижало, эхо разлилось. Лунный свет кругом озеро обошел, стеной защитной встал. Колокольчик Яниса на воду уложил бережно, пальцами тонкими потянулся, внутрь проник. Выгнуло хозяина озерного, колени шире развел в жажде ласки великой. Колокольчик не торопится, росинки пота выступившие с шеи слизывает, чешуйки языком щекочет. Янис смеется-стонет, за волосы распущенные ключ дергает, поторапливает. Всколыхнуло светом со дна. Иван отвлекся на сердца удар единый. Колокольчик на Яниса лег, в плечо лбом уткнулся. Двинулся осторожно, беря то, что позволено. Озеро вскрикнул, колени выше поднял. Вода кругами концентрическими пошла, пламя и свет лунный мешая. Искры видимые, белые по волосам любовников проскальзывают, вверх снопами брызжут.

Царевич камышину перед собой закусил, не помогло, в руку свободную зубами впился. Моргнуть теперь боится, пропустить хоть мгновение. Кольцо на пальце греется, недовольно посверкивает, но кто ж его слушает. Человеку не до того, что трудится оно, от колдовства защищая и укрывая.

Колокольчик затих обессиленно, с трудом уперся локтем в гладь водную, чтоб на Яниса не давить. А тот губы кусает, щурится, дышит часто, неглубоко. Мало хозяину озерному одного ключа, требует выход сила великая. Следом за братом Хрусталь подошел, склонился. Тронул благоговейно ступни узкие, поцелуями до колена поднялся, тронул бедра белые, разомкнутые. Янисъярви сызнова рассмеялся, серебром смех прошелся, огоньками рассыпался. Хрусталь на спину лег, за собой хозяина потянул. Распластался Янис на груди ключа, приподнялся, умело в себя принимая. Колокольчик, отдышавшись, даром времени не терял, Аглаю к себе привлек, в танец любовный, в ласки жаркие. Мавка жадно юношу обхватила, тянет свет-силушку, сама напитывается. Другие водницы, что послабее, приближаться не рискуют, смотрят завистливо. Знают, что крохи небольшие и им перепадут, не от ключа, так от сестры. Пузыри со дна подниматься стали, переливаются, как мыльные, что дети на дворе пускают. Хрусталь сел резко, опрокинул Яниса на спину, выгнул луком тугим, в горло открытое поцелуем ужалил. Верена себе Хрусталя поманила, в толщу водную увлекла. Нежится Янисъярви, потягивается, водниц, к нему выныривающих, легкими касаниями одаривает. Не смеют девушки к озеру подступиться. Слабы слишком, сожжет их светом безудержным. Только малые отголоски ловить им позволено, красоту умножать, век продлевать.

Ждан робко приблизился. На Яниса глядел с обожанием, но не смел, пока не позовут, подойти. На пятки сел, прядь зеленую теребит, на палец наматывает. Язычок узкий по губам прохаживается, нетерпение выдает. Улыбнулся озеро дурманно, поманил, подозвал к себе. Уложил, сам губами приник. Ждан вздрогнул крупно, в волосы Янису вцепился.

Царевич василиска отпихнул, подвинул, чтобы в штаны любопытный не лез, не заглядывал. Единожды уже царевич себя не сдержал, пролился влагой животворящей, испачкался. Да только не помогло. Не унимается тело молодое, увиденным распаленное.

После Ждана Янис водицей ополоснулся, пламенем умылся, на ноги встал. Взглядом Милого ищет. Застенчив ключик всегда был, пуще Ждана, который только в полнолуние стеснялся, за себя боялся, что не выдюжит притока силы большого. А Мил и того пуще робел.

Вода клином разошлась, ключика выпустила. Улыбается Милый странно, волосы распущенные вокруг щиколоток обвиваются, будто живые, змеями темными по воде изгибаются. Озеро поманил, охнуть не успел. Повалил его ключ, опрокинул, верхом уселся, стиснул до боли. Сквозь дурман колдовской боль сладкой оборачивается, Янис не чувствует, не видит, как от зубов мелких Милого следы глубокие на шее остаются, ногтями острыми ключик ранит, царапает. Тонкими ручейками кровь стекает, пачкает руки его черные да озерного хозяина, по воде расходится дымкой пурпурной. Всколыхнулось озеро спокойное, рябью пошло нервной. Пряди длинные зеленые вокруг горла, груди Янисъярви оплелись, держат крепко, не вырвешься. Задыхается Янис под ручками Мила, уже не силы – кровь быстро теряет. Никто не видит, как темнота с ногтей на пальцы перекинулась, к локтям стрелами черными по чешуе начала карабкаться. Открыт полностью в полнолуние хозяин озерный, позволяет ключам своим питаться от него, но только происходит странное. Пытается высвободиться Янис, но не может. Жжет его холодом лютым, высасывает что-то изнутри, будто рвет. Милый бормочет неразборчиво, глаза мутными стали, из серых бурыми.

Иван неладное не сразу почуял. Царевич руку выполаскивал, думал, что если еще раз его скрутит судорогой сладкой, то ноги окончательно ослабеют. Надо бы хоть отвернуться, да сил нет. Янис вдруг под ключиком младшим забился. Не ласкаются они, борются. Василиск встревожился, клювом закрутил, хвостом нервно по воде забил. Принюхивается, что твоя собака гончая, низкое рычание горловое издает. Духам вокруг не до того, милуются парами, тройками, сплетаются в объятиях тесных, стонами, смехом довольным воздух наполняя. Искры плещутся, луна сияет. Да только изменилось что-то невольно, холодом смертным потянуло.

Заправился кое-как царевич, ноги затекшие растер, ползком неуклюжим поближе двинулся. Василиск в камыши юркнул, только хвост и видали. Вокруг Яниса с Милом что-то растекается, не светись так, не мерцай, Иван бы сказал, что кровь то. Присмотрелся – на теле белом озера полосы темные истекают каплями густыми. Душат озеро волосы Мила густые, а сам ключ скалится, чисто зверь хищный, кикимора болотная, прожорливая. Хотел было Иван на помощь кинуться, да пламя всхрапнуло, вытянуло языки, обожгло нешуточно, предупреждая человека, что путь ему заказан. Забегал Иван, соображает скоро, что делать, как помочь. Не в удовольствии бьется Янис, от боли страдает. Поднял царевич камешек под сапог мокрый попавшийся, швырнул метко – в спину Хрусталю попал. Обернулся ключ раздосадованный, что от мавки очередной отвлекли его, нахмурился, человека увидев. Иван знаки ему подает, на озеро с Милым перстом тычет, головой трясет. Нахмурился ключ старший, водницу от себя отстранил, от тела ее освободился, поднялся.

– Ты что тут забыл, царевич? – суровым шепотом выговорил, к кромке воды подойдя. – Нельзя здесь человеку быть, пламя тебя вмиг испепелит, сожрет. Скройся…

– Не то творится, смотри внимательней! – Иван чуть не кричал, за руку юношу хватая. – Больно ему, не сладко. Мил ваш рассудка лишился, али не Мил это вовсе.

– Что несешь ты?– хмурится Хрусталь, вырываясь. – Ай! Жжется!

– Да посмотри же! – Иван за плечи взялся, насильно Хрусталя развернул.

Окаменел ключ, заморгал часто. Увидел то, о чем человек толковал, забеспокоился. Вперед скользнул, сквозь пламенные стены просочился. Брата за волосы дернул, от Верены оторвал. Зашептал на ухо быстро. Водница тоже прислушалась, бровки тонкие нахмурила. Другие не обернулись.