Текст книги "Хозяин озера (СИ)"

Автор книги: Shelly Eclipse

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Красивый, – царевич не сдержался, присвистнул. – Я думал, он стар и сед.

– Духи старятся не со временем, – Ярый страницу дальше перевернул, – а когда сила их пропадает, истощается. Смерть – власть вечная, оттого и Навья молод и собой хорош. И облик второй, страшный – люди придумали. С кем же обручен он был? Узнать бы.

Роман трубку достал, незажженную в рот сунул, пожевал.

– Нам бы вызнать, что за часть у Навьи забрали и зачем. Почитай еще, Ярый.

Река в знаки вгляделся, вполголоса под нос бормочет.

– Неясно, не сказано. Писец, видать, со слов чьих-то записывал, как легенду старинную, правдивую. Но сути всей не изложил. Только про темень помянул.

– Еще искать надобно, – Роман первым к полке подошел, дальше книги разбирать начал.

Сколько провели они в библиотеки – не ведали. Усталость когда Ивана сморила, – глаза болели, нос распух от пыли, чихать постоянно устал, – царевич прямо на полу свернулся и задремал. Роман с Ярым все вычитывали, высматривали. По крупице собирали, ан ничего серьезного не нашли. По всему выходило только, что главный их противник – темень. А источник темени – Навья. И часть его забранная как-то могла остановить планы страшные. Загадки множились, ответы таились.

– Надо возвращаться, – река прислушался, камушек на груди покачал светящийся. – Неспокойно вокруг озера. Духи лесные тревожатся, значит надо посмотреть.

– Мы с тобой, – Роман разбудил царевича. – Дозволь помочь, чем сможем.

Скривился Ярый, ан спорить не стал. Хрустнул факел, переломился, оземь грянулся, потух мгновенно. Только отблеск от хлыста и остался. Зашуршало что-то, зашептало в темноте глубинной, задышало.

Иван попятился, спросонок не понявши, на Романа наткнулся. Цыган крепко царевича за руку взял, второй кинжал достал, сгорбился.

– С-сказки читали? – раздался шепот тихий, вкрадчивый. – Понравилось?

В темноте глаза открылись. Ярый плеть небрежно скинул, змеей развернулась толстой, загудела, зашипела. Запах острый грозы разлился.

– Уходите быстро, – сквозь зубы страж приказал, взмахнул петлей серебристой.

Засмеялся мрак вслед людям. У Ивана волосы дыбом встали, мурашки по спине забегали. Вспыхнул мрак сам, не дожидаясь плети росчерка, занялся. Книга раскрытая огнем оделась, желто-красными язычками вспухла. Пламя тотчас же на ближнюю полку перекинулось, переметнулось. Поползло в стороны разные, все собой поглощая. Роман Ивана выпихнул, за Ярым воротился. Страж-река руки раскинул, воду позвал. Из-под камня просочилась. Зашипело пламя, вода ей ответила.

– Идем же! – цыган Яра за руку тянет. – Библиотеке конец все равно, хоть пламенем, хоть водой – ан погибнет.

С клубами дыма горького, под смех тишины отползающей, гул огня голодного да воды переливов, они на поверхность выбрались, на земельку повалились. В небо уставились все трое.

– Значит, нет выхода? – Роман спросил воздух.

– Ждать полнолуния? – царевич обреченно добавил.

– Ждать, – Ярый подтвердил. – Только попробовать раньше подобраться. Авось успеем.

Луна краем надкусанным, неполным, задевала облако темное. Звезды рассыпались по небосводу, подмигивали, мерцали.

Янисъярви дремал, на краю у берега раскинувшись, дышал легко прохладой. Темное озеро безмолвствовало. Не кружились огоньки, не играли в догонялки, кувшинки черными лепестками, словно щитами малыми, закрывали сердцевины от воздуха ночного. Вода озерная пленкой подернулась, застыла, как зеркало неживое, луну отражало пятном мутным, белесым, дорожку дробило на отблески тусклые.

– Доброй ночи, хороший мой, – Навья рядом соткался из язычков дымных, ладонь открытую на живот Яниса положил, приласкал.

Глаз не открывая, улыбнулся хозяин озерный, потянулся к любовнику темному, поцелуя требуя. Губы прохладные Навьины прикасались легко, невесомо, убаюкивали больше, чем страсть распаляли.

–Завтра полнолуние, милый, – Навья обнял Яниса, к себе привлек, по спине гладит, прижимает. – Совсем немного осталось.

– Хорошо, – озеро льнет послушно, с трудом слова подбирает.

Который день Янисъярви в забытьи туманном пребывал, мир воспринимал урывками. Сузилось для него все до хозяина душ ушедших, до голоса его, до рук и прикосновений. Не вспоминал про другое и других. Иногда смутно тревожило что-то, но Янис не мог вспомнить, что именно. Клевало в сознании, словно мешалось что-то неведомое, но стоило попытаться ухватить за хвост мысль ускользающую, тут же заволакивало все туманом, пеленой застило.

Навья легко по ноге озера провел, соскользнул ладонью осторожной меж бедер сведенных, задержался.

– Что будет после? – вдруг Янис спросил, глаза распахнув.

– Тишина будет после, – Навья ответил, целуя. – Как и сейчас, слышишь? Не будет волнений, трепета ненужного. Тишина и покой. Ни обид, ни переживаний. Ничего.

Вдруг вскинулся Навья, прислушивается, голову наклоняет. Колыхнулись, взволновались стены терновые. Зашелестели листьями мертвыми. Разорвался силуэт хозяина душ, темным облачком прочь метнулся, сквозь терновник просочился, встал в рост полный, волосы ветром треплет, чисто крылья ворона по воздуху вздымаются. Темень хищно оскалилась, к ногам его припала, обвила лодыжки. Пусто. До леса не видать никого, да и по первой кромке нет ни духа лесного, ни живого зверя какого. На траве потемневшей застывшей колоколец лежит фиолетовый, живой силой полный. Только сорванный, дрожит цветок под ветерка порывами, светится матово, сквозь ночь виднеется. Навья поднял опасливо, понюхал. Свистнул коротко. Из тьмы два кокатриса вынырнули, головами уродливыми повели. Приказ выслушали, бросились вперед. Лес прочесали, скоро обернулись. Ан ни с чем воротились птицеящеры Навьины.

– Ну что ж, посмотрим, – усмехнулся хозяин душ. – Завтра все закончится. Моя возьмет. Тогда и попрощаемся, любимый.

========== Темень ==========

В седмицу последнюю Иван, сын царский, все жданки съел без хлеба, терпежом оставшимся закусил, отчаяньем крепнущим запил. После пожара в библиотеке отцовской все затихло. Время словно застыло, замерло, неохотно секунды отмеряло в часах водных, что у реки в доме стояли. Капельки маленькие из одной чаши в другую проталкивались, как слезинки падали, за собой секунды тянули.

Ярый гостей терпел стойко, не разговаривал, все больше на воде время проводил. Лишь вечерами сумеречными, когда день уже ушел, а ночь еще на место свое не поспела, с Романом страж долгие разговоры вел. Иван не вмешивался. Думал царевич об озере, о хозяине его, о том, как оно все из шалости простой обернулось. Отца уже не подозревал – уверился, что не будь его мысли коварной время обмануть, не случилось бы ничего, вину полную отмерял, хоть и снедал червячок странный, мысль копошащаяся. Неспроста царь-государь к мысли этой пришел, надоумил кто-то, может, книга, а может, и нет. И себя заодно корил, что не разглядел в родителе червоточину гнилую, подточившую незаметно. Суровый нрав отца всегда мешал разговору нормальному, спокойному, ан негоже было наследнику забывать о долге, о своих развлечениях только печься, заботиться.

Ручьи попеременно вахту несли, дозором озеро на почтительном расстоянии обходили, к протокам не совались. Ирро эхо отпускал, дак оно тяжко возвращалось, дребезжало, к стене живой боялось подступаться. В лесу проплешины стали появляться, чисто гарь взялась на листах зеленых. Поляны черные животных отпугивали, духов губили, коли по неосторожности к месту отравленному прикасались.

Из совета никто не появлялся. Дивился Иван, ерепенился. Ярый только плечами жал. Коли правду сказал Водник, и хранители к бою готовились, надежду последнюю на исход хороший отринув, то не до мелочей им сейчас лесных. Сам Водник не показывался, вестей не приносил. Но всегда где-то рядом обретался. То хламида его силуэтом мелькнет на тропке, то коса седая длинная в ветвях блеснет.

В утро последнее перед полнолунием солнышко неохотно вставало, облака пушистые раздвигало. Иван на камне сидел у реки, за табуном наблюдал. Плюхнула рядом водица, встрепенулся царевич, поворотился. Девочка кудрявая в сарафанчике зеленом улыбнулась, колокольчик протянула.

– Здравствуй, Ладушка, – Иван про себя дух перевел, руку от кинжала на поясе убрал, сызнова присел. – В гости пришла? Али по делу?

Спрашивает, а сам удивляется, как Водник одну малявку отпускать не боится. Сам присматривает, аль взаправду девочка одинешенька ходит, темени не опасается. Колокольцы в руках маленьких позванивают, будто и не живые вовсе.

– Просто так, – Лада улыбается, глазенки серые жмурит, в зеленые меняет. – Скучно дома сидеть. И тятя уже пришел, а все никак не дает поиграть с ним.

Иван девочку по кудряшкам мягким непослушным гладит, понимает, как ребятенку может скучно одной-то быть. Не видел детей больше царевич, а Воднику поди хлопот хватает, с дочкой некогда все время возиться.

Ладушка беззаботная на колени царевичу забралась, купает цветы в воде, песенку напевает. Иван вздохнул, смирился. Наклонилась Лада низко, чуть в воду головенкой не нырнула. Иван поскорее девочку придержал за плечики худенькие. Распались кудри цвета пшеницы спелой, увидел Иван на шейке тонкой стрелу-копье золотую, на коже нежной проступающую. Будто солнышко пометило, на девочке след оставило.

Лада меж тем за палец его ухватилась, кольцо рассматривает.

– Красивое, – протянула Ладушка. – Слабенькое только. Прежнее, тятино, куда дел? Потерял?

– Подарил, – замялся Иван с ответом, да в последний момент вывернулся, краем глаза заметил, как Роман к ним от дома идет, поспешает.

Мрачный цыган, да он такой всегда теперь. Не до веселья, куда уж.

– Здравствуй, славница, – Роман на корточки присел, девочке леденец дал, откуда достал только.

Конфету Ладушка взяла, в кармашек спрятала, есть не стала. Не человек, сладости ей не интересны, а вот поиграться да на свет посмотреть сквозь сахар цветной – это запросто.

– О, колечко! – девочка проворно Романа за палец цапнула, погладила камень туманный. – Ты ему обещался?

– Что? – царевич сам чуть в воду не свалился, на Романа в ужасе уставился.

Цыган в усы ухмыльнулся, лукаво бровь приподнял. Мимо василиск прошмыгнул, в клюве тащил что-то большое. Отвлеклась Ладушка, про вопрос забыла. За зверенышем припустила.

– Есть новости какие? – Иван у Романа спрашивает, хотя и сам ответ знает.

Цыган руками развел. Какие новости, когда все и так уже известно, сыграно. Как сумерки на землю лягут, они все к озеру поспешат. А там, даст бог, что-то и получится. Лишь бы успеть до того, как костер в силу полную вступит, до того, как Янис передаст эту мощь Навье. Ярый против был, чтоб людей с собой тащить, но смог его Роман переубедить, уговорить, правоту свою доказать. Не лишними будут любые помощники.

Чаро из воды вырос, встал, как на твердь земную. Доспех обуглен, серебром не сияет. Изможден ручей, едва на ногах держится, шатается, чисто пьяный.

– Что? – Иван, позабывши, руку протянул, помочь хотел из воды выбраться.

Чаровник жест оценил, кивнул небрежно, доспех отпустил, на копье потускневшее тяжело оперся. Из реки не вышагнул, вода его питала. Раны глубокие на руках и ногах затягивала, боль снимала.

– Проход еще не открыт, а твари уже ринулись, – ручей вздохнул устало. – У протоков теперь два змея ходят, не видел никогда таких.

– Никто не ранен, не погиб ли? – Роман поднялся, в сторону дома речного глядит с тревогой, знает, что Ярый с ручьями ушел сегодня.

Чаро головой покачал, опустился, на воду уселся, ноги вытянул.

– Не знаю, как мы справимся, коли такая силища в темени сокрыта. Не отвлечем Навью, так нам не выбраться. Может, правда лучше было Совету уничтожить всех разом.

– Ты белены, что ль, объелся?! – Иван на ноги вскочил, закричал злобно. – Как так уничтожить? Убить и все тут?

Роман кашлянул, царевича подтолкнул, поток словесный прерывая.

– Не поможет нам мера страшная, – цыган на Чаро прямо посмотрел, увидел и боль, и усталость. – Коли озеро уничтожить, Навья останется. Кто слово свое даст, что другого выхода не найдет? Да и не подобраться к озеру, стена терновая не пустит, а воздуху сил не хватит с водой да с землей сладить.

Иван охолонул быстро, на ручья глядит спокойнее, понимает, что устал сильно, отчаялся от того. Обратно василиск пробежал с хвостом рыбьим в зубах, за ним Ладушка.

– Хотел бы я как они быть, – Чаро вдруг хмыкнул криво, бровь рассеченную тронул осторожно. – Беззаботным, в догонялки играть. С Милым… или Жданом. Хозяину выговаривать за Яниса или прикрывать, когда он на совет опаздывает. Ночью спать спокойно, крепко… или не спать жарко.

– Все будет еще, – цыган сказал уверенно.

– Почем знаешь, человек? – улыбка ручья на губах увяла, побледнела и исчезла.

– Тем мы от вас, духов, отличаемся, наверное, – Роман не сердится, говорит спокойно. – Мы много не верим, но всегда надеемся на лучше. Даже если голову сложить должны завтра – вдруг, да авось подсобит, удастся уйти.

Расхохотался Чаровник, на себя прежнего, неунывающего, походить вновь стал. От дома рыкнули зло, шипение василиска послышалось. Ярый вышел на крыльцо, встряхивается, волосы мокрые, потемневшие в стороны топорщатся.

– В реку темень стала просачиваться, – хмуро сообщил он, Чаро ощупывая, касаясь там, где плоть широко расходилась, шрамы глубокие грозила оставить. Ручей молчал стойко, только морщился. – Пришлось сызнова заслоны ставить, отгораживать.

– Ненадолго же, – Иван говорит. – Чему хмуришься?

– Ключей чувствовать я перестал. Либо мертвы, либо ушли с головою в темень, не вернуть. Плохо это. Коли они теперь к Янису прикоснутся, за собой потянут. Надеялся, что Навья их оставит про запас, но, видимо, сил у него не так много – тянет отовсюду.

– Хрусталя я видел, – Чаро голос подал сквозь стон болезненный. – Не узнал меня, не подошел, хоть окликал… ой!

– Тише-тише, уже все, – Ярый сжал плечо ручья старшего, залечил рану последнюю – рубец неровный розовый края стянул, засветился. – Коли так – худо. Ключи на стороне Навьи – за ними присматривать придется. Слабые, ан все равно.

Замолчали все, призадумались. И без того не весело было, а теперь и вовсе грустно. Деревья вдали шумели, под ногами речка журчала недовольно, облака по небу ползли деловито. Матушка-природа делала вид, что не замечает черного бельма на озере, али надеялась на детей своих.

Ярый Чаро в дом увел, уложил в постель свою широкую. С другого края Ирро свернулся, дышит натужно. Ранен был тяжелее брата старшего, едва руки да глаза не лишился, вовремя Яр его вытащил. Страж сам едва ушел, когда темень из протока на него кинулась, хищной тварью обернувшись, бестелесной. Ан стоило на нее отвлечься, из-под коряг змеи вывернулись, телами скользкими обвились. Шипы, по всему телу рассеянные, доспехи протыкали, пытались чешуи выдрать, до тела добраться. Жалили ядом странным, к горлу подбирались. Если бы не конь Яра норовистый, мог река и не отделаться так легко. Скакун водный как увидел, что хозяин попал в беду, на змеев бросился, копытами ударил, клыками мощными впился в шкуры черные. Себя не пожалел, но дал время нужное, чтобы Ярый вырвался, плеть выпустил, копье призвал да ручьев своих увел.

– Если тьма так всемогуща, как мы к озеру вообще подойдем? Янис-то нам не помощник, он пламенем занят будет, видел в прошлый раз, не до мира ему было, – Иван сказал да язык прикусил.

Яр только отмахнулся. На пол сел, к кровати спиной привалился, глаза прикрыл устало.

– Когда пламень вырастет, темень присядет, как пена молочная в подойнике. Навье придется и с Янисом быть, и на тварей своих отвлекаться. Мы сможем ближе подойти. А дальше – главное успеть, – страж замолчал, цыган подхватил, продолжил.

– Главное успеть, пока Навья еще пьян от силы будет, его убить, а Яниса вытащить. Пусть и мало нас, но так оно удобнее. Подберемся тишком.

Иван закивал согласно:

– Успеть Яниса вытащить – вот, что главное.

Ресницы с трудом Яр поднял, на царевича глазами больными глянул, как на дите неразумное – так и Роман смотрел. Ревности да соперничества во взгляде не осталось, только усталость безмерная.

– Если успеешь – то позаботься о нем.

Иван ругаться начал, поднялся и в лес ушел, василиска с собой свистнув.

К полудню напряжение билось, словно пичуга пойманная о прутья клетки прочные. Чаровник первым проснулся, в воду ушел, за ним Ирро потянулся. Баловник и вовсе не показывался, они со Студенцом форму человеческую не принимали, так течениями быстрыми оббегали, присматривали, не приближались. Над озером тучи расходились, собирались венцом по кругу, не смея приблизиться. То ли Ветреница вмешалась, то ли Навья наколдовал чего, но коли так до темноты и останется – Луна око свободно откроет прямо над водой озерной.

Роман меланхолично трубку курил, ножи метал небрежно, на ступеньке верхней сидючи. Летели тонкие клинки аккурат в корягу высушенную, волной неуемной на берег выброшенную, стучали мерно. Иван Чаровника дозвался, лук выпросил, тренироваться надумал. Только стрелы все криво да косо летели, в корягу под странным углом втыкались. Хоть волком вой, на стенку лезь, вечер зазывай. В клепсидре водной, что у Ярого в горнице большой стояла, капли-песчинки падали неохотно, медленно. Сочились чисто сироп густой. Игривый, проснувшись, на царевича посмотрел, вытащил стрелы серебряные, лунными называемые. Объяснил, почему стрела каленая мороку теменному вреда не причинит, а металл белый – смертельно опасен. Заболтал, заговорил, отвлек.

Страж же на воде лежал, в небо смотрел, не мигая. Река скулила неслышно, ластилась, а Яр вспоминал. Улыбку хитрую, взгляд лукавый. Руки нежные, крепкие, волосы прохладные, переливчатые. Запах легкий, воздушный, словно кувшинки цветок. Вкус необычный, сладость с пряностью перемешанную. Разговоры веселые, смех серебристый. Все то, что в памяти и без того бережно хранил, сейчас укрывал, прятал. Прощался про себя.

Сумерки крались татем неслышным. Ветер притих, прилег на траву густую. Дымом потянуло, по реке низко туман взялся первый, робкий. Прозрачным саваном потянулся, в осоке сочной путаясь, за кусты склоненные цепляясь. Стремнина журчала негромко, притихнув под приказом суровым стража. Ярый Серебряный угомонил усмирил течения свои, усыпил табун, дабы в отсутствие его – а если еще и не вернется – не вышла вода из берегов крутых, продержалась, не затопила луга, леса да деревни людские.

Иван, на приготовления глядючи, слюну горькую сглатывал. Не страх владел царевичем – отчаянье отрешенное. Роман хмурился все время, на стража поглядывал косо, на ручьев бледных, ослабленных. Качал головой кудрявой, но с советами не лез. Чай не дети малые, знали, на что шли.

Келпи, не усыпленные, быстро всадников до места доставили, рассыпались каплями крупными, в землю ушли, растворилися. Чаровник приказы раздал. Баловня со Студенцом в одну сторону отправил, сам подле хозяина остался, Игривый – за людьми пристроился, спины прикрывает.

Янисъярви проснулся тяжело, когда день уже уходил, зарей прощался, вечер звал. Грезы отряхнул, сел, покачнувшись, на постели широкой. В голове муть стояла, тишина на уши давила. Озеро не плескалось игриво, застыло, будто промерзло до дня самого. Тревожился Янис, спал беспокойно. Не сны приходили, обрывки странные. Раньше голос звал, али шепот на ухо мстился, нынче ничего. Лица смазанные, лес дремучий, темный.

– Навья? – позвал, окликнул озера хозяин, зябко плечами повел.

Полнолуние близкое не тревожило, тихо внутри было, будто день обычный. Не хватало чего-то. Рядом, бок о бок всегда бывшего. Янис силился вспомнить, но не смог.

– Проснулся, желанный мой? – Навья вошел, сквозь дверь просочился; волосы волной черной, дымной за ним потянулись, шлейфом звезды хвостатой за ним стелились, темень за собой тянули. – Пойдем по берегу пройдемся, прохладой подышим, за костром присмотрим.

Янис с радостью согласился, руки Навье протянул, обнял неспешно. Пустынно на берегу, туманно. Мавок нет, ключей не видно. Хоровода вьюнок не свивается, песен звонких не слышно. Только скрипит камыш поломанный, ива засохшая, состарившаяся, голыми плетьми в воду окунается, клонится стволом изогнутым. Моргнул Янис удивленно, словно впервые все увидел. Ночь уже близко подошла, костер синий занялся едва-едва. Луна еще бледная встала малым пятнышком над деревьями, среди облаков проглядывает, до огня не дотягивает. Янис по привычке давней заколку в волосах нащупать попытался, личину скинуть. Ан не вышло ничего. Нет подарка лунного в прядях густых, вьющихся, но морок не спадает. Навья провел по волосам Яниса, как гребнем пальцами пряди разворошил.

Ветром горячим в лицо дохнуло, подуло сильно. От воды вверх язычки теменные потянулись. Пламя синее на них шикнуло, искрами плюнуло, от себя отогнало. Навья хмыкнул, запел негромко, руки широко разводя. Темнота к нему хлынула, сгустилась у ног, послушная, чавкнула сыто, из недр своих извергла тварей крылатых. Только перепонки на крыльях тех слабые, трепещут под ветром, прогибаются. Не хватает силы кокатрисам взлететь, шипят только злобно, шеями длинными поводя.

Шарахнулся Янис от теней заклекотавших, отпрянул. Когда змей из воды голову узкую высунул, затрепетал языком раздвоенным да на берег тело толстое блестящее потянул – вовсе испуганно вскрикнул.

– Не бойся, – Навья в миг единый рядом оказался, за плечи обнял, к себе привлек, поцелуями по шее открытой прошелся, – послушные они, защитники. Не ровен час, заглянет кто на огонек лунный. А мы заняты будем. Смотри, они не опасны.

Змей один подполз ближе, хвост кругом свернул, голову выше задрал, встал, покачивается, к Янису потянулся, зашипел. Юноша водный опасливо руку потянул, коснулся чешуй ледяных на морде треугольной. Свои на коже белой появились, узоры раскрылись, зацвели гуще прежнего. Змей темень почуял, ближе скользнул, кольцами ласково обвил пару стоящую, потерся о хозяина озерного. Рассмеялся Янис, выгнулся спиной ломко, по-детски ладонями всплеснув. Шаг первый в танце сделал, змей рядом пополз, дорожку кривую, морозную в траве оставляя. Трещотка на хвосте малая звук далеко рассыпала, ритм задала. Вздулась вода пузырями, костер подрос немного, шевеля лепестками синими.

Озеро бурлением взыграло, поднатужилось, ключи из себя выпустило. Все четверо разом поднялись, за руки взявшись. Темные глаза горят углями, волосы растрепаны. По телам обнаженным копья острые выстреливают, сплетаются, шипами распускаются.

Дурмана полнолунного Янис не чувствовал, но потянулся к близким своим, в танец увлек, не понимает, как холодны пальцы, что его касаются, как бесстрастны лица, ни улыбки, ни теней чувственных. Словно мертвые оболочки, куклы бездушные двигались, гнулись-ломались в танце хороводном.

Навья в тень отошел, лишь глаза горели предвкушением сладким, пламя отражали. Темень зверем хищным вилась вокруг него, пасти бесплотные скалила. Только шикнул на нее хозяин душ ушедших, отмахнулся, разорвал покров плотный. Притихла, затаилась.

Змеи вокруг хоровода куцего ползли, извивались, кокатрисы только клювы разевали. От их воплей беззвучных вода вскипала, трава жухла, поникала. Терновая стена вкруг озера стоящая, от света лунного заволновалась, распадаться стала. Стебли могучие, жесткие, шипами покрытые, истончались, к земле гнулись, защиты у нее искали. Да только отторгала их сырая землица, корни выдавливала, без поддержки оставляла.

Навья руки развел, сквозь них чернотой блеснуло. Ручеек темени густой, вязкий, под ноги ему потек, свернулся петлями, канвой плетеной вкруг озера заструился. Чутко прислушивается хозяин душ, краем глаза за Янисом танцующим приглядывает, любуется, облизывается. Хорош озерцо, всем хорош. Не только силой своей. Раньше Навья думал, что к зеркалу приставленный дух озерный на первое время сойдет только, а теперь подумывал при себе сохранить, взять под крыло широкое. Коли еще одного упрямца удалось переломить во время свое, так еще веселее было бы.

– А теперь ничего не попишешь, – сам себе прошептал Навья. – Увидимся напоследок, и ладно.

Ветка вдалеке хрустнула, терновник просел, серебряным светом объятый. Навья хмыкнул довольно.

– Вот и развлечение деткам.

Тонкие пальцы, когтями черными украшенные, звонко щелкнули, словно искру высекли. Змеи хоровод покинули, в темноту ночную, хрупкую рванулись. За ними птицеящеры ринулись, на ходу крылья распахивая. Навья взглядом их проводил, усмешкой легкой. На пламя перенес внимание свое, на танец озерный. Подрос костер, вытянулся. Подергиваются синие язычки верхние, силу набирают. Совсем еще немного осталось.

Ярый первым змеев заметил, коротко свистнул, шлем надел. В руке стража копье серебристое проросло, обозначилось, острие засветило. Роман царевича назад оттеснил, лук велел поднять. Ближе к тварям не подходить, помогать от границы терновой. Сам кинжалы вытащил, в ладони удобно разместил. Крестик на груди греется, жжется, хоть и сомневается цыган, что оберег с такой силищей справится, ан не снимает, терпит.

Змей черный пружиной свернулся, длинным телом, что копьем толстым, вперед выстрелил. Увернулся Ирро легко, оружием взмахнул. Острие копейное по шкуре черкануло, отскочило.

– В глаза целься, – крикнул Чаровник, жалея отчаянно, что не стрелки ручьи, не их забава. – Царевич, не зевай! Мы придержим… ах ты ж!

Ярый молча на змея второго бросился, оседлал, сдавив коленями шею сильную, пригвоздил собой к земле-матушке да и всадил короткий клинок – откуда вынуть успел, лишь меж пальцами сверкнуло – в глаз раскрытый, в самую зеницу вертикальную. Змей пасть раскрыл, задергался в конвульсиях болезненных. Иван лук вскинул, краем глаза движение ухватив. Стена терновая еще больше раздалась, расползлась, выгнулась. Кокатрисы стаей атаковали, с десяток на гостей незваных кинулся. Один на спину Яру вспрыгнуть вознамерился, его и снес стрелой. Меткости поубавилось – раньше его кольцо водника хранило, и видел Иван ночью не в пример лучше теперешнего. Но стрела каленая, в бок кокатрису ударившая, сладкой птицеящеру не показалась, хоть и вреда сильного не нанесла – так, оцарапала, удачно в кожу тонкую меж крылом и чешуей угодив. Заклекотали остальные, скопом вперед бросились. Ирро копьем в землю ударил, эхо как щит невидимый отпустил. Ярый меж тем перекатился, змею издыхающему в кольца не угодить старается, от хвоста уворачивается, на ноги поднялся, плеть развернул. Щелкает хлыст зло, кокатрисов отбрасывает.

Змей, момент улучив, сильных стражей ополз, вильнул, младшим ноги хвостом подсек, погремушкой прошуршал. Кокатрисы мигом направление атаки поменяли, смекнули, где слабость. Кусты терновые собой примяли пуще, но сумели достать. Баловник вскрикнуть не успел, птицеящер ему в лицо ударил, крыльями забил, хвост с иглой отравленной вокруг шеи обвился. Студенец копье в левую руку перекинул, с пояса что-то сбросил, метнул, почти не целясь. Пластинка светлая кокатрису в глаз попала, отвалился хищник, другому место уступил. Но тут уже копье не пустило. Ирро эхо вновь пустил волной широкой, отбросил тварей навьиных, отпихнул. Баловник глаза лишился, лица половины, кровью серебристой залило весь доспех. Студенец наклонился, да отвлекся, шуршания трещотки хвостовой за спиной не услышал. Иван как раз стрелу новую приладил, собирался Ирро помочь, на вскрик развернулся, не целясь, тетиву спустил. Отскочила стрела от шкуры змеиной, зашипело торжествующе создание темени, пасть разинуло, клыками, ядом истекающими, блеснуло. Ручей упал в судорогах, вспыхнул сиянием лунным, водицей растекся, исчез.

Ярый выругался зло, Иван губу прикусил, Роман молитву шепнул, осекся. Царевич раздосадованный ближе подступился к ограде живой, агонизирующей. Считал он духов неуязвимыми, смерть перед глазами существа колдовского болью отозвалась. Кокатрисы заклекотали, затрепыхались. Змей язык высунул, мордой узкой покрутил, на Яра нацелился. Сколько ни стрелял Иван, все без толку, а ближе подойти Роман не пускает. Цыган, хоть и в запале яростном, головой трезво думает, понимает, что стоит ближе царевича подпустить – сметут его, моргнуть не успеешь. Только границы шипастой не переступают твари Навьины, держит их, как на привязи, близость озера и хозяина.

Яр змея оскалом встретил, приветил копьем острым, плеть в левой руке только взвизгнула, засветившись ярче обычного. Хоть не питается силой костра синего страж-река, ан луна ему все равно помощь. Петля жесткая змея обожгла, чешуи вырвала, кровь по земле пустила. Кокатрисы полукругом встали, Ирро да Чаро теснят, ан не поддаются ручьи, держатся. Кипит битва, не заканчивается. Второй виток жгучий на шею змея лег, стянул пуще прежнего. Задымилась тварь, зашипела, трещотка судорожно загремела,землю взбивая. Поднатужился Яр, на локоть плеть намотал, чисто жеребца ретивого поймать пытается, подвинул змея. Тот сопротивляется, мотается, кольца свивает. Копье в воздухе свистнуло, эхом отразилось, голову лобастую к земле пришпилило сквозь пасть раззявленную, пробив плоть нежную. Ирро хмыкнул криво, успел только локтем закрыться от пары кокатрисов. Синяя вспышка по глазам ударила, лужа в землю впиталась.

Чаро завыл горестно, голыми руками в шею птицеящера ближнего вцепился, клюв надвое разорвал, тушу отбросил.

– Янис! – заорал Иван, надсаживаясь, увидев озерного хозяина у самой водной кромки.– Янис, Янис, мы тут!

– Молчи, глупый, – Роман сурово одернул, вперед шагнул, ловко лапу по сочленению кокатрису подсек клинком коротким, отвлек.

А когда тот взлетел, от атаки неожиданной дернувшись, в глазницу кинжал вогнал, выдернул поскорее, отступил.

Понял Иван, чего раньше в запале не заметил: стоит за стену, терновником обозначенную слабо уже, размыто, неверно, отступить, твари теменные словно видеть перестают, лишь клекочут, крыльями хлопают, но не выходят. Да и сам куст еще ниже склонился, уже не опасным, увядшим кажется.

Ярый на крик Иванов отвлекся, едва не нападение не пропустив. Но вовремя Чаро подсобил, заслонил, копьем отогнал создание. Иван добил тварь раненную, с сожалением на колчан пустеющий посмотрел. Оставшиеся птицеящеры к земле припали, полусферами крылья встопорщили, отступают, пятятся, зовет их хозяин обратно. Чаро к Баловнику подбежал, осмотрел, губу закусил. Ручей младший только слабо рукой махнул и вдруг вспыхнул, следом за братьями ушел, развоплотился.

Яниса силуэт у костра пыхнувшего застыл, извернулся, в позе неудобной выгнулся. Вокруг словно кокон темный закрутился, тонкие ниточки теменные сплетает, на катушку-тело вытянутое наматывает.

Луна полыхнула, золотым оком уставилась в землю, в гладь черную, водную. Синее пламя отозвалось гулом мощным, языки-руки вверх протянуло, подросло, поднатужилось. Вспенился костер колдовской до самых небес ночных.