Текст книги "Хозяин озера (СИ)"

Автор книги: Shelly Eclipse

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Цыган вышел из-за ивовых ветвей, за ним жеребчик потянулся. Ищет охотничий глазами царя, только не видать было государя, да и хозяин озера, юноша с длинными волосами, отличный от всех статью и телом изящным, не показывался. Забеспокоился Роман, как бы не приключилось чего. С малых лет они с царем дружны были, если водилась та дружба между вольным цыганом, ко двору приблудившимся, и царевичем наследным. Как теперь упустил государя из виду, позволил опасности неведомой подкрасться? Мог за себя царь постоять, только здесь все непростое, колдовству подвластное.

Цыган обошел веселую компанию, спустился к кромке озера, где раз крайний видел он хозяина озерного и государя уставшего. Над водой клубился парок малый, огоньки танцевали, подсвечивая разошедшуюся воду. Вниз лесенка малая каменная убегала кокетливо. Ступил на нее Роман, внутренне робея. А ну как сомкнется озеро водой колодезной – и всплыть не успеешь. Но вода колыхалась, зачарованная, тонкими стенками расступалась. Рыбки любопытные тыкались носами в границу, смотрели на цыгана да плавниками шевелили слабо.

– Государь? – Роман шагнул через порожек невысокий в светлую горенку.

На полу лежала одежда комком сваленная, на столике диковинном, хрустальном стояла бутылка вина, которую царь с собой на охоту велел положить, чем удивил несказанно, да бокалы пустые, лишь глоток на донышке остался малый.

Роман прислушался. В доме тихо, только странное сдавленное что-то послышалось за дверью белой. Цыган вынул нож поясной, малый, осторожно подкрался, прислушался. Щель тонкая меж дверью и стеной осталась, как раз мельком соглядатаю. На постели широкой, простынею сливочной укрытой государь предавался утехам любовным с юношей водным. Цыган замер, рот открывши. Умудрен был годами да сединами, но застыл от красоты зрелища. Матвей лежал на спине, ухватившись за каменные выступы-цветы изголовья кровати, а на нем, как на жеребце разгоряченном, плавно двигался хозяин озера, голову в удовольствии запрокинувши. Ноги крепко сжимали бедра государя, волосы волной расплескались по белой спине.

Роман выдохнул сдавленно, отступил, попятился. Скулы горели, чисто у мальчишки безусого, первый раз на конюшне девку сенную заставшего. Взбежал по лестнице цыган, отмахнулся от окрика зовущего, углубился в ивовые заросли. Присевши на корточки, сжал голову, зажмурился. Да только видение никак не хотело растворяться – жгло, возбуждало. Долго Роман пытался дыхание унять, сердце угомонить, чресла успокоить. Когда немного прояснилось, услышал плеск воды озерной и плач тихий. Всхлипы горькие. Цыган мигом позабыл про все, обернулся. Плач доносился из гущи ветвей гибких, зеленым занавесом скрывающих тропку малую.

Роман осторожно отодвинул косы ивовые. На большом валуне, боком пологим выступающим над темной водой, свернулся, коленки подобравши, ключ холодный озерный, юношей перекинувшийся. Синяя коса толстая струилась по спине до самого камня и на нем еще петлей-змеей свивалась. Светлая одежда легкая. Босые ножки с поджатыми пальчиками зябко терлись друг о друга. Услышав шелест, ключик встрепенулся, показал лицо пригожее, заплаканное. Глаза огромные, в кристалликах слез и мокрых ресницах.

– Что случилось? – спросил Роман негромко, не в силах победить инстинкт защитника, большого-сильного, когда рядом слабый плачет. – Обидел кто?

Юноша непонимающе моргнул. Повел острым подбородком, потом кивнул и замешкался. Роман рискнул ближе подойти, на пару шагов – да и только.

– Ты человек, – ключ утер нос длинным рукавом и заморгал, сбрасывая замешкавшиеся крупные капли-слезинки. – Что делаешь здесь? Вам нельзя находиться ночью у озера. Если Янисъярви узнает…

– Он нас пригласил переночевать. Заблудились мы.

– Что? – ключик захлопал глазами. – Пригласил? Янис?

Юноша встать попытался, как олененок неуклюжий. Ножки от сидения долгого затекли, заупрямились. Качнулся дух водный, едва не упал в озеро гладкое. Роман поспел подхватить. Подивился легкости-невесомости, поднял на руки, на землю твердую, траву влажную поставил.

– Ишь, скорый какой,– ключ оттолкнулся от груди цыгана, потер ладони, но не спешил убегать прятаться, смахнул косу толстенную с плеча, чтобы не мешалась; она почти до землицы и свесилась. – Янис никого не приглашает, нельзя ему. Людям не место здесь.

– Я с тобой согласен, – Роман осторожно кивнул, улыбнулся слабо. – Да только государю не след отказывать.

– Царю? – юноша снова заморгал. – Интересно как. А что, царь твой каков?

– Справедлив, – цыган присел на камушек, травинку сорвал да в рот сунул, горький привкус по языку разлился. – Не об нем речь. Ты лучше расскажи, поведай, почему так кручинился? Обидели? Может, помощь какая нужна?

Ключик снова погрустнел.

– Ничего. Это… этому не поможешь.

– А все ж таки, – надавил Роман, чуя переживания и робкие метания юноши водного, грусть его застаревшую. – Не делом, так словом подсоблю.

Тяжко вздохнул ключ озерный.

– Ничем тут не поможешь… Янисъярви запретил сюда ходить одному… ручью.

– А-а-а, – протянул цыган понятливо. – А почему?

Очень хотелось узнать, что и кому запрещает хозяин озерный, понять хоть немного, что на него нашло, что подсказало Матвея принять. Да не просто в доме – на ложе свое. Опасался цыган осторожный, что непомерна плата может быть. Государь не промах, ан духи не простой силой наделены.

Замялся ключ, засомневался. И хотелось ему горем поделиться, и кто его знает, человека незнакомого.

– Я Роман, – словно подслушав мысли-метания, цыган назвал имя свое, руку ладонью вверх протягивая.

– А я Милый, – носом хлюпнул ключик, узкую ладошку с пальцами перепончатыми сверху на мозолистую руку кладя. – Милом кличут.

– Так почему Янисъярви другу твоему запретил приходить? Обижал тебя?

– Нет-нет! Не такой Чаровник, он ласковый, – покраснел, засмущался ключик, косу в руках теребя. – Но… это Янис с Ярым поругались, а потом со злости великой и нам заказали общаться. А это несправедливо! Почему я должен быть одиноким, если они свои нити ссоры не могут распутать? Роман, а у людей так же? Твой царь такой же? Запрещает, коль сам в ссоре?

Озеро вздохнуло, плюхнула рыба большая у берега высокого. Хвостом хлестнула по воде и ушла на глубину. Ветерок раздул ветви ивовые, закачал камыш пуще прежнего.

– Бывает, – улыбнулся скупо цыган, погладил осторожно плечико острое.

Мил вздохнул, будто и не заметил. Утер вновь слезы выступившие, хлюпнул носом веснушчатым. Келпи неожиданно вынырнул из зелени совсем рядом, фыркнул вопросительно. Мол, где человек прохлаждается вместе с сахаром сладким. Обернулся испуганно ключик, но вздохнул успокоено, к лошадке потянулся.

– Дак а почему поругались?

Роман присел на камень, вытащил последний кусок сахара белого, предложил келпи. Да хитро так, чтоб ни отгрызть, ни целиком взять не мог. Только лизал, всхрапывая тихонько. Милый прислонился лбом к шее сильной, запутался пальчиками в длинной гриве белоснежной.

– Не знаю, – на человека ключик не смотрел. – Только до сих пор ругаются, стоит только встретиться. Гордые и…

– И что это тут происходит? – раздался голос незнакомый, звонкий и холодный, как клинок остро заточенный.

Роман руку к ножу поясному опустил, отступая от келпи всхрапнувшего.

Под навес зеленый, ивовый, вступило еще одно создание колдовское. Дух водный, рассудил цыган, глаза темно-синие, переливчатые заметив. Высокий крепкий, Мил до плеча не достанет, цыгану впору будет. Костюм темный влагой поблескивает. Лицом пригож, но напряжен.

– Чаро! – Милый бросился к гостю позднему, вжался, слезами снова исходя.

Роман кивнул приветственно, руку опуская, да только делая шаг назад. Ручей ключика прижал к себе, по спине худой, вздрагивающей погладил.

– Ты человек, – хмуро, невежливо сказал он, на Романа оценивающе поглядывая, да на келпи не пугающегося присутствия покосился. – Как здесь оказался? Заказан вам путь сюда.

– Его… его Янис пригласил, вместе с государем, – прошептал Мил негромко, рук не разжимая.

– Янис? – нахмурился ручей пуще прежнего, губу прикусил да обернулся назад. – Ну, коль так, привет тебе, незнакомец. Вижу – лошади тебя не чураются, значит, не темен сердцем то. Я Чаровник, дух ручья.

– Здравствуй, – цыган кивнул, подходить не спеша.

Неловко ему стало. Не вовремя оказался рядом, да и не о том речь у этих двоих идти должна была.

– А государь твой где? Янис где? Что делают?

Цыган вздернул бровь густую, темную, вспоминая, чем заняты Матвей да хозяин озера. Не нашелся сразу что ответить. Чаровник ответа ждал спокойно,терпеливо. Мил забубнил невнятно, завозился в объятиях крепких.

– Беседуют, – ответил Роман негромко. – Не моего ума дела, о чем и как. Пойду к людям своим, на ночлег укладываться.

Развернувшись поспешно, Роман направил стопы сквозь листву тяжелую, влажную. Не слушая, что за спиной творят да шепотом произносят. Сказал, что к костру пойдет, вот только сел у кромки воды на камень, ноги вытянул. Стал думу думать. Неспроста царь юношу водного соблазнил, неспроста к озеру велел двигаться. Что задумал государь? Как оборонить его в случае каком? Спать Роман не собирался, хотел дождаться утра неверного да государя, когда тот проснется.

Янис лежал на постели, раскинувшись, смотрел в потолок бездумно. Тело остывало после утех любовных, на душе было пусто и спокойно. Умелым и ласковым царь оказался. Брал уверенно, смело, держал крепко, целовал сладко. Усталость томная внутри растекалась, баюкала.

– Какой ты красивый, – шептал Матвей почти неслышно, повторяя ладонью изгибы-перекаты тела изящного. – Моим бы назвался, на руках носить бы стал.

Усмехнулся озеро грустно, недобро.

– Скор ты, царь, прыток. Ложе мое – правда одна, а твоим назваться не могу, уж прости. Не след тебе о таком говорить.

– Прости, – повинился легко Матвей, ближе ложась, обнимая. – Не могу ни о чем думать, другом, лишнем. Это сила твоя такая? Очарование колдовское?

Лукавил царь, не договаривал. Нравился ему озеро, красивый да тонкий, вот только не внезапное очарование было виной тому, что ухаживал за ним Матвей так яростно, склонял к близости. Да и вином опоил не простым яблочным. Добавлено было в бутылку средство особое, на духов действенное. Бабка Матвея старая слыла сведущей во всяких снадобьях. Могла кровь остановить, а могла и выпустить всю, только порошком присыпав. От того и поддавался Янис на слова-уговоры, тянулся к человеку. Царь удивился легонько, что не со всем соглашался. То ли зелье недостаточно сильным в вине стало, то ли сильным был духом юноша хрупкий.

Янис повел бровью темной, улыбнулся опасно, зубы острые показав.

– А какая тебе печаль до этого, человек? – ехидно сверкнула темная искорка в глубине зрачка, разлила свет по радужке многоцветной. – Утром покинешь, забудешь мои владения. И возвращаться тебе не советую, будет отныне дорога заповедна.

Пригорюнился царь, закручинился. Лоб складка глубокая рассекла, глаза опустил. Водит узоры снежные по ноге, по боку белому гладкому. Про себя дивится немного такой нежности. Янис быстро разомлел, потерся игриво о колено полюбовника, приподнялся гибко. Царь взял его на руки, к губам приникая.

Долго ли, скоро ли, когда оба пришли в себя, Матвей принес бутылку из горницы. Разлил по высоким бокалам да тост за красоту и силу поднял. Янисъярви выпил до дна. После чего сомлел. Глаза потускнели, подернулись рябью болотной. Движения замедлились. Зевать начал хозяин озерный, на плече царя пытаться прикорнуть. Матвей на себя его уложил, принялся гладить, убаюкивать.

– А скажи мне, Яни, – вкрадчиво зашептал Матвей в ушко точеное, – правду ли о тебе говорят, что у тебя зеркало хранится колдовское, даром наделенное?

Янис дернулся от имени-прозвища ласкового, поднял на Матвея взор осоловелый. Замутившееся, опьяненное сознание плыло, колебалось, волнами расходилось. Не понимал озеро с кем разговаривает, только тихий голос манил-привораживал.

– А то ты не знаешь, – фыркнул он, о плечо потираясь. – Сам поди комнату для него делал. Сто замков сломал, а один поставил.

– И что, надежна ли защита?

– Только я снять и могу. Пробовали колдуны лесные да болотные. Ничего не вышло. Спасибо тебе, Яр.

– И как же ты ее снимешь? – Матвей дышал осторожно, запустил руку в волосы густые, синие, гладил-ласкал, пропуская через ладонь пряди шелковистые.

Янисъярви на локте кое-как приподнялся, моргнул, томно выгнулся.

– Как научил, – он махнул рукой и лег обратно, а Матвей затаил дыхание, боясь вспугнуть наваждение.

Стена каменная, жемчугами и резьбой украшенная, разошлась, расползлась бумагой жженной, растаяла снегом вешним. А за ней – комнатка малая круглая, манит полумраком. Посреди комнатки той стоял столик кованый, корнями-ножками за мрамор узорчатый держится. А на том столе сияло зеркало обычное. Ничем не примечательное, рама простая деревянная. Да только всполохи по тому зеркальцу проходились радужные, и мнилось царю, что форму оно меняет. То овальное, а вот, моргни, уже круглое, потом углы выступили. Два, три, шесть… и снова сгладились, спрятались.

Матвей смотрел завороженно, а Янис, почти в сон ушедший, ворковал ему в шею, руками тонкими обвивая. И вдруг как запустит ногти точеные в плечи царя. Тот вздрогнул, перехватил запястья хрупкие, прислушался, удивление болью потеснилось:

– Зачем ты так со мной, Яр? Что я тебе плохого сделал?

Матвей насторожился. Он-то считал, что озеро заповедное ни с кем не дружит из-за тайны своей. А здесь, выходит, не просто кто-то из духов сильных защиту зеркалу подарил. Слишком уж дрожали слезы в голосе Яниса, слишком великая обида таилась в словах.

– Все хорошо, – зашептал царь, гладя макушку, прикидывая, что, если зубы в ход пойдут, придется утихомирить – все равно от зелья не вспомнит. – Теперь все будет хорошо.

Матвей для верности большей покачал его в руках, над именем да упреками услышанными размышляя. Если Янисъярви жил не один, то мог ли нагрянуть второй хозяин.

– Конечно, – заворчал Янис, теряя последние нити связи с реальностью, в дрему соскальзывая. – Теперь все будет хорошо. Теперь я один… совсем один.

Озеро затих. Щекой мокрой прижался да засопел негромко. Матвей полежал еще, спину узкую гладя, потом аккуратно приподнялся, переложил юношу на простыни смятые, прикрыл покрывалом узорным. Комната сияла, манила. Колдовские огни висели под сводчатым потолком, как в пещерах гротовых, на далеком севере виденных. Помня имя сказанное, не зная, чье оно и как опасен подаривший Янису защиту-иллюзию, царь ступал меленько, осторожно руку протянув вперед. Да только не ощущалось никакой опасности. Дверь-то Янисъярви по собственной воле открыл, не углядело заклятье воли погашенной, зельем одурманенной. Потому и спали защиты все и сразу, не препятствовали, чужака не потревожив.

Ступил Матвей в комнатку, дрогнул легонечко терем светлый. По полу всполохи голубые пошли, по стенам, да по потолку, как вода зажурчала. Подернулось зеркало темным, пеленой накрылось, затаилось. Ждет-пождет, кто подходит к нему. Человека учуяло, кровь живую, не волшебную. Забурлила поверхность, пузырями, что молоко кипящее, пошло. Оробел Матвей на время недолгое, стоит смотрит, подойти не решается. Да только стоять вдвойне опасно – кто знает, сколько защита расслабленной продержится, сколько Янис проспит, любовью да вином утомленный. Отчего-то царь не сомневался: уступчивый, тонкий и нежный юноша растерзает его, на мелкие лоскутки порвет.

Решился Матвей, шаг еще один сделал. Встал так, чтобы в зеркале не отражаться. Рассматривает, как стоит да чем держится. Рама простая, не крепится ничем к постаменту каменному, ножкой простой деревянной в него упирается, не дает зеркалу вверх взор направить, огоньки отразить. Царь подумал, в горницу опрометью кинулся. Поднял куртку свою дубленую, из крепкой кожи, полосами прошитую. Вздрогнул терем повторно, защита невидимая плюнула недовольно серебристыми искрами. Набросил на зеркало царь одежду свою, схватил и зажмурился: будто живое существо, зверя малого в руках держит. Ворчит оно внутри куртки, ворочается, да только ни вреда, ни звуков. Стена стала проступать потихонечку. Наметился контур светящийся, от краев камень пополз. Словно льдом сковывает, восстанавливается защита колдовская.

Матвей выскочил в спальню, сверток сжимая, как сквозь толщу воды продрался. А за ним сомкнулось все. Осталась только трещина от пола до потолка. Светится синим, не рассасывается. Махнул царь на то рукой. Крепко зеркало спеленал, быстро облачился, пояс застегнул. Не удержался, присел на корточки у спящего, погладил по буйным кудрям растрепавшимся. Заколка съехала – поблескивает звездой упавшей, луной в воде отраженной. Спит Янис, лицо спокойное, ресницы длинные, губы розовые, поцелуями горящие. Темные брови вразлет, на висках чешуя перламутровая взялась. Царь погладил юношу озерного по скуле, по шее с легким сожалением. Красив хозяин здешний, да только царю та красота без надобности.

Ступени едва слышно вздыхали под сапогами царскими, воздух ночной прохладой приветил, остудил щеки пылающие. За стеной деревьев проклюнулась полоска голубая светлая. Чай с востока заглядывался на лес рассвет далекий. Шел, торопился да зарю с собой за руку вел.

Свистнул царь негромко. Подле него тут же Роман оказался. Хмур лицом был цыган, на Матвея недобро посматривал.

– Буди людей, – приказал царь, сверток заветный прижимая к груди. – Снимаемся. Да поскорее.

– Никто и не спит, государь, – охотничий ответил, кивком на костер указывая. – С водными духами смеются, беседуют.

Огляделся Матвей – и впрямь диво. Люди и духи перемешались, не один царь веселился. За Романом келпи подтянулся, как собачонка на привязи: стоит за спиной, ушами на царя недовольно прядает, носом цыгана в спину толкает. Нахмурился царь, потемнел лицом. Злится, да только что скажешь. Рыкнул на Романа, велел собирать всех поживее. Мавки в воду попрыгали, помахали новым знакомцам. Ключики попрощались да тоже следом в озере скрылись. Роман выстроил охотников царских, Матвей во главе. Коня пришпоривает царь, погоняет, да только сумерки предрассветные в лесу темные, обманывают светом неверным, ухабы да корни коварные скрывают. В галоп не пустишь, только рысью тряской.

Кисея розовая по небу расползлась, облака кружевные тонкие зарумянила. Остался на полянке близ озера заколдованного, темного, лишь келпи белоснежный: недовольно косится на дорогу. Мысль нехорошую думает.

А ну как не весь сахар ему скормил человек?!

========== Гнев озера ==========

Утро занималось тяжелое, серое, пасмурное. Укутанное плотным туманом, зеркало озера затаилось, замерло. Безмолвно качало кувшинками да кивало камышом. Ветер замолк. Уснул в траве, наигравшись. Тучи закрыли небосвод, размышляя: пролиться ли дождем прохладным, али просто поклубиться, поворчать далеким громом, пощекотать животами налитые верхушки елей вековых.

Туман крался среди высокой травы, украшал ее крупными каплями росы. По ступеням, не скрытым водой, спустился в домик озерного хозяина. Днем путь туда был заказан, да только сегодня солнце не торопилось, день неверно моргал и щурился, а дверь, оставленная приоткрытой, манила.

Янисъярви глаза открыл, за голову схватился. Кружилась комната перед взглядом, вертелась, оплывала. Мутило озеро, в висках болью билось. С трудом приподнявшись, Янис осмотрелся. Память услужливо вчера произошедшее в ряд выстроила, показала-пролистала, как книгу печатную, с картинками красочными. Застонал Янис, упал обратно в подушки пуховые, в перину измятую. Пил он не раз вино крепкое, людьми сделанное, но никогда так плохо не было. И ведь всего два бокала, а то и меньше, царь поднес…

Снова поднялся озеро, руками слабыми в постель упираясь. Нет следа царя Матвея, стоит только на полу подле постели бутылка с узким горлышком да бокалы полупустые.

– Человек, – улыбнулся озеро презрительно, плечами белыми передернув.

Ногти острые подушку вспороли, приступ досадной ярости недомогание потеснил, развеял. Тонкий аромат влаги по полу стелился, зябко ежиться заставлял. Слишком поздно услышал Янис шаги негромкие, поступь крадущуюся.

– Яни?

Озеро подскочил, зашипел злобно, едва понял, кто в гости зашел. Встал Ярый на пороге спальни, глядит непонимающе, брови серебряные сдвинул, мерцающим взором комнату обводит. Заметил бутылку да бокалы с вином царевым, пуще прежнего нахмурился, в три шага к постели подошел, навис коршуном.

– Утро доброе, – цедит рассерженно, в руках старается себя держать, да только плохо получается у реки текучей порыв ревности укротить.

– Какого лешего ты здесь забыл, Яр? – Янис кое-как сел, покрывало тонкое сползло на пол.

Ткань упала, открыв следы ночи горячей, утех нескромных: ожерельем по плечам горят отметки поцелуев, на груди цепочками-следами пересекаются, на нежной коже бедер пальцы царские отпечатались, видны, не ошибешься.

– С кем ты был? – прорычал Ярый, вмиг позабыв тревогу за озеро, отрава ревности по венам расползлась.

Ведь не ругаться торопился, не ответа требовать. Чаровник, вернувшийся с первыми лучами, принес весть тревожную, что у озера люди появились, на ночлег остались. Сам Янис их пригласил, позволение дал. Спешил речной хозяин узнать, не причинили ли вреда озеру заповедному. Но увидев Яниса, разглядев его получше, понял Ярый, как тот ночь провел. Дух людской да любовный в комнате не до конца выветрился, не украл все туман рассветный.

Янисъярви медленно поднялся, наготы не стесняясь, встряхнул волосами густыми, заколку из них вытащил. Чешуя серебристая проступила на теле тонком, взялась вязью жемчужной по вискам и скулам, окутала руки перчатками, затянула ноги по колени плотным панцирем. Заблестели глаза оттенка спящей воды, глубины омутов засверкали яростью.

– Прочь из моего дома, – тихо с шипением молвил Янис, растопырив пальцы когтистые в жесте угрожающем. – Прочь с глаз моих!

– Яни! – с нажимом протянул Яр, теряя терпение.

– Кто ты такой, чтоб я тебе отчитывался? Река перекатная! Прочь, я сказал! – в крик Янис едва не сорвался, с трудом удержавшись, чтобы не разрушить окно подводное, не затопить спальню водой озерной.

Водица студеная только ему подчинялась, и хоть могуч был Ярый, послушные ему были ручьи звонкие, течения быстрые, не имел он власти над озером заповедным. Только ту, что сам ему Янис дал когда-то да с изменой забрал.

Попятился Яр, отступил. Несмотря на силу свою, рост высокий, доспех плотный, не мог, боялся противостоять Янису, опасался руку поднять, боль причинить. Нрав горячий, бурливый сердцу покоя не давал.

– Яни…

– Не смей меня так называть! – рассвирепел окончательно озерный хозяин, подступился вплотную. – Уходи!

– Янис, с человеком был ты? Нарушил законы? – Яр вздохнул глубоко, ярость сдерживая. – Ты же знаешь долю мою охранную, не могу позволить подобного, должен…

– Не можешь? – зашипел озеро, щурясь и скаля зубы острые. – Тебя не честь блюсти мою приставили, чай сам не отказывался. Воду мою застаиваешь – не стесняешься, врываться и ревность свою спускать с повода позволяешь – прикрываешься мнимыми законами. Последний раз говорю, уходи отсюда. Не звал я тебя в гости, не приглашал. Нежеланен ты в этом доме, в моей постели тем более.

Ярый со свистом воздух выпустил, за пряди длинные схватил, на кулак намотал, голову Янису запрокинул, вторую руку, в перчатку затянутую, на горло открывшееся положил. Не испугался озеро, оскалился пуще прежнего, клыки показав.

– Не неволю тебя собою, – прошипел Ярый, к лицу наклоняясь, гневно дыша, – но не смей преступать законов! Наказан будешь, плетью серебряной высеку у всех на глазах. Чтоб неповадно было!

– Какой смелый, о законах говорить, – не уступил Янис, не отшатнулся, только сильнее голову запрокинул, прижавшись ненароком к доспеху холодному. – Поступай как знаешь, хоть плетью, хоть мечом каленым. Твое право. Высохнет озеро, глядишь, успокоит совесть твою, вероломство забыть поможет.

– Я тебя не обманывал! – взвился Яр, стискивая озеро, крепче сдавливая, следы оставляя поверх уже бывших.

– Ой ли? – Янис заморгал меленько, кокетливо нарочито. – Я слеп был в ту ночь или пьян, позабыл уже. Примерещилось мне. На том и порешим.

Отшвырнул его Яр в порыве яростном, бросил на пол. Упал Янис неловко, руку подвернув, ударившись об угол кровати, губу да висок разбил. Капли проступили, крупные, золотисто-алые, болью стрельнуло.

– Доволен ли? – спросил Янис нежно, кровь размазывая, глядя с ненавистью снизу вверх на любовника бывшего, надсмотрщика гневливого. – Наказал уже, благодарствую. Запомнил урок твой. Уходи, оставь меня.

Ярый руки на груди сцепил, металлом звякнуло. Броня живая, чешуйчатая, нарастала на нем, проявлялась, как давешняя суть Янисъярви. Охранник-река, река-страж, в полной готовности боевой, столь неуместной среди спальни утренней, рядом с обнаженным юношей. Прятался Яр за сутью своей, боялся не сдержаться и ударить вдругорядь, намеренно.

– Хорошо же, – склонил он голову, кудри серебряные волной на глаза заледеневшие хлынули, взор застлали, – наказание тебе отмерено будет – вторая вуаль за лесом еловым. Не смеешь ты больше к городам людским приближаться, перекрыта дорога. А захочешь – разрешение попросишь, провожатых возьмешь. Стоки перекрою еще на год, авось одумаешься, в другую сторону смотреть начнешь.

– Что еще, господин мой суровый, сделаешь? – зашипел озеро непокорно, нарочно издеваясь. – Запретишь с духами общаться? Ласками их одаривать?

Шлем блестящий лицо Яра закрыл, прорезь для глаз сверкнула острым взглядом. Развернулся река к выходу, молча покинул домик, туман да тягость оставив.

Опрокинулся Янис на пол ледяной, обнял себя руками, слезы удерживает. Да только не слушаются они, крупными алмазами на ресницах собираются, тонкими ручейками вниз по щекам бегут, губы соленым щекочут. Не могут они разговаривать с Ярым, не терпят друг друга, обида гложет. Не верил Янис ни слову реки неверной. А тот ревновал и не мог остановиться, яростью-гневом наливаясь раньше, чем успевал выяснить, что случилось.

Вода плескалась в оконце, серый свет небесный отражала. Стены не сверкали перламутром, бледной мутью окутавшись. Под настроение подходящее. Повернулся Янис, бутылку с бокалами увидел да пнул со злости посильнее. Упал сосуд тонкостенный, разбился, вино ароматное пролил. Лужа темная на пол белый наползла, сердцем кривым, насмешливым свернулась. Запах яблочный, морозный в нос ударил, защекотал сладостью да ноткой терпкой. На языке вкусом знакомым взялся. Янис глаза прикрыл, вдохнул полнее и вдруг замер, принюхавшись, чисто оленя почуявший.

– Что?! – в голос спросил он пустоту в спальне тихой, извернулся на живот, подтянулся.

Палец в вино окунул, на кончике когтя капля повисла. Сияет живой искрой, подмигивает, хоть и нет солнца, да огни потушены.

– Нет, только не это…

Янис – озеро заповедное, юное, неумелое, да только знания ему были даны великие, хоть силы большой не отмерено. В запахе густом почудилась юноше нотка жимолости, горечи полынной. Вчера не заметил, не обратил внимания, пропустил горчинку можжевеловую в напитке сладком, а сегодня на злостью чувства обостренные ударило явственно. Зелье колдовское, лесное. Ведь говорил Матвей, что с духами лесными водился. Травки особые смешивались при полной луне, настаивались, под землей зарытые. На духов влияли как снотворное или зелье приворотное. А то и все вместе. На водных – если знать меру верную по-другому действовали. Убаюкивали чувства, успокаивали да доверие поднимали. Не удивительно, что уступил Янис так легко, царя допустив до себя. Не в одном одиночестве да плохом настроении дело было, не в одной тоске и воспоминаниях.

Спохватился Янис, вскочил проворно, губу повторно утирая, ранку саднящую пережимая.

Волосы его змеями зашевелились, приподнялись, как водоросли плавучие. Волнами переходят, искры в прядях собираются. Чешуя разводами радужными засияла, глаза помутнели, налетом белесым покрылись, перламутром матовым. Развел руки широко озеро, пространство собой охватывая. Невидимой водой-волнами разлилось чутье колдовское, спешит перекатывается, уголки прощупывает. Вот толща озерная, сонная, вот берег зеленый, трава густая. Лес, опушка. Стена толстая, растущая вверх до самого неба. Живыми змейками-завитками ползет, по стволам карабкается. Не соврал Ярый, замкнул пространство. Да только не то Янис искал. След царский, яркий. Там, где ступала нога Матвея, искры синие мерцали. По ним вернулся в дом Янис, шепча беззвучно:

– Зачем? Зачем ты пришел? Что искал у меня? Ласки ли?

Кругами концентрическими, узором сложным ложилась сила озерная, словно гончая людская, вынюхивала. Искры синие множились на ступенях, путались в горнице первой, в спальне среди смятых покрывал рассыпались драгоценными звездами и… Хлопнул в ладоши Янисъярви, в себя приходя, оцепенение смаргивая. Взмахнул рукой, имя Ярого прошептав. Раскрылась стена в спальне, осела снежными переплетеньями, комнатку тайную показав, постамент без зеркала.

Упал на колени Янис, глаз с пустоты не сводя, уперся руками в пол, пальцы судорожно скрючились, мрамор белый царапая.

– Нет!!!

Вой низкий, животный из груди вырвавшийся, по комнате ветром-бурей прошелся, вынес стекла-зеркала, сотряс дрожью воду и землю. Испуганно притих лес, деревья замерли. Птицы врассыпную бросились, крича истошно, живность лесная прочь устремилась. Ветер всполошился, кроны пригнул. Гром отозвался, молния небо разрезала. Мелкий дождик вывернул подол, проливаясь ливнем ледяным.

Ярый, сбросивший доспех у дома, вздрогнул, назад обернулся. Сломались сурово сдвинутые брови, кулаки сжались, ладони когтями выпущенными уродуя, капли крови в траву роняя. Подумал река, что на него злится Янис. Отчаянным бессилием зов прокатившийся полон был до краев, тоской и гневом.

Чаровник, хозяина на порожке поджидающий, округлил глаза светлые, закусил ладони ребро. С ужасом прислушался, боясь, что поступил на сей раз неправильно, донеся на Яниса.

Всю дорогу государь молчал да хмурился, опасливо оборачивался. А как опушка леса показалась, расступились деревья-стражи, тропинка влилась в дорогу широкую, тракт объезженный, припустил коня галопом, успевай только. Роман наблюдал за ним внимательно, размышлял, что царь сделал. Не от ласки же озерной сбегал столь поспешно. Осуждал цыган государя, чуял, что добром не обернется задумка хитрая. Интуиция охотничьего тонкая, годами отточенная, не унималась, нашептывала. Непогода всадников замедлила, запутала. Пыль дорожную под ногами конскими в грязь густую смешала. Артачатся лошади, уши жмут, а все равно в галоп не хотят, на рыси тряской останавливаются. Не нравится им гроза с ливнем холодным.