Текст книги "Хозяин озера (СИ)"

Автор книги: Shelly Eclipse

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Янис? – Колокольчик заглянул, ветер с собой принес, запах вечера, цветами напоенный. – Поднимешься? Я с Милом побуду, присмотрю.

Озеро головой качнул, положил голову на руки сложенные, сам на полу остался.

– Не хочу, не сегодня.

Не стал ключ перечить, рядом пристроился, обнял покрепче. Темени язык шевельнулся, пальцы его лизнул, примеривается, приноравливается. Отпихнул Колокольчика Янис, вскочил порывисто. Волосы в узел сгреб, заколку с силой воткнул, едва до крови не порезавшись. Истаяла чешуя, на коже человеческой ни следа от темноты не оставило. Спряталась, притаилась.

– Не касайся меня, – нервно пальцы заламывает, просит озеро, отступая подальше от ключа. – Не след еще вам от меня заразиться. Не ходите в дом, не спускайтесь. Нужен буду – зовите по имени, появлюсь.

Послушался не сразу Колокольчик, убедить попытался, что не боятся они опасности теменной, готовы рядом быть. Заупрямился Янис, упросил одного его с Милом оставить, сказать, сообщить, когда водицу добудут. Вернулся ключик наверх расстроенный, брату тихо все пересказал, поведал. Стали думать, да ничего не решили. По всему выходит, ждать надо водицу светлую, о хорошем думать, надежду лелеять, взращивать.

Вечер тяжелый к земле припал, солнце пригасил, за горизонт закатил, спрятал. Замолкли птицы дневные, ночные напротив распеваются, голоса пробуют. Иван все жданки съел, на сухари перешел. Васенька в дом юркнул, к Янису под бок забрался. Зверька не стал гнать озеро, авось василиску нипочем зараза теневая. Царевич круги в одиночестве наматывал, на духов,на ветвях рассевшихся, косился, не подходил. Топнул келпи, заржал. Поднялся из озера белый табун. За ним черный жеребец Ярого выступает, ушами прядает. Ведет всадник в поводе еще одного – тонконогого, длиннохвостого конька водного. Грива в землю, кольцами крупными завивается, копыта поблескивают. Седла нет, сбруи тоже.

– Садись, – хмуро Ярый бросил, – да держись крепче. Не лесом, протоками пойдем. Упадешь, руки отпустишь – навечно под землей останешься.

– Ты смеешься надо мной, что ли? – Иван коня гладит, примеривается.

Шкура лоснящаяся гладкая, скользкая, пойдет в галоп, долго не удержаться. Хороший наездник царевич, да только, чай, не мальчишка на деревне, без седла ездить не приучен.

Ярый молчит, не улыбается даже. Лицо бесстрастное, не живое, не глядит ни на кого, в сторону дома перламутрового не поворачивается даже.

– Забирайся, человек, не робей, – и насмешка не проскользнула, лишь холодная отстраненная усталость. – Он не сбросит, сам не сглупишь – сидеть останешься. Гриву крепче на кулак намотай да не отпускай, что бы ни происходило. Страх – твой враг великий. Испугаешься – быть тебе подземником.

– Вот еще, чего удумал, – ворчит про себя царевич, шею сильную оглаживая, по крупу коня водного хлопая. Косится на него лошак глазом синим, нервно приплясывает, но не отходит, зубов не показывает. – Не дождется, не упаду.

Подпрыгнул, на спину забрался, уселся поудобнее. Удивляется царевич – спина лошака покатая, ан не сползаешь никуда, ногами конь перебирает, плавно седока несет, не раскачивает. Хлопнула ветка влажно, свистнула, в круп врезалась. Иван в гриву вцепился, приготовился – сейчас даст козла келпи, с испугу припустит, куда глаза глядят. Не тут-то было. Медленно уши прижал конь водный, морду поворотил, всхрапнул вопросительно. Губу верхнюю задрал, язык обидчику показывает. Восхитился Иван выдержке, промеж ушей скакуна почесал, похвалил негромко.

Свистнул Ярый, на дыбы жеребца поднял. Копыта в воду с плеском опустились, шагом келпи черный пошел, до груди бурун поднял, всадника по колено макнул. Царевич оробел слегка. Шутка ли, под воду на лошаке-течении спуститься. Всхрапнул конь под ним, юзом пошел, недовольный, ноги высоко поднимая. Взял себя в руки царевич, вспомнил, что бояться заказано.

Озеро расступилось, обняла водица холодная. По ногам вверх пошла, до пояса обхватила, по грудь и уже сразу по шею. Задержал дыхание Иван, размышляет, что не спросил про дыхание. Как справиться под водо… Ухнул келпи, сомкнулась поверхность. Иван только булькнуть успел. Ветка водорослей по лицу хлестнула, дыхание запасенное выбила. Пузырьки запрыгали, защекотали проказливо, вверх устремились. Не удержать, не втянуть обратно. Но не давит водица, в нос не лезет, в горло не струится. Словно воздух вокруг задержался. Впереди сквозь марево темное силуэт всадника виден. Прижался Ярый к шее коня, понукает коленями, быстрее идти заставляет. Чувствует Иван течение, а под собой движения не замечает. Плавно келпи идет, будто по суше иноходец заморский скачет. Дно промелькнуло, за ним тоннель темный, плотный, низкий. Мрак кромешный по бокам клубился, прохладой касался. Мимо течения проходили, словно змеи проскальзывали, все как один – холодные, быстрые. А заденешь – искорки в животе рождают, щекотку, и свежестью лопаются. Испить бы такой водицы, усталость как рукой бы сняло. Ничего страшного не видит царевич, исправно головой крутит, внимает. Очертания причудливые, то гора встанет поодаль, то словно корабль странный парусный проскользит. Там рыба огромная, пучеглазая из норы высунулась, ртом широко повела, за корягу зубьями зацепилась. Там змея водная, кою в книгах видывал царевич в детстве, проплыла. Толщиной в дуб хороший, где только прячется, что не видывали ее рыбаки здешние, только в легендах рассказывали, из уст в уста передавали. Черная, в переливах зеленых, змея мимо прошла, глазами-точками выпуклыми посмотрела. Иван рот открыл, завороженный, смотрит, моргнуть боится. Сверкнуло серебром. Плеть узкая взвилась молнией, перед носом узким, треугольным щелкнула, ветвью хлестнула. Отвернулась гадина, отпрянула, кольцами тугими свилась, пасть раззявила, клыки ядовитые показав. Сызнова плеть щелкнула – под водой звук глухой, смазанный, ан в ушах гул поднялся. Царевич в шею коня уткнулся лбом холодным, зажмурился, силится руки не разжимать, уши не прикрывать. Помнит наказ Ярого. Страж-река кругом коня обвел, змею отогнал. Хлыст свернул, на пояс вздел – кольцо серебряное светится, мерцает. На царевича пристально взглянул, спросил что-то, не разобрать. Кивнул сам себе, велел дальше вперед за ним следовать.

Долго ли, коротко, вверх келпи стали стремиться, ускоряться. В вышине над головой посветлело, вода стала прозрачнее. Вынырнули посреди озерца незнакомого. Рваный берег, изъеденный, трава пучками растет небрежными. Край как короной валунами крупными украшен, завален. Вместо камышовых зарослей частокол осоки сочной, вместо ив плакучих, стебли орешника молодого. На крылечке у дома перламутрового, раковиной витой собранного, туманом прикрытого, сидит Ари, кончик косы теребит. Увидел гостей всплывших, заулыбался радостно, рукой махнул, к себе поманил.

– Добро пожаловать, Ярый, – озерцо улыбается, ресницами густыми трепещет, румянец во всю щеку горит.

Не приметил у него чешуек, как у Яниса, Иван, хоть разглядывал пристально, заколок, украшений тоже не видать. Только цвет волос изумрудно-болотистый и выдает нечисть, существо колдовское, да глаза большие, прозрачные, переливчатые.

– Человек, и тебе рад я, – Ари улыбнулся, кивнул.– Спешивайтесь, проходите. Откушать что изволите?

– Не до кушаний, – Ярый оборвал сурово, на землю спрыгнул, доспехом частично оброс. – Покажи источник, да двинемся обратно.

Брови зеленые нахмурились, губу озеро закусил в обиде, но справился с собой, совладал, улыбнулся светло, позвал. Обошли раковину розовую, обошли орешник разросшийся. Иван про себя сокрушается, посмеивается, что одежда мокрая скоро ему родной станет, прорастет шкурой рыбьей. Прогибается земля выемкой глубокой, воду озерную не пускает. Бьют три источника прозрачных. Синеватые, из-под камня громадного текут, на двое расколотого. Над каждым источником дубок молодой в пядь длиной листочками новорожденными шумит, машет.

– Выбирай, человек. К которой потянет, та и водица светлая. Не знаю сам, какой из них нужный, не отзывается живая вода на мое слово. Можно гадать, спрашивать, долго уговаривать.

Застенчиво Ари взор опустил, на Яра искоса смотрит, любуется. Иван вздохнул. Страж-река в землю уставился, делает вид, что нет дела ему до потуг юноши зеленоволосого. Кольнуло царевича иглой больно, под сердце попало ледком весенним – не так Яниса взглядом Ярый ласкает, не так равнодушен.

– Выбирай, царевич, – река торопит, переступает нетерпеливо. – Глаза закрой, вот склянку возьми. Тянись вперед…

Яр пузырек круглый вытащил, в ладони царевичу вложил. Дивится Иван – стекло простое, а переливается как пузырь мыльный, радужный, тепло от него расходится нежное, ласковое, как кошку гладишь пушистую. Источники неприветливые, холодные, бирюзой окрасились, проступили, льдинками засверкали. А тут четвертый из земли показался. Тонкий, едва трепещет. Вода в нем желтоватая, искорками подмигивает.

– Ты смотри, – Ари восхищается, за руку реку словно невзначай берет, прижимается, – сам вышел, даже звать не пришлось. Видать, нужна водичка светлая человеку. Яр, здорово, правда?

Молчит река в ответ, отступить пытается. Видит, что льнет к нему озеро, да только ему то без надобности. Никогда он мальчишку водного зеленокосого не хотел, а что взять пришлось в постель свою, так то лечил его, иссушенного, собой, своей силой. Пальцем не тронул, просто дозволял рядом спать. Вина Ярого в том, что не сказал вовремя Янису, понадеялся, что не придаст значения отсутствию двухнедельному, подождет озеро его светлое. Не верит ему теперь Янис, не подпускает, а Ари как с цепи сорвался, шанс свой почуяв. Просит, визиты клянчит, придумывает разное: то кошмар приснился, то ряска гуще прежнего взялась. А страж на то и страж, чтоб охранять, проверять посылы. Приходит, разбирается, от взглядов проникновенных отворачивается, от рук ласковых отступает, в объятия не дается. Губки поджимает озерцо, печалится нарочито, но не теряет надежд.

Иван к источнику малому потянулся, сосуд поставил. Сам ручеек туда прыгнул, как прядь волос отмерил – свернулась струя водная, плещется, искры выбрасывает, склянки стенки греет.

– Спасибо, Ари, – царевич голову склонил, озеро благодаря, – что пустил во владения свои.

– Может, теперь отдохнете? – с воодушевлением великим озеро предлагает, сам на Ярого смотрит. – Дайте лошадям роздыху…

– Глупости не говори, – Яр руку вырвал из пальцев тонких, – келпи отдых не нужен. Торопимся мы, Ари. Спасибо тебе большое, но поспешать надо.

– Обещай, что придешь! – вдруг потребовал юноша, ножкой притопнул. – В зарослях стонет что-то, плачет. Боюсь я, вдруг опять напасть какая, засуха смертельная. Нет у меня ключей, как у Янисъярви, некому питать меня, кроме тебя, реки могучей.

– Приду, потом приду, – отмахивается страж, идет, поспешает, к лошадям воротиться хочет. – Не придумывай, Ари. Вода у тебя чистая, играет. Рыба по дну ходит, коренья ощипывает. Кувшинки проклюнулись, огоньки баюкают. А что ключей нет – сам виноват, предлагал тебе источники воплотить, что ты мне сказал?

Не выдержал взгляда стального, глаза отвел Ари, покраснел, как человек простой.

– Артефактов нет у меня, вот и неинтересен тебе, да?

Иван бочком мимо протиснулся, без того услышал многое, понял больше. Яр его у лошадей догнал, вспрыгнул легко, в воду погнал, не обернулся.

– А что, царевич, – вдруг звонко Ари спросил, куда только робость подевалась, – правду ли бают духи лесные, что тебя Янисъярви в доме своем приветил, разрешил жить с ним?

Иоанн на келпи умостился, сосуд заветный под рубаху спрятал.

– Гость я у Янисъярви, не более, – отвечает осторожно. – Не с ним, а унего живу, не приветил, а позволил.

– Вона как, – с усмешкой злой цедит Ари. – Значит, смертный дороже стража стал. Что ж, может, будем друг другу еще полезны? Ты, человек, к озеру неровно дышишь, видел я, а Яр мне любый. Помоги мне, а я тебе подсоблю.

Иван усмешку вернул, по-новому на озеро глянул. Обдумывает слова его, с ответом не торопится. Всем выгодно предложение, да не лежит душа к коварству такому, чует, что добром не кончится.

– Увы, и хотел бы, да не могу, – цесаревич молвил. – пусть сами решают, с кем быть, миловаться. Коли меня выберет Янис – к Яру путь проще тебе станет, а может, и не так. А коли с ним озеро останется, так и вовсе ничего не светит. Ни тебе, ни мне, все в руках колеса солнечного, судьбы слепой.

– Экие вы, люди, трусливые, – Ари фыркнул надменно. – Коли передумаешь, позови меня.

Тронул пятками келпи Иван, в воду нырнул, пузырьки выпустил. Более красотами подводными не интересовался, все думал. Ничем-то мир колдовской не отличается. Ревность та же, любовь сложная, путанная. Хоть человек ты, хоть река-озеро, али дух лесной – все чувства схожие, привычные, и борьба за них такая же, разная.

– Янис? Янис? – завозился Милый, раскрылся, покрывало стянул, сбил, мечется.

Озеро, едва придремавший, на руку прикорнувший, встрепенулся, схватил пальцы ледяные ключика, в ладонях спрятал.

– Тихо-тихо, – в лоб ключика поцеловал, рядом улегся, обнял крепко.

От кошмаров защитить пытается. Мечется Мил словно в лихорадке падучей, зубами острыми скрипит, сжимает их, клацает, руками шарит, будто ищет кого-то. То затихает на время, зовет жалобно, простить просит, назад вернуть. У озера все внутри захолонуло, перевернулось, как первый раз мольбу услышал, ломкую, робкую. И вернуть, дозваться не получалось, и от себя защищать поздно уж. Ночь едва кисею сиреневую развесила, звуки уняла, лес спать отправила. Прислушивается Янис, ждет Ярого с царевичем, поторапливает мысленно. Силам природы обещает впредь держать чувства свои на привязи короткой, корде прочной, не допустить, охранить духов озерных перво-наперво.

– Стань сильнее, все будет, – голос вдруг шепотом, словно туман утрешний, растекся, зашуршал, в складках занавесей запутался.

Вскочил Янис испуганно. Дом стоит, безмолвствует. Никого чужого не чует, водицей играет, к окнам рыбок подманивает. Наверху, на поверхности – тихо все, беспечно: мавки на берег не выходят, плавают, огоньки от кувшинок гоняют, ключи старшие под ивой сидят, в ночь смотрят – ждут возвращения стража. Табун мирно на дне пасется, Ждан верховодит. Василиск рядом спит, голову под хвост спрятал, не шевелится. Может, послышалось, слух обмануло.

– Ты можешь стать сильным, независимым, никому не подчиняться, – снова шепотом ласковый, мягкий, не грозный вовсе, обещающий. – Я помогу…

Рот открыл было Янис, спросить, кто с ним говорит, балует, да только озеро вскинулось, плеснуло, пропустило сквозь себя двух келпи вороных, пенногривых. Всадники тотчас на траву спрыгнули, от вопросов отмахиваются, в дом поспешают.

Хозяин озерный на локте приподнялся, Мила не отпустив, в дверной проем всмотрелся. Василиск зевнул, с кровати проворно шмыгнул, за комодом резным схоронился, только кончик хвоста видать.

– Янис! – ворвался, спеша, первым царевич, склянку из-за пазухи доставая. – Держи вот! Водица светлая… Янис? Что случилось?

Ярый в комнату вошел следом, оглядывается настороженно, будто чует что-то. Озеро на него посмотрел прямо, река взгляд вернул, качнул головой отрицательно. Царевич меж ними стоит, недоумевает.

– Что?! – нетерпеливо понукал, спрашивал. – Что случилось?

– Ничего, – Яр в плечо его подпихнул несильно. – Откупорь склянку, в ладони набери да аккуратно лицо оботри Милому. Пару купель на губы, не больше только!

Хозяин озерный пузырек из рук царевича взял, снял пробку плотную, понюхал осторожно, скривился. Хороша для смертных водица светлая, что живой еще кличут, а для духов ядом легко может обернуться, уговаривать приходится, упрашивать заживить, вылечить. Иоанн ладони чашей сложил, пока Милого на спину укладывал река, придержал водицу теплую, плеснул на щеки бледные, нос курносый, вздернутый. Вскрикнул Милый, изогнулся. Корчится в руках крепких от боли, шипит, кашляет. На губах пена черная запузырилась, лезет изнутри потоком нескончаемым, выплескивается. Захлебывается Милый, стонет. Янис его за руки держит, Яр за плечи прижимает, поперек груди прижимает, оплел, связал собой. Иван топчется, не знает, как выпить ключика заставить те несколько капель нужные.

– Не стой столбом! – Ярый рычит, торопит. – Голову ему зажми да вливай. Пока совсем не изошел.

Царевич отмер, огрызнулся невнятно. Пузырек, что Янис выронил, подобрал, подступился к ключику бьющемуся. Только с четвертой попытки, когда уж капля последняя осталась, удалось царевичу в губы потрескавшиеся ее влить. Застыл тут как по команде какой Милый, замер, глаза широко распахнувши. Плавает в них темень завитками цветочными, будто чернила в молоко кто капнул. Зрачок с головку булавочную, пульсирует, судорогой сокращается.

– Уходит, – вдруг с облегчением Янис выдохнул, видя, что растворяется муть, оставляет прозрачный цвет серо-зеленый.

Заморгал Милый, головой повел, узнал, кто рядом, заплакал горько, к озеру потянулся, на груди его прячась. Бормочет, прощения просит, сам дрожит, не утирается, только горше всхлипывает. Янисъярви его убеждает, что не виноват он вовсе, ни перед ним, ни перед кем еще либо. Сам винится…

Яр отошел, вздохнул облегченно. Доспех растаял, в одежде простой реку оставив. К стене устало Яр привалился, стоит, молчит, смотрит жадно. Царевич радуется, на краю постели ерзает, улыбается широко, посмеивается. Ключи без спросу в дом ввалились, по комнате пробежали, с воплями радостными озеро и брата меньшого обняли, свалились на постель клубком тесным. Васенька вокруг скачет, за пятки кого норовит куснуть, тоже радуется.

– Иди, царевич, оставь их, – молвил Яр негромко, на выход кивая. – Спасибо, помог. Ступай теперь.

Иван усмехнулся, оскалился, на реку с превосходством глянул.

– Я тебе говорил уже, повторюсь вдругорядь – не ты меня сюда звал, не тебе выгонять. Пошто сам не уходишь? Лишний ты здесь, по всему видать. Аль мало тебе одного без памяти влюбленного?

Яр позы не меняет, голоса не повышает, хоть и гневается, кипит про себя. Знал же, что царевич в упрек поставит, да только выбора особого не было. Нет бы заметил человек, что холоден река с Ари, не привечает, ан нет, свою линию гнет.

– И тебе повторю, коль забыл, – Ярый отвечает, – не твоего ума дела, кого и как мне надобно. Страж я здешний, ведаю лучше. Не гоню – гость ты, но честь знать…

– Страж, говоришь, – Иван вспылил, рассердился, будто указ его плетью приветил, оскорбил, задел глубоко. – Куда ж смотрел, когда началось все? Пошто батюшку моего не остановил? Позволил ему Яниса обидеть? Ты ж страж здешний да еще и заботишься о Янисе, радеешь за него, живота своего не жалея.

– Вы смертные, как мухи въедливые, – кривится Яр, сплевывает. – Отгонять не успеваешь. Но ты не волнуйся, не кручинься – надо будет, остановлю, моргнуть не поспеешь.

– Как зеркало у Яниса отняли, обманом выманили, небось не поспел, – в долгу Иван не остался, рассвирепев окончательно. – Плох тот страж, который на мух отвлекаясь, бирюка пропустил…

Тихо вдруг стало в опочивальне. Яр вмиг всю сдержанность растерял, глаза вспыхнули, блеском металлическим занялись. Ключики обнимающиеся застыли, кто как был в позе замерзли, руку, ногу вскинувши. Янисъярви побледнел белее прежнего, хоть румяным и не был, сквозь колдовство заколки лунной чешуя с разводами проступила призрачно, мерцающе.

– Зеркало? – Яр переспросил тихонько, опасно, по-звериному вскинувшись, к Янису повернувшись. – А скажи мне, Янисъярви, на месте ли артефакт колдовской, тебе доверенный?

– Да, – голову озеро понурил, на реку не смотрит, лишь на Ивана с укоризной единожды зыркнул. – На месте, показать могу.

– Так про что смертный говорит, рассказывает?

Ключики рты пооткрывали, в угол кровати отползли. Стража таким злым еще не видели. Заострилось лицо, скулы выступили, отдаленным рокотом прокатилось по комнате, речным холодом потянуло. А в серебряных глазах глубоких – разочарование, пополам с обидою.

– На месте зеркало, целое, – упрямо Янис повторил, рукой взмахнул, шепнув беззвучно, стену прозрачной сделал, постамент с зеркальцем показал, открыл. – Но… царь украл его той ночью. Сын его вернул.

Шагнул быстро Ярый, едва глазом за ним поспеть, за подбородок пальцами жесткими Яниса уцепил, схватил, голову запрокинул, горло беззащитное открыл. Волосы безжалостно на кулак намотал, яростью дышит прямо в губы озера бескровные, закушенные.

– И сколько не было артефакта?

– Седмицу почти, – беззвучно Янисъярви отвечает.

– Что с ним делали? Почему мне не сказал?

– Я… не знаю, страж, – сморгнул озеро, сглотнул сухо, виновато. – Царевич говорит, его отец вопросы зеркалу задавал, заклятье древнее, забытое использовав. Но не изменилось ничего в артефакте.

Губу по-волчьи Ярый вздернул, клыки откуда ни возьмись прорезавшиеся показал.

– Проверишь на зорьке завтрашней, кровью своей проверишь. Слышишь меня, озеро?!

– Да, страж, – Янис сник, потух окончательно, слезы в глазах блеснули.

Василиск пасть раскрыл, прижался к ногам хозяина озерного, шипит на реку. Иван, в секунду первую растерявшийся, не сразу понявший, что сказал лишнего в запале злом, проговорился, о чем молчать надо было бы, встрять хотел бы, да не знает, как.

– Ярый, он не виноват…

– Стихни, человек, – река голос понизил. – Довольно! Все, что нужно, уже сказал. Кабы не кольцо Водника, живым бы не ушел! Десять плетей на рассвете, Янис. Десять серебряных ударов. При свидетелях, чтоб неповадно было. А потом зеркало спросишь, скажешь мне – все ли спокойно, правильно, али отсюда беды начались и продолжаются. Ты понял меня?

– Да, страж, – кивнул озерный хозяин покорно.

Отпихнул от себя юношу водного Яр, с отвращением огляделся. Доспехи поднял, за шлемом спрятался. Не глядя, опочивальню покинул, дверью хлопнул, тишину густую, тяжкую оставив за спиной.

Потускнела стена, вновь мрамором монолитным взялась. Ключики выдохнули, теснее обнялись. Слеза по щеке Яниса скатилась, в уголке губ осталась каплей соленой.

– Прости меня, неразумного, Янисъярви, – Иван на колени стал, склонился низко.

Промолчал озеро, отвернувшись.

========== Серебряная плеть ==========

Чаро орал до хрипоты сухой, до горла содранного. Зол был, как тысяча оголодавших чертей под замком в часовне, Баловнику за самоуправство выговаривал, честил стража младшего, на чем свет стоит поминал. Тот и сам понимал, что глупость совершил, неосмотрительно привел одно озеро к другому, да только теперь-то уж что. После драки кулаками не машут, после свершившегося не перепишешь событий, не поправишь.

Чаровник и сам себя корит, уснул крепко, пропустил момент. Засыпал с надеждой, что хозяин, с озером своим оставшийся, сможет с нареченным договориться, поладить. Вышло наоборот все. Вернулся Яр злой, растрепанный, табун на волю выпустил, зло на течении срывая. Пока суд да дело, пока Чаро выспросил, узнал, в чем суть-печаль, Ярый уже умчался. Река вспучилась, вздыбилась, едва из берегов не вышла. Вот, поди, люди удивлялись, пугались: не было дождей затяжных, а вода бурлила, пенилась, хищно наступала, порогами скалилась. Баловень винился, кручинился, руками разводил. Ирро головой качал, за кудри светлые себя с досады дергал, морщился. Один Студенец был делом занят – дно Янисъярви обходил, по протокам сновал, проверял, сторожил, наблюдал.

С собою к Ари Ярый не взял никого, не позвал с собой. Чаровник хозяина проводил, недолго думая, велел Баловнику дом сторожить, а Ирро – за рекой присмотреть, оседлал жеребца своего, к озеру помчался. На берегу Ждана застал грустного. Тот последние известия рассказал, на поцелуи напросился. Просидели до вечера позднего, пока воротились царевич со стражем. Пришлось Чаро татем за хозяином да человеком красться, от ключей таиться, подслушивать да подглядывать. Холодом лютым окатило, когда царевич в запале великом брякнул лишнее, проболтался про зеркало утерянное да им же возвращенное. Чаровник зажмурился даже, ора от реки ожидая, а услышал рык его негромкий – так и вовсе к полу примерз. Коли голоса Ярый не повысил, значит, в руках себя вовсе не держит. Наказание Янису назначенное ледком в спине отозвалось. Знал ручей неугомонный вкус плети серебряной, тяжесть руки хозяйской. Да только ему всего пять поцелуев жгучих выпало, а озерному юноше – целых десять. Не каждый выдержит…

Как мимо доспешник-страж прошагал, Чаровник за ним направился. Ярый у келпи остановился, лбом в шлеме к шее крутой прижался да так и застыл соляным идолом.

– Хозяин? – Чаро позвал тихонько, но осекся, отступил, примолкнув – вздернулась перчатка металлическая в жесте предупреждающем, остановила на полуслове.

Выругался ручей беззвучно, не знает, чем помочь, так тихо и следовал по протокам за рекой мрачной. Дома Ярый в опочивальне заперся, дверью громко хлопнул, только хрусталь на тумбе подпрыгнул. Ирро из комнаты выглянул, брови вздернул удивленно. Чаровник негромко брату все рассказал, чтоб не лез понапрасну к Яру, не схлопотал от горячего нрава. Повздыхали ручьи, понимают, что глупость глупостью, ревность ревностью, ан если и впрямь зеркало всему виной, значит, прав страж, что озеро наказывает. Не стоило дела важные замалчивать.

– Так может, забыл просто, не до того, – Ирро головой качает, в руках хлыст тонкий мнет. – Сам видел, то поссорятся, то с Аглаей случится что, потом полнолуние. Выпустил из виду, не подумал, не связал. А вот человек, конечно, оплошал.

– В чем же? – Чаро бровь удивленно поднял, хоть и согласен с братом отчасти.

– Не стоило в запале такого говорить, да при Яре тем более. Коль мил ему Янис наш, там с ним и надо было поговорить первее, спросить, выяснить, проверить, надоумить. А не так, в споре за несуществующее словами швыряться.

– Дурак человек, быть может, – Чаровник головой качает. – Я б его прогнал в шею, да только кольцо водником подаренное не простая безделушка, так просто не отмахнешься. Но прав он, зеркало, побывав в руках не тех, да еще под заклятием, может опасным быть. Артефакт древнее озера, да и сам Янис… ты ж не знаешь…

– Чего не знаю? – нахмурился Игривый, помрачнел, привык, что нет тайн от него у брата старшего.

Ручей дверь плотнее затворил, на кровать Ирро увлек, заговорил тихонько.

– Озеро как появилось – не было у него хозяина. Артефакт в нем просто лежал, никем не охраняемый. Не знал никто о том, не ведал, не посягал, ответов в нем не искал. Пока не случилось. Совет духов тогда из пяти состоял.

– Как из пяти? – перебивает Игривый, умостился на кровать с ногами, весь в слух оборотился, жадно внимает. – Четыре ж стихии главенствуют, мир творят.

– Не четыре, Ирро, – Чаровник ухмыльнулся скупо, за локон светлый ручья дернул. – Пять. Смерть – тоже стихия, мир в узде держит, не дает чаше его до краев наполниться. Поэтому было их пятеро: Огонь, Вода, Земля-камень да воздух-Ветер. И Навья. Тот, кто смертью ведал, мраком липким.

Глухо громыхнуло, в стену ударило, раскатилось дробно. Вздрогнули стражи, в коридор выглянули, прислушались. Громит комнату река, ругается, ярость выплескивает. Ирро предложил было вмешаться, но Чаровник лишь головой качнул. Не сейчас лезть к хозяину, не сейчас его утешать. Позже, когда все закончится.

– Так почему осталось четверо? – Ирро вопрос задал, устроился прямо в коридоре на полу, у стены светлой.

– Потому что власть… она не только людям глаза застит, – Чаровник рядом сел, завалился головой на колени Игривого, распластался. – Задумал Навья мир расширить, объединить. Дескать, лучше оно, если мертвые будут наравне с живыми существовать, границы не ведать. Соблазнил он всех из Совета, кого идеей, кого просто собой, кого еще чем… все в разводах темени ходили, копьями-узорами объятые. Солнце всходить неохотно стало, тускнеть, чернотой наливаться. Пока не замерло в зените слепой дырой тусклой в короне белесой. Тогда открылись врата в мир подземный, мертвый, полезли твари хищные, а за ним души припожаловали. Только живое вместе с этим умирать начало, тенями, призраками обращаться. Как увидели это хранители Совета, вмиг очнулись, испугались, что не останется мира вообще, все займет тьма липкая, неживая. Не ведаю как, знаю только, что хитростью-уговорами, спеленали Навью, силу его под корень срубили, самого в нижнем миру заточили. Неделю темень властвовала, с тех пор горы черные появились, нежилые, прорехи глубокие в плоти земной, каньоны вымершие. Вода да Ветер долго все в порядок приводили, покудова Огонь остатки тварей выжигал.

– Дак а зеркало тут причем? Янис?

– При том, что проход Навья с помощью зеркала открыл, только не знаю как. После Совет решил озеро одушевить, его стражем приставить. Да только просчитались. Так крепко привязали, что теперь Янис – это часть зеркала, потому и боятся его, стороной обходят. Есть у меня подозрение великое, коли не был бы Ярый рекой охранной, сильной, его бы отвели от Яниса, не дали им встречаться, миловаться, союз бы не одобрили. А так и присмотр и… все счастливы.

– А Яр про то знает?

Вздохнули стены, разошлись сосудами-трещинами, окатили стражей крошкой перламутровой, сизым пеплом, мелким песком речным присыпали.

– Яр-то знает… а Янис – нет.

– Как это? – Ирро дернулся, наклонился низко, носом к носу лежащего.

– А вот так. Не стали озеру всего рассказывать. Ну дух и дух, сколько их? Вон Ари – тоже озеро, ан обычное, водный и водный.

Игривый обе руки в волосы запустил, потянул сильно, больно. Пытается все усвоить, по полкам разложить осознать.

– Как же царь этот, будь он неладен, зеркало-то взял, коли это Яниса частица?

– А ты думаешь, они там в постели в ладушки ночью играли? – смеется невесело Чаровник. – Аль забыл, что при близости бывает? Так он же еще и опоил озеро, тот его за своего принял. Вот и зеркало не сопротивлялось. Я так думаю, может, не прав я. Может, так оно сложилось, не ведаю, не спрашивай. Нам бы теперь решить, что делать. Коли правда артефакт всему виной.

– Носы вешать рано, – Ирро подмигнул, потормошил брата. – Охолонет Ярый, поговорят, может, с озером нормально. Янис-то поди себя виноватым теперь чувствует, ерепениться прекратит, выслушает.

– Или в царевича ударится, как за стену каменную спрячется, – мрачен Чаровник, невесел, думы печальные нагоняет, чело морщит.

– В любом случае – зорьки дождемся, коли хозяин сам не позовет, тишком прокрадемся. Присмотрим, подсобим.

На том и порешили. Сидели дальше ручьи, к грохоту, к ругани прислушиваясь, пока дом ходуном ходил, пока Ярый в комнате, как в клетке, метался, мебелью в стены швырялся, бесился от злобы бессильной, горячей.

Царевич на полу сидел перед опочивальней Янисовой, тишину слушал, ею пропитывался, пугался. Молча озеро Ивану на дверь указал, словом единым не обмолвился. Попробовал царевич разговорить, прощения вымолить, но только перст у носа увидел. Василиск ему вслед посмотрел, короной качнул. Показалось Ивану, что осуждает его зверюшка волшебная, не одобряет горячность, языка несдержанного порыв. Сам рад бы слова назад взять, дак сказанного не воротишь. Поначалу Иван все ухо к двери прикладывал, перламутр дыханием грел, мутил – пытался услышать, что Янис делает. Но кольнуло под щекой легонько, предупреждающе, отдало болью несильной. Дом охранял хозяина, ограждал от соглядатаев нежелательных, пусть и гостями те соглядатаи числились, назывались. Ключи ушли, не оглянулись, их и просить не понадобилось. Иван моргнул только – юноши расплылись дымком голубым, туманом легким водным, и исчезли. Наверху сумерки все сгущались, киселем синим, густым потекли, из-под елок, берез тени повылезали, удлиняться начали. Озерцо вздохнуло, зашуршало, встряхнулось, к вечеру готовясь. Огоньки из кувшинок выбрались, расселись на травке, сверкают, переливаются, свет набирают. Только мавок не видно. Не торопятся водницы на поверхность подниматься, игры, хороводы затевать. Чувствуют неладное. Пусть и нрава легкого, игривого, ан не смеют, боятся.