Текст книги "Хозяин озера (СИ)"

Автор книги: Shelly Eclipse

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Сова ухнула, вздрогнуть заставила. Заволновался Янис, оглядывается нервно, от шорохов шарахается. Страшно озерному хозяину, страшно так сильно, что голоса нет, не позвать никого, не спрятаться. Мысли путаются, вопросы роятся, слова Навьины звучат, не отпускают. Нет веры им, но есть сомнение. Душит, комком поперек горла стоит, мешает, царапает.

Вдруг светом синим всплеснуло, со дна выметнулось. Чаровник верхом на берег выбрался, оглядывается тревожно. Заметил Яниса, скорее спешился, к нему подбежал.

– Ночи, Янис, ты почему не спишь, не отдыхаешь? – спрашивает, а сам глазами шарит, выискивает что-то.

– Кошмар привиделся, – озеро отвечает невнятно, от ручья отступая.

Огляделся страж, прислушался да ближе подошел, зашептал.

– Побудь дома, Янис, неладно у нас. Табун разыгрался, течения от рук отбились, лютуют. Ярый к морю двинулся, вернется к утру полному. Смотрю, тихо у тебя, спокойно. Дальше помчусь. Зови, коли что.

Вскочил в седло, келпи поворотил, исчез в воде озерной, а Янис так и сел. Взбунтовалась река? Свистнул громко озеро, ладонь в воду окунул. Зорька розовым шкуру окрасила, пока келпи вброд до мелководья дошел, на берег вспрыгнул, перед хозяином склонился низенько, хвостом да гривой росу собирая. Осторожно забрался на спину сильную Янис, на ухо мохнатое настороженное шепнул. Пошел келпи рысью осторожной, на манер коня заморского, иноходного: ноги попеременно переставляет, старается седока не трясти, не раскачивать. Сквозь лес просыпающийся скоро домчал, застыл на пригорке высоком. Смотрит Янис, глазам не верит. Вздыблены волны речные, шумит, полноводится, словно весна сейчас вешняя, снега таять только начали. Берега много откушено течением быстрым, затоплено. Уже к мосту дальнему подбирается, еще немного и снесет крепи. Досюда долетает, как рокочет, огрызается. Чуть дальше, вокруг дома Ярого взвесь водная висит, пена клубится, радугой на первые лучи солнечные отзывается. Ржание громкое, сердитое над равниной далеко слышно, огрызаются келпи-течения, злятся, на свободу гулять, бегать просятся.

– Не верю все равно, – озеро шепчет, гриву белоснежную в пальцах комкая.

Повернул лошадь, через лес в сторону другую устремился. Туда, где чаща раздавалась, сквозь нее и еще дальше, к болоту обширному, топкому, опасному.

Замедляется келпи, идет, упрямится. Не любят течения свободные вязкой трясины, кочек упругих, кореньями глубоко уходящих. Солнышко встало, потянулось, когда Янис на краю топи кобылу остановил.

– Ой, Янис, здравствуй, – девочка пригожая с кочки встала, сарафан зеленый отряхнула, косицу куцую поправила, сбила на бок больше. – В гости ты? Тятю позвать?

Улыбнулся озеро через силу, на землю спрыгнул, пригладил кудряшки Ладе.

– Здравствуй, славница, покличь, будь добра. Переговорить мне с ним надобно.

– А огонечек подаришь? – улыбается девочка проказливо, кончик языка розового показывает.

– Подарю, – озеро ладони сложил, подул в них, меж пальцами высветилось зеленоватым. – Держи.

Выпорхнул огонек озерный малый, засуетился, замигал, на свету почти невидимый. Покружил, полетал промеж хозяйских волос растрепанных да к девочке подлетел, застыл. Подождал, пока ладошки детские его обнимут бережно, притих, задремал.

– Спасибо, Янис, добрый ты, – Ладушка улыбается – да как сиганет внезапно с кочки прямо в бочаг темный, только брызги тучей, веером.

Всхрапнул келпи удивленно, носом в воду сунулся, расфыркался.

– Пошто пожаловал, хозяин озерный? – болотник седой возник внезапно, стряхнул с балахона ветки, травинки налипшие, на кочку, дочкой оставленную, уселся, руки костлявые на коленях сложил, пальцы переплел. – Выглядишь плохо. Тебе б полежать, спину заживить толком, чай серебра поцелуи острые не сразу затягиваются. Реку рядом с собой держи, и ему польза, и тебе скорое выздоровление.

– Страж занят покамест, – озеро отвернулся, – течения унимает.

– О, – водник с усмешкой бровь вздернул, подбородок острый потер, усмешку пряча. – Неужто перестарался, больше отдал, чем взял у тебя? Так зачем явился, озеро? Чем помочь тебе могу?

– Я зеркало спрашивал, – Янис не торопится, не знает теперь, что и говорить. – От него темень тянется, от него силой питается.

– Так-так-так, – водник поднялся, ладони потирает, щурится недобро. – И как же ты, Янис, зеркало спросил, что то тайну открыло, темень показало?

– Приказал – меня послушалось. Темень от Навьи идет, стелется, проход ищет. Не Межмирье тогда открывалось, Навья это был, его рук дело.

Ладушка из-за кустика малого вышла, чистое платьице тесемкой витой подпоясала, рядом присела, смотрит с любопытством, глазенки зеленые таращит.

– Неужто думаешь, что мы Навью бы неспознали? – смеется, каркает водник. – Будет тебе, Янис. Понимаю, что ссора обидная покоя не дает, да только полноте. Зеркало тебе подчиняется, потому что силу твою пьет. Вот и боится, что тебя отберут у него, поток перекроют. Шалит, балуется. Возвращайся домой, поспи, с мавками поиграй, с ключами потешься. Ярого в гости пригласи, ему силы понадобятся, скоро дождь придет, реку держать надобно. Да и озера затопит, везде поспеть стражу придется.

Зубами скрипнул Янис, разозлился. Кулаки сжал, лицо исказилось.

– Совсем за безмозглого, глупого меня держишь? – вызверился озеро яростно, зашипел низко.

– Да дите ты и есть неразумное, – смеется водник, искоса поглядывает. – Обиделся на глупость – эка невидаль, страж озеро охраняемое в постели приветил, – отомстил, людей натаскал, хоть царь тот, хоть Ванька, сын его. Колечко-то я ему вздел, чтоб лишнего от тебя не набрался, пламень синий не для людей встает, загорается. Надеялся, что надоест тебе быстро игрушка новая, так и вышло. Теперь что придумал? Навья. Навья в нижнем мире сидит лет сколько и дальше будет, покудова путь ему наверх заказан. Твое дело малое – за зеркалом смотри, чужих не пускай да силой делись со стражем.

Промолчал озеро, не попрощавшись, на келпи вскочил, подальше от болот ринулся. Смех издевательский, сухой, кряхтящий в спину летит, жалит. Пусть плеть колдовская следы оставила, силы выпила, ан насмешка подобная кусает сильнее, ранит глубже, следов видимых не оставляет, занозы глубоко под кожей сидят.

– Не жалко тебе Яниса, тятенька? – Ладушка вздохнула грустно, на колени к воднику забралась, за косу ухватилась.

– Жалко, милая, – улыбается дух болотный, личину, что платье, меняя. – Да только выбора у меня нет.

Фыркнула Лада, глазенки синие сощурила, огонек из-за пазухи выудила, от света солнечного прикрыла.

Как домой вернулся, Янис не помнил, отпустил кобылу белую, сам под навес ивовый забрался, лег под ветвями, вверх глядит, в листву живую, шелестящую, пытается осмыслить, себя уговорить, что неважно все, неверно понято, перевернуто. Как бы ни старался слова Навьи от себя гнать, на водника не обижаться да про Ярого не думать, ан все одно возвращается. Тоска в другое чувство переплавляется, ширится. Уже не обида это, не каприз мимолетный, кипучий, который, дай срок, паром изойдет, выветрится. Осознание, что до этого жилось легко и просто, а потом кто-то занавесь ивовую отодвинул, отдернул, и показалось солнце слишком ярким, неопрятным, вода ледяной, неприветливой, а сам хозяин ненужным. Аль еще хуже – нужен, да только как силы источник, не сам по себе. Никогда не задумывался об этом Янис, никогда не подозревал, что всего лишь часть зеркала… не самая лучшая, видать, часть.

Ключи старшие, Колокольчик да Хрусталь, как почуяли, хозяина настроение уловили, на бережок выбрались, хоть и не любители яркого солнышка пекущего. Отмахнулся было озеро от них, да куда там, улеглись рядом, обняли, молчат, сопят нарочито.

– Наладится все, Янис, – Колокольчик на ухо шепнул, носом потерся.

– Мы всегда с тобой будем, – вторит ему Хрусталь, дыханием теплым обвевает, ластится. – Не грусти, все будет хорошо. Помиритесь. Янис, ты…

– Хватит, – взвился озеро, руки от себя отпихнул, прочь ушел.

Недоуменно переглянулись ключи. Не понимают, какая муха хозяина укусила, но следовать не смеют, боятся, еще больше разозлится. Сели поодаль у берега, и на глубину не спускаются, и на сушу не выходят.

В камышах Янис улегся, спрятался. Водица озерная с разговорами не лезла, плескала едва слышно, ласкалась. Целовала плечи, мокрой рубахой облепленные, волосы расчесывала, вокруг кувшинок обвивала, ряски мелким цветочками украшала. Шептала на ухо негромко.

– Хочешь, покажу тебе сад свой?

Янис под воду целиком ушел, когда понял, чей голос ласковый слышит, чье присутствие незримое рядом почувствовал. Но рот помимо воли сам открылся:

– Хочу.

Померкло зрение. Пропали облака пухлые на небосводе лазурном, пропали толстые стебли осоки сочной, шелестящей. Вместо леса темное пятно стало. Растеклось, расплавило краски дневные, наново картину мирскую перекрасила. Смотрит Янис удивленно, моргает. Думал он всегда, что цвет черный, угольный скупой да скучный, нет в нем жизни, нет легкости. Видит Янис перед собой равнину темную, переливающуюся всеми оттенками ночи непроглядной. Валуны высокие, иссеченные, каждый на цветок распущенный похож. Змеятся меж ними тропинки-трещины, причудливые, свитые, не разберешь. Листья у цветов-камней тонкие, прожилками блестят, как сколы графитовые, озеро такие в доме у Ярого видел, на дне реки встречал. Дрожат на ветру литья те, звенят мелодично, нежно, как мелодию выплетают, напевают, убаюкивают. За ними высятся деревья черные, стволы изогнутые, кроны на один бок скошены, будто ураган вечный их гнет, треплет. Листочки крохотные на веточках прозрачных каждый формы своей, единой;жилочки просвечивают, искорки черные под кожицей тонкой трепещут. Шелестит каждая крона на свой лад, в песню общую свой голос добавляет. Вот та, овальная, со слезами-лианами длинными – высокую чистую ноту издает, а рядом растрепанная, тонкими веточками торчащая в стороны разные – пониже пришептывает, причитывает. Трава под деревьями – травинка к травинке, колосок к колоску, хрустальная, на конце каждой слезинка-росинка подрагивает, алмазом темным подмигивает, не падает, колокольцем звенит.

– Только воды нет, прости, – шепчет голос на ухо. – В мире мертвых лишь одна река, одинешенька, нет у нее ни притоков, ни ключей студеных… хмурая, седая. Потому и очарован я озером твоим был, когда зеркало искал. Идем по тропинке…

– Янис?! Янис! Очнись же!

Чаровник встревоженный озеро за плечи встряхнул, поднял. С трудом в себя юноша водный пришел, вернулся, отряхнул, сморгнул грезы страны подземной.

– Что ж от вас покоя нет, – промолвил недовольно, приподнимаясь лениво. – Что еще, Чаро? Опять страж зовет, собираться, бежать сломя голову?

Отпрянул ручей в удивлении. Еще миг назад Янис бледнел на глазах, прозрачным становился, только не в воду уходил, просто растворялся, а на руках раскинутых, безвольных, узоры вскипали теменные, вились, выше забирались. До самой шеи укутали цветами-шипами. Испугался ручей, будить кинулся.

– И дело тебе какое? – Янис вырвался, на руки мельком глянул. – Зачем пожаловал?

– Я… – растерялся Чаро от напора гневного. – Велел Ярый зеркало проверить….

– Так иди и проверяй, – хозяин озерный на дом махнул. – Открыто, и так проходной двор давно.

– Янис…

– Да, знаю, ведаю. Сам виноват. Иди смотри, защиту снял. Проверяй, коль душе угодно. От меня отстань.

– Дак без тебя не могу, – Чаро руками разводит, на попятный сдал, присматривается – неладное с Янисом творится.

Вспыльчивый озеро после ссоры еще стал, часто ругал его, прогонял, но таким нервенным, раздраженным, впервые его страж видел.

– Ты же… с зеркалом связан, я не подойду.

– Проверял его утром я, как обещался. Слово свое держать привык. Так вот: темени нет. Все спокойно. Мне не веришь – к воднику сходи. Он велел жить как прежде, веселиться, хороводы водить, ждать следующего полнолуния. Авось всех сожрут.

Отступил Чаро, поперек слова не сказавши, выпустил Яниса злого, пройти ему дал, вслед посмотрел. Рубаха мокрая спины узкой не скрывает, волосы на плечо сброшены, не застят – цветет поверх рубцов узор сложный, витиеватый, вроде дерева с короной разлапистой, на один бок скошенной, по плечам лианы сбегают.

Дверью хлопнул, по ступеням спустился, топая, озеро в опочивальне заперся, к зеркалу подошел. Темна поверхность, инеем черным подернулась, кристаллами снега проклюнулась, недвижимая.

– Покажи мне царство Навьино, – просит Янис.

Вздрогнул артефакт колдовской, просветлел, зазвенел довольно. Показал поле черное, рекой серой поперек пересеченное. Вдали лес, вблизи камни. Пустынно все, красоты первозданной. Ни душ, ни страшилищ голодных, хищных. Весь день оставшийся Янис из дома не поднимался, не показывался, рассматривал скалы черные, берега, кручи высокие, сверкающие. Красив мир нижний, но жить там не хочется.

– Вот и мне не хочется, я же живой, в отличие от душ, – Навья появился, едва солнышко спряталось, лучами еще золотилось.

– Но ты же хочешь их сюда привести, – озеро пугаться не стал, собеседника рассматривает, дивится.

Другой теперь Навь, спокойный. Глаза только горят по-прежнему, частичку мира нижнего в себе несут, показывают.

– Не звал я душ сюда и звать не собираюсь, – руками развел хозяин подземный, поморщился болезненно, чисто флюс его беспокоит. – Но и сам среди них жить устал. У меня тут избранник остался… не хотел я, чтобы мертвые здесь жили, только чтобы общались, в день единый на границе встречались, родных не забывали. Разве это неправильно?

– Не знаю, – тихонько озеро ответил, вздохнул негромко.

Улыбнулся Навья печально, присел на мрамор узорчатый, на зеркало глядит, Яниса избегает. Сызнова озеро растерялся.

– Пойдем к столу, – позвал внезапно, сам себе удивился.

Согласился Навья с радостью, осторожно столешницу хрустальную гладил, заново ощущения вспоминал. Угощение не тронул, только на тарелке разложил узором диковинным, потешил хозяина гостеприимного. А потом взялся рассказывать, как мир его устроен. Как души попадают, как живут, коли можно жизнью за гранью назвать. Сколько отмерено кому наказание, как вернуться, возродиться, как навечно остаться в садах темных.

Заслушался Янис невольно, времени счет потерял.

– Солнце близко, Яни, – Навья встал потянулся, подошел близко. – Сил у меня не хватает ему противиться, не взыщи. Спасибо за разговор, за угощение. Пора мне. Коль позволишь, завтра загляну, еще потешу, расскажу что.

– Приходи, – согласно озеро кивнул, встал порывисто проводить до зеркала.

Навья уверенно рукой его талию оплел, к себе привлек, поцелуем осторожным губ коснулся едва уловимо.

– До скорой ночи, хозяин озерный.

Сказал и исчез, дымным облачком пролетел, в поверхность зеркальную втянулся. Усталость каменную озеро ощутил. На плечи легла, припечатала, свинцом веки налила, ресницы неподъемные едва трепещут. Добрался до опочивальни Янис, в сон провалился. Не вспомнил ни про василиска, в комнате притаившегося, ни про ключей своих. Не удивился, что ночью никто не пришел, не проведал, словно забыли.

И в зеркало ни разу не посмотрелся… разрослась темень на теле стройном, почти целиком опутала, на щеки вензелями зашла, улеглась.

Чаровник меж тем прямым путем, коротким, по течениям подводным к реке вернулся, в дом поспешил, келпи бросив у коновязи. Ярый в горнице сидел, вино в кубке рассматривал, откровений на дне выискивая. Дернулся неловко от неожиданности, когда ручей ввалился, косяк плечом едва не своротил. Рассказал, поведал Чаровник хозяину сомнения свои, Яниса описал, узор темени на нем. Отставил Яр вино подальше, отодвинул, лужу через край плеснувшую рукавом утер.

– Что про зеркало тебе сказал?

– Что нет на нем темени, – Чаровник вино утянул, одним глотком осушил, рот утер. – И водник подтвердит.

– Странно, – река по столу постукивает, хмурится. – Ты в дом спустился, проверил?

Чаро покаянно головой качает, винится. Не стал раздражать сильнее, побоялся, что коли темень и впрямь от обиды, ярости, то разрастется шире, оплетет целиком. Хозяин вины не отмерил, сам бы не настаивал, на рожон не лез, не провоцировал. А что неладно с Янисъярви,так то прав Чаровник, не ошибается, не преувеличивает.

Хотел река-страж подойти осторожно, приблизиться, взглянуть, да не пустило его озеро. Протоки свободные водорослями черными взялись, перекрыли, стеной плотной встали. По краю поляны озерной стена туманная стоит, не ломается, под ветром не рассеивается. Чаро поперед хозяина сунулся, ладонь приложил. Отбросило ручья назад, к земельке сырой приложило крепко, огрызнулось щупальцем призрачным, дух вышибло.

– Надо водника найти, – Ярый ошибку не повторил, близко не подошел.

Доспех на нем светится, дрожит, чешуи перезваниваются, стонут. Копье само звездой украсилось синей, лучами ощетинилось.

– Это Навья? – Чаровник на келпи вернулся, затылок ушибленный потирает, из волос землю вытрясает.

– Хотел бы ответить, что нет, но не знаю. Не видел я силы такой, но и с хозяином мертвых не знался никогда.

До ночи темной, звездной, река с ручьем старшим, помощником верным, болота обшаривали, звали. Как сквозь землю хранитель водный провалился, будто и не было его отродясь. Никто не знал, где он скрывается, где обитает. Кикиморы страшные, кочки ожившие, плечами корявыми жали, носы длинные чесали, светлицы, девки на мавок похожие, зубастые да с перепонками, глазки строили, но тоже не знали, не ведали, где хозяина искать.

К утру келпи занервничали, загарцевали, все норовили назад повернуть, домой воротиться, в реку ухнуть. У озера постояли стражи верховые, подойти не смогли. Смех жителей озерных слышали, плеск да отсветы огоньков танцующих. Не приближайся – таки и вовсе покажется, что не случалось ничего, не менялось. Уйти себя Ярый заставил, в реку погрузился, сызнова к протокам доплыл. Разрослись водоросли, заматерели. Нож не берет, плеть не сечет. Из сил страж выбился, пока рубить пытался, пробиваться. До вечера решил подождать, удачи еще раз попытать на болоте топком. Солнце присмотрит за озером днем ясным, летошним.

Но и на вторую ночь, и на день, и на следующий, когда тучи небосвод укрыли, грозой насупились, громом зарокотали, не нашелся Водник. Пробовал Яр до совета дозваться, Ветреницу кликал – без толку. Тонул голос стража в бури завываниях, шумом дождя проливного дробился, рвался. Камень и вовсе глух к воде остался, а Огневик никогда и не откликался. Не любил стихию изменчивую, пламя его тушащую.

– Нравятся, Яни, тебе цветы мои? Травы густые?

– Красивые они, – озеро отвечает, в руках венчик черный о ста лепестках баюкая, аромат сладковатый вдыхая. – Но опасные.

Тычинки зашевелились, вытянулись, запястье обняли, в кольцо сомкнулись. Навья только прищелкнул – вмиг присмирел бутон, лепестками вздрогнул.

– Опасные, правда твоя, – улыбается хозяин мира подземного, цветок забирая, обратно чрез зеркало на поле отпуская. – Потому и не держу птиц всяких, гадов ползучих.

– А кокатрисы? – Янис на кровати улегся удобнее, подушки под спину подгреб, умостился. Навья рядом лежит, зеркало придерживает. Халат на нем долгополый, расстегнут небрежно. Кожа молочная под стать Янисовой бледности, только узоров меньше, как живые то проступают, то опять прячутся.

– Так кто-то должен охранять царство мое, – смеется, зубоскалит, клыки не прячет. – Чай и в верхнем мире много тех, кто власти жаждет, страхом перед собой бредит. Твари мои – кусок лакомый, а души мертвые и подавно. Запереть такую в клинке аль в ином оружии – и покорять города ринуться можно. Многие правители секрет вечной жизни знать хотят, радеют о своем теле немощном. Тоже обряды проводят, до мира моего дотянуться пытаются. Оттого и держу тварей разных, чтоб неповадно охотничкам было.

Рассказывает, сам на Яниса посматривает, невзначай ногтями длинными по бедру озера ведет, ткань режет, кожи не касается.

– Страж твой прибыл, вкруг третий раз камыши обходит, – вдруг Навья сказал, отодвинулся, на спину лег. – Выйдешь приветить? Не уйдет ведь, настырный.

Вздохнул Янис, к окну отвернулся. Третью ночь Ярый подходил, да в дом даже не пытался постучать, звать не звал. Долг выполнял, приглядывал и решил, что хватит оного. Довольно.

– Нужен был бы, позвал.

– Ох неправ ты, Яни, – Навья ближе подбирается, ладонью вверх по животу ведет, ласкает, вырез рубашки сдвигает, трогает. – Гордец, каких поискать, страж твой серебряный. Спроси сам, что надобно, успокой. Только, не обессудь, про меня молчи покудова. Коли решишься – сам с ним познакомлюсь опосля, коли откажешь – таки не надо знать ему, что был я у тебя. Гостей твоих чай Ярый не жалует особо.

Поцеловал плечо открытое, заколку из покрывала складок выудил. Прядь волос Яниса взял, в узелок искусный скрутил, закрепил, поправил. Исчезла чешуя теменная, пропали разводы узорчатые. Юноша водный потянулся недовольно, ан не стал упрямиться.

– Ночи доброй, страж-река, – вышел Янисъярви к кромке лесной, волнующейся, кайме темной, на всадника равнодушно глянул. – Чем обязан визиту твоему?

– Присматривать велено, потому и рядом нахожусь, – Ярый отвечает вкрадчиво, озеро рассматривает, будто ищет что-то. – Хотел узнать, как раны твои заживают.

Рубаху с плеч спустил Янис, спину открыл до пояса, повернулся медленно, глянул искоса. Побелели рубцы, затянулись. Только рваный один поперек лопаток выделяется, багрянцем кожи атлас уродует, пересекает.

– Спасибо за ласку твою, страж, за осторожность. К полнолунию как новенький буду, чай и следа не останется. В гости пока не приглашаю, мал костер на ущербной луне, слаб. Нечем мне с тобой поделиться.

Прищурился Ярый, коня по шее погладил, успокоил.

– Хорошо, коль так, – молвил, ответил. – Приду еще ближе к ночи темной, новолунной. Аль сам приходи, погостишь, развеешься.

– Благодарствую, страж, только вряд ли.

– Как знаешь.

На том и разошлись. Келпи вороной в лес отступил, в тени спрятался, одна грива туманом белесым видна, светится.

– Не видно темени, – Чаровник к хозяину подъехал, за елью разлапистой остановился; вслед озеру смотрит, удивляется. – Не могло мне помститься, хозяин. Видел узоры.

– Заколка облик хранит, все прячет, – Ярый наземь спрыгнул, доспех снял.

Как силуэт хозяина озерного истаял, исчез, следом шагнул, до кромки берега дойти попытался. Стена воспротивилась, с ног сшибить попробовала. Река не ручей, устоял, но оступиться пришлось.

– Что делать будем? – Чаровник волнуется, кого из ключей позвать, высмотреть старается.

– Ждать. Новолуние его ослабит, костер силу потеряет на сутки единые. Глядишь ослабнет и защита колдовская.

– А коли нет?

– А коли нет… значит Навья нам мешает, глаза застит. Найти б того, кто знает, как за стену проникнуть. Не спрашивай, Чаро, ответов нет у меня покудова. Нахрапом да силою ничего не сделаешь. Надо б хитростью…

Зашумел лес несогласный, ночными птицами воспротивился. Ан нет другого выбора, коли б подсказал кто его. Отошли стражи дальше, светляков колдовских оставили, заслон сплели, зачаровали. Янис же к гостю своему вернулся, рассказы слушать, от мира прятаться.

Вторая седмица шла, как Янис гостя тайного у себя привечал. Днем спал, ночью сказки слушал. Привык к Навье, другим его увидел. Не торопит события хозяин мира подземного, нахрапом не берет. Целует лишь легко, необязующе, прикасается невзначай. Все больше земли свои показывает, растения диковинные, каменные.

Ключи шептались, страшились: пропали стражи, не заходили, духи лесные качаться на ветвях ивовых не заглядывали. Темнеть вода стала, кувшинки вянуть, листья сворачивать, на дно уходить да бутоны прятать. За ними осока пожелтела, пожухла, стеблями сухими зашелестела жалобно.

На ночь срединную сидели Мил с Колокольчиком на валуне любимом, молчали, босыми ногами в водице болтали, сверчков далеких слушали. Прислонился Мил к брату старшему, грустит, в воду смотрит, рыбок серебристых выглядывает. Говорил мало ключик, таился все больше. Пригнул ветер ветви ивы, листья взъерошил.

– Доброй ночи, – из ветвей выступил незнакомец темноволосый, улыбнулся приветливо.

– Доброй, коли не шутишь, – Колокольчик Милого покрепче прижал, к гостю неведомому сам повернулся, заслонил.

– Отчего ж, – усмехается незнакомец, скалится. – Костер нынче умирает, а сила мне нужна. Не обессудь уж, придется у тебя занять.

Звонко щелкнуло, что хлыстом по воде, взвизгнуло. Милый под рукой ледяным стал, задеревенел, а после в руку брата вцепился хваткой мертвой, ноги оплел, на траву свалил. Колокольчик только вскрикнуть успел, глаза черные разглядевши, разводы на лице Милого. Да не смог более ничего. Пробили землю ветви темные, гибкие, по рукам ногам опутали, распяли, пригвоздили. Незнакомец Милого поцеловал в висок, приласкал небрежно, с пути отодвинул. Как кукла неживая ключик повиновался, смотрел перед собой в пространство пустое.

Забился в путах Колокольчик, закричать попытался. Стебель тугой между губ скользнул, закрыл рот, петлю вокруг горла затянул. Водой старался ключ растечься, ан не пускает его что-то, заперло в теле, не разольешься, до озера не дотянешься.

– Ну не бойся, тебе понравится, – незнакомец ногою небрежно колени ключу развел, стебли тот час закрепились, затянули.

Одежда темная с него сползла клочьями, к ногам осыпалась. Прикосновения льдом жгли, калечили, ласки умелые клеймо узорное на теле выжигали, под кожу темень впускали. Рвался Колокольчик, горло надрывал, сопротивлялся. Да куда там. Мил за всем наблюдал безучастно, безвольно руки опустивши.

========== Тупик ==========

Дней минуло немало. Все больше Янис Навьины истории слушал, лежа рядышком, все больше проникался красотой, гармонией мира нижнего, за гранью лежащего. Часто гулял днем один, ключей не звал. Да и не показывались они теперь часто, хозяина не тревожили. Мельком виделись с Милым да Жданом. Отворачивались ключики младшие, близко не подходили. Наслаждался Янис спокойствием. Вода темнела, как положено после лета середины, наливалась синевой непрозрачной, небо отражало. Подолгу Янис рассматривал гладь недвижимую под шорох листвяной, ни о чем плохом не думал, слушал тишину и ею дышал. Ему никогда дотоле не было так хорошо. Не тревожили обиды и ревности уколы, не хотелось бежать никуда. Не прав был Навья, нет дела озеру до свободы от зеркала, нет дела до земель заморских. Теперь хозяин озерный понимал лучше прежнего, что место его здесь.

– Печален ты, Яни, – Навья с закатом появлялся, все раньше и раньше приходил.

Уже и солнышко едва только бочком пухлым коснулось елок, а уже на колени рядом с озером опустился, тронул плечо юноши водного, рубахой сползшей открытое, прижался к нему прохладными губами, языком теплым коснулся, мазок влажный оставил, завиток узора темного проследил.

– Нет, – Янис улыбнулся, спокойной улыбка была, глаз не трогала. – Просто нет ощущения, что все плохо, и что я кому-то что-то должен.

– Это хорошо, славный мой, – Навья рядом на траву улегся, голову рукой подпер, волосы на плечо скинул.

Любуется Янис шелком литым, ночью напоенным. Кончики до воды самой дотянулись, окунулись, водорослью диковинной заколыхались. Ладонью раскрытой гладит, наслаждается. Навья ближе подвинулся, в долгу не остался. Косу тугую озера распустил, обе руки в завитки сине-зеленые окунул. Целует, губы минуя, шею ласкает, грудь на вкус пробует, рубаху сдвигая. Откинулся Янис, подставился, не будоражат ласки Навьины, кровь от них не закипает. Но так прохладно, и успокаивает каждое прикосновение, легкое, как бабочки крыло. Млеет озеро, дышит глубоко.

– Вот так, мой хороший, – душ хозяин шепчет. – Не обижу, позволь только…

Одежды покров снял незаметно, опоясал бедра прикосновениями откровенными. Выгнул спину Янис, траву под собой в кулаках сжал. Не жаром, холодом опаляет Навья, не торопится, смакует ласку каждую, задерживается подолгу.

– Коли правда твоя, помогу, – шепчет озеро в забытьи, беспамятстве, сам навстречу Навье тянется.

Закрыл глаза Янис, в морозной нежности утонул. Не видит, как вокруг водицы студеной пробили землю копья черные терновые, тянутся, по земле ползут, друг за дружку цепляются и вверх подтягиваются, стеной непроходимой становятся. Хозяин душ ушедших крепче Яниса к земле прижал, ртом жадным обхватил плотно, языком дразнит. Лижет мягко, круги обводит. Немного сил передается, ан не торопится Навья, тянет помаленьку, незаметно впитывает. По колено терновник встал, а как оторвался Янис от губ прохладных, так в рост человека крупного стена высилась, шипами топорщилась. Меж острых отростков темень листами малыми взвилась, оскалилась.

Не спалось царевичу, не моглось. Которую ночь уже сон осторожный обходил стороной ложе его просторное, бежал, голову сломя, не давал роздыху. Что только Иван не делал: уматывал себя охотой, скачками, забалтывал послами на приемах светских, возлияниями богатых, любовью до изнеможения тешился. Ничего не помогало. Измучался царевич за три седмицы неполных. Ночью-то оно не просто так бессонствует, мысли всякие в голову лезут, спасу от них нет. Вроде и тоска притупилась, вроде и уговорил себя, что правильно поступил, в отчий дом вернувшись, хоть и не солоно хлебавши, а мир колдовской и дальше пусть без него стоит, не качается.

Роман на сына царского посматривал, но помалкивал. Гавра с Николом чаще заставлял тормошить, Мару – присматривать да лелеять. Но видел, замечал, что чахнет царевич в тереме родном, смотрит чисто зверь лесной, в клетку пойманный.

– Сходи, проведай, – цыган вино понюхал, на стол поставил, за трубку взялся, раскурил основательно, облачка сизые, ароматные вверх выпуская, колечки ровные свивая. – Не убудет, чай, от гордости-то? Сам же изведешься, места себе найти не сможешь.

Удивился Иван, поперхнулся. Не ждал он слов таких от наставника мудрого. Первый Роман против был, про озеро услышав, морщился, от пути туда отговаривал.

Потер царевич палец пустой, давно колечка лишившийся. Соскользнул артефакт заколдованный на третий день, как Иван воротился. Просто с пальца упал, чудовищно велик сделался. Убрал перстень в шкатулку резную хитрую, припрятал и забыть постарался.

– Не за чем, Роман, не за чем, – отмахнуться попытался. – У него есть спутник, а я…

– Вот смотрю я на тебя, царевич, и думаю. Ты эгоист весь в государя вырос, – Роман ухмыляется неприятно, с издевочкой.

– Поклеп возводишь, – огрызается Иван обиженно, не понимает, за что приласкали.

– Да нет, правду говорю. Ты к озеру зачем шел? Полюбопытсвовать? Вот оно так и случилось. Ты что ж, ждал, что он к тебе на шею сам повесится, только увидев? Али всю жизнь свою долгую царевича какого дожидался, слезы горьки проливая, на камне сидючи? Ты пришел к нему в дом, в гости напросился. Хоть не с пустыми руками, уже хорошо, не опозорил седин моих окончательно. Поухаживать взялся, да только с чего-то решил, что ежели глаз свой царский на него положил, так и он, точно девка сенная, должен сразу под тебя лечь, обрадоваться? Ему в своем мире чай не раз предлагали и куда более ценные союзы.