Текст книги "Хозяин озера (СИ)"

Автор книги: Shelly Eclipse

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Отряхнулся от танца дурмана Янис, улыбнулся, глаза прикрыв, ресницами занавесив взор туманящийся. Привычное опьянение им овладевало, медленно, неохотно, не как в разы прежние. Накатывало постепенно, томленье пробуждало. Не понимал, не видел разум одурманенный, что ключи ведут себя странно, словно и не он вовсе. Близко не подходят, не ластятся, только смотрят тяжело, неподвижно. Что чуть дальше битва кипит, кровь проливается. Змеиные дорожки Янису мнятся узорами светящимися, какие раньше огоньки плели, выкладывали. Клекот – песнями мавкиными.

Язычки синие в танце кружились, змейками игривыми свивались, звали, манили к себе, испить их силы крепкой, приникнуть поцелуем глубоким к источнику вечному.

Навья ближе подошел, по плечу обнаженному озеро погладил, пряди распущенные перебрал. Дернулся Янис в сторону, обожгло морозом острым. За спиной закричал кто-то отчаянно, по имени хозяина озерного позвал, окликнул.

– Нет, – сорвалось с губ против воли.

Шаг назад отступил Янисъярви, обернуться попытался. Ключи темные уже на воде стояли, ждали послушно.

Навья только улыбнулся.

– Тебя уже никто не спрашивает, хороший мой.

Тычок сильный – и летит Янис в пламя. Взъерепенился искрами яркими, всхрапнул недовольно колдовской костер, принял любимца своего, закутал, обласкал, отгородил. Выплавил мысли, опасения, заменил на жажду великую. Хозяин душ ушедших бровью повел, вздохнул глубоко. Связь непрочная, пунктирная, меж ним и водным юношей силы пока не давала, но совсем немного холодила, освежала.

Шелест да хруст Навью отвлекли. Досадливо поморщился он, обернулся, в ночь вглядываясь глазами горящими.

– Упрямцы, – фыркнул довольно, игриво, языком по губам скользнул. – Давайте еще поиграем, покудова время есть.

Негромко приказ отдал Навья, ключи зашевелились. Прочь от костра отступили, развернулись слаженно, по нитке единой вперед двинулись. На корточки присел Навья, когтем острым черным линию провел, словно землю взрезал. Умерла трава, почернела, раной раздалась, туманом истекла. Деготь теменной выплескивался, словно кровь из жилы порванной, выступал, просачивался, к ногам Навьи тек, обвивал их лениво, сотней языков вытянувшихся облизывал. Как пламя синее Яниса ласкало, трогало трепетно, так темень жалась к Навье, внимания выпрашивала. Приголубил ее небрежно, как зверушку малую, зашептал наговор колдовской, путы снимающий. Потек деготь неохотно в стороны все, тянется, по контуру, до того намеченному, карабкается, берег затопляет. Из тумана мглистого, что над теменью занимается, прорастают щупы тонкие, по воздуху хлещущие жадно. Где на куст, траву наткнется щуп такой, так враз живое отмирает, пеплом осыпается аль слизью расходится, пузырится.

Ярый шлем стащил, лоб утер. На Чаровника не оглядывается, не смотрит. Лишь на людей взглянул коротко. Пусть стоят покудова, где стоят теперь. Авось увидят лазейку, воспользуются. У царевича простых стрел не осталось, зато серебряных, со звездами лунными, еще с пяток штук найдется. Коли в Навью всадить поглубже, будет шанс спастись. Да и сам страж-река, хоть и кололо в боку раненом, в голове шумело от потери ручьев близких, на ногах крепко стоял, сдаваться не собирался.

– Яр, – Чаровник сам встал рядом, кивнул едва заметно.

Ключи стоят на дороге озерные. Тонкие, хрупкие, волосы длинные струятся. Да только не вода с них капает, темень сочится. Колокольчик первым идет, ноги механически переставляет. Ярый рыкнул негромко, плеть вскинул.

– Может… – Чаро начал и сам оборвал себя.

Видит, что выбора нет, не оставлено. Копье в руке ручья засветилось неохотно. Ключи в линию стали, путь перегораживая.

Иван занервничал, Романа в бок пихает.

– Им помочь надо, – царевич вперед шагнул, границу почти переступив.

– Нечем помочь, – Роман вновь Ивана перехватил, не пустил.

С рекой они давно оговорили, что царевичу стрелять от стены надобно, не подходить в толчею битвенную. Не потому, что слаб и неразумен, а потому, что про него в пылу забудут, а стрелок он отменный. Не промахнется. Коли не поторопится.

– Ну хоть что-то…

– Стой на месте, Иван, – цыган пригрозил. – Коли хочешь помочь им, Янису, стой. Тебе в живых надо остаться.

Вдруг дрогнули ключи, будто маревом жарким их объяло, размазало по контуру. Из груди у каждого угол острый выступил, будто на булавку их наткнули. Руки сузились, пальцы срослись, гуще почернели, остриями блеснули.

– Не жалеть, – Яр приказал, плетью свистнув.

Распалась цепочка. Мил со Жданом к Чаровнику ближе оказались, Колокольчик с Хрусталем Яра окружили. Слабы были источники озерные, ан темень их закалила, переделала. Медленные атаки вялые, но с наскоку не ударить. Стрелами бы уложить, но цыган многомудрый опять Ивана придержал, велел серебро беречь. Терновник перекрученный вдруг дернулся, попытался плети расправить. Роман отпрянул, затаптывать принялся, подрезать стволы гибкие.

Иван минуту улучил, подобрал колчан, на спину закинул, только ногу занес границу незримую переступить…

– Постой-погоди, царевич, – Водник из-за куста покосившегося выступил – хламида серая, капюшон на лицо глубоко надвинут, тенью закрывает блеск глаз хищный.

Ладушка синеглазая на руках у него сидела, держалась крепко, к груди ромашку прижимала. На темени танцы смотрела с любопытством, на стражей сражающихся.

– Ты?! – Иван споткнулся, встал как вкопанный, во все глаза на одного из совета глядит. – Помочь пришел?

Не отвечает Водник, сам спрашивает, дочь придерживая.

– Помнишь ли ты желание мне обещанное? – губы тонкие змеиные в улыбку сложились.

Царевич остолбенел, внутри все льдом захолонуло. Что сейчас попросит?

– Подержи дочь, – Водник Ладу передал человеку опешившему.

Иван принял девочку беспрекословно, только тельце к себе прижал, ромашку не помял чудом, моргает непонимающе, рот приоткрыл, что спросить не смекает. Краем глаза видит Романа, кинжал подбирающего, хмурого.

– Дак, а как же?.. зачем тут?.. – Иван начал, да только закончить не успел.

Исчез Водник, как пришел внезапно, Лада тихо фыркнула, заворковала ромашке что-то нежно. Царевич головой покрутил: впереди темень свивается, костер пылает. Яр Колокольчика только что наземь уложил, растекся ключ, как ручьи раньше, теплой водицей, впитался. Стрелять и вовсе теперь не может Иван – руки заняты. Только сдвинуться хотел, Ладушку подальше на пенек мховый посадить, а не смог. Не слушаются ноги, словно чужими стали, не двигаются, в землю вросли. Руки не разжимаются – лук так и висит на локте неуклюже, бесполезно. Роман вернулся, сообразил быстро, что к чему, заругался. Да поздно уже.

Острие светлое в грудь Милу уткнулось, насквозь прошло, из спины выглянуло. Чаровник взгляд отвел. Едва жизнью за то не поплатился. Ждан преобразился вмиг, вместо юноши стройного – огарок свечной оплывший стал, на Чаро обрушился. Зашипел страж, изогнулся. Доспех на нем плавился, обугливался, на чешуйки отдельные распадался.

Навья сызнова усмехнулся, оскалился. На стражей указал. Щупальца вперед потянулись, в кулак-руку сплетаясь, силой наливаясь. А хозяин душ на небо мельком глянул, спиной повернулся, волосы скинул небрежно, красуясь. Шагнул на воду, к пламени подошел, тронул на пробу лепесток малый. Взволновался костер, заискрил, заплевался. Янисъярви выпустил, чуть языки раздвинув, воздуха прохладного ночного дал.

Щелкнул Навья пальцами – теменные плети вмиг лодыжки да запястья озера обвили, на спину его опрокинули, распластали как на дыбе, широко развели ноги. По шее тонкой пласт черный лег, перехватил, запрокинул. Подавился воздухом Янис, закашлялся. Беспомощность страхом обернулась, оттеснила хмель синий. Сморит на него Навья сверху вниз зверем голодным, чудовищем жаждущим. Скалится. Из глаз тьма рвется, по скулам узорами-стрелами ползет. Черные губы в усмешке зубы-клыки показывают. Язык узкий, длинный, по ним прохаживается, слюной увлажняет.

– Ну же, милый, не сторонись, – приговаривает, уже не ласково, шипит больше.

Костер от существа чуждого, духа темного, отклоняется, ан отойти не может. Прошитый щупами теменными, как бабочка диковинная, раскрылся цветком, замер, всхлипывает искрами.

Грубо вцепился в шею озера Навья, след-клеймо оставил, отпечаток зубов вечный. Вскрикнул Янис от боли, забился, заметался в путах. Разум сонный, одурманенный, неохотно, но сопротивляется, а тело само отзывается, подается навстречу. Навья когтями длинными по рукам скользит, раны оставляет, по бедрам белым. Кровь их окрашивает серебристая, кожа тонкая расходится тонкими линиями. Капли прозрачные в пламя стекают, заставляют его тревожиться, выше подниматься, к свету лунному стремиться.

– Больно! – Янисплети тянет, порвать старается, да куда там.

Стекла одежда с Навьи, чисто деготь, струями, каплями, пузырями. Ушла в землю, чернотой проросла.

– Не-э-эт, – ласково тянет Навья, на колени опускаясь, нависая над телом распростертым. – Не боль это, Яни, это жизнь новая в тебе прорастет, мне опорой станет. Не противься, поздно уже.

Бьется в путах хозяин озерный, дурман спал совсем, словно с глаз пелену сдернули. Правилам вопреки пламя синее отрезвляет, гулом в голове разрастается. Черные хвосты оплывающие внутри костра мечутся, одни обожженные прочь утекают, на смену им еще десяток спешит. Янис ни дышать, ни шевельнуться толком не может.

Ласки-укусы на шею ложатся, когти Навьины грудь царапают, вскрывают, кровь размазывают между телами сплетенными. Поясницу свело, острой болью выгнуло. Навья Яниса поддержал, под лопатки когти вонзил, носом потянул запах крови свежей. От пальцев капли темени внутрь юноши водного устремились, копошатся под кожей, внутрь, к сердцу стремятся.

Приказал Навья губами одними, плети перевернулись. Сам хозяин душ на спине оказался, а Янис сверху на нем сидящим, руки плетьми растянуты, голова запрокинута.

– Не успеваем, хозяин! – Чаро кровь утер, сглотнул тяжко.– Не пробьемся…

Ярый губу закусил, сам видит – до глади озерной еще шагов десять, да только как сотня они обойдутся. Черным-черно от всполохов теменных, тела скользкие чисто щупальца из них проступают, хлещут без разбора, не увернешься.

Яр выдохнул коротко, зло. Видит в пламени две фигуры сплетенные. Янис Навью обнимает, сонно, неохотно, в забытьи туманном. Спина обнаженная озера напряжена, позвонками проступает, лопатки сведенные – крыльями сломанными. Скрипит река зубами, понимает, что выхода нет, но рука не поднимается. Плеть серебристая напряглась, изогнулась. Петли мягкие, гибкие копьем острым взялись, свернулись, звездой загорелись. Вскрик Яниса эхом в голове отдался, Чаро отозвался, удар пропустив, к ногам стража старшего бездыханным осев.

– Прости меня, – на миг глаза прикрыв, Ярый напрягся, силы все в рывок вложил.

Взвилось копье тонкое, звездой-острием темень прожгло, вытянулось. Пламя синее взметнулось, загудело, на сердца удар, перед тем, как прозрачным на мгновение стать, расступилось, расплело языки узкие, жадные, открыло пару сплетенную внутри себя, показало. Взвизгнула игла серебряная, в спину озера вонзилась, пробила насквозь. Рухнул Янис на Навью, оба упали, словно бабочки пронзенные, только костер заискрил встревоженно. Вновь загудело. Луна яркой стала, засветилась, дорожку лунную к костру протянула.

Иван с Ладой на руках от границы терновой закричал, чуть вперед не бросился, кабы его в раз который не удержал цыган. Вспухла звезда, вместо пламени, на каплю похожего, собралась шаром, сферой, выгнула бока радужные, закрутилась, затанцевала, а там и лопнула, с брызгами да звоном высоким, только уши заболели.

Ярый на колени опустился, голову сжал, с приступом тошноты, головокружения воюет, не хочет падать. Дрожат руки, ходуном ходят, глаза колет, жжет.

Шаги тихие, чисто по пеплу ступают ноги босые, услышал страж не сразу, только когда совсем близко стало. Голову вскинул, плеть новую засветил, да так и ахнул.

Стоит перед Яром Янисъярви, живой… но и только. Кожа из бледной темной стала, всплошную темень обняла, затянула, глаза – белые провалы, с синими сполохами пламенными.

– Опоздал ты, милый, – улыбка озера в дрожь бросила, не осталось в ней прежнего и на волосок единый. – Опять не поспел защитить, да только полно, не бойся. Теперь я сам за тобой пришел. Подсоблю чуток.

В ладони клинок соткался, лезвие черное, узкое, трехгранное. Таким кровь пить, не резать, оставит выход в теле духа – по капле изойдет жертва.

Темень вокруг Яниса всклубилась, пасть раззявила, плащом вскинулась, фигуру хрупкую обтекла.

Иван на землю сел, Ладу на коленях пристроил – ноги держать отказались, нервенное напряжение сказалось, отдалось слабостью. Роман молитву с ругательствами перемежает, за царевичем наблюдает. А тот как вскочил да вперед кинулся. Пропустила граница, терновник сразу осыпался пеплом тонким, осел, припорошил траву мертвую.

Роман следом бросился, споткнулся на месте. За Иваном следы тянутся, словно мелом кто, шутя, их обвел. И из каждого одна-две былинки проглядывают, как живые из земли карабкаются. До Яра упавшего, до озера черного, над ним нависшего, царевич не добрался. Заслонила стена плотная теменная, оскалилась.

– Остановись, – ласково прошептало, отдалось в тишине напряженной сердца перестуком взволнованным.

Снова рядом Водник соткался, вздохнул тяжело, устало. Роману кивнул, рукавом взмахнул небрежно. Вырвалось облако пара из-под хламиды потрепанной. Темень взвизгнула испуганно, высоко и тонко, отползла, с треском раскрылась, сквозь себя пропустила.

– Надо Навью искать, – Иван шипит, девочку крепко держит – разжать руки не дает клятва, – головой крутит, высматривает.

Синее пламя все еще рдеет, высоко стоит, трещит рассерженно, свет от него тянется во все стороны до стены, а там обрывается, как лезвием отрезанный, покалеченный.

Янисъярви замер над рекой распростертой, голову поднял, моргает удивленно, неверяще. Тьма из глаз ползет дымком в рот, в ноздри забирается. Будто пустая оболочка телесная, а внутри токмо она единая царствует.

– А чего его искать, – водник ухмыляется, капюшон сбрасывает.

По лицу тени мечутся, в глазах серебро горит, а на руках браслеты теменные, копьями-шипами проросшие. Только странные они. Не шевелятся, не меняются, намертво застывшие, контурами белыми взяты, ограничены.

– Вот он, спрятался, – водник на Яниса указал; ощерился хозяин озерный, зубы острые оскалил. – Тела ему пламя не даст, а вот другого вытеснить, силой занятой придавить – позволило.

Ярый попытался ухватить суженного, да тот отмахнулся небрежно. Реку прочь откинуло, по земельке прокатило, ободрало о шипы выставленные. Волосы озера цвет утратили, почернели, сам вдруг выше стал как будто, в плечах слегка раздался. Роман обогнул стоящих осторожно, до Ярого дошел, подняться помог. Бок у стража разворочен, плоть до костей реберных срезана. Но напряжен, готов к схватке все еще.

То на водника смотрит тяжело, то на Яниса… или Навью. Как теперь назовешь, коль сплелись. Не взял хозяин душ юношу водного, как обещался, не надругался даже. Попросту в его тело проник, целиком в нем остался, разум духа обуздав, погасив.

– Ну здравствуй, Навь, – еще шажок малый водник сделал, замер, улыбкой забавляется.

Лада на руках Ивана заерзала, ромашка лепестки осыпала, в пальчиках детских смялась. Не смотри царевич так пристально на озеро, заметил бы странное. Цветок не увял, заново оброс.

Янис-Навья улыбку воднику вернул, обхватил себя руками, словно полы запахнул – темень послушная ближе подобралась, сгустилась.

– И тебе не хворать, Виз, коли не шутишь, – голос Навьин с губ озерных лился сладким сиропом вкрадчивым, журчанием мягким, переливчатым. – Давно тебя не видел, не изменился совсем.

– А ты изменился, суженный, – один из совета еще ближе подошел, Роману знак странный сделал, на Ярого глянул сурово, бровью дернул, преобразился.

Седина пропала, костлявость ушла чрезмерная. Хламида истончилась, обернулась обычным костюмом охотничьим, плотным. Коса зеленая, водяная, на спину упала. Сила в руках налилась, глаза светлее стали, проклюнулись серым ключевым.

– Скучал? – Янис-Навья опасливо покосился, шаг в сторону сделал, по кругу пустился.

– Скучал, – водник кивнул согласно, в противоположную сторону шагнул. – Вернуть хотел. Да ты только все мешкал. Звал давно, все приглашал. Забыл меня, Навь? Али другому обещался в мире своем подземном?

Иван рот раскрыл, а Ярый выругался, солнце да матерь помянув. И как сразу не сообразили, не додумались. Вода – единственное живое, что в царстве мертвых течет. Да и проход в воде сотворен был. Темень в воде растворялась. Кругом вода. Вода – жизнь. С кем еще мог быть обручен повелитель душ ушедших?

Водник легко рукой повел, пальцами воздух сжал. Пламя изогнулось трепетно, вперед и вниз наклонилось. Лепестки тонкие, как лезвия острые, сквозь темень прошли, отделили часть, отрезали. Роман Ивана в сторону потянул, к реке-стражу ближе. Из-под ног Виза водица забила, прозрачная, чистая. Тихонько жгутом тугим собралась вдоль границы, вокруг озера заструилась. Разъедает вода теменной барьер, размывает, подтачивает.

– Да что происходит? – Иван шипит не хуже Навьи, Яра в плечо кулаком стукнул, из оцепенения злого назад вернул.

– Обвели нас, царевич, вокруг пальца обвели. А Навью надо из Яниса достать, – под нос скороговоркой низкой Яр ответил, пытаясь плеть выпустить.

Но силы реки истощились, лишь искры с пальцев сорвались. Виз с Янисом-Навьей меж тем по кругу ходят, шаг вправо, два влево, на посолонь да против. Друг в друге что-то высматривают. Хозяин душ в темень кутается, в себя ее не впускает, а водник тонкие ручейки выпускает, внешне спокойный, только жилка на лбу бьется ретиво, выдает волнение.

– Но как? – Иван на Романа оглянулся, цыган плечами пожал.

– Не наша уже это битва… и никогда нашей не была. Мы только отвлекали, путь расчищали. Али вовсе приманкой были.

– Не бойтесь, – Лада вдруг вмешалась, голосочек тихий, звонкий разговор прервал. – Тятя справится, сможет. А вы тогда Яни уносите, но далеко не убегайте. Пока смотрите.

Виз вдруг головой тряхнул упрямо, воздуха набрал, рукавами плеснул. Костер на воде отозвался, свернул лепестки-языки в шар и в спину Навье ударил. Пошатнулся Янис, споткнулся. Водник вплотную подошел, руки на груди обнаженную положил, нажал легонько, будто толкает что-то.

– Иди ко мне, – шепнул ласково.

Закричал Янис страшно, темень на нем полосами пошла, каплями, стекла вся на землю, упала бессильно. Бледный озеро, как смерть бледный, пошатнулся, упал навзничь. Яр к нему, цыган за руку схватил стража поспешно, остановил.

Призрак Навьи руки воздел, темень силится призвать. Ан не слышит его чернота вязкая, не откликается. Лежит на земле черными лужами неопрятными, трепыхается слабо, хозяина зовет, ищет. Языки к Янису потянулись, в нем спрятаться хотят, переждать. Яр силы последние собрал, узкий хлыст выпустил, на земле круг очертил, по ближайшей луже ударил. Зашипела темень, закричала, прочь от Яниса отползла, от Навьи дальше стала. А Ярый на землю осел, подполз к озеру ближе, рядом вытянулся, прикрыл его собой, контуром серебряным оградил слабым.

Ладушка на Навью смотрит, моргает, улыбается приветливо, ручку тянет.

– Поставь меня, – Ивану велит, тот только слушается, не понимая уже, что творится, верить чему.

Девочка смело вперед шагнула, мимо отца протиснулась, к Навье подступилась. Тот прочь шарахнулся, покачнулся, к месту прирос – водица голубая, ключевая, кристальная темени лужу потеснила, сковала незаметно.

– Здравствуй, тятя, – Ладушка солнышком ослепила, улыбнулась, сама засветилась. – Я так по тебе скучала. Почему не приходил ко мне?

– Как это? – Иван зашипел, ближе к воднику подобравшись. Ярый на локте с трудом приподнялся, смотрит, молчит. В глазах серебряных пламя синее отражается тлеет.

Ярый выругался, Яниса крепче прижал бессознательного, сам подняться не может.

Водник стоял недвижимо, только наблюдал да с водой колдовал. Вот уже к озеру просочилась светлая водица, к костру все ближе и ближе.

Ладушка за руку Навью взяла, пальчики детские сквозь духа прозрачного не прошли, крепко за ладонь узкую схватились, потянули. Вздрогнул хозяин душ, сглотнул тяжко.

– Тятя, а ты сказок много знаешь? – девочка меж тем продолжает воркующе. – Мне вот интересно, а в мире подземном зима есть? А весна приходит?

От ручки Ладушкиной по руке Навьи свет поднимался, полз. Навь застывший, смотрел и моргал только, рот раскрывал, ни звука не вырывалось. Глаза черные сполохами серебристыми взялись.

Водник понемногу круг продолжал, остановился, спиной Яра с Янисом закрыл, к Роману с Иваном боком поворотился.

– Темень вокруг нас, – Виз шепотом объясняет, за дочерью и Навьей наблюдая пристально, пальцы щепотью сложил, искрами на них вспыхивает. – Не в нем. Лада вернет ему часть себя, станет опять Навь живым, духом сильным, не безумным.

– Так это все ты подстроил? – Иван прозрел, как вспышкой озарило.

– Не все, но многое. Тихо, царевич, не сердись, приманишь, накликаешь чего не надобно. Сейчас главное – не спугнуть. Как поймет темень, что больше некуда ей возвращаться, стреляй в пламя, в самую сердцевину, где оно касается воды озерной. Да только дождись, покудова вокруг вода чистая возьмется. Раньше нельзя.

Иван стрелу положил, приладил, наизготовку лук тугой взял. Янис шевельнулся, всхлипнул, колени к груди потянул, глаза открыть попытался. Заволновалась темень пуще прежнего, заворчала, сызнова пасти раскрыла, плетьми потянулась. Шарит в пространстве, на барьер невидимый вокруг Навьи натыкается. Земля от Ладушки прорастает травой-муравой зеленой, в свете лунном серебристой. Цветочки малые, белые, что звездочки небесные, проклевываются, венчики раскрывают. Сам силуэт призрачный наливается, хоть и стоит Навья подобно статуе, моргает только редко, живым становится. Пузырится темень, бесится, воет на голоса разные. Из себя выплюнула сгусток, едва Ивана не задела. Роману на руку попало, прилипло намертво. Кромсает кожу человека, внутрь пытается залезть. Цыган с шеи крест рванул да приложил плотнее, зубы сжал от боли раската. Взвизгнула темень обиженно, прочь свалилась.

Янис на локоть привстал, на Яра глянул удивленно, спросить хотел что-то, да не смог. Река вздохнул облегченно – узнал его суженный, а дальше разберутся. Выжить бы только.

Котел варева черного вокруг собрался, стеной поднялся, в купол карабкается, силится сомкнуться. Ладушка щебечет, Навь оживляет. Вода в озеро стекает. Водник побледнел от напряжения, не так легко ему, как показывает, дается противостояние.

Ярый на Чаро ничком лежащего оглянулся. Едва вознамерилась темень в нем схорониться, вспыхнул ручей, в землю водой ушел, растворился. Последний из помощников речных развоплотился.

– Пусти меня к воде, – Янис прошептал почти беззвучно, выбраться попытался.

– У тебя не хватит сил, – Яр запротестовал.

– Пусти! Он не справится один, ты же чуешь.

Поднялся Ярый кое-как, юношу водного на руки подхватил. Навья обернулся, на движение среагировал, шаг сделал. Лада второй ручкой взялась, задержала. Янис в озеро окунулся, Яра вытолкнул. Разводы черные оставшиеся разом к нему ринулись, но засветился Янисъярви, силу занятую, костром дарованную, отдавая, чистую воду стягивая. Мгновение минуло, за ним другое. До пламени добралась серебристая лента светлая.

– Давай! – скомандовал Виз, разом все оставшееся отпуская.

Спустил Иван тетиву тугую, в пламя стрела серебряная угодила, в место верное. Вспух костер да и взорвался, лавиной силы чистой, природной, света лунного, всех на поляне разметав. Придавило темень к землице, в нее впитало насильно, в мир нижний уйти заставило. Попадали все бессознательные, что люди, что духи. Навья Ладу прикрыл, собой заслонил, на руки успев подхватить.

К утру самому, припозднившемуся, дождь пошел, застучал по земле израненной. От озера половина осталась, от поляны вокруг, от ив да от дома хозяйского – только головешки обугленные, ровной короткой травой покрытые. Темень рассосалась, впиталась. Часть в воздух ушла, часть в земле растворилась. Вода в озере очистилась, дно просвечивать стало. Пустое, безмолвное. Водоросли уцелевшие тонкими былинками трепыхались. Кувшинка одинокая лепестки раскрыла навстречу влаге небесной, в чашечку капли собрала, заволновалась.

В середине дня воздух сладким туманом наполнился, облаками низкими загустел, свился коконом плотным. Ветреница на траву опустилась, в руины дома зашла, осмотрелась. Отыскала зеркало в раме простой, деревянной, что под стеной погребено осталось. Разбита поверхность, трещинами разрослась, укрылась. Не отражает ничего. Кивнула сама себе хранительница, осколок малый отломила, в воду бросила. Остальное в землю закопала, разровняла холмик оставшийся. А потом веретеном обернулась ветряным, берег выгладила, ни трещинки не оставила, ни бугорка.

Следом Камень явился, валуны из земли достал, взгромоздил друг на друга аркой невысокой, крепкой. Дунул, ладонью заскорузлой погладил. Стали скалы обломки единым, монолитом цельным, неколебимым.

Огонь и вовсе заглянул на мгновение, кулак стиснул, дунул сквозь него. Искры во все стороны разлетелись алые. Цвет поменяли, на воду осели. Не погасли, колдовские, сызнова засияли светом голубым да зеленым, вокруг кувшинки свились, успокоились.

И снова пусто стало. Вечер приблизился, тучи прогнал, солнца лучи золотые выпустил. Птицы защебетали, лес вновь подступился, духов позвал. Олень крупный у кромки подлеска постоял нерешительно, ушами чуткими поводя, да к воде озерной спустился. Напился,по грудь окунулся.

Всколыхнулось озерцо, плеснуло. Чуть дальше забралось, чашу прежнюю заполняя. Из землицы у самой арки каменной, новорожденной, ключ забил студеный, цвета необычного, словно колокольцы лесные ему свои лепестки фиолетовые отдали. У запруды с кувшинкою водоворот малый возник, закрутился. От него водоросли закудрявились зеленые. Еще один источник влился в озеро, холод принес хрустальный.

– Как вина вчера перепил крепкого, с молодцами на конюшне, – Иван пожаловался, тряпицу мокрую на лбу меняя.

Роман, рядом сидючи на крылечке широком, на ступеньке верхней, усмехнулся в усы густые, трубку прикурил, дым ароматный выдохнул.

Ярый, у перил стоящий, на реку смурную, на табун понурившийся глядевший безрадостно, не обернулся, не ответил. Василиск у него в ногах сидел, точно кошка домашняя, спину сгорбив, хвостом длинным чешуйчатым лапы обвив. Чуял, что не до игр сейчас, присмирел, жался к стражу, его сапогом отпихивающему, курлыкал негромко.

Очнулись они втроем у озера исковерканного ближе к полудню. Роман сразу к Ивану кинулся, осмотрел, успокоился. Не пострадал почти царевич, только синяк да шишка на голове, царапин несколько. А Яр как поднялся, отвернулся от воды, ни словом не обмолвился. Ни ручьев у реки не осталось, ни возлюбленного. Последней вспышкой синей озеро всколыхнуло, растворился Янис в его сиянии, растекся водой бездушной.

Исчез Навья с Ладушкой, Виз с ними. Очнулись раньше, али еще что приключилось, цыган спрашивать не стал.

Ярый велел за собой идти, свистнул речным скакунам резвым, зная, что услышат его и отсюда, прибегут. Как понял Роман из объяснений скупых, неохотных – нельзя им к людям, покудова пламя синее не выветрится, не спадет. Частица его внутри каждого не выйдет. И впрямь – раны-царапины затягивались на глазах, хоть колдовской крови ни в цыгане, ни в сыне царском отродясь не водилось. У самой леса кромки, Ярый замер, на озеро глянул тоскливо, губы поджал.

Ночь упала коршуном, крылья развернула, звезды выгнала из укрытия. Луна встала, зазолотилась. Будто и не было вчера ничего.

– Здравы будьте, – Виз у порога остановился, улыбнулся привычно.

– Да уж твоими молитвами, – царевич огрызнулся. – Зачем пожаловал?

Водник поднялся спокойно, уселся поудобнее. Следом к домику приблизился еще один знакомец. Иван с места подорвался, не упал едва, не скатился, в ногах собственных запутавшись.

– Ты?!

– Не совсем, – Навья косу тугую, ниткой серебряной перевитую, через плечо на спину сбросил, хмыкнул лукаво.

Вроде тот самый душ хозяин, а вроде и изменилось что-то в нем. Глаза все те же – провалы черные, кожа бледная. Но не хватает чего-то, безумия запаха неуловимого.

– А Ладушка где? – Роман спрашивает, вид делает, что в порядке все; понимает цыган, что не просто так в гости пожаловали.

– Колокольчики рвет, – тут Иван рот разинул, на ответ ласковый, светлый. – Прибежит сейчас, никто жизни хозяйку не тронет. Заиграет же.

– Ничего не понимаю я, – царевич головой потряс, со стоном за нее же и схватился, поплыло все. – Как у вас ребенок может быть? Почему ты…

– Всему свое время, царевич, – Виз Навье руку протянул, рядом с собой усадил, к Яру оборотился. – Не гневись, река-страж, выхода иного не было. Расскажу апосля, коль послушаешь.

– А нужно тебе мое согласие? – Ярый плечами пожал, сел поодаль, плеть вызвал. – Сам догадываюсь, что коли выгода тебе нужна была, другими пришлось поступиться. Ан должен ты мне теперь, к ответу призову, будь уверен.

Рассмеялся Виз негромко, на Ивана глянул. Царевич молчит, с дурнотой борется. Мелькнуло светлым пятнышком, сарафан шитый нитью белой в темноте поманил – Лада на крылечко вспрыгнула, цветов охапку принесла. Ивану на колени букет сунула, Навье на руки забралась, прижалась. Гладит кудельку кудрявую хозяин душ ушедших, краем губ улыбается непривычно.

– Те книги, что твоим отцом собраны, Иван, сын Матвея, – Навья начал осторожно, на Виза покосившись, – они правду лишь отчасти содержали. Про кубок, про темень. Не скажу, что раньше светлым был, ан однако безумие смертельное очей не застило, душу не коверкало.

– Еще скажи, что не ведал ты, что творишь, – Иван ерепенится.

– Отчего же. Ведал. Расчет, он крепкий был. Коли не поверил бы я, что вы одни против меня, почуял рядом Совет, то и вовсе бы все удалось. Расползлась бы темень по миру верхнему, плодить призраков, землю иссушивать.

Отмахнулся царевич, к Визу обратился:

– Все ты подстроил, ведь так? И то, что Совет нам не поверил, и то, что мы ему не поверили. Что ссорились, и что меня кольцо сначала охраняло, а потом не признало вовсе. А отцу моему идею с бессмертием?!

– Нет, – Водник прервал речь гневную. – Кольцо тебе подарил с умыслом, ан снял ты его сам, сам и не уговорил повторно. Жизнь твоего отца на его совести, не мной придумана страсть его и страхи. Я лишь дорогу указал к озеру однажды.

Замолчал Иван, задумался.

– Темень с обиды малой начинается, – Навья продолжил. – Со злости на близкого, с первой мысли о мести. Не святые духи, но коли сил больше станет тратить не на порядка ему отведенного поддержание, а на месть – то заведется червоточина, проклюнется шипами темными. А там – как повезет. Мне не повезло. Я обиделся, изменил. А тот, кто мне плечо подставил поначалу, кубок теменной и поднес.