Текст книги "Новая реальность (СИ)"

Автор книги: shellina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 12

Филиппа Елизавета Орлеанская, что я о ней помню? Я рассматривал личико большеглазой брюнетки, на портретной миниатюре, оставленной мне Шетарди, и пытался понять, нравится она мне, или все-таки нет. Очень юная, но это и не удивительно, мы же с ней оказывается ровесники, не лишенная очарования и уже сейчас определенного шарма. Красивая? Не знаю. Красота вообще очень субъективное понятие. Скорее все же нравится, во всяком случае чисто внешне. Не неприятна – это точно. Почему-то взгляд постоянно останавливался на ее темных, почти черных волосах. Что-то меня привлекало в них, но что? И тут до меня дошло: девушка на портрете не пудрила волосы. Хотя, возможно, это художник таким образом решил изобразить все достоинства этой девочки и настоял, чтобы она не уродовала себя пудрой, румянами и мушками, которые французы клеили в самые неожиданные места.

Так что я о ней помнил? А вот ничего. Абсолютно ни-че-го. Я даже не помню, что такая принцесса когда-то существовала. Вот про папашу ее я мог бы многое вспомнить и почти все оно будет исключительно матом. Если у маркиза де Сада и был когда-то кумир, то, вероятно, Филипп, герцог Орлеанский занимал это почетное место. Остается только гадать, как такое родство отразилось на этой девочке с карими глазами. Художник изобразил эти глаза печальными, а вот тот же Шетарди утверждал, что Филиппа Елизавета обладает весьма приятным и веселым нравом. Я потер лоб, и отложил портрет в сторону. И что мне делать? Как оказывается это сложно, решать вопрос о собственной женитьбе. Хорошо тем высокопоставленным холостякам, за которых все решили еще в детстве. Не надо голову ломать, обдумывая все выгоды данного союза, взвешивая все плюсы и минусы.

А какие у меня еще есть варианты? Да практически никаких. Если только ждать, когда совсем уж молодая поросль подрастет, или на ком-то, кто меня старше жениться. Нет уж, у меня уже были «невесты» более взрослые, чем я сам. Самое смешное заключается в том, что их никто и не воспринимал никогда всерьез, ни Марию Меншикову, ни Екатерину Долгорукую, да и Лизу, хоть и прочили мне в жены, так никто и не принял в качестве оной. Наверное, поэтому само мое расставание с Катькой прошло так… незаметно. Все вокруг просто сделали вид, что и не было никакой «государыни-невесты». Хотя, после того, как Петр поступил с Марией Меншиковой, никто, если честно, даже не удивился тому, что очередная невеста сбежала. Но Шетарди застал меня врасплох, не скрою. Разве ни всех французских принцесс тут же пристраивали, стоило им только на свет появиться? Что-то не припомню, чтобы Франция сама свои лилии кому-то предлагала. Я снова посмотрел на портрет. По словам Шетарди, Филиппа воспитывалась в монастыре, потом было обручение с инфантом Карлом, но там что-то не срослось, и она вынуждена была вернуться во Францию. А ведь они родственники с этим инфантом, и куда ближе, чем мы с Елизаветой. Все-таки православная церковь стоит на страже родственных браков почище цербера. Ничего не зная о ДНК и наследственности в целом, наши попы строго пресекают все попытки инбридинга и как его следствия – вырождения. А с этой точки зрения мы с брюнеточкой – просто идеальная пара. Да и я такой весь из себя породистый получился, потому что дед неплохую в этом плане селекцию провел в свое время. Но вопрос, зачем французам нужна эта двойная родственная связь с правящим домом, никак не хочет покидать мою многострадальную голову. Мы с европейцами всегда, сколько существуют наши государства, любили друг друга издалека. Стоило кому-то хоть на сантиметр приблизиться, и такой фейерверк начинался, как будто водой раскаленное масло полили. Неужели мы настолько разные? Вроде те иноземцы, что меня окружают вполне русским мышлением обладают. Говорят, правда, с акцентом, но, а так, вполне «свои». Остерман, скотина, так вообще обрусел. Его заначек, что удалось Ушакову выбить из моего бывшего учителя, который так ничему Петра и не научил, хватает как раз на то, чтобы нормальную дорогу из Москвы в Петербург построить. Дорогу с верстовыми столбами, почтовыми станциями и конюшнями, которые в последующем смогут использоваться для приема и дальнейшей передачи сигнала по телеграфу. С трактирами, где путешественники смогут нормально отдохнуть и даже с кое-каким освещением. Все-таки я бредил собственной почтой, и создать ее было моим идефиксом.

Я решил пока столицу не переносить из Москвы, слишком мне расположение города на Неве не нравится, но вот как административный центр, таможенный центр и главный порт – он вполне сгодится. Более того, я вовсе не планирую прекращать его строительство. Я очень люблю Екатерининский дворец, и в будущем планирую его существенно расширить, чтобы некоторое время проводить именно там. Плюс адмиралтейство я оставлю в Петербурге. Наряду с некоторыми военными ведомствами. И школа для подготовки офицерского состава, как морского, так и сухопутных войск. Под эти цели я отдаю Петропавловскую крепость. Ну как крепость – крепость в том виде, в каком я привык ее видеть, еще строится. На днях обсуждался вопрос о закладке равелинов. Но именно туда я планирую перевести морскую академию, которая уже захирела совсем, всего треть от доступных мест занято, куда это годится? Как я планирую решить проблему с обучением? Да очень просто: больше никто, будь то даже мой не родившийся еще сын, не сможет получить офицерское звание без соответствующих документов о полном курсе обучения в офицерской школе. Пока, слава богу, офицеров у нас хватает, а когда отцы, пытающиеся отроков своих пропихнуть на хорошее местечко, встретят там больший шиш, то быстро сообразят: либо они школы и академии заполняют своим выводком, либо Митрофанушек выращивают, либо отроки зарабатывают звания с самого низа – из солдат, но опять-таки через обучение. Вот какой я добрый и демократичный – всегда предоставляю людям свободу выбора. И прежде чем отдавать такой приказ, внося соответственные изменения в табели о рангах, я заручился поддержкой армейских генералов, которые приняли эти изменения весьма благосклонно, потому что им самим до смерти надоело терпеть малограмотных, но заносчивых детишек высшей аристократии, которых я про себя называл «Лунтики», которые единственное, что сделали в жизни – это на свет родились.

Я хмыкнул, вспомнив, как потеющий Плещеев притащил мне чертежи будущей Московской канализации с ливневками. Кроме этого он припер проекты дороги даже с тротуарами, по которым должны будут передвигаться пешие москвичи и «гости столицы». Довольно грамотные решения, надо сказать. Особенно учитывая, что некое подобие канализации из домов, правда, в выгребные ямы, уже имелось. Правда, пока точно не решили, куда будет вести канализация: засорять реку не слишком хотелось, но, возможно, у меня не будет особого выбора. Только отстойники я все равно велел продумать. Ну а что, не за казенный же счет строить будем. Верховники такими щедрыми людьми оказались, а уж богатыми… Я едва ранний инсульт не получил, когда узнал, сколько только по предварительным данным они успели наворовать.

Да и проект дорог мне понравился. Их предлагалось сделать из нескольких слов, применяя для каждого слоя нечто, очень сильно напомнившее мне каток. Только это был громадный камень, который должны были тянуть лошади, но принцип был похож. Верхний слой предполагался из щебня, а центральные улицы – мощеные камнем. Щебень постепенно тоже заменять камнем, но не все сразу, как говориться. И вот тут я встрял со своей так внезапно прорезавшейся гениальностью. Как я и предположил, эти проекты предложил Брюс – младший. Будучи военным инженером, он и на большее был способен, и, находясь из-за родственных связей с Долгорукими, в опале, будущий граф стремился во что бы то ни стало поправить свое пошатнувшееся положение. Он и дороги в Сибири был готов ставить, лишь бы из опалы выйти. Все-таки, когда на кону стоит жизнь, у многих людей открываются все скрытые до этой поры чакры, и просыпается храпящая до этого времени трудоспособность. А ведь я всего лишь дал ему выбор: или в Сибири дороги строить в качестве инженера, или в качестве каторжника. Ну а гениальность моей идеи заключалась в том, что я предложил ему заменить камень на тот самый каток – здоровую железяку, цилиндр образную, чтобы не насиловать лошадей – цилиндр все-таки гораздо лучше катится, утрамбовывая слои, чем каменная глыба.

А может быть жениться на этой брюнетке? Что там за ней в качестве приданного дают? А дают за принцессой, по предварительному сообщению посла, ни больше, ни меньше, примерно полмиллиона экю. Много это или мало? И надо ли брать деньгами или просить что-то взамен? А что тут голову ломать, мне нужен флот. То, что строят мне испанцы – это конечно хорошо, но маловато будет. Линейный корабль, который бы меня устроил, несет на себе около сотни различных орудий, и стоит порядка шестидесяти – семидесяти тысяч ливров. Один экю – это пять ливров, если мне память не изменяет. Ну, допустим, корабль стоит сто тысяч ливров. Это двадцать тысяч экю, а за моей потенциальной невестой дают почти пятьсот тысяч. Так что можно выкатить условие – полноценная флотилия из порядка двадцати линейных кораблей, каждый из которых будет достоин привезти французскую принцессу на ее новую родину. Да, так и скажу Шетарди. Посмотрим, насколько Франция заинтересовалась союзом с Российской империей. Правда, я пока все еще не понимаю, с чего такой аттракцион невиданной щедрости, но, полагаю, что к моменту подписания бумаг, если до этого дело все-таки дойдет, мы выясним подробности. Хотя одна из них мне, скорее всего известна – османы. Турки всегда «дружили» с французами, и вполне могли попробовать склонить своих друганов к тому, чтобы они защитили Крым от Надир-шаха, в том случае, если тот всерьез намерен взять в свой гарем Лизку. Так что, тут расклад простой: герцог Орлеанский – не первой свежести жених, уже вдовец, с сыном – наследником женится на Российской царевне, и, тем самым устраняет эту хоть и потенциальную, но все же возможную для османов угрозу. Так что с Елизаветой все понятно, правда, подозреваю, что она роль второй скрипки недолго будет играть, не та личность, но это я знаю, а вот франки могут свято верить, что тут никакой угрозы для них нет, за что получат большой сюрприз в виде шелкового шарфика на шею или более традиционный апоплексический удар табакеркой по темечку, тут как карты лягут. Но это будут уже их проблемы, я-то тут при чем?

А вот что им от меня, кроме польского наследства, и попытки кинуть Австрию нужно? У меня слишком мало данных. Даже для того, чтобы попытаться вывести хоть какую-то теорию, необходимо получить больше вводных. Ну тут как бы время есть, можно и в дипломатию поучиться поиграть с отменным игроком и интриганом с большим опытом выживания в той клоаке, что представляет собой Французский двор, потому что все, что я знаю о Шетарди, просто кричит о том, что я скоро буду видеть его едва ли не выглядывающим из дырки моего красного императорского унитаза, в общем, встречаться с ним мы будем часто.

В кабинет вошел Ушаков, на этот раз даже без стука, что заставило меня невольно поморщиться и напрячься, но тут я обратил внимание на его лицо, и выскочил из-за стола, потому что Ушаков был землисто-серый, и весь покрыт липким потом, который заливал ему глаза так, что тот не успевал вытирать его платком, зажатым в дрожащей руке.

– Государь, я спешил, как мог, но мне уже с утра нездоровится, и я… – и тут он закатил глаза и рухнул на пол, закатывая глаза.

– Митька! – я заорал и бросился к Ушакову. Черт! Что с ним? Удар? Вполне возможно, все-таки не мальчик уже. Вырвав из его рук папку, в которую Андрей Иванович вцепился так, что я еле разжал пальцы, отбросил ее в сторону и склонился над ним, чувствуя, как меня накрывает с головой панический ужас от осознания того, что я могу потерять его. Как, как мне помочь ему? Что делать? Я же не мед… и тут до моего обоняния донесся слабый аромат чеснока. Чеснока?! Ушаков уже давно жалуется на изжогу и не ест чеснок. Внезапно перед глазами пронеслись кадры из прошлой жизни.

Вот я только-только поступивший в аспирантуру юнец, впервые попавший в солидную лабораторию, был привлечен этим самым запахом к одному из столов, где на весах лежала горстка серого порошка. Именно от этого порошка и доносился этот самый запах. Но я-то ни черта не химик, поэтому придвинулся слишком близко, принюхиваясь, за что и получил по шее от Сереги, который именно что химик и в нашей связке отвечающий за химические составляющие выбранного нами совместного проекта.

– Отойди от стола, идиот! Ты что свою носопырку куда не надо тянешь? Еще лизнуть бы додумался.

– Что это? – я тогда потер шеи, пытаясь вспомнить, какое именно из опасных соединений пахнет чесноком.

– Это мышьяк, Петька, слыхал о таком?

Мышьяк. Ушакова кто-то попытался отравить самым распространенным в данном временном промежутке ядом. Но Андрей Иванович не ест чеснок, так что добавить яд в пищу не получилось бы ни у кого, тогда его должны были попробовать доставить в организм другим путем, и именно этот путь сейчас не дает мне покоя. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Митька. Я на секунду прервался от обнюхивания Ушакова и повернувшись к слуге приказал.

– Дохтура, быстро! Хотя нет, воду, много воды, и мыло, а потом дохтура.

Пока Митька соображал, что от него требуется, пока до него дошло, что с его наставником что-то не то, пока побежал бегом, вопя во все горло, выполнять мои распоряжения, я наконец нашел источник запаха. Парик. Чертов парик, которые давно нужно было все приказать в топку отправить. Именно он вонял чесноком. Выхватив из кармана платок, я сорвал с головы Ушакова эти длинные букли и отшвырнул его в сторону. Затем подбежал к столу, на котором стоял кувшин с обычной водой, схватил его и ринулся обратно. Прежде всего нужно было убрать остатки яда с почти лысой головы Андрея Ивановича. Воды в кувшине было немного, но все, что было, я вылил ему на голову. Это действо привело Ушакова в чувства, и он попытался встать, но я не позволил ему этого сделать, навалившись всем телом.

В этот же момент в кабинет заскочил Митька, тащивший два ведра воды. И кусок мыла. Ушаков вяло сопротивлялся, пока мы в четыре руки мыли ему голову. Затем предстояло самое сложное.

– Андрей Иванович, пей, – я приподнял его голову, пока Митька, повинуясь моим приказам, выпаивал Ушаков воду кружку за кружкой. – Ну а сейчас немного поблюем, – пробормотал я, засовывая ему пальцы в рот, и надавливая на корень языка, и едва успев вынуть пальцы, одновременно помогая Ушакову наклонить голову в бок, чтобы излить из себя выпитую только что воду. Когда все еще крепкое тело начальника Тайной канцелярии перестало содрогаться от спазмов, я снова с помощью Митьки перевернул его на спину. – А теперь повторим, – еле слышно прошептал я, беря в руку кружку.

Когда прибежал Бидлоо, Ушаков уже сидел, привалившись спиной к столу, нам удалось с Митькой оттащить его от огромной лужи блевотины, хоть и большую часть которой составляла вода. Обессиленного Ушакова утащили в ближайшие покои, в которых стояла кровать, я же с трудом поднялся на ноги. Руки дрожали, и жутко болела голова.

– Прибрать здесь вели, и ковер поменять, – я подошел к злополучному парику. – И кому тут слава Екатерины Медичи покоя не дает? – Парик нужно было забрать, но я понятия не имел, куда его можно было поместить, чтобы никто больше не траванулся. Тут мой взгляд упал на кувшин, из которого я поливал Ушакова. Засунув парик в кувшин с помощью кочерги и закрыв крышку, я поискал глазами место, куда его можно было поставить. На полках с книгами стояло несколько ваз, и я тут же поставил к ним кувшин, пряча его на самом видном месте.

– Государь, Петр Алексеевич, а зачем ты Андрея Ивановича так наизнанку выпотрошил? – Митька скатал ковер и встал на ноги, легко закинув его себе на плечо.

– Чтобы яд из нутра его вывести, – я поднял уже становившуюся знаменитой папку, на которую чудом не попало ни капли того, что вытекало из Ушакова.

– Так ведь ежели яд через голову попал, то как как он в нутре-то оказался? – я посмотрел на Митьку и покачал головой. Вот как ему объяснить?

– Так надо было, Митька, сам же видел, что очухался Андрей Иванович, а то труп трупом валялся.

– И то верно, – Митька, подумав с полминуты, кивнул и направился к выходу.

– Не забудь потом помыться, а одежу с себя в стирку кинуть, – крикнул я ему вслед. Митька даже оторопел и остановился в дверях.

– Зачем?

– Ты мне поотнекивайся, – я сдвинул брови. – Ежели узнаю, что не выполнил наказа моего, выпорю.

Митька вышел, что-то бормоча себе под нос, вот ведь чучело, ну ничего, мы еще сделаем из тебя человека. Я же смотрел на кувшин, и чувствовал, что меня начинает потряхивать.

– Репнин! – Юра влетел в кабинет, словно и не отлучался по моим поручениям. – Пиши указ. Ежели кто еще раз во дворец, али на любую ассамблею явится обильно духами политый, али от кого потом будет разить так, что запахи сторонние, присущие отравам различным, будет их вонь перебивать, получать тому десять плетей, независимо от пола и возраста. Написал? Отлично, давай сюда, на подпись. Пущай Юдин в газете указ пропишет, а Михайлов вместе с Трубецким продумают, кого в качестве нюхача приставлять.

– При всех ассамблеях? – Репнин икнул.

– Нет, пока только при дворце. Пущай пока всех, кто тут постоянно трется, перенюхают, да с самих себя начнут. – Меня трясло и я не мог успокоиться. Что если бы брезгливый и немного параноидальный Ушаков, уподобляясь другим не мылся неделями, а только духами на иноземный манер поливался? Сумел бы он не схватить гораздо большую дозу яда, чем ту, что в итоге получил? Сумел бы я распознать, где именно этот яд был сконцентрирован, если бы от Андрея Ивановича чем другим разило? Почему он сам его не унюхал, ведь этот лис точно знал, как должен пахнуть мышьяк. И самое главное: что бы я без него делал сейчас?

– Государ… – я резко обернулся и встретился с удивленным взглядом Бидлоо. Он смотрел на мою правую руку, и морщил лоб. Я опустил взгляд и спрятал руку за спину, потому что, совершенно не думая, выхватил кинжал, висящий как всегда на поясе, готовый отразить возможную атаку. Так и до психушки недалеко. Я криво улыбнулся.

– Да, Николай Ламбертович, ты мне что-то хочешь сказать?

– Яду попало в кровоток немного, Андрей Иванович скоро поправится. Да и помош он получил вовремя. Но от кровопускания категорически отказался…

– И правильно сделал. Он и так ссать будет кровью пару дней, – мрачно предсказал я, засовывая кинжал в ножны. Отравления мышьяком делятся на два вида: смертельные и тяжелые, других в отсутствии известных мне методов выведения этой дряни из организма не существует, так что для Ушакова все только начитается и всех нас ждет очень веселая неделя, потому что я ни хрена не химик и не смогу набодяжить унитиол, чтобы хоть немного помочь его организму в этой очень нелегкой борьбе. – Я благодарю тебя, Николай Ламбертович, за службу. Значит, большего для Андрея Ивановича мы пока сделать не сможем?

– Нет, – Бидлоо покачал головой. – Остался толко один лекар – время. Я хочу осмотреть тебя, государ. Ты слишком тесно помогал ему, мог и сам получить мышьяк на руки.

Сначала я хотел отказаться, но, бросив невольный взгляд на лужу, которую еще не убрали с пола, ответил согласием. Осмотр занял совсем немного времени. Посмотрев напоследок мою мочу и понюхав ее, что вызвало во мне сильнейший рвотный позыв, и, судя по выражению лица Репнина у него тоже, Бидлоо сообщил, что я все еще здоров, как молодой бык, и удалился, прихватив с собой свой чемоданчик.

Я некоторое время после его ухода смотрел на Репнина, затем моргнул.

– Что там преображенцы, не бузят?

– Бузят, – Репнин скривился. – Но их не в кандалах отправляют в Сибирь, поэтому те же семеновцы их пристыдили, что мол, служба у гвардии там, куда ее пошлют, а преображенцы совсем совесть потеряли, вместе со стыдом и, похоже, честью.

– И что, подействовало?

– Как ни странно, но да. Все-таки они славные вои. Многие еще в Северную войну себя славой покрыли, и еще помнят, кому присягали на кресте. Так что побузили и успокоились.

– Дай-то бог, – я покачал головой. Самое главное, чтобы их до места распределения хватило. А там им джугары скучать не дадут. Забудут про свои выкрутасы, когда за жизнь воевать придется, да еще и с таким неудобным противником, как степняки. – За исполнение указа последнего головой отвечаешь, а я пойду Андрея Ивановича навещу. Коль он в сознании, поговорить нам не помешает.