Текст книги "Новая реальность (СИ)"

Автор книги: shellina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава 13

– Итак, в качестве приданого царевна Елизавета получает триста тысяч золотых рублей, а также драгоценности, меха и различную утварь, кою царевна сама решит взять с собой, еще на двести тысяч рублей, – я прочитал вслух один из последних пунктов договора о браке между Елизаветой и Людовиком, герцогом Орлеанским. Именно это приданое когда-то приготовил ее отец, и оно лежало невостребованным, ждало своего часа. – Все верно, господин посол? – повернувшись к Шетарди, я внимательно посмотрел на француза. Тот кивнул, и я поставил размашистую подпись под договором, который перед этим историческим моментом был прочитан всеми, кто хоть маленько разбирался в подобных нюансах. К сожалению, специалистов в международном праве пока не было даже в теории, да и само определение международного права звучало как довольно изысканное ругательство, вот и приходилось как-то изворачиваться, чтобы не оставлять ни каких недомолвок и двойного трактования подобных документов.

Прошла уже неделя с того дня, когда неизвестные злоумышленники пытались отравить Ушакова. Всю эту неделю я ломал голову, пытаясь понять, кому и зачем все это нужно, но следователь из меня не слишком удачный получился, поэтому я единственное, что смог сделать – это изучить вдоль и поперек папку, в которой на тот момент, когда Андрей Иванович пришел ко мне, практически ничего не оказалось. К счастью я очень хорошо обучаем, поэтому понял быстро, что от моего вмешательства в расследование, которое, как мне было известно уже проводили и сам Ушаков, правда из своей постели, выполняя руководящую функцию, и Радищев, которого я назначил в срочном порядке полицейским генералом и велел, кроме непосредственно расследования покушения на начальника Тайной канцелярии, заняться уже организацией полицейской службы, в том числе и отделами, которые смогут заниматься непосредственно розыском. На примере нового полицейского управления, я также проводил небольшую реконструкцию массивных названий, присущих этой эпохе. Меня просто бесило, когда я слышал про коллегии и все, что этим коллегиям соответствовало.

Афанасий Прокофьевич в общем-то уже раздумывал над вопросом организации так внезапно на него свалившегося еще даже не разработанного до конца ведомства, прикидывая, и так, и этак, что необходимо сделать в первую очередь. Моя идея с дворниками ему, кстати, понравилась и дюжие мужики весьма скоро начали осваивать это непривычное для всех ремесло.

Шетарди, как уполномоченный посол, поставил свою подпись, и раскланялся, забирая свой экземпляр и направляясь к выходу из кабинета. Он был явно не в духе, потому что я все еще колебался по поводу собственной женитьбы, не давая вразумительного ответа и даже не выдвигая пока никаких условий.

– Могу я узнать у вашего императорского величества, кто будет сопровождать невесту к ее жаждущему встречи жениху? – спросил он меня в то время, как два гвардейца распахнули перед ним двери. После происшествия с Ушаковым Михайлов усилил охрану, и я не мог его в этом упрекать.

– Граф Румянцев Александр Иванович, и граф Шереметьев Петр Борисович, со свитой, разумеется, – любезно ответил я на вопрос Шетарди, прежде чем дверь за ним закрылась.

По французу было видно, прямо большими буквами на лбу высечено, что он явно не рассчитывал на то, что царь этих северных варваров еще и размышлять будет, а не ухватится за такую потрясающую возможность породниться с Бурбонами сразу же, особо не вникая в детали. Да еще и этот мой указ, насчет нюхачей во дворцах.

Сначала всех приняли указ как своеобразную и довольно пикантную шутку, но это происходило ровно до тех пор, пока Волконскому и, несмотря на приближенность ко мне, Петьке Шереметьеву в самом натуральном смысле всыпали плетей. Не десять, конечно, десятью при особой сноровке можно и кожу всю содрать, но плетей они получили. Было не столько больно, сколько унизительно, зато сработало – теперь наша аристократия, а за ней и купцы, которые тоже время от времени на ассамблеях различных появлялись, начали мыться ну очень даже часто. Ну а как тут не вымоешься, если при каждом вечере обязательно появлялись гвардейцы и с невозмутимым видом объявляли, что, возможно, именно тут в этот вечер появится государь, что им их головы дороги, и они даже близко не Шереметьевы, которые дружки государевы, и вполне могут за ослушание этих самых голов лишиться.

Так что на что злился Шетарди – это еще вопрос: то ли действительно из-за моей нерешительности, то ли из-за того, что сам однажды едва на конюшне не оказался. Трубецкой вовремя заприметил, кого его орлы схватили, и едва сумел отбить, правда, сделал серьезное предупреждение насчет того, что в другой раз его может близко не оказаться.

Хорошо хоть с цинцами наконец-то было покончено, точнее, договор с ними заключен и Тоси убрался восвояси, пока дорога еще проходимая. Параллельно с посольством, весьма довольным собой и своей миссией, в ту же сторону выдвинулись калмыки и проштрафившиеся преображенцы. Я планировал также усилить сибирские войска, и теперь дожидался вызванных генералов, проклиная про себя так неторопливо текущее в этом промежутке истории время.

Указ же мой, написанный сгоряча, не обдуманный, но, как оказалось, весьма полезный, имел совершенно неожиданные последствия: Москве срочно понадобилась вода. Вопрос о водоснабжение встал ребром, но меня, как ни странно, это только устроило. Если появится водопровод, то и канализация станет лишь вопросом времени. Пока же наконец-то заработали мои органы контроля за золотарями, а в портах выставили первые санитарные кордоны. Мне чума не нужна, я вообще любых болезней как огня начал бояться, до паранойи в самой глубокой и запущенной ее форме, потому что мне даже сниться стали «чумные одеяла». Я боялся до такой степени, что мое утро вот уже почти два месяца начинается с того, что я вообще никогда не делал и даже где-то в глубине души призирал: я делал зарядку, чтобы привести себя в рабочее состояние, а того, кто будет утверждать, что жизнь монарха – это сплошные празднества, я лично велю на кол посадить, потому что мой день начинался в пять утра. Так вот, за зарядкой шло или обтирание снегом, пока он еще лежал и таять не собирался, или обливание холодной водой, если лень было тащиться на улицу, затем гигиенические процедуры, включая тщательную чистку зубов мелом, бриться мне к счастью пока часто было не нужно, завтрак в обязательном порядке содержащий овощи, так как выскочить в ближайшую аптеку за витаминками было невозможно еще лет… триста, может даже чуть больше, вот и приходилось есть овощи, в которых я уже через пару недель начал находить некое удовольствие, прямо как тот кот в анекдоте про гречку. А вот то, что делал император очень быстро подхватывали его подданные, некоторые, чтобы подражать, некоторые, чтобы попробовать, чего это он такого вытворяет? Петьку вот пристрастил, который жаловаться мне на произвол Михайлова притащился, да застал голым по пояс в сугробе. Обтирание снегом после бани – это еще куда ни шло, но чтобы вот так. Шереметьев даже забыл, зачем приперся. Долго смотрел на меня, а затем скинул дубленку, которую по моему примеру все-таки приказал себе пошить, и даже серебряным шитьем умудрился украсить и тоже в снег нырнул. Быстро оценив все качества новой одежки, Петька тут же избавился от камзолов, ну а по его примеру этим начали заниматься и все остальные. Я никого не принуждал, вот еще. А все потому, что я знаю, как работает современная мне индустрия навязывания чего-либо. Нужно всего лишь нарядить в какой-нибудь костюм кого-то, на кого равняется большинство, добавить пару хвалебных статей, и вуаля, все хотят того же. А люди… ну а что люди, люди никогда не менялись и вряд ли поменяются, меняется лишь воспитание и отношение к жизни, ведь если тебе не приходится буквально выгрызать зубами, причем ежедневно так необходимые для этой самой жизни ресурсы, то и ценить их ты очень быстро перестаешь и начинаешь херней страдать, вместо того, чтобы делом заниматься, вот и вся арифметика.

После завтрака шел обязательный кофе, вредно, но без него окончательно проснуться мне никак не удавалось, и начинался мой рабочий день на должности императора Российской империи. И вот честно, быть ученым было гораздо легче и проще.

Расписание так резко сместилось в сторону совсем уж раннего утра в тот самый момент, когда я понял, что не успеваю. А не успевал я сделать многое, когда день уже заканчивался, а дела не заканчивались, и начинали копиться. А ведь мне всего пятнадцать, и я хочу время от времени сбрасывать напряжение и просто веселиться. Вот только на веселье времени оставалось все меньше и меньше.

– Государь, Петр Алексеевич, голова казачий Арсений Выхристин челобитную подал, с просьбой принять его и выслушать, – Репнин вошел неслышно, плотно прикрыв за собой двери.

– Кто это? – я удивленно вскинул брови, повернувшись к Юре. Отравление Ушакова отодвинуло немного введение Митьки в новую должность моего секретаря, поэтому Репнин пока страдал за десятерых.

– Не знаю, – Репнин развел руками. – Да ведь каждого казака разве ж упомнишь? И каждый пятый – голова. А каждый второй Стенька Разин, – Репнин с трудом удержался, чтобы не сплюнуть на пол, так его перекорежило от одного имени знаменитого бунтаря.

– И о чем же он хочет со мной говорить? – я потер лоб. Немного болела голова, но и день был на редкость насыщен.

– Говорит, что хочет вслед за Шестаковым на Камчатку податься. Говорит, что Шестаков не прав, и с местными по-другому надо договариваться.

– А он, значит, знает, как с чукчами и тунгусами можно договориться? – я нахмурил лоб, нет, не помню такого атамана. А вот с местными на Камчатке и Чукотке делать что-то нужно было, это факт. Скоро Беринг вернется и про Аляску расскажет, нужно будет новую экспедицию собирать, и опыт мирного урегулирования конфликта с местным населением мне очень даже пригодился бы.

– Получается, что знает, – Репнин посмотрел в окно. Уже смеркалось, и на лице моего адъютанта была написана усталость. Мы все устали. Надо бы развеяться, да выходной себе устроить. Все равно все насущные вопросы вроде бы решены, а для других еще маловато народа было. – Вот, он набросал тут, о чем думает, – Репнин бросил на стол несколько свернутых бумаг.

– Ты же ознакомился с ними, сказывай теперь, что нам этот сказочник пытается в уши втереть?

– Если кратко, то он предлагает не строить остроги, а наоборот убрать существующие. Продвигаться в глубь постепенно, а в тех местах, где хотим заложить поселение не остроги ставить, а разворачивать торги. Местные же кочевники в большинстве своем, но те шкуры и меха, что они смогут нам на торгах отдать, точнее, обменять, компенсируют любые поборы, которые могут быть, а могут и не быть. Ну и миссионеры. Несколько попов обязательно должно быть в отряде.

– И сколько он людишек сможет набрать, чтобы свои надумки испытать? – я смотрел на бумаги, лежащие на столе. Как этот казачок дошел до того, что станет в итоге единственно верным решением?

– Говорит, что не меньше, чем пару тысяч, – круто взялся, молодец. Надо бы и вправду встретиться, и поговорить с ним. А ведь Шестакова еще только ждет его разгром и полное уничтожение его отряда в полторы тысячи казачков, теми самыми коряками и чукчами, которых в мое время за людей-то не все считали.

– Передай, что челобитная рассмотрена и что встреча назначена этому Арсению Выхристину послезавтра в полдень. Послушаем, что он нам скажет. Да, Павлуцкому отпиши, что ежели Арсению препоны будет чинить, то не доживет до того момента, когда его коряки прирежут. Пущай лучше перечень составит, что туземцы любят, и на чем мен устроить можно будет. – Репнин кивнул и принялся быстро записывать то, что ему нужно было сделать, чтобы не забыть.

– Да и, Юра, сегодня ассамблею кто-нибудь проводит?

– Толстые решили потихоньку в свет выходить, – с готовностью ответил Репнин.

– Хорошо, значит, навестим Толстых. Вели запрягать, – Репнин позволил себе улыбнуться. – И Петьку позови, а то шельма носу не кажет, все в посольском приказе ошивается. Указ готов о том, что в армии суконные камзолы зимние на романовские полушубки менять надобно, а ботфорты на валенки?

– Готов, – Репнин достал оформленный по всем правилам приказ. – Куда остатки девать будем?

– Как парадную пока оставить. Новую только на пошив не заказывать. Мастерские и пошивочные сумеют перестроиться?

– А куда им деваться? – Репнин посыпал указ песком, сдунул и скатал в трубочку. – Такую же штуковину как у Андрея Иваныча что ли сделать, – он задумчиво смотрел на свернутый указ. – Зело удобная вещица получилась.

– Ну так сделай, – я подошел к окну и сложил за спиной руки. – А еще лучше, тем же пошивочным мастерским заказец сделай. Может им понравится и начнут делать такие, да еще лучше и краше, и с задумками разными. – Репнин потер подбородок и кивнул, я же лишь улыбнулся. Папка – удобная вещь и скоро ее удобства оценят многие, а я продавать их начну, помаленьку, чтобы сперва привыкли в новинке. – Ну что, к Толстым пойдем, девиц потискаем, да…

Мои мечты прервались самым радикальным способом. В дверь постучали, и не дожидаясь приглашения войти, в кабинет заглянул Михайлов.

– Государь, Петр Алексеевич, Андрей Иванович рвался к вам, едва в постели его удержал, шибко поговорить ему хочется, – я направился к выходу, даже не дослушав его. Раз Ушаков так сильно рвется до разговоров, значит, что-то произошло, какой-то прорыв. Что-то, видимо, нарыли его соколы вместе с Радищевым.

Ушаков сидел в постели и просматривал какие-то бумаги. Андрей Иванович хмурился, и выглядел непривычно без своего парика, который, подозреваю, он уже никогда в жизни не оденет.

– Что случилось? – спросил я прямо от порога, с тревогой глядя на начальника Тайной канцелярии, внешний вид которого не был еще цветущим. Хорошо хоть кровь перестала уже с мочой отходить, значит, на поправку пошел. Кстати, он меня с некоторых пор недолюбливал, потому что я, перепугавшись, что останусь без него, а замены у меня пока нету, пересмотрел рацион питания Ушакова. Сейчас он давился кашами, пил молоко, от которого его пучило, но это был самый универсальный из доступных мне сорбентов, и жрал овощи, недовольно поглядывая при этом на меня. Мясо конечно присутствовало, но только не жирное, и в ограниченных количествах.

– Кроме того, что ты, государь, Петр Алексеевич, козла из меня сделать на старости лет хочешь? – мрачно ответил вопросом на вопрос Ушаков, но, разглядев мой сжатый в тонкую полоску рот, заткнулся и вздохнул. – Как я сам запаха не учуял?

– Потому что сразу парик и не пах, – я вздохнул. Не объяснять же ему все премудрости химических реакций. Да я их сам толком не знаю. Знаю только, что медики так определяют, чем именно отравлен пациент, пока анализа из волос дожидаются. Выдох пахнет чесноком – отравлен мышьяком, ацетоном – сахара смотри. Мне потом Серега на пальцах объяснял, когда я чуть не траванулся, что в организме происходят процессы окисления и хрен знает, чего еще, и на выходе мы и имеем этот волшебный запах. И что у него на столе не мышьяк в чистом виде лежал – в чистом виде он белый, а не серый, а его вонючее соединение. Я оттого такой указ и сочинил, чтобы этот тонкий реактивный запах сразу можно было учуять, не продираясь между миазмами застарелого пота. – Я у наших ученых мужей интересовался, всегда ведь есть вероятность быть отравленным, так они сказали, что в пище он вонять начинает, потому что процессы начинают протекать, а парик твой начал миазмы издавать, потому что с потом и жиром с волос смешался и… я не знаю, что произошло, но вот так. Кстати, Карл девятый Валуа был отравлен книгой, пропитанной ядом. Страницы оказались слипшимися, и он слюнявил пальцы, чтобы их отделить друг от друга, – я криво усмехнулся, когда разглядел в полумраке комнаты сдвинутые брови Ушакова.

– Это правда?

– Не знаю, – я пожал плечами, подошел поближе и сел в кресло, стоящее возле кровати. – Может и правда. Медичи и не на такое были способны. Но, если по заключению Амбруаза Пере смотреть, то от чахотки он умер, – вздохнув, я поставил локти на колени и положил подбородок на скрещенные руки. – Как много можно узнать, если сидеть в тиши почти безлюдного дворца во время глубокого траура и от нечего делать все время что-то читать. Но ты же так рвался ко мне, Андрей Иванович, не затем, чтобы Валуа обсуждать?

– Нет, не затем. Речь не про Францию пойдет, это уж точно, – Ушаков вздохнул и откашлялся. Ему все еще было тяжеловато дышать, но он уверенно шел на поправку. – Мы с Афанасием Прокофьевичем почти поняли про заговорщиков, которые нашли новый Тайный совет в моем лице и попытались от меня избавиться. Но я опасаюсь за твою жизнь, государь. Особливо сейчас, когда многих ломать через колено придется. Но эту заразу нужно клейменым железом выжечь, дабы другим неповадно было.

– Кто замешан? – я сидел не шевелясь. Как же все не вовремя!

– Много кто, в основном те, кто хотел бы на тебя влияние поиметь после того как я преставлюсь. Не понимают, идиоты, что это ты на меня влияешь, но так даже лучше. Пущай думают, что снова тобой вертят как хотят такие вот старые пердуны, вроде меня и Брюса, да и Миниха, что греха таить. Но вот только, боюсь, не долго они в таком блаженном состояние пребывать будут, и тогда могут отчаянно решиться на цареубийство, сволочи.

– Шереметьев? – я старался не делать лишних движений, боясь ответа. Что я буду делать, если и Петька замешан? Кому вообще верить после этого?

– Петька твой что ли? – Ушаков глаза закатил. – Побойся бога, государь, этот блаженный с детства за тобой аки привязанный бегает. Потому и попросил я тебя его отрядить царевну к жениху сопровождать, дабы дел не наворотил, как узнает про заговор. Горячий он слишком, молод потому как. – Я на мгновение глаза прикрыл. Слава Богу, прямо от сердца отлегло. – Только вот и тебе следует на время схорониться. Дела какие важные, что безотлагательно должны быть исполнены, доделать, да сказаться больным и удалиться в тот же Елизаветин дворец, где тоске по сестрице предавался прошлого году.

– У меня есть предложение получше, – я встал и подошел к окну. – Гонца Шетарди уже выслал, дабы ждали Елизавету и встречу подобающую обеспечивали. Через две недели поезд должен тронуться, царевну на ее новую родину сопровождаючи. Думаю, что лучше будет, ежели я с ними отправлюсь. И на невесту, предполагаемую, посмотрю, и что в Европе творится собственными глазами увижу. Дед мой с Великим посольствам также куролесил. Так что мне сам Бог велел на себя имечко Петра Михайлова примерить, мелкопоместного помещика с десятком крепостных и одной коровой на всех, которому повезло, и Петр Шереметьев которого приглядел да к себе приблизил.

– Это не решит проблемы… – я обернулся, чтобы полюбоваться на сверкающие глаза и играющие желваки на скулах Ушакова.

– Решит. Ежели мы Петра Алексеевича Романова отправим туда, куда ты и думаешь его отправить, под присмотром Бидлоо, – я невольно поморщился, как представил визги медикуса, которому опять предстоит себя запереть, да еще и минимум на несколько месяцев, да еще и с моим предполагаемым двойником в глуши, где ближайшие соседи в Петербурге обитают. – А правит пока пущай Сенат. Заодно и поглядим, на что эти крысы попрятавшиеся способны. На тебе, Андрей Иванович, как на главном кукловоде при царе право вето оставим, чтобы тормозить, ежели совсем распоясаются. А то глядишь по возвращению я не только Шетарди к себе призову, дабы о скорейшей свадьбе возвестить, да еще и Сенат упрощу, и объявлю себя государством, как один франкский король уже сделал.

– Надо бы все обдумать как следует, – после минутной паузы, во время которой Ушаков был погружен в собственные мысли, наконец изрек он довольно неохотно. Я же думал о превратностях судьбы. Еще недавно рассуждал, чисто гипотетически, что поеду в Австрию, тетку навестить, а тут уже надо вещички скидывать в сундуки и убираться пока из дворца, дав Ушакову без опасения за мою жизнь, а, следовательно, и за собственное положение, прополоть уже точно как следует место возле трона. Ведь ему не простят того, что он сейчас делает, если со мной что-нибудь случится, и Андрей Иванович это прекрасно понимает. Но слишком уж он подсел на эту иглу, на дело, которое ему в радость и коим я позволяю ему заниматься почти без ограничений. Этот будет биться за меня до последнего.

– Подумай, Андрей Иванович, подумай. Посоветуйся с верными людьми. Я же со своей стороны клятву дам, что высовываться не буду, как дед. Тихо как мышка вести себя буду, зато многие тайны Европейские откроются пред нами, и знать мы будем, как себя дальше вести. И, самое главное, не узнает меня никто. Портретов моих давно не писали, а я изменился дюже, сам себя иной раз в зеркале не узнаю.

– Еще бы больше со шпажонкой скакал с Петькой на пару, так никто и не признал бы, – проворчал Ушаков, неодобрительно разглядывая мою спортивную фигуру, которая мне самому очень даже нравилась.

– Ну так ты подумай, пока, а я на ассамблею рвану, на наших красавиц напоследок перед путешествием полюбуюсь, авось еще вспомню не раз, на иноземную красоту глядючи, – и я вышел из комнаты, оставив Ушакова в глубоких раздумьях относительно того, как обеспечить мою безопасность.