Текст книги "Нет прощения (СИ)"

Автор книги: Рада Девил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

В оставшиеся дни я привожу в порядок документы декана факультета и пишу директрисе прошение об увольнении. С Минервой без объяснений не выходит. Поэтому я ссылаюсь на то, что не смогу остаться в школе после проведения некоего ритуала, который поможет Гарри прийти в себя. Все ее вопросы и попытки узнать, почему не смогу остаться, я оставляю без ответа – пусть думает, что хочет. Она полгода шла мне навстречу и даже позволила оставить Гарри в моих комнатах, так что ей ничего не остается, как молча подписать мое прошение, недовольно поджимая губы и надеясь позже уговорить меня не принимать опрометчивых решений, как она называет мое внезапное желание уйти из Хогвартса. Я только мысленно фыркаю на ее веру в то, что все должно хорошо заканчиваться для всех. Она даже не допускает мысли, что кому-то иногда приходится расплачиваться за свои ошибки, за собственный скверный характер, за свою нежданную и такую необходимую любовь.

Я подолгу сижу в эти дни возле Гарри, стараясь навсегда запомнить его – такого молодого, красивого и желанного. Прикасаюсь к его лицу, вспоминая открытую и лукавую улыбку. Глажу руки, перецеловывая его пальцы, которые когда-то прикасались ко мне нежно и вместе с тем по-хозяйски требовательно. Прижимаю его к себе по ночам, забываясь сном только на несколько часов перед рассветом. Мне не будет места в его жизни. Не потому, что он не простит, а потому что я себе не смогу простить. К тому же ему будет необходим сильный волшебник рядом, чтобы держать поводья его ошеломительной магической силы. А я… Я слишком ревнив, чтобы позволить кому-то быть так близко к моему Гарри. Сам же, став сквибом, я не смогу ему с этим помочь. Не стоит превращать его жизнь в постоянную борьбу со мной и моим мерзким характером. Я слишком сильно его люблю для этого. Мне будет достаточно знать, что он может ходить, дышать и продолжать жить. Я ни на миг не сомневаюсь в правильности своего выбора, моя магия – не такая уж и высокая цена за его нормальную и полноценную жизнь.

***

В день, выбранный для проведения ритуала, в Хогвартс, кроме мисс Грейнджер, приходит еще и Люциус Малфой. Его появление приводит в некоторое замешательство Минерву, но она ограничивается замечанием, что мне виднее, кто должен помогать. Накануне Люциус стойко выслушал от меня, с чем ему, возможно, придется столкнуться, когда Гарри очнется. Не было гарантии, что сила останется столь же огромной после полугода магической комы, однако готовиться следовало основательно в любом случае, ведь моя магия никуда не денется, она тоже останется у Гарри. А я далеко не самый слабый колдун. Люциус только кивнул в ответ на мой вопрос, готов ли он помочь Гарри взять под контроль его магический потенциал, если понадобится. Это привязывало Люциуса к Гарри, пока тот не обретет уверенность в себе или не пожелает перекинуть эту связь на другого волшебника.

Я на руках переношу Гарри в Больничное крыло. Он неплохо выглядит, лишь бледность и синеватые тени под глазами выдают его состояние. Радует, что учебный год закончился, и в больничной палате нет никого из обычных пациентов Поппи. А значит, свидетелей будет ровно столько, сколько я посчитаю нужным видеть. Люциус будет помогать мне. Поппи я заранее предупреждаю о том, что буду обессилен после ритуала, и ей придется провести диагностику физического и магического состояния Гарри, а затем и взять на себя его реабилитацию после пробуждения. Она даже подстраховывается и запасается портключом для срочного перемещения в Мунго при необходимости, за что удостаивается моей благодарности. Грейнджер должна сидеть в стороне и ни во что не вмешиваться. Ее присутствие я считаю необходимым для того, чтобы она могла сразу же оказать Гарри моральную поддержку, когда он очнется. От кандидатуры Уизли я отказываюсь из-за его чрезмерной впечатлительности и неприятия им Люциуса. Негативная обстановка будет здесь абсолютно лишней. Минерву я не приглашал на проведение ритуала, но и выгнать, когда она заходит в Больничное крыло и усаживается рядом с мисс Грейнджер, я не решаюсь.

Ритуал прост и сложен одновременно. Люциус, единственный кто знает, что сейчас произойдет на самом деле, выставляет сложный щит вокруг кровати, на которой лежит Гарри, оставляя внутри контура еще троих – себя, меня и Поппи. Его забота – не допустить разрушительного стихийного магического выброса у Гарри, поэтому он усаживается боком на кровать и сажает его впереди себя, прижимая спиной к своей груди, готовясь, при необходимости, частично впитать сырую магию напрямую. Остальное он успеет связать кровным заклинанием, для этого в его правой руке зажата волшебная палочка, а левая держит руку Гарри так, чтобы было удобно колдовать – запястье к запястью.

Кивок Люциуса служит сигналом для меня, и я начинаю ритуал, произнося длинное заклинание, одновременно из чуть надрезанного пальца Гарри добавляя его кровь прямо в зелье связывания духа, от чего оно меняет цвет на пронзительно бирюзовый. Я чувствую, как моя магия перетекает в фиал с зельем – все быстрее и быстрее, словно она превратилась в толстую нить, которую заклинание выдергивает из меня, как из прохудившегося мешка. Оказывается – это довольно неприятно, а под конец даже весьма болезненно. С последним словом заклинания моя магия покидает меня полностью, я не чувствую больше связи не только с зельем, но и с собственной волшебной палочкой, словно она вдруг превратилась в сухой сучок. Меня бросает в жар, а затем по телу разливается неимоверная слабость.

Я все же нахожу в себе силы поднести фиал ко рту Гарри. Хорошо, что он даже в таком состоянии не потерял способности глотать. Медленно спаиваю ему густое зелье. А затем, чтобы не упасть, присаживаюсь с ним рядом, ожидая эффекта, который, согласно описанию, должен наступить почти сразу же. Зелье обязано заставить Гарри прийти в себя на некоторое время, достаточное для того, чтобы он мог убедиться, что у него нет больше необходимости прятаться от мира.

Ресницы Гарри вздрагивают, а Люциус напрягается, что дает мне повод думать – магия Гарри проснулась. Мне ужасно не хватает сейчас моих способностей, чтобы самому в этом убедиться.

– Поппи, проверь магическую составляющую, – командую я. «Командую» – это громко сказано, потому что я едва тяну голос от слабости.

Поппи взмахивает волшебной палочкой, вызывая цветные нити диагностики над Гарри, и я вижу то, что заставляет мое сердце радостно забиться – магия наполняет его тело, она все прибывает и прибывает. Люциус уже готов связывать ее малым кровным ритуалом, его палочка четко направлена на запястье Гарри, а с его собственной руки уже сочится кровь, готовая принять магическую связь. И тут Гарри открывает глаза – всего на несколько секунд. Его взгляд неясный, словно сонный, но он смотрит прямо на меня и даже пытается улыбнуться, а может, мне это только кажется. Защита, поставленная вокруг нас, начинает светиться – магический выброс все же случился, но он под контролем. Люциус уже отворил Гарри кровь и, выписывая над запястьями сложные петли кончиком волшебной палочки, читает катрены чар, которые связывают их магию. Теперь, если Гарри вдруг потеряет контроль над своей магией, Люциус об этом не только узнает, но и оттянет на себя часть выплеснутого излишка, сжигая энергоемким заклинанием. И даже расстояние при этом не играет ни малейшей роли – у магии свои законы.

Когда магия выброса успокаивается, Гарри еще раз приоткрывает на секунду глаза, а затем как-то устало вздыхает и… засыпает. Об этом нам рассказывает очередное заклинание, выполненное колдоведьмой.

Люциус тяжело поднимается, выбираясь из-под Гарри, и с помощью Поппи укладывает его поудобнее. Я протягиваю Люциусу восстанавливающее зелье. Он не отказывается и, не задумываясь, опрокидывает фиал, выпивая не очень приятную на вкус микстуру.

– Ты и сам бы выпил. Сидишь, на мертвяка похожий, – устало замечает он мне.

Поппи, сосредоточенная до этого исключительно на Гарри, только сейчас замечает мое состояние и начинает суетиться, спаивая мне не только восстанавливающее зелье, но и общеукрепляющее вкупе с кроветворным. Последнее мне абсолютно ни к чему, но я, не споря, послушно все выпиваю. Я теперь сквиб, правда об этом пока никто, кроме Люциуса, не знает. Даже Поппи считает, что мое состояние временное, обусловленное проведением ритуала. Я никого и не собираюсь ставить в известность.

Хорошо, что зелья действуют и на сквибов тоже, уже через несколько минут мне становится достаточно комфортно для того, чтобы довольно бодро подняться на ноги и подойти к стоящим в паре ярдов от кровати Гарри Минерве и мисс Грейнджер, которые дружно промокают глаза носовыми платками, уже весьма основательно намокшими.

– Гарри спит. Мы вывели его из магической комы, – я понимаю, что они уже догадались об этом. Но считаю своим долгом сделать официальное объявление для Минервы. – Поппи теперь вполне справится с его состоянием. Если понадобится – Люциус поможет.

– Спасибо, Северус, – мне кажется, что Минерва сейчас повиснет у меня на шее, но она сдерживает свой порыв и только жмет мне руку, после чего отходит к Поппи. Видимо желает убедиться, что я сказал ей истинную правду.

– Мисс Грейнджер, я попрошу вас подежурить сегодня возле Гарри. Когда он проснется, ему нужен рядом близкий человек. Мистеру Уизли сообщите радостную новость не раньше, чем завтра. Он бывает слишком шумным. Гарри пока желательно побыть в тишине, – я ныряю рукой в карман, выуживаю оттуда запечатанное письмо и протягиваю его ей. – Будьте добры, передайте его Гарри, но только если он вспомнит обо мне и станет расспрашивать. Иначе… – я даже не знаю, как сказать, что если Гарри не захочет иметь со мной ничего общего, то не стоит ему и читать моего письма. Но мисс Грейнджер всегда была очень умной девушкой, она не задает вопросов, почему я не могу сам поговорить с Гарри, а понятливо кивает и обещает:

– Обязательно выполню вашу просьбу, профессор, и отдам письмо Гарри, если он будет в нем нуждаться. Спасибо вам за то, что спасли его, – а вот Грейнджер не столь сдержанна, как Минерва. Она бесцеремонно прижимается ко мне на пару секунд, обнимая за плечи. Удивительно, но мне вовсе не противно, а даже в некоторой степени приятно. Такое чувство, словно меня взяли в свою компанию друзья Гарри. Видимо, моя слабость повлияла и на мое восприятие реальности.

Я еще раз подхожу к кровати, на которой спит обычным сном тот, кто мне дороже всех на свете. Стараюсь насмотреться напоследок и улыбаюсь ему, хоть он этого и не видит, а затем ухожу. Ухожу, чтобы больше никогда его не видеть, и чтобы он больше никогда не видел меня. Чтобы не мешать ему спокойно и счастливо жить.

Сначала мы с Люциусом отправляемся в Малфой-мэнор, где я планирую задержаться на день-другой, пока полностью восстановлю свои силы. А потом… Я еще не знаю, куда уйду, где остановлюсь, где буду жить и чем займусь. Я как-то не думал об этом – не до того было. Но я не пропаду. Я умею выживать, я это делал всю свою сознательную жизнь. Главное, что Гарри больше не будет лежать в магической коме, запертым в своем собственном сознании. У него теперь есть будущее. Мысль об этом будет греть меня всю оставшуюся жизнь и давать мне силы для существования.

========== Глава 8 ==========

Гарри Поттер

Всегда следует прощать:

раскаявшегося ради него самого,

нераскаявшегося ради себя.

Мария-Эбнер Эшенбах

Проходит совсем немного времени, а возможно – вечность, мне сложно судить, и я привыкаю без усилий удерживать свою магию в пределах, мною же для нее и определенных. Мне уже не требуется быть предельно сосредоточенным исключительно на том, чтобы не давать ей отклоняться от своего вечного пути по кругу. Она горячая – моя магия. Горячая и яркая. Почему-то на память приходит воспоминание о драконьем яйце, которое Хагрид грел на углях. Моя магия кажется мне похожей на такое яйцо. Я, словно дракон, укладываю свое гибкое тело вокруг этого яйца, держу его лапами, прикрываю его своими крыльями, оберегая и не давая исчезнуть. Мне жарко… порой до боли жарко, но я терплю, потому что по-другому ведь нельзя, это же моя магия, и я за нее несу ответственность.

Иногда разговариваю сам с собой, а больше и не с кем – я же здесь один. Поначалу было некогда задумываться о том, страшно ли это – остаться действительно абсолютно одному, без возможности кого бы то ни было увидеть или хотя бы услышать, а теперь я почти привык. Скучаю немного, но совсем чуть-чуть, у меня ведь есть воспоминания. Удивительно, но дурных среди них нет ни одного, я не помню о плохом. Есть только хорошие, светлые, добрые. О школе, о друзьях и о Северусе… О Северусе самые приятные воспоминания – я о нем часто думаю, и тогда мне становится не так жарко от моей магии. Чаще всего я представляю густо-синее море перед закатом и нас с Северусом, сидящих прямо на белом песке недалеко от кромки пенистой воды. Мне нравится мысль о том, что соленые брызги смогут долетать до нас, и жар от солнца-магии тогда будет не таким жгучим.

В какой-то момент своего то ли сна, то ли фантазирования – никак не могу разобраться со своим состоянием, мне кажется, что я слышу голоса Гермионы и Рона. Позже, прислушиваясь к тишине моего мира, я еще не раз имею возможность наслаждаться их рассказами об учебе. Я бы подумал, что мое сознание играет со мной в нечестные игры, но ведь я и есть мое сознание? Или кто я? Я уже запутался. Ведь здесь у меня нет тела – есть только то, что я придумал о себе самом… А вот Северуса я не слышу – он со мной не хочет разговаривать. Впрочем, он никогда не был особенно болтливым. Видимо, именно поэтому для меня так важны все те ласковые и добрые слова, которые он мне говорил. Я вспоминаю их по одному, перекладываю, как диковинные ракушки в сундучке с сокровищами, смакую, словно они экзотические фрукты или самые изысканные сладости. «Ты такой отзывчивый», – шепчет мне Северус из воспоминания и сцеловывает капли морской воды с моего живота. «Пахнешь карамелью, мелиссой и немного миндалем – необычно и вкусно», – мы сидим у камина, укутавшись в один плед на двоих, и Северус уткнулся мне в шею, щекоча своим дыханием. «Какой изумительный вид», – он тепло посмеивается, развалившись на кровати и разглядывая меня, наклонившегося над нижним ящиком комода – я только из душа, а полотенце решило наглым образом соскользнуть с моих бедер именно в тот момент, когда я принял столь привлекательную для Северуса позу.

Здесь нет времени, здесь ничего не меняется, кроме моих мыслей, да и они ворочаются все медленнее, словно им лень шевелиться. Я уже не помню, почему оказался в этом месте, да и не очень понимаю – где именно нахожусь. Здесь слишком жарко, даже для меня – любителя тепла. Однако я не могу никуда уйти – не имею права, уж об этом я помню крепко. Почему-то порой кажется, что я жду Северуса, но я не знаю – зачем ему сюда приходить, если я все равно не смогу уйти с ним? Мысли все чаще путаются, и даже воспоминания, которые рассказывали мне о мире, где-то еще, наверное, существующем, словно истаяли в жаре, идущем от огненной паутины, которую я стерегу.

И вдруг… Словно прохладная ладонь пристроилась на разгоряченном лбу… Ласковый ободряющий шепот у самого уха… Крепкая надежная рука, подхватывающая меня и выдергивающая из пучины одиночества… Я открываю глаза и вижу своего Северуса, я сразу же вспоминаю его. Мое зрение еще нечеткое, и мне сложно сконцентрировать свое внимание, но я все же пытаюсь улыбнуться и дать ему понять, что я его узнал. Но мне больно смотреть, свет режет битым стеклом, глаза сами собой закрываются, веки кажутся просто неподъемными. Жар, который был моим спутником в последнее время, поднимается откуда-то изнутри, вознамерившись выплеснуться упругой, сверкающей расплавленным золотом волной, сметающей все на своем пути – сжигая, убивая, обращая в прах. Но я не успеваю испугаться – кто-то очень сильный ловит мой непослушный жар и привязывает его, как воздушный шарик, на ниточку, конец которой вручает мне в руки. Я с трудом разлепляю глаза еще раз и убеждаюсь – все под контролем, я справился, никто больше не пострадает. Огромное облегчение затопляет меня, и я, чувствуя ужасную усталость, отдаюсь на волю сна.

***

Когда я просыпаюсь, то не успеваю даже что-либо сообразить, потому что рядом с моей кроватью моментально появляется Гермиона и начинает суетиться – то помогает мне привстать и напиться воды, что, несомненно, очень кстати, то тараторит, что-то рассказывая. Но я никак не могу понять – о чем, словно не знаю языка, на котором она говорит. Когда Гермиона, наконец, обращает внимание, что я ее не слушаю, у меня уже начинает раскалываться от боли голова. Пытаюсь сообразить, почему я очутился в Больничном крыле – уж это я определил сразу же, как только открыл глаза. Однако память не собирается так просто уступать мне, подсовывая какие-то странные картинки о драконе, охраняющем огненное яйцо, и я сдаюсь – закрываю глаза и снова засыпаю.

В следующий раз я открываю глаза, когда в окна ярко светит солнце. Моим глазам больно, и я жмурюсь и невольно шиплю. Окна Больничного крыла сразу же, как по волшебству, закрываются шторами, а я слышу тихие шаги мадам Помфри – их я тоже не спутаю ни с чьими другими.

– Как ты себя чувствуешь? – медиковедьма приветливо мне улыбается, и, не дожидаясь ответа, наколдовывает диагностирующие чары. Она, как всегда, не собирается полагаться только на мои слова.

– Плохо, – мой ответ удивляет мадам Помфри, которая привыкла слышать от меня только заверения, что я уже полностью здоров. – Что со мной случилось?

– Ты долго болел после… – она замолкает, что-то прикидывая в уме. – Гарри, давай мы не будем спешить. Ты попробуешь сам все вспомнить, хорошо? А если не получится, то мы тебе поможем. Думаю, так будет правильно, – она кивает своим словам. – Не переживай, я уверена, ты справишься. Не торопись. Диагностика, – она машет в сторону зависших надо мной цветных нитей, – говорит, что с тобой все в порядке. Ты просто дезориентирован, но это пройдет. А сейчас, молодой человек, вы будете обедать, – она вызывает домовика и дает ему указания, а затем уточняет для меня: – Нужно справиться с этим, пока не пришли твои друзья и не начали тебя отвлекать. Мне и так было непросто уговорить их не сидеть здесь целый день.

Обед, состоящий из бульона и нескольких зелий, которые в меня вливает домовик, я кое-как все же одолеваю, хоть мне и кажется все ужасно безвкусным. Но мадам Помфри ни капельки не тревожится из-за потери мною вкусовых ощущений, а снова и снова твердит, что не стоит ожидать всего сразу. А я ведь даже не могу вспомнить, что было до того, как… как что? Но, прислушиваясь к словам мадам Помфри, которая несметное число раз приводила меня в порядок после очередной неприятности, оставляю свои попытки хоть что-то насильно восстановить в памяти. Почти ничего не помню, кроме того, что я – Гарри Поттер, и я лежу в Больничном крыле. У меня есть друзья Рон и Гермиона – это я тоже знаю наверняка. И, конечно же, мадам Помфри также входит в круг известного мне на данный момент. Подниматься с кровати мне строго-настрого запрещено, да я и не пытаюсь, чувствуя слабость во всем теле, словно оно превратилось в желе. Рассматриваю то, что мне доступно – свои руки. Кисти, выглядывающие из широких рукавов белой больничной рубахи, кажутся слишком худыми, кожа на руках очень мягкая и гладкая – нет ни мозолей от метлы на ладонях, ни… перед глазами все расплывается, словно я должен был увидеть что-то на своих руках, а оно специально спряталось за чарами. Мне становится до тошноты неприятно от такого эффекта, видимо, вызванного невосстановившейся памятью, и я трясу головой. А вот этого точно не следовало делать, потому что мир перед глазами начинает раскачиваться, будто я выпил стакан огневиски на голодный желудок. Цепляюсь за эту мысль – раз у меня возникло такое сравнение, значит, я когда-то напивался. Но память упрямо не хочет мне давать подсказки. Легко сказать – не пытайся вспомнить. Но это неимоверно сложно, потому что без памяти я чувствую себя так, словно у меня нет головы, словно ее ампутировали и заменили капустным кочаном – Мерлин, я даже с трудом дотягиваюсь рукой, чтобы убедиться, что голова у меня все же на месте. Это уже попахивает паранойей – я же обедал, а раз было, куда вливать бульон и зелья… Я хихикаю, вспоминая, как Гермиона кричала на Рона, убеждая его, что голова у него не только для того, чтобы в нее еду запихивать. Первое воспоминание… Это хорошо, это значит, что не все потеряно, и мадам Помфри не обманывает, просто успокаивая меня – она действительно уверена в своих предположениях, что я справлюсь и все вспомню. Чувствую себя немного сумасшедшим и безмерно уставшим. Закрываю глаза и успеваю немного подремать до того, как к вечеру приходят Рон и Гермиона.

Я рад их видеть хотя бы потому, что их-то хорошо помню и узнаю. Но почему-то мне не дает покоя чувство, что я жду еще чьего-то прихода. Того, кто просто обязан прийти, но его имя почему-то ускользает от моей памяти. Предупрежденные мадам Помфри, друзья ничего не хотят мне рассказывать о причинах моего попадания в Больничное крыло, болтая исключительно о квиддиче, о книгах и о том, как они рады моему выздоровлению, зато оговорка Рона приводит меня в шок – сейчас лето! Гермиона ругает Рона за его неосторожные слова, а я судорожно пытаюсь вспомнить, куда же подевались полгода моей жизни… или не полгода? С чего я вдруг решил, что прошло полгода? Я не знаю ответа на собственный вопрос, но почему-то мне все время вспоминается снег. В голове сплошная каша – какие-то смутные обрывки, словно подборка колдографий, собранная безумным Шляпником. Меня это неимоверно раздражает, и я начинаю нервно требовать у Рона рассказать мне все, как есть. Гермиона, видя мое состояние, приводит мадам Помфри, и на этом визит друзей, расстроенных неудачной беседой, заканчивается, потому что мне по настоянию колдомедика приходится выпить зелье Сна без сновидений.

А на следующий день я все вспоминаю. Нет, не совсем все, но, по крайней мере, то, что было «до того», для меня уже не секрет. Я помню скитания с друзьями в поисках крестражей, помню смерть Дамблдора и помню последнюю битву. Главное – я вспомнил Северуса. Своего Северуса. Но у Рона и Гермионы я не спрашиваю о нем, потому что не знаю, как они отнесутся к тому, что мы с ним теперь вместе. Может быть, мои друзья уже и знают о нас, но я этого пока не помню. Поэтому не спешу просвещать их и молчу о своей сладкой тайне. Мы играем с Роном в шахматы, а Гермиона осторожно намекает, что мне стоит взяться за самоподготовку и сдать экзамены в персональном порядке в Министерстве Магии, если не хочу еще один год сидеть за школьной партой. Она даже обещает пожертвовать для этого своими конспектами – что очень щедро с ее стороны.

Проходит почти неделя, я физически довольно хорошо окреп благодаря заботе мадам Помфри, ее зельям и специальным процедурам, мне уже позволено ходить по больничной палате и любоваться видом из окна. Я не понимаю, почему Северус не приходит ко мне. На мой осторожный вопрос мадам Помфри сказала, что все учителя отправились по домам, а в школе, кроме меня, остались лишь директор МакГонагалл, старый Филч, да она сама. Ее ответ не сильно проясняет ситуацию, не верится мне, что Северус мог уехать в отпуск, оставив меня в школе. Он бы никогда меня не бросил. Поэтому я решаюсь и вызываю хогвартского эльфа, который помогает мне справляться с бытовыми вопросами – кормит и помогает мыться, и спрашиваю у него, не видел ли он профессора Снейпа? Я получаю странный ответ, еще больше меня поражающий – профессор Снейп в школе больше не работает. Это известие пугает и заставляет сердце болезненно сжаться, и я еще сильнее, чем в последние дни, жажду узнать, что же со мной произошло? Неспособность самостоятельно вспомнить о событиях, приведших меня на больничную койку, начинает меня не на шутку тревожить. Однако вместо того, чтобы теребить друзей, которые регулярно каждый день навещают меня, не считаясь с собственными заботами и не жалея времени, я впадаю в некое подобие уныния, постепенно уходя в себя.

Мадам Помфри всегда была очень внимательной, поэтому не удивительно, что она замечает мое состояние и решает, что я заскучал в четырех стенах. Она позволяет мне немного походить по Хогвартсу, предупреждая, что на улицу идти пока еще не стоит. Но я и сам знаю, что мои глаза после чудесного исправления зрения все еще очень чувствительны к яркому солнечному свету. Гермиона даже обещала мне привезти солнцезащитные очки, чтобы я мог поберечь глаза.

Я пользуюсь разрешением на прогулку для того, чтобы сходить в подземелье и узнать, не смогу ли я увидеть Северуса. Дверь апартаментов декана Слизерина стоит нараспашку, чего раньше никогда не случалось – и это меня сразу же настораживает. Я вхожу в комнату, которая была гостиной Северуса, и удивляюсь – она полностью пуста, нет ничего из мебели – нет стола и шкафов с книгами, нет дивана и столика с чайными чашками. Ничего… абсолютно пусто. Кидаюсь в спальню – там та же картина, как и в лаборатории, в которую я заглядываю напоследок. Эльф сказал правду? Вызываю домовика, и он, кланяясь так низко, что ушами достает до полу, снова заверяет меня, что профессор Снейп больше не работает в Хогвартсе, и эльфы, согласно заведенному порядку, убрали все из комнат в хранилище. Когда я у него спрашиваю, почему Северус ушел из школы, домовик косит на меня удивленным глазом и настороженно советует спросить об этом у директора, мол, домовые эльфы не вмешиваются в дела волшебников. Идти к МакГонагалл я пока не собираюсь. Да и чувствую себя еще не полностью здоровым.

Выходя из теперь уже бывших комнат Северуса, оглядываюсь на дверь, и память ледяным водопадом обрушивается на меня: «Поттер, что непонятного я сказал? Я занят. Я всегда буду занят для тебя! – Северус кричит на меня, он очень зол. – Я не потерплю в своей постели шлюху! – его слова отравляют меня ядом незаслуженного оскорбления. – Чтобы я тебя не видел больше здесь! Уходи, или я за себя не ручаюсь! Я не стану твоим очередным призом!» – Северус захлопывает дверь у меня перед носом.

Я тихонько сползаю по стене на пол, потому что ноги меня не держат – я вспоминаю все. Все, что было дальше – снег, холод, Нотта, Эйвери и пытки. Я теперь помню, что не дождался помощи и сам запер в себе свою магию, чтобы никому не навредить. Хорошо, что мадам Помфри регулярно с самого момента пробуждения поит меня успокаивающим зельем – я не впадаю в истерику из-за вернувшихся воспоминаний. Я просто пытаюсь все осознать, свыкнуться, обдумать.

***

У меня очередной этап в выздоровлении, как это называет мадам Помфри – полное и детальное восстановление памяти. Это оказывается не так просто: порой мне больно, словно я опять переживаю пытки Нотта; порой неприятно и удушающе стыдно, когда в памяти до мельчайших подробностей встает картина моего изнасилования, сдобренного афродизиаком и приаповыми чарами; иногда разрывается сердце от невозможности увидеть Северуса и узнать у него, почему он меня бросил. Но мудрая мадам Помфри догадывается о возможных последствиях восстановления памяти и начинает еще активнее заливать в меня успокаивающие зелья – мне уже кажется, что я их пью вместо воды.

Я помню, как на занятиях о стихийных магических выбросах профессор Флитвик рассказывал нам, что нельзя сдерживать свою магию, иначе она убьет нас самих, а нужно научиться брать ее под контроль, направляя в нужное русло. Собравшись с духом, прошу Гермиону рассказать, почему я все еще жив и каким образом меня смогли привести в чувство. Мадам Помфри в ответ на подобный вопрос сказала, что с ответом прекрасно справится и моя подруга, которая знает не меньше ее самой. И Гермиона не подвела. Получив возможность рассказывать все, ничего не скрывая, она довольно обстоятельно прояснила ситуацию.

– Ты сильный волшебник, Гарри, к тому же твоя магия все же не до конца была изолирована, немного просачиваясь через заслоны, которые ты выставил для нее, что позволяло поддерживать тебя. Лишь благодаря этому ты не умер после такого убийственного поступка. Это же нужно было придумать – замкнуть магию внутри себя! – она покачала головой. – Я понимаю, что ситуация была сложной, но ведь ты мог погибнуть.

– У меня были причины для такого решения. Поверь мне, – я не знаю, насколько осведомлены друзья о том, какой реальной магической силой я обладаю, поэтому не спешу их ошарашивать тем, что мог разрушить все вокруг, включая, возможно, и Хогвартс. Я теперь этакая бомба массового уничтожения, а не герой и победитель злобных Волдемортов. Сарказм, прозвучавший в моих мыслях, был мне знаком, я знаю, у кого этому научился.

– И все же я думаю, что можно было как-то обойтись без таких радикальных мер, – не сдается Гермиона. – Но что сделано, то сделано.

– Так как меня спасли? – мне не хочется выслушивать ее нотации, хоть я отчетливо понимаю, что она беспокоится обо мне.

– Профессор Снейп провел какой-то ритуал. Он не рассказывал подробностей никому. Наверное… – Гермиона на секунду замолкает, сомневаясь, стоит ли озвучивать собственную мысль, – это что-то не очень законное.

– Точно незаконное, раз там была кровь, – встревает в ее повествование Рон со своей репликой.

– Ты тоже был, когда его проводили? – я удивляюсь, потому что из слов мадам Помфри понял, что следует расспрашивать именно Гермиону.

– Нет, – признается Рон, – но Гермиона рассказывала мне. Ты же не будешь на нее за это сердиться?

– Да нет, наверное, не буду. Я же не знаю, что там произошло, – я вопросительно смотрю на Гермиону, надеясь все же услышать подробности того, как меня вытащили из магической комы – мадам Помфри так называла состояние, в котором я находился до пробуждения.

– Да ничего там страшного не было, на мой взгляд, – Гермиона явно не совсем разделяет категоричное мнение Рона. – Все выглядело как-то даже слишком просто с виду.

Гермиона подробно рассказывает, кто присутствовал при проведении ритуала. Если меня и удивляет прозвучавшее имя Люциуса Малфоя, то я никак это внешне не проявляю – я все еще под завязку заправлен седативными зельями. Затем мне становится известно о том, кто проводил ритуал, и как это выглядело со стороны, потому что Гермиона еще раз уточнила, что никаких объяснений своим действиям ни Снейп, ни Малфой не давали.

– А потом ты открыл глаза. Совсем ненадолго, но это было впервые за столько месяцев. Гарри, ты даже не представляешь, как мы все были рады, – Гермиона, кажется, сейчас расплачется только от собственных воспоминаний.