Текст книги "Крест и Полумесяц (СИ)"
Автор книги: Normanna
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Хатун покинули покои своей убийцы, когда за окном уже давно стемнело, они подозрительно посмотрели на Баширу и спустились в ташлык. Теперь осталась третья, иуда, расправа над которой не должна быть такой простой.
Она показала Якубу то самое платье, в котором ей полагалось предстать перед султаном, чтобы тот отмочил его в яде. Весь корсет и воротник были пропитаны отравляющим веществом. Госпитальерке не терпелось подарить его истинной хозяйке.
– Умут-калфа сказала, что Мерием пожаловалась на недомогание, и вместо неё выбрала тебя. А вот, что она приготовила, – Башира-калфа подала ей завёрнутое в шёлк платье, – сказала, чтобы ты сейчас же к ней пришла и показалась швее.
– Правда? Этого не может быть! – Кютай-хатун едва могла устоять на месте от счастья, и по ней трудно было сказать, что только что она подписала двум своим товаркам смертный приговор. Её даже не смутил поздний час, в котором к ней явилась смотрительница гарема.
– Конечно, ты переодевайся, не заставляй старшую калфу ждать. Я тоже посмотрю, какая ты у меня красивая, – Башира легла на тахту, незаметно сбросив из-под широкого рукава два флакона из-под яда. Если даже она выживет, то наказания теперь не избежит.
Облачённая в кремовое платье, сверкавшее в свете свечей, наложница любовалась тем, как оно ей подошло. Светлая ткань выгодно подчёркивала подзагоревшую кожу, оливково-зелёные глаза гречанки, её тёмные волосы и фигуру. Чем дольше она смотрелась в зеркало – тем тяжелее её ждали результаты отравления.
– Тебе очень идёт, – расслабленно прошептала иоаннитка, удовлетворённо улыбаясь предательнице. – А мне пора работать, – она наигранно вздохнула, – теперь мне только это и остаётся…
Обернувшись напоследок, калфа покинула комнату, и зашла к себе, чтобы забрать заранее приготовленную сумку. Оставался финальный штрих: она распахнула окно, бросила на пол свечу и закрыла за собой двери, вставив в ручки крепкую доску. В ташлыке все спали, так же, как и стражники, что позволило покинуть гарем незамеченной.
По договорённости Якуб Эфенди уже ждал девушку в подвале. Призывая следовать за ней, она коснулась его руки и, быстро найдя нужный ключ, ловко открыла проход в тоннель, предусмотренный для побега семьи султана в случае бунта или захвата дворца. Каблуки высоких кожаных сапог гулко стучали по каменному полу, но времени думать об этом не оставалось: примерно две минуты быстрого шага привели бы их в другую комнату, выходящую в сторону леса. О ней в целях безопасности не знал никто, кроме правящей династии, но её представители уже давно не проживали в Эдирне.
Замок, встроенный в ветхую отсыревшую дверь, был покрыт ржавчиной, а его секреты деформировались, поэтому пришлось приложить силу. Один удар, и свобода оказалась на расстоянии одного шага. Свежий воздух, пропитанный ароматом весны, приятным холодом встретил её разгорячённое лицо. На мгновенье она замерла, глядя впереди себя: бескрайний лес утопал во мраке ночи, и лишь желтоватый серп полумесяца рассеивал тьму. Под ногами шелестела прошлогодняя трава, кое-где укрытая снегом, а сквозь опавшую ещё осенью листву пробивались молодые ростки. Ветер подхватил её волнистые волосы, унося в вольные дали за собой. На глаза навернулись слёзы – истинно, ценишь, когда потеряешь, но Башира укротила нахлынувшие чувства, чтобы идти дальше.
Дальше вёл Якуб. Прорицатель прекрасно знал местную природу, потому найти едва заметную тропинку ему не составило труда. Земля частично ещё оставалась покрытой льдом, в остальном талый снег превратил грунт в вязкую скользкую грязь. Он взял госпитальерку под руку, чтобы добраться до извозчика в целости и сохранности.
– Всё получилось? – отойдя от дворца на безопасное расстояние, поинтересовался мужчина.
– О, да… Мне жаль только, что я не увижу их мучений.
– Я всё тебе расскажу. Ведь я видел их кончину ранее. Увы, не разглядел только причину, – звездочёт поднял лицо к небу. Луна перешла в двенадцатый маназиль, сменив одиннадцатый, покровительствовавший беглецам. Башира так же посмотрела на звёзды, однако не понимала того, о чём размышлял Якуб. Она лишь наслаждалась давно невиданными красотами ночного небосвода. На свободе дышалось так легко, а тепло и сила поддерживавшей её руки придавали калфе особое спокойствие и умиротворение.
– Что вы там видите? – чтобы прервать тишину и утолить любопытство спросила госпитальерка, но ответом послужило молчание.
– Это у тебя рубин? – спустя некоторое время прорицатель вышел из задумчивости, рассматривая левую руку девушки, под которую он её держал. Его манера речи слегка раздражала француженку, ведь он мог совершенно непредсказуемо менять тему, не завершая прежнюю.
– Даже не знаю, – хатун посмотрела на кольцо с красным камнем на тонком золоченом ободе. В гареме она его не надевала, не желая, чтобы принёсшее ей счастье украшение пропитывалось негативом. История его приобретения вызвала на лице иоаннитки тёплую улыбку.
Башира отвела взгляд в сторону, а вместо леса воображение рисовало пейзажи в песочно-голубых тонах. Родная речь, музыка и шум моря зазвучали, как наяву. И вот, она, Катрин-Антуанет, не знавшая горя и грубых монашеских одеяний, идёт по рынку, исполненная новым чувством. На ней победоносное красное платье, касающееся подолом раскалённой на солнце дороги, мощённой разноцветной галькой. Эта девушка ещё не представляет, какое блаженство и боль она переживёт в этом роскошном алом бархате. Среди всех лавок взгляд цепляется за прилавок одной греческой женщины. Её товар уже присыпан пылью и явно не привлекает внимания. Вещи заметно подержанные, что в то же время придаёт им особую загадочность. Никогда не знаешь, кто прежде носил их и почему перестал, но сейчас эти мысли Катрин не останавливают. Она заметила абсолютно неприметное кольцо, и тут же примерила на средний палец левой руки. Девушка хотела было его снять и отдать торговке, но что-то её остановило, словно она собиралась избавиться от любимой вещи. Гречанка, видя сомнения француженки, начала нахваливать его, но будущая госпитальерка перебила болтовню торговки, спросив цену и, не торгуясь, отдала его стоимость. Вечером, на закате, волей Его Преосвященнейшего Высочества Катрин-Анутанет было позволено доказать свою образованность и грамотность. Заняв место писаря, дочь герцога Феррар-Вернонского взяла в правую руку перо, а левой придерживала бумагу. Вилье де л’Иль-Адам встал позади, задумавшись, что бы лучше продиктовать. Она больше не волновалась, готовая проявить себя в лучшем виде.
«Dicere Leuconoe: vocem tenuere sorores.
‘hunc quoque, siderea qui temperat omnia luce,
cepit amor Solem: Solis referemus amores.
Primus adulterium Veneris cum Marte putatur
hic vidisse deus…» – он читал наизусть «Метаморфозы» Овидия. Узнав знакомые строки, бесстрашная девчонка перестала записывать, и прервала своего будущего сюзерена, продолжив с того же места:
«…videt hic deus omnia primus.
indoluit facto Iunonigenaeque marito
furta tori furtique locum monstravit»* – этими тремя строками она завершила свою речь, лишь в конце осознав, какую дерзость совершила. Но в тот же миг на её плечо легла широкая сильная ладонь, и ей сообщили, что она достойна занимать должность писаря при Его Преосвященнейшем Высочестве. Потом, на корабле, когда она услышала угрозы, иоаннитка осознала, насколько пророческим оказался выбранный Великим Магистром отрывок.
На сумерках того же дня она стояла на коленях перед седовласым воином, отдавая вассальную присягу. Её миниатюрные ладони лежали на его руках, и новообращённой госпитальерке казалось, что все Боги бескрайнего небосвода ей благоволили.
Она смотрела на тусклый красный камень, а видела тонкие губы, обрамлённые жёсткой седой бородой, касавшиеся её пальцев и так сводившие с ума. Кто бы его ни носил до Катрин, оно определённо имело Силу.
– Мне не нравится это кольцо, – резкий голос прорицателя вывел её из воспоминаний о далёком, безвозвратно ушедшем прошлом. Она посмотрела на него невинным и непонимающим взглядом, и лишь ухмылка выдавала её мысль: а ведь и Якуб Эфенди обратил на него внимание.
*
Карета увозила беглецов прочь из дворца, где их даже не хватились: Якуб Эфенди, поставив Умут-калфу на ноги, пообещал уйти ночью, перед прибытием султана Сулеймана; с Баширой-калфой дела обстояли иначе: девушка подстроила всё так, будто бы Кютай-хатун отравила Мерием и Дерью, ведь все видели, как они направлялись в её покои, а флаконы с осадком яда, подброшенные ей в покои, пресекут все сомнения в её виновности. Но она уже должна быть мёртвой, ведь смертоносное платье, принадлежавшее Башире, оказалось на Кютай. Но спросить с калфы нельзя, ведь её заперли в покоях и подожгли Мерием и Дерья, а все стали свидетелями угроз с их стороны. Бедная девушка, спасаясь от пожара, выпрыгнула из окна, и падение с такой высоты если и не убило её, то покалечило, а в таком состоянии далеко бы она не убежала, когда вокруг холодный лес с дикими зверями и разбойниками. Никто не станет разыскивать бездыханное тело простой служанки.
Якуб сел рядом с Баширой, поставив ноги на противоположную лавку, то же сделала и она. Путь предстоял не близкий. Госпитальерка расстегнула фибулу в виде Ладони Фатимы, набросив на глаза капюшон зелёной накидки, чтобы рассветное солнце не слепило и не мешало спать. Она погрузилась в лёгкую дремоту, то и дело просыпаясь, чтобы посмотреть в окно, но в нём мелькали лишь однообразные пейзажи, не особо отличавшиеся от родосской провинции. Госпитальерка повернулась, чтобы взглянуть на своего сообщника: он крепко спал после бессонной ночи, путь по тёмному лесу и дороге, напоминавшей трясину, длиной почти в два фарсаха, утомили его. Лицо звездочёта оставалось привычно серьёзным, но уже более спокойным и умиротворённым. Украдкой Башира рассматривала его ещё не до конца пробудившимся взглядом, любуясь мужественной и диковинной красотой этого человека. Воодушевлённая своими прежними успехами и расслабленная после сна, она в очередной раз решила доказать себе свою смелость, и едва ощутимо склонила голову на его широкое плечо, так и уснув. Когда карета оглушительно наткнулась на камень, она раскрыла глаза и увидела, что Якуб тоже проснулся. Мужчина достал из сумки яблоко, и предложил госпитальерке, сам же он не ел. Девушка поняла, что он отдаёт ей последнюю провизию, и, ловким движением достала из рукава скромно украшенный, но готовый послужить своей владелице кинжал. Она была готова применить его в любой момент, и повезло, что он понадобился именно в мирных целях. Разрезав яблоко на две равные части, девушка поделились с ним, и выглянула в окно. Впереди виднелись очертания Стамбула, поэтому она спешно покрыла голову и закрыла лицо.
Извозчик, заехав в самое сердце города, доставил беглецов прямо к дому. Вновь ступить по земле, где она познала столько страха и боли, Башире было страшно, тело отказывалось повиноваться разуму. Тогда Якуб сам подал девушке руку, чтобы поторопить её. Он подвёл калфу к выделявшемуся среди других, совершенно одинаковых между собой деревянных построек, гранитному особняку, и постучал в тёмную старую дверь. Отворил сгорбленный длинноволосый мужчина, слуга эфенди, приторно улыбаясь владыке. Хатун с сомнением посмотрела на спасителя, и он кивнул ей, призывая заходить. Она сняла сапоги и оставила их прямо на улице, подобно ему и всем его соседям. «Видимо, так у них принято» – сделала вывод иоаннитка.
В доме пахло отсыревшей древесиной, какими-то травами и нехитрой стряпнёй. Ветхие половицы скрипели под ногами, а мягкий полумрак, рассеиваемый только лучами предзакатного солнца, создавал особый уют, вступавший в противоречие с волнением Баширы-калфы. Вся обстановка: просторные комнаты, резная мебель из ценных сортов древесины, оббитая богатыми тканями – указывала на то, что особняком некогда владели состоятельные люди.
– Господин, – низко кланяясь вернувшемуся хозяину, заговорил слуга, – всё готово к вашему приезду, – он нервно потирал руки и лишь иногда поднимал любопытные глаза на женщину с закрытым непрозрачной тканью лицом, но всё же не дерзал спросить, кто это такая.
– Добро пожаловать, сынок, – из-за угла вышел иссохший старик, который так же поклонился Якубу, что опровергло предположения госпитальерки об их родственных узах. Его так же заинтересовала гостья, а он – её: пожилой мужчина даже не был похож на турка, в его жилах текла скорее монгольская кровь, и даже орнамент на скромной одежде указывал на нездешнее происхождение.
– Спасибо, Омер Амджа, – коротко ответил эфенди, направляясь в сторону кухни, но, увидев на своём пути высокий силуэт, остановился, и дал следующие указания старшему прислужнику, – будь добр, помоги ханым с вещами и размести её в комнате. Поскорее, пожалуйста, – звездочёт был вежлив и невозмутим, хотя беглянка и сама понимала, в какое неудобное положение она поставила человека, которому обязана жизнью. Ей стало стыдно, и она быстро зашагала за невысоким дедом.
– Амджа, постой. Пусть брат представит мне гостью, – мужчина, до этого стоявший против света, отчего его невозможно было рассмотреть, вышел навстречу прорицателю. Услышав приказ другого, такого же равноправного господина, невольник покорно остановился, а вместе с ним и госпитальерка. Она подняла глаза, чтобы рассмотреть говорившего: он носил густые длинные усы, похожие на янычарские, а во взгляде его чёрных глаз читалось вполне обоснованное раздражение и недоверие.
– Её зовут Башира Ханым, – тяжёлая ладонь Якуба легла на плечо девушки.
– О, Аллах! Где ты её нашёл? Зачем привёл к нам в дом? – его брат закатил глаза. – Умеешь ты накликать на себя беду!
– О, Аллах! – раздражённо цокнув, воскликнул звездочёт. – Юсуф, сколько можно. Хатун нужно было укрыться…
– И ты сразу же бросился на помощь? Твоя доброта тебя погубит. Аллах Аллах! – эфенди перешёл на повышенные тона, а его брат лишь устало вздыхал. – Она хотя бы свободная, или же рабыня? – калфу начинало злить, что её обсуждают, словно она не стоит прямо у них перед глазами, но не в таком положении было высказывать недовольство. Женщине-невольнице подобало лишь молчать, пока не спросят, и делать то, что прикажут.
– Башира Ханым – моя гостья.
– И надолго она у нас задержится? – Юсуф прожигал гневным взглядом единственный открытый участок лица девушки – красные от усталости глаза, по правилам этикета опущенные вниз.
– Пока её корабль не прибудет. Сколько потребуется, – прорицатель отпустил плечо беглянки и кивнул Омеру.
– Якуб, ты с ума сошёл? Она и правда что ли рабыня? Чья? Какой корабль? – крикнул эфенди вслед брату, но в ответ услышал лишь: «Я так устал, потом». Госпитальерка тихо засмеялась: вместе с братом колдун был совсем другим, без той стены, которую он выстраивал перед незнакомцами, настоящий, эмоциональный, упрямый. Юсуф же произвёл впечатление строгого, но заботливого человека. Башире было жаль, что он её не пожелал принять, но она его прекрасно понимала.
*
Молодой венецианский капитан, облачённый в лазурный джуббоне, отороченный дорогим мехом, с любопытством и некоторым замешательством осмотрел с ног до головы направлявшуюся к нему турецкую женщину в чёрной ферадже и высоком бархатном хотозе, почти уравнивающем её в росте с сопровождающим незнакомым ему мужчиной. Когда хатун убрала непрозрачное пече и открыла своё мраморно-белое, хоть и покрытое незажившими ожогами лицо, а, вместе с ним и золотые волосы, он понял, что ошибся насчёт её происхождения.
– Синьор, доброе утро. Вы знаете, родосские иоанниты уже добрались до Ниццы или они всё ещё стоят в Мессине? – Башира обратилась к венецианцу на латыни из-за схожести с итальянским, но её собеседник оказался образованным, и продолжил беседу на избранном девушкой языке. Якубу, не понимающему ничего из их разговора, оставалось лишь догадываться о его сути.
– Здравствуйте, синьора, – поприветствовал её мужчина, а затем продолжил раздумья над этим внезапным вопросом. Он не ожидал, что в Османской империи кто-то заинтересуется расположением побеждённого Ордена. – А с кем имею честь говорить?
– Сестра Катрин, – едва не назвав своё новое имя, представилась госпитальерка. Как бы в подтверждение, она на долю секунды закатила рукав до локтя, показывая розарий.
– Они уже достигли Савойского герцогства, – убедившись, что он говорит с христианкой, ответил синьор, бросив недоверчивый взгляд на сопровождавшего девушку эфенди. Кто знал, с какой целью его расспрашивали о расположении рыцарей, с которыми совсем недавно воевал султан. Предвосхищая сомнения капитана, иоаннитка уточнила:
– Судьба прибила меня к турецкому берегу, – Башира посмотрела за спину венецианца: эти воды провели раздел между свободной госпитальеркой Катрин-Антуанет и насильно обращённой в ислам османской невольницей Баширой. Холодный ветер подул в спину, словно толкая к бушующему морю, развевая мусульманские одеяния и контрастирующие с чёрными тканями светлые локоны. Задумавшись на мгновение, она продолжила объяснения, – и я должна вернуться к своим братьям по Ордену. Есть ли здесь судно, которое доставит меня к ним?
– Энрике Загалу идёт туда с товаром в первый день августа. Вы сможете договориться с ним где-то в конце июля.
Девушка поблагодарила молодого человека, и, закрыв лицо вуалью, нехотя с ним попрощалась. Звук любимого языка воодушевил её и подарил надежду, осталось только терпеливо ждать.
Идя по улицам Стамбула, госпитальерка была настороже и заметно нервничала, ведь везде могли быть люди из дворца, но прохожие лишь безразлично окидывали её взглядами, не находя ничего стоящего внимания. И только в доме, ставшем ей убежищем, девушка могла облегчённо вздохнуть.
Она закрылась в покоях, сняв с себя жаркую фераджу и головной убор, оставшись в одном шёлковом платье и кафтане. Башире было тоскливо без её нового товарища да и вовсе без всякого дела. Якуб сказал француженке, что она – не рабыня, потому не должна работать, хотя труд и обязанности её совершенно не пугали, даже напротив – их отсутствие сводило к минимуму общение с хозяином дома, давшем ей приют, что очень огорчало девушку. Иоаннитка достала из кармана свёрнутый вчетверо листок с тем самым чертежом звёздного неба. В последний раз она его рассматривала… Несколько дней назад? Беглая калфа и сама удивилась, что всем тем страшным событиям в гареме не было и недели. Казалось, это всё произошло не с ней, а с кем-то другим, очень похожим, но точно не с ней. Из размышлений Баширу вывел внезапный удар рукой по двери, резко распахнувшей её, и она, не успев спрятать лист бумаги, встала и поклонилась вошедшему.
– Юсуф Эфенди, – по правилам гаремного этикета она поклонилась мужчине. Тот бесцеремонно подошёл вплотную к гостье, впервые видя её без скрытной одежды. Уже не в первый раз девушка понимала преимущества мусульманского костюма. Она испуганно смотрела на мужчину, тот так же не сводил с неё гневного взгляда своих карих глаз.
– Когда твой корабль отплывает?
Едва сдержав комментарии о мореходной неграмотности собеседника, Башира сделала глубокий вдох и выдох, но успокоиться не получилось – сердце бешено билось, ведь она ожидала опасности где угодно, даже здесь.
– В августе, – коротко ответила француженка, – отходит, – добавила она.
– То есть ты ещё несколько месяцев будешь на нашем пайке? – он пылал от злости. – Что за наглость, хатун?
– Так счёл уместным ваш брат, эфенди…
– Ты – обманщица, пользуешься добротой и наивностью брата, – он говорил, энергично жестикулируя и выставив указательный палец. – Если ты совершишь даже малейшую ошибку, то не только не сможешь вернуться к себе, но и в живых не останешься! – лицо Юсуфа побагровело, а брови были угрожающе нахмурены.
– Я не доставлю вам никаких проблем, вы меня даже не заметите, а насчёт проживания… Мне есть, чем заплатить. К тому же, когда я спасусь, обещаю сполна вас вознаградить.
– Не нужно, – гордо ответил турок, отрицательно цокнув и подняв вверх раскрытую ладонь. – Лишь бы твоё присутствие не навредило брату, – мужчина бессильно вздохнул и покинул комнату, громко хлопнув дверью. В отличие от своего брата, он был слишком вспыльчив, горяч и неуравновешен.
Девушка расстроилась такому неуважительному, и даже презрительному отношению к себе. Она устало рухнула на тахту, и подпёрла руками подбородок. В комнату тактично постучались, и Башира тотчас поднялась, воспрянув духом, но по её разрешению вошёл совсем нежданный Омер Амджа. Она стояла, пока старец жестом не позволил ей присесть, и сам занял место напротив французской гостьи. Госпитальерка поняла, что этот человек очень уважаем в этой семье, хоть и является всего лишь слугой.
– Ты не расстраивайся, ханым, – улыбнулся он с отцовской мягкостью, – Юсуф очень любит брата. Я и сам тебя не знаю, но чувствую, что у тебя доброе, чистое сердце, и скверных намерений в нём нет, – он не отворил от девушки внимательного взора раскосых глаз, которые, казалось, видели более, чем доступно взору простого человека. – Я пришёл в эту семью, когда они ещё не родились, и видел, как эфенди росли, что и как формировало их мировоззрение. Юсуф всегда был почтителен с родителями, трудолюбив и заинтересован в учёбе, неуклонно жил по законам шариата, и в итоге стал учителем в медресе, продолжив труд своего покойного отца, как тот и завещал сыну. Жаль только, что Юсуф ещё не создал своей семьи, такому добродетельному и образованному господину нужна самая великолепная и покорная жена, что только есть в этих землях, чтобы мусульманский род продолжался и процветал. Ты с ним не ссорься и не держи на него зла, луноликая ханым, он – хороший человек, присмотрись получше, – Омер дотронулся до необычных волос девушки, восхищаясь её заморской красотой.
– А что вы можете рассказать… – Башире стало неловко спрашивать, но любопытство брало своё, – о Якубе Эфенди?
– Ах, был бы он столь набожным, как его брат! Одно меня успокаивает – чтит Аллаха и пророка его Мухаммада, пусть и свершает грех, когда провозглашает, будто бы видит судьбы людские. А ты хотя бы мусульманка?
– Да, амджа, – едва слышно, стыдливо ответила госпитальерка, как она и научилась: «Произноси шахаду, а в голове держи Pater Noster». – Рассказывайте дальше, прошу вас! – хатун изнывала от заинтересованности.
– Ты оставь эти расспросы, ханым. Якуб добрый, совестливый и чрезмерно честный человек, но он нелюдим и слишком погружён в свои мысли. Его никогда не любило общество, но и ему оно не было нужно, лишь Юсуфа признавал своим другом. Только и сидел один в окружении греховных книг, трав да звёзд, и постигал учения неверных. Его прямолинейность и жизнь наперекор Корану заставили людей сторониться и бояться его, но он не понимает и сейчас, что поступает неправильно. А ведь ему так же велели нести проповедь Мухаммада в медресе, но он отверг напутствия отца, избрав такую стезю. Я думаю, что лишь его моральность и непоколебимость на пути справедливости спасают его от гнева Аллаха. О, пусть беды обойдут моего Якуба! Люблю их обоих как родных сыновей, а они чтут меня как предка.
– И я буду вас почитать, Омер Амджа, – беглая калфа елейно улыбнулась прислужнику.
– Теперь и ты должна мне рассказать о себе, Башира. Из каких земель и какими ветрами ты здесь, в Столице мира?
– Я – с родосских земель, меня захватили османские пираты и привезли в султанский дворец, но я воспротивилась судьбе наложницы и добилась, чтобы меня выслали в Эдирне, где доживают дни все неугодные и провинившиеся рабыни. Мне очень хотелось домой, к тому же там было очень тяжело жить, эти женщины меня невзлюбили, даже напали на меня, – в подтверждение своим словам госпитальерка дотронулась до покрывшейся корочкой раны и подняла блестящие от слёз серо-голубые глаза на пожилого мужчину, – но эфенди стал моим другом и залечил ожоги. Он согласился помочь мне сбежать, – ханым скрупулёзно подбирала выражения, чтобы не рассказать ничего лишнего, – но вы не беспокойтесь, я – простая рабыня, никто даже не заметит моей пропажи. Я подстроила всё так, будто бы я сбежала одна, совсем в другом направлении, где только дремучий нехоженый лес. Меня не стали бы искать, ведь там шансов выжить нет.
– Как всегда, – Омер глухо засмеялся, – готов отстаивать справедливость и правду, даже рискуя жизнью. Истинный осман, ему бы с той же отвагой воевать за наше государство! Или же ты покорила его сердце, ханым?
– Что вы! – резко парировала Башира, ощутив неприятное смущение и грусть. – Я совершенно ему не интересна, – девушка уже не удивлялась той тоске, которая охватывала её от такого осознания. Ей хотелось бы, чтобы её слова оказались ложью, но она понимала, что это – чистая истина.
– Может я и ошибся, – не стал спорить амджа. От его согласия француженке стало совсем горестно. – Ему людские дела и взаимоотношения не интересны, только бы смотреть на эти свои звёзды и рисовать их на бумажке, о, Аллах! Поздно его перевоспитывать.
*
– Позвольте мне, – Башира перехватила серебряный, заставленный самыми разнообразными блюдами поднос из рук Омера, – я отнесу. – Девушка слишком долго предавалась унынию, вместо того, чтобы действовать.
– Хорошо, луноликая ханым, – амджа осмотрел гостью его дома с ног до головы: облачённая в шёлковое белое платье, благоухающая роскошными восточными ароматами, она явно готовилась предстать во всей красе перед кем-то из братьев. – И кому ты хочешь это передать?
– Эм, – вопрос застал госпитальерку врасплох. Она замялась, и, не зная, как бы извернуться в ответе, созналась, – Якубу Эфенди. Я не могу жить в его доме, никак не помогая и не отплачивая за ту помощь, которую он мне оказал, мне очень стыдно. Поэтому я хочу сделать для него хоть самую малость, – врать и прикидываться безгрешным ангелом было особым талантом этой француженки. – С вашего позволения, – на эти слова пожилой мужчина утвердительно кивнул.
Девушка спросила разрешения войти, ответа не последовало. «Qui tacet, consentit» – нашла она себе оправдание, и открыла дверь. Прорицатель сидел у камина по-турецки, перебирая чётки, глаза его были закрыты, а уста что-то бесшумно шептали, весь он был окутан дымом благовоний. Мужчина совсем не заметил прихода ханым. Госпитальерка подошла ближе и склонилась к звездочёту, но услышала лишь прерывистое, едва уловимое пение. В первый момент появилась мысль позвать или дотронуться до него, но Башира передумала. Она не знала, молитва ли это, спиритическая беседа или особое камлание, но грешно было прерывать это. Разочаровавшись, ханым оставила ужин и ушла, погрузившись в печаль. Подол её изящного платья скользил по деревянным ступеням по мере того, как девушка поднималась на свой этаж. В эту ночь она долго не могла уснуть, так и оставшись облачённой в шелка из гаремной казны и украшенной драгоценными камнями, которые успела захватить с собою. Её обведённые сурьмой глаза блестели в лунном свете, а левая рука с тем же рубиновым кольцом гладила расшитое витиеватыми узорами покрывало. В сознании так и застыл образ сосредоточенного на своих внеземных делах колдуна, его тонкие черты лица, дрожащие выгоревшие на солнце ресницы, нахмуренные брови, тёмно-бронзовые, вьющиеся на концах волосы, спадающие на кафтан из грубой ткани, увитые выпирающими венами руки, в которых скользили ониксовые чётки. Больше всего на свете Башире сейчас хотелось бы вновь коснуться его нежных ладоней, услышать этот низкий голос, взглянуть в его стальные глаза.
Поутру Башира вновь нерешительно постучала в двери Якуба, и услышала его разрешение войти. Она была и рада, и в то же время растеряна. С каждым разом приход сюда был всё волнительнее, но сидеть в своих покоях и не видеться с ним было за гранью её возможностей. Тяжело вздохнув, девушка вошла и присела возле прорицателя, расправив подол чёрного, блестящего в огне свечей атласного платья. До того момента, как он обратил на её внимательный взор, ханым казалось, что она полна решимости, но теперь она была смущена и не могла даже начать разговор, а заранее продуманные слова словно застряли в горле.
– Почему ты ко мне не приходишь? – вопрос звездочёта подтвердил догадку иоаннитки о том, что он тогда находился в глубокой медитации и не замечал ничего вокруг.
– Так вы ведь не зовёте…
– Каждый раз, когда тебе хочется прийти – я зову. Помнишь, я говорил тебе, что ты всегда можешь заходить ко мне?
– Вчера я приходила, – воодушевившись его словами, призналась Башира, – вы были словно во сне. Я не стала вас тревожить.
– Могла бы и позвать, – недовольно проговорил он, убирая в сторону ступку с перемолотыми травами.
– В следующий раз я так и сделаю, – француженка улыбнулась колдуну. Одно его слово могло оживить её и заставить сердце биться чаще. – А помните, когда мы сбегали, – госпитальерка говорила об этом так, будто бы это произошло совсем давно, – вы пообещали рассказать, что станет с теми хатун, – на самом деле она уже и имена их едва вспоминала, новые переживания вытеснили все прочие.
– Я всё помню… Сейчас скажу, – ясновидящий взял серебряный кувшин и медленно начал наполнять чашу водой. – Пожар отвлёк стражу, они все сбежались к твоим покоям, как раз тогда, когда мы вышли через тайный ход. Аги выбили двери, но увидели лишь раскрытое окно. Неохотно они пошли искать тебя совсем в противоположной стороне, но понимали, что беглецу в одиночку не перебраться через ту густую и тёмную чащобу. Огонь быстро удалось потушить, но весь гарем проснулся среди ночи по другой причине… Из покоев Мерием и Дерьи доносился вой и крики, к ним прибежали наложницы и лекарша, но кашлявшим кровью и задыхавшимся хатун было уже не помочь. Когда нечеловеческая боль пробудила их, было уже поздно. «Яд» – вынесла она вердикт, и все стали размышлять, кто – отравитель. Все джарийе подтвердили, что слышали, как Кютай-хатун приглашала их на совместную трапезу. Чтобы прояснить произошедшее, женщины ворвались к ней, но увидели её умершей от удушения, покрытой язвами и ожогами, в наряде, предназначавшемся тебе. А тебя в гареме нет… – тонкие уста эфенди изогнулись в светлой улыбке, которой он так редко кого-либо одаривал. Радостью озарилось и лицо его собеседницы. – Восхищаюсь твоим умом и смелостью, Башира, – он взял её лицо в ладони, и всё волнение и робость мигом вернулись к ней. – Надо же, как ты придумала, и восстановила справедливость, и спаслась, и запутала все следы, – его хвала смущала госпитальерку.
– Это всё вы: ваши умения и великодушие. Вам и только вам я обязана жизнью, и, если бы я знала, как я могу вас отблагодарить, то сделала бы это непременно.
