Текст книги "Крест и Полумесяц (СИ)"
Автор книги: Normanna
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
========== Крест – Глава IV ==========
Уже неделю на Родосе царила непривычная для военного времени тишина. Однако тишина эта была намного страшнее громыхания десятков орудий и звона клинков. Туркам удалось найти уязвимое место своего противника, ещё недавно казавшегося им непобедимым. Таким образом, внутренние проблемы стали фатальным испытанием для защищавших остров госпитальеров. Османы, претерпевавшие раз за разом военные поражения, оказались хитрыми дипломатами, и сами подтолкнули главу обороны острова к поиску мирного разрешения конфликта.
Целыми связками Вилье де лʼИль-Адаму приносили письма и петиции, в которых уже не предлагали остановить войну, а настойчиво требовали. Перед Магистром уже не стоял прежний вопрос: погибнуть ли с честью или выжить, но заклеймить себя позором – теперь он должен был сделать одинаково ужасающий для гордого и честолюбивого правителя выбор: быть свергнутым и убитым как тиран своим же народом, за который он без устали воевал, или же сдаться Османам, преклонившись перед ненавистным врагом.
Второй вариант всё же виделся ему более достойным, хоть и болезненным.
Таковым и был выбор Великого Магистра.
Об этом ещё не оповестили госпитальеров и простых жителей. Это решало только четверо глав Ордена. Они собрались за столом Магистра, и лишь одно место пустовало.
Всё заседание избранные рыцари-госпитальеры повторяли, что ни за что не отдали бы остров, однако их силы были почти исчерпаны. На этом настаивал и инженер Габриель Мартинегро – у Родоса больше нет ресурсов для защиты. Один только Магистр был против капитуляции и велел дожидаться помощи европейцев, которые в действительности только лишь на словах выказывали поддержку иоаннитам.
Результатом жарких дебатов стало окончательное решение о заключении мира. Только опасность бунта внутри цитадели заставила Вилье де лʼИль-Адама покорно склонить седую голову перед судьбой.
С невыносимой горечью Великий Магистр был вынужден объявить своим воинам: они должны отступить. Однако защитники не желали принимать капитуляцию, они были готовы бороться и дальше, противостоять силой в четыре тысячи человек полсотне тысяч османского войска. И тогда Вилье де лʼИль-Адам высказал ту мысль, к которой пришёл в ходе мучительных раздумий о своей дальнейшей политике:
– Изначально нас было всего шесть тысяч. Две из них – павшие за это священное, богоугодное дело. Сулейман привёл сто тысяч, и ровно половина сложила головы у наших стен. Гибли люди, но султану была важнее земля и торговые выгоды. Мне же важнее ваши жизни, ваши семьи и будущее. Мы достойно боролись, а теперь должны достойно проиграть, но спасти жизни простых людей. Deus lo vult.
Магистр невольно отвёл взгляд красных, уставших глаз ко внутренней стене крепости, над которой вместо чёрных знамён с восьмиконечными крестами развевался белый флаг. По его приказу. Сердце закололо, но он лишь гордо поднял подбородок и плотнее сжал губы, как и обычно подавая пример подданным. Теперь ему предстояли очередные переговоры с Сулейманом.
*
Турецкие полчища чувствовали себя на уступленной земле как дома. Несмотря на обещание султана не причинять никакого вреда жителям острова и их имуществу, они старались без особой необходимости не покидать своих домов, подпирали двери и вздрагивали от любого резкого звука. Те, кто вчера убеждал Великого Магистра сдаться, теперь, вероятно, жалели об этом. Радость местных жителей от того, что турки позволили им пять лет не выплачивать налоги, омрачал страх перед неуправляемыми османами – только теперь уже некому было на них жаловаться. С 20 декабря 1522 г. Филипп Вилье де лʼИль-Адам больше не владел Родосом.
Звуки турецкой речи заполонили всё пространство, от неё было некуда скрыться, также, как и от смуглых янычарских лиц и бешеных, горящих кровожадных глаз. Казалось, что стремление этих варваров бесчинствовать и мстить сдерживал лишь приказ их правителя.
Когда Сулейман, Мустафа-паша и Ахмед-паша вступили в собор Святого Иоанна, Катрин-Антуанет была внутри. Когда аги провозгласили приход незваных гостей, она спешно направлялась в библиотеку, где и столкнулась с Полем. Его глаза по-прежнему горели огнём христианского фанатизма, а уста были изогнуты в коварной, но счастливой ухмылке. Госпитальерка невольно улыбнулась ему в ответ. Девушка была так рада видеть своего друга, но какое-то недоброе, и в то же время светлое предчувствие вмиг словно парализовало её. На глазах выступили слёзы, и девушка не могла для себя объяснить, почему впервые за все шесть месяцев она заплакала именно сейчас.
Поль положил руки на её плечи и притянул к себе. Она крепко обхватила его спину, а жёсткая тёмно-коричневая сутана впитала слёзы госпитальерки. Монах гладил светлые волосы, уже не покрытые красной накидкой, и еле слышно проговаривал слова молитвы.
– Они уже здесь? – шёпотом спросил священник.
– Да, – коротко ответила Катрин-Антуанет. – Что ты собираешься сделать?
– Этим ножом, – из-за полы своего льняного одеяния Поль достал роскошный османский кинжал, щедро украшенный крупными драгоценными камнями, – я должен убить Сулеймана. Он принадлежит его родственнику, принявшему христианство и живущему здесь.
– Но тогда тебя же убьют… В любом случае убьют!
– Я знаю. Сегодня – последний день моей жизни. Я отправлюсь на небо, и я рад этому. Погибнуть за такое дело – величайшая честь.
Девушка вновь обняла священника, так крепко, чтобы в последний раз почувствовать его тепло, сердцебиение, которому скоро суждено прерваться навсегда. Ей хотелось вцепиться в его сутану и просить: «Не уходи!», но она лишь одобряюще кивнула и напряжённо улыбнулась.
– Каждый день я буду молиться за упокой твоей души. Спасибо тебе за весь свет, что ты мне принёс, – Катрин взяла его холодную руку и смотрела в серые глаза монаха, стараясь изо всех сил сдерживать чувства. Она разжала пальцы, понимая, что уже нет времени, и священник спешно зашагал в наос.
– Deus vult! – обернувшись, крикнул на прощание Поль и спрятал кинжал в рукав.
Госпитальерка медленно пошла за ним, туда, где вместе с другими главнокомандующими Сулейман проводил свой первый намаз на Родосе. Окружённые крестами, захватчики молились своему богу.
Тем временем бесшумно, словно тень, Поль поднимался по лестнице на хор, откуда прекрасно просматривался каждый молящийся. Катрин наблюдала за ним снизу, выглядывая из-за угла, и молча умоляла Господа, только бы всё свершилось так, как надо.
Вытянув руку вперёд, священник старательно целился, ведь у него был только один шанс.
Предатель-епископ, который ранее упрашивал Великого Магистра капитулировать, стоял в стороне и наблюдал за происходящим. Его взор заметил монаха на хоре, и служитель церкви продолжил неотрывно смотреть на него. Ибрагим-паша, правая рука султана Сулеймана, увидев, что епископ устремил свой пристальный взгляд наверх, куда-то за его спину, обернулся. Но было уже поздно. Бросок был совершён, и кинжал устремился к своей цели. С криком Ибрагим рухнул на своего повелителя, только лишь с благословения Аллаха опередив летевший клинок.
*
Катрин сидела на винтовой лестнице, по которой ещё вчера поднимался Поль – последняя надежда для христианского Родоса. Священник пожертвовал своей жизнью, чтобы избавить остров от османского владычества, однако его покушение на жизнь султана так и не удалось. Перед глазами девушки застыло лицо юноши, когда он показывал ей кинжал Мурата Султана. Тогда казалось, что ещё есть какая-то надежда, но выстрел, убивший Поля, разбил эту иллюзию. Юноша рухнул перед алтарём, и она не могла к нему даже подойти. Возможно, священник ещё был жив, но после случившегося ему было лучше умереть – османы не знали пощады для своих врагов.
А могилой Полю стала морская пучина, где покоился не один враг Сулеймана и его предков.
Ужас, который госпитальерка познала в тот день, сковал её тяжёлыми цепями, заставляя руки дрожать. Место, всегда приносившее радость и счастье, теперь напоминало о тех страшных событиях, а кровь Поля так и осталась на полу, не давая забыть пережитое.
Теперь они призвали к себе Великого Магистра, и вряд ли разговор с ним будет завершен быстро. Катрин боялась, что её сюзерена будут пытать, а затем казнят и сбросят туда же, в море, за покушение, содеянное его подданным, вероятно, по его же приказу. Мусульмане весь день посещали храм, осквернённый кровавым намазом, обсуждая на своём языке происходившее в шатре Сулеймана. Катрин всегда готовилась к любым исходам, поэтому ещё при первых педпосылках османского вторжения начала изучать турецкий и теперь почти всё понимала, но не могла уяснить для себя главное – жив ли Вилье де лʼИль-Адам. От этого ненависть наполняла её сердце, а в беглом тревожном взгляде читалась паника и злость, желание мстить.
Когда костёл наконец-то был пуст от неверных, девушка закрыла разгорячённое лицо ледяными пальцами и заплакала навзрыд, уже совсем не боясь, что кто-то услышит.
Как в один из тех счастливых зимних дней год назад, дверь неожиданно отворилась, и Катрин-Антуанет увидела высокий силуэт. Он приближался, ступая против света, отчего лица не было видно, но госпитальерка узнала вошедшего по одной только походке.
Филипп сел на ступень ниже, обращая взор к девушке. Она не убирала трясущиеся руки от лица, открывая только заплаканные красные глаза. Иоаннитке не хотелось, чтобы хоть кто-то видел её такой, особенно Магистр.
– Я не знала, что и думать. Мне было страшно, что вас уже нет в живых…
– Я жив. Хотя последние события почти выбили из меня дух.
– Из меня тоже. В этих стенах было столько зла. Они убили Поля, затем мне пришлось слышать грязные слухи про вас, которые распространяли османы… А за ними эти слова повторяли и местные.
– Что же они говорили? – непривычно тихим, уставшим голосом спросил Магистр, сжимая пальцами виски, пытаясь унять головную боль. С одной стороны, ему было плевать на мнение этих предателей, с другой – было любопытно. – Скажи, что бы там ни было.
– Они… – в горле застал ком, она не могла сказать такое своему сюзерену, но и не говорить после данного приказа тоже. – Что вы встали на колени и поцеловали полы кафтана Сулеймана, моля о пощаде.
Филипп нахмурился и сжал кулаки от злости, но не на подданных Сулеймана, а на неблагодарных родосцев, говоривших такое, но всё же совладал с гневом.
– Они силой заставили меня, – Вилье де лʼИль-Адам отвёл глаза в сторону, избегая пересечения с полным боли взглядом Катрин – этот позор виделся ему несмываемым, но он находил произошедшему оправдание, и это оставляло место надежде в его душе. – Иногда, чтобы победить, надо отступить. Если бы я не покорился, то погиб бы прямо там, а это позволило бы им грабить и убивать без препятствий.
– Вы правы, я никогда не усомнюсь в этом. Простите, что повторила эту гнусность, – Катрин без прежней смелости взяла главу Ордена за руку и поцеловала её, не в силах находиться так близко, при этом держась на расстоянии.
– Мне пришлось покориться. Кто знает, какая участь ожидала бы мой народ после этого покушения? Я пошёл туда, будучи готовым погибнуть, только бы гнев Сулеймана не обрушился на родосцев, в особенности моих госпитальеров. Безрассудство этого священника чуть было не разрушило всё.
– Безрассудство? – изо всех сил сдерживая эмоции переспросила девушка.
– Так и есть. Зря погиб один из самых преданных вере людей. К тому же, если бы он убил Сулеймана, его обезумевшие головорезы не знали бы никаких ограничений на захваченной земле. Да и смерть Ибрагима не решила бы проблемы, на его место встал бы новый человек, только прежде мы были бы вынуждены заплатить жизнями.
– Он погиб не зря, – отворачиваясь, чтобы не было видно слёз, прошептала Антуанет. Разумом она понимала, что мудрый Магистр прав, но сердце не могло так просто перечеркнуть подвиг дорогого друга. Девушка подошла на место, куда упал с хора убитый Поль. На произошедшие события указывали капли засохшей крови на белом мраморе. – Это не безрассудство. Он принёс себя в жертву за всех нас. Поль – наш ангел с мечом, мученик, взятый из этого ада на небеса. Я тоже хочу погибнуть как он.
– Нет, – раздражённым строгим голосом сказал Вилье де лʼИль и ударил рукой по кованным перилам, а эхо отразило их глухой звон. Он выбрал себе в подручные холодный и покорный ум, и это совсем разнилось с образом его писаря. – Нас и так осталось немного. Вокруг одни предатели и неверные, и если мы все сейчас бросимся в неравный бой, то некому будет возвращать Родос, – больше он не повышал голос, ведь понимал, что устами его подданной говорили страх и горе. И лишь спокойные объяснения смогут достичь разума того, кто охвачен этими чувствами. Магистр степенно зашагал к госпитальерке, и она, обернувшись, смахнула рукавом слёзы. Он обнял Катрин, гладя массивными мозолистыми ладонями её пшеничные волосы. Она сжала пальцами его меховой кафтан – символический дар Сулеймана, и прижалась щекой к нашитому на одеяние белому кресту. Рядом с сюзереном ей было ничего не страшно, и вмиг все горести казались чем-то далёким и чужим, когда щекой она чувствовала его тепло, а сильные руки сжимали плечи.
– Настали тёмные времена, но на новой земле всё будет иначе. Я отправлю Папе прошение предоставить Ордену новое пристанище.
– Теперь мы все должны покинуть Родос?
– Уйдут только госпитальеры и желающие родосцы. Неизвестно одно: что нам дадут европейские монархи. Свою землю мы потеряли, и теперь полностью зависим от их подачек.
– И когда вы передадите Сулейману остров?
– Пока что он обозначил срок до конца года, а до этого мы должны будем уладить условия сдачи Родоса. Сулейман предупредил о том, что завтра придёт в резиденцию для переговоров.
*
Казалось, что с последнего Рождества прошёл не год, а несколько лет. Огромный мрачный зал был погружён во тьму, и лишь хмурые лица сидевших за длинным деревянным столом были освещены тусклым светом дрожащих на сквозняке свечей. Катрин тоже сидела за этим столом, тоскливо разглядывая окружающую безрадостную обстановку. Последний пир на родосской земле был совсем не пышный, да и вообще не похожий на праздничный. Госпитальерке было предписано занять место далеко от Магистра, вместе с наиболее значимыми представительницами женского крыла госпитальеров, которые лишь сидели и скромно молчали. Потому ей оставалось только наслаждаться напитком в серебряном кубке и изредка бросать незаметные взгляды на своего повелителя. Сам же Филипп увлечённо переговаривался с другими главами Ордена, полностью погрузившись в государственные дела. Вино, которого, в отличие от яств, было в достаточном количестве, сделало своё, и зал постепенно начал наполняться низким мужским смехом и громкими голосами. Катрин-Антуанет продолжала молча сидеть, а в её уме теплились самые смелые идеи и мечты, которые обнажала довольная усмешка. Боли и переживаний так много, что они словно наполнили пифагорову чашу и разом опустошили её всю.
Магистр кивнул одному из собеседников и встал из-за стола, напоследок осушив массивный кубок. Мужчина обернулся и поймал взгляд девушки, одними глазами указав в сторону выхода. Его лицо как обычно было сосредоточенным и строгим, отчего госпитальерка не сразу поняла, что означал этот знак, и, ещё не будучи уверенной в своих догадках, она также допила вино и незаметно словно тень направилась к массивным дверям, утопавшим в ночном мраке.
Катрин-Антуанет оказалась в пустом ледяном коридоре, контрастировавшим с тёплым пиршественным залом. Один лишь лунный свет прокладывал путь под ногами девушки, но она даже не знала, куда и зачем направляется – захмелевший разум велел идти, и госпитальерка шла, не забывая опасливо оборачиваться в сторону стихавших с каждым шагом голосов. Лишь писарь повернула за угол, её схватили сильные руки, одной прижимая за талию, другой закрывая рот. Над ухом раздалось тихое шипение, указывающее молчать, но иоаннитка и сама это поняла, узнав своего повелителя. Он выпустил подданную из крепкой хватки и неспешно повёл за руку вглубь дворца по тёмным бескрайним лабиринтам сырых стен. На устах писаря играла победная усмешка – она всегда получала желаемое, каким бы недоступным оно ни было, и в очередной раз видела это.
– Куда мы идём? – всё же любопытство взяло верх, и Катрин решилась наконец задать беспокоивший её вопрос.
– А куда бы тебе хотелось?
– Я люблю весь этот дворец, и знаю каждый его уголок. Хотелось бы попрощаться с ним, прежде чем мы покинем его навсегда, – улыбка теперь сошла с её лица, от осознания близящихся перемен девушке стало немного не по себе. По коже пробежались мурашки – то ли от промозглого ветра, гулявшего по узким холлам, то ли от нервов. Спасаясь от холода, девушка укуталась в подаренный плащ, с которым она теперь почти никогда не расставалась, и вмиг в её разуме ожили воспоминания о её главной победе.
– Не горюй по этому дворцу, о, Катрин, – от хриплого низкого голоса Магистра всё в госпитальерке словно замирало, заставляя покорно слушать и подчиняться. – На новой земле мы построим новый дворец, ещё лучше, чем этот. Тебе я выделю самые роскошные покои. Между нашими комнатами будет вымощен герб моего рода, который ты заслуженно носишь.
– Всё это неважно, лишь бы вы всегда были рядом и защищали меня, – Катрин села на каменный подоконник и расслабленно откинула голову к ажурной решётке. Магистр сел рядом и положил руку на её горячую щёку. Она уже без всякого смущения повторила его жест и провела рукой по жёсткой седой бороде.
– Я никому не позволю и пальцем тебя тронуть, – Филипп характерно сощурил глаза и поднял подбородок, – так же, как и нашу новую твердыню.
– Надеюсь, нам не придётся вернуться во Францию. В своё время сарацины так прогнали со Святой Земли тамплиеров. Подумать только, как там холодно. Не желаю вновь побывать в этом ледяном аду.
Немного подумав, Вилье де лʼИль-Адам ответил:
– Я получил ответ Папы. На первое время мы отправимся на Крит. Санта-Катарина вновь спустится на воду, – с горькой улыбкой сказал глава Ордена. Госпитальерка ещё радостнее заулыбалась, хотя и понимала, что это имя галере было дано совсем не в её честь, да и задолго до их знакомства – такая мелочь не могла омрачить её настроение в этот праздничный день. Сегодня она впервые после событий в храме сменила строгую чёрную сутану на любимое платье, в котором она провожала Магистра на его победный бой. К тому же вино, не поощряемое Уставом, грело девушку изнутри как физически, так и морально. – На ней вместе с главами Ордена пойду я, и одна треть наших рыцарей. Остальные будут распределены в состав экипажа двух прочих галер.
– Сколько нам осталось здесь пребывать? – тяжело вздохнула писарь, и обернулась на шум неспокойного моря, бушевавшего совсем рядом.
– Нам дали время до начала года.
*
Катрин-Антуанет стояла спиной к последнему на тот день кораблю, который отправится с Родоса. По пути в порт она задержалась у античного храма Афродиты. С улыбкой девушка вспомнила, как мысленно попросила богиню помочь, только лишь увидела Магистра. Она положила яблоко на одну из плит, а затем долгое время не вспоминала про это, пока не убедилась в силе Прекраснейшей из богинь. Теперь Катрин вновь мысленно, чтобы никто не услышал, просила о защите, помощи и любви. Она оставила подношение и спешно устремилась вперёд.
На борт поднимались немногочисленные горожане, среди которых большинство составляли одинокие женщины. Обездоленные, беззащитные, многие – с детьми, они точно не были рады новым хозяевам и новым законам. Вместе с ними, держа в руках свои малочисленные пожитки, ступали монахини, которым по порядкам нежелательным было перемещение вместе с мужской частью Ордена, отбывшей на двух галерах ранее.
Девушка смотрела вдаль – на дворец и природу вокруг него – царство свободы, несмотря на жёсткие правила, родина, где известен каждый камень. Ноги словно не желали сдвигаться с места, гнетущее, тоскливое чувство сковывало движения. То ли от того, что в море бушевал шторм, в которых при иных обстоятельствах никто бы не решился спуститься на воду, то ли потому, что здесь, на Родосе, навеки осталась частичка её сердца. Неприветливая погода же напротив, подталкивала бывших хозяев уходить с этой ставшей чужой земли: ледяной ветер трепал юбки платья, накидку и волосы писаря, заставляя её дрожать от холода. Она была одета примерно как тогда, когда впервые вступила на этот остров – как богатая дворянка, а не сестра Ордена, давшая обет нестяжания. Любимое багряное платье напоминало о самых приятных моментах, пережитых в стенах этой крепости.
– Мы отправляемся, – позвал иоаннитку один из рыцарей, оставшихся охранять корабль. Помимо защиты им предстояло сесть у вёсел, ведь одним из требований Сулеймана было освобождение взятых в плен госпитальерскими пиратами рабов-турков – до этого их силу использовали для гребли, теперь же это вынуждены были делать выходцы из знатных родов.
Катрин-Антуанет кивнула, и неторопливо развернулась: дворец остался позади. Она видела бескрайнюю бушующую пучину впереди и нерешительно приближалась к ней. При виде некогда завораживавшего её моря иоаннитке стало не по себе – словно она смотрела в непроглядное тернистое будущее. Скрывая волнение, иоаннитка перебирала намотанный на запястье розарий.
Девушка ступила на борт, напоследок обернувшись.
Комментарий к Крест – Глава IV
Писала эту главу ещё до поездки на Родос, и тянула с выкладыванием, потому что думала переписать всю работу с нуля. Возможно я это и сделаю, но не сейчас, я и без того затянула с продой.)
========== Полумесяц – Глава V ==========
Все решится потом:
Для одних он никто,
Для меня – господин…
Катрин смотрела на отдалявшийся Родос и возвышавшийся над всем городом дворец, увенчанный османским флагом. Пред нею проносились и хорошие, и плохие моменты, пережитые на острове. На душе было тяжело и тоскливо, но девушка старалась не показывать этого – лишь красные блестящие глаза выдавали боль в её сердце.
У двери в каюту раздались шаги, и госпитальерке пришлось спешно утереть слёзы. Она распрямила плечи и величественно подняла подбородок, готовясь принять внезапного гостя. Без стука к ней вошла незнакомая девушка, которую Катрин всё же где-то видела. Бледное вытянутое лицо вошедшей обрамляли огненно-медные волосы, ниспадавшие на чёрное бесформенное платье. Голова была покрыта чёрным непрозрачным платком, закреплённым скромным обручем без украшений. Её, такие же заплаканные и опухшие глаза гневно осмотрели писаря с ног до головы, и она демонстративно поморщилась, ухмыльнувшись через силу.
– Чем обязана? – резко спросила госпитальерка. Она всегда говорила как можно более коротко, когда её сковывал страх, чтобы враг не услышал боязни в голосе. А эта неизвестная заставила Катрин насторожиться – в её взгляде злоба сочеталась с безумием, и было совсем неясно, с какой целью она пришла.
– Я заставлю тебя ответить за всё. Вас обоих заставлю! – недобрая ухмылка сошла с лица гостьи. Она перешла на крик, а по её щекам текли слёзы.
– За что ответить? Кого нас? – устало вздыхая, Катрин пыталась понять, что от неё хотят, прячась за завесой наигранного спокойствия и безразличия. Она подперла голову кулаком, другой сжимала подлокотник, скрывая дрожь в руках.
– Я отправлю вас на костёр… Как вы отправили на эшафот моего Андрэ!
Катрин смотрела на говорившую широко раскрытыми глазами и теперь уже не было смысла скрывать своё замешательство.
– Он сам себя отправил своим предательством, при чём тут я?
– Он не предатель! – неспешно рыжеволосая направилась к Катрин. – Ты – змея Магистра, который обманом захватил то, что ему не принадлежало. Я знаю, что это ты его выдала, именно ты дала повод избавиться от Андрэ. Вы заплатите за это. Все узнают, какие дела вы проворачивали за закрытыми дверьми магистерского кабинета. Вы же ведь лучше других осведомлены, какое за это полагается наказание, не так ли? Папе будет весьма любопытно то, что я ему расскажу.
В мгновение ока иоаннитка обнажила кинжал, привязанный ремнём к ноге и скрытый под юбкой, молниеносно сорвалась с места и прижала лезвие к тонкой шее нового врага.
– Я вырву твой язык, я заставлю тебя навсегда заткнуться. Отправишься прямиком к своему Амаралю, – шипящим голосом говорила Катрин, не заметив, как прижатое к коже лезвие начало оставлять неглубокий след. Но пришедшую гостью ничуть не напугали её угрозы.
– Я не боюсь смерти. Её не боялся Андрэ, не боюсь и я. Ты можешь убить меня, но у меня есть свидетели, которые так же пострадали от этой войны и от упрямства твоего господина. Они будут рады отомстить вам. Просто ради короткой утехи после стольких бед. Они плывут на этом корабле, и ты не сможешь найти их в такой большой толпе, я велела им молчать до поры.
– Мерзавка! – Катрин со всей силы дала ей пощечину, и хрупкая девушка упала на пол. – Я тебя уничтожу, – госпитальерка яростно смотрела на неё и была готова прикончить прямо здесь голыми руками.
– Ты можешь убить меня, но как ты пояснишь своему Магистру, за что лишила жизни безвинную девушку? Даже такому тирану, как он, это будет весьма любопытно, – она держалась за красную от удара щёку и продолжала ухмыляться, а в её глазах сверкал нездоровый, искрящийся фанатизмом блеск.
Дверь внезапно распахнулась, и в каюту вошли три женщины, среди которых была и родственница Катрин.
– Вивьен! – одна из них подбежала к возлюбленной Амараля и помогла ей подняться. – Что с тобой?
– Пошли вон! – что есть силы завопила Катрин и указала пальцем на выход.
Они неспешно зашагали прочь, оборачиваясь напоследок, чтобы увидеть гневное лицо правой руки Великого Магистра. Иоаннитка громко захлопнула за женщинами дверь, убедившись, что они уже далеко, и ударила кулаком по столу.
– Надеюсь вы все подохнете! – в пустоту крикнула она, и села на кровать. Боль поразила её голову, и девушка сжала с силой виски, хотя и понимала, что не это сейчас поможет. Куда действеннее был бы приход Магистра, его крепкие объятия и сильные руки, а также его мудрый совет, но она понимала, что даже при возможности не смогла бы обо всём рассказать – ему совсем не нужны связи, порочащие его и угрожающие посту и жизни. Ни в коем случае Катрин не желала проверять плоды своих тяжких трудов на прочность.
Она долго сидела, глядя в окно на тёмное море и сверкающие молнии в небе. По другую сторону мутного окошка бушевал жуткий шторм, а гром оглушал своими раскатами. Катрин-Антуанет прокручивала в голове всевозможные пути решения новоявленной проблемы, но ни один из них не подходил. И тут она поняла, что хотела бы сейчас видеть не Магистра, а Поля, своего доброго товарища с живым и острым умом. Вот он бы точно смог помочь. Священник бы не стал её предавать или как-то шантажировать теми же угрозами ради своих интересов, сохранил бы тайну и придумал, как выручить сестру Ордена из беды.
И снова глаза девушки защипало от слёз, а к горлу подкатил горький ком. Она коснулась пальцами холодного стекла, отделявшего её каюту от ревущей в ночи непроглядной бездны, где покоился Поль. Сердце госпитальерки разрывалось от боли: ей хотелось поговорить с ним, а его уже давно не было среди живых, просто не было. Писарь достала подарок друга – античную монету – последнее напоминание о нём и месте, которое она так полюбила. На шершавой, покрытой патиной поверхности виднелось рельефное изображение Афродиты. Сейчас Катрин бесконечно взывала к этой древнегреческой богине, не только дарующей любовь своим почитателям, но и жестоко наказывающей тех, кто смеет рушить её дары. Госпитальерка то и дело мысленно просила о помощи и защите, но понимала, что, уповая на Богов, нужно действовать и самой. Однако как поступить далее – так и оставалось неясным. С этими тяжкими размышлениями девушка погрузилась в болезненный сон.
*
Отовсюду слышался грохот, громкая речь, короткие крики. Старая монахиня, спавшая в одной каюте с Катрин-Антуанет, трясла её за плечи чтобы разбудить.
– Что случилось? – сжимая виски спросила госпитальерка, пытаясь спросонья хоть что-то понять по встревоженному взгляду женщины.
– Тсс, послушай, – монахиня поднесла палец к губам, призывая к тишине. К крикам добавились высокий женский визг и плач.
– Может, пожар? – шёпотом высказала своё предположение писарь, но поняла, что не чувствует запаха гари.
– Не знаю. Святая Мария, Матерь Божья, спаси нас, – сжимая розарий начала молитву сестра. Иоаннитка вторила ей, но монахиня внезапно прервала молитву – к их самой дальней каюте приближались тяжёлые шаги. Старуха молниеносно толкнула девушку в угол к двери, таким образом, что та её закрывала.
В комнату ворвалось трое мужчин. Сестра вцепилась в одного из них, не давая пройти, но тот без особых усилий оттолкнул слабую пожилую женщину, проходя внутрь и осматривая каюту. Госпитальерка не видела вошедших, но она понимала, что её товарищи по Ордену не посмели бы вот так среди ночи вламываться к женщинам. В голове роились разные мысли: что, если её уже выдали? Или… Ясность пришла вместе с тем, как один из них заговорил. Леденящий, парализующий одновременно душу и тело страх сковал Катрин вновь: некуда бежать, некому защитить. И тут кто-то резко дёрнул дверь, за которой пряталась девушка. Она закрыла лицо похолодевшими ладонями – из первобытного человеческого инстинкта, и только лишь через пару мгновений осмелилась посмотреть опасности в глаза: перед ней стояло трое янычар, и тотчас двое из них подхватили её под руки и повели в коридор.
Иоаннитка начала кричать, но туркам не было до этого никакого дела. Она осознала, что на корабле уже некому ей помочь, поэтому начала сопротивляться сама. Испуг и воля к спасению на долю секунды придали госпитальерке сил, но всё же это ей никак не помогло. Один из вояк ударил девушку по голове, и она потеряла сознание.
*
В тёмной бездне сознания мелькали обрывки образов, неясные видения. Невыносимая ноющая боль проступала в них, проводя едва уловимую черту между реальностью и сном. Катрин лежала лицом вниз, бессильно раскинув руки, именно так, как её и бросили.
– Эй, вставай! – приказал ей янычар, бесцеремонно перевернув ногой на спину. Госпитальерка не приходила в себя, и тогда её окатили ледяной морской водой. Она открыла глаза, но не шевелилась, глядя впереди себя. Сердце бешено колотилось, дышать было нечем, а тело немело от холода. – Я сказал вставай! – зарычал мужчина и поднял её безвольное тело за руку, толкнув к остальным девушкам. Они со страхом и любопытством наблюдали, как издевались над их общей знакомой, но не особо злорадствовали, ведь и сами понимали, что теперь их беда одна на всех. Катрин затравленно смотрела на сидящих рядом с ней и турков, ставших в дверях. Её пшеничные локоны сбились в мокрые пряди, испачканные кровью от разбитой головы, под глазами появились тёмные круги, а дрожащими от холода и страха руками она обнимала колени, пытаясь хоть как-то согреться.
