Текст книги "Крест и Полумесяц (СИ)"
Автор книги: Normanna
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
– За безопасность в Ордене не переживай: завтра Его Преосвященнейшее Высочество отправляется в очередную дипломатическую миссию. Мы успеем вернуться, – на самом деле Катрин сомневалась в собственных словах, но ей нужно было пресечь любую неуверенность со стороны товарища.
*
Оливер вошёл в открытую каюту в одеждах купца среднего достатка, и увидел иоаннитку, прилаживавшую на голове хиджаб. Его охватили противоречивые эмоции, но он ничего не сказал, как и не задал будоражащего вопроса: что за «недуг» такой сломил сестру Ордена, а затем заставил вернуться на земли, где её поработили?
– Мы прибыли в порт, – холодно заключил он. Девушка обошла его и спешно покинула трюм, чтобы взглянуть на турецкий берег. Госпитальер взял её брошенную сумку и неохотно побрёл за ней. Наверху он обнаружил, что француженка решила его не ждать и ушла без него. Плохо ориентируясь в незнакомой стране, он не смог отыскать приятельницу в разношерстной толпе. Он вздрогнул, когда чья-то рука хлопнула по его плечу, и обернулся, по привычке держа руку на рукояти меча. Он увидел Катрин-Антуанет.
– Я обо всём договорилась и заплатила. Мы сядем на корабль завтра вечером.
– А если в Неаполе не окажется судна до Ниццы?
– Мы обогнём Неаполитанское королевство и пойдём прямым путём. Мой знакомый, капитан Загалу, к нашей удаче запланировал очередную поездку. А теперь пойдём, не будем тратить время впустую, уже поздно.
Оливер заметил извозчика, ожидавшего пассажиров, но Катрин лишь отмахнулась, заявив, что хочет пойти пешком, чтобы вновь взглянуть на город, где она целыми днями, и в жару, и в дождь, гуляла вместе со своим сердечным другом. Казалось, что она и вовсе не покидала эти места. Ноги сами ступали по знакомому маршруту, и, у самого дома, она повернулась к спутнику, протягивая ему мешок с золотом.
– В конце переулка есть таверна, где останавливаются европейские купцы. Пойди, сними себе комнату.
– А ты? – с недоверием во взгляде спросил англичанин.
– А мне есть, где переночевать. Я же просила, никаких вопросов. Что захочу – расскажу сама. Встретимся за послеобеденным намазом. Когда на закате услышишь голос намазчи, приходи сюда.
Не до конца всё для себя уяснив, Оливер неуверенно кивнул головой и пошёл по указанному направлению. А Катрин с замиранием сердца зашагала к дому, который так не хотелось покидать. Усыпанный опавшей листвой, он выглядел давно брошенным – ни закрытых занавесок, ни света в столь поздний час, лишь зияющая тьма в окнах. Усилием воли, девушка запретила себе плакать, но горячие слёзы сами собой лились по еле тёплым щекам. Из соседнего дома за ней наблюдали какие-то пожилые женщины, что-то между собой обсуждая и окидывая ханым недоверчивым взглядом, но её это совсем не волновало. Подул сильный, уже по-осеннему прохладный ветер, приятно охлаждавший кожу. Госпитальерка расслабленно закрыла глаза, а, когда открыла их, всё уже выглядело совсем иначе: озаряемая высоким полуденным солнцем постройка утопала в некошеной зелёной траве, в которой резво бегала маленькая девочка. «Йилдыз!» – громко позвала её наблюдавшая за ней женщина, одетая, как и девочка, в фиолетовое платье. Из-под платка окликнувшей её ханым проступали золотые завитки, совсем не такие, как у Йылдыз – пепельно-каштановые, вьющиеся на концах. Та подошла и потянулась миниатюрными ладонями к матери, чтобы та подняла её на руки.
Завороженная этой картиной, Катрин простояла так некоторое время, но когда ветер утих, оказалось, что и вовсе не было на улице никого. Воспалённый разум, давно не знавший полноценного сна, подменял реальность собственными картинами, и только сейчас иоаннитка поняла, как далеко могла зайти в своей тоске. Госпитальерка подошла ближе к дому и достала ключ, дрожащими пальцами вставила его в замочную скважину и нерешительно провернула. Пройдя через небольшой узкий коридор, она ступила в салон Якуба Эфенди. Увиденное заставило её в ужасе зажать ладонью рот и тихо простонать: на половицах так и остались пятна: видимо, дом бросили совсем сразу после прихода Ибрагима, успев только похоронить тело господина. Девушка подошла ближе, и, несмотря на свою боязнь крови, она села на пол и провела рукой по шершавой обветшалой древесине. Сейчас совесть корила её за то, что она не была рядом в тот момент, ведь возможно ей удалось бы чем-нибудь помочь или вовсе предотвратить эту ситуацию, но прошедшего не вернуть, как и её возлюбленного, от которого всё, что осталось – эти пятна. И моральная, и физическая усталость истощала француженку. Больше всего в этом мире ей хотелось бы как и прежде лечь на колени эфенди, и уснуть навсегда, но об этом оставалось лишь мечтать. Робко, словно опасаясь реакции прорицателя, она без стука вошла в его спальню, и увидела, что всё убранство было покрыто пылью, даже его постель. Сняв с кровати покрывало, Катрин отряхнула его и аккуратно сложила, убирая в сторону. Она легла на мятые простыни, словно на них ещё вчера кто-то спал, и прижалась лицом к подушке. Его ложе до сих пор хранило неповторимый запах своего хозяина, и девушка не могла оторваться от ткани, так легко обманывавшей разум. Несмотря на невыносимую печаль, очернявшую её раненое сердце, француженка спокойно уснула. Впервые за столько времени ей снился Якуб. Мужчина стоял на пороге и был разгневан за то, что Башира оставила его, пренебрегла чувствами и вернулась в объятия неверного. Ханым слёзно отрицала его обвинения, и всё повторяла: «Я же вам обещала», а он слушал, не перебивая, и лицо его смягчалось. Она то звала его к себе, то просила забрать её, но он молчал, не сводя сурового взгляда с перепуганных глаз француженки, пока не заключил: «А ведь ты вернулась». Звездочёт сел на постель, и она прогнулась под ним, как под живым, и он потянулся своей мягкой ладонью к лицу возлюбленной. И вдруг иоаннитке стало так хорошо, что теперь она плакала от счастья. Она прижималась щекой к его руке и улыбалась, призывая взглядом приласкать её. Склонившись над Катрин, эфенди начал страстно целовать девушку, то и дело подхватывая пальцами горячие слёзы. «Не истязай себя больше, хотя бы потому, что я никогда не захотел бы твоих страданий. Даже океан слёз не сможет вернуть того, кто по воле Аллаха должен был уйти из мира живых» – турок расчёсывал её волосы и прижимал к себе, а тёплый шепот из его уст заставлял принимать иллюзию за реальность. «Ты видела Йилдыз?» – он обратил на девушку пытливый взор.
За окном раздался призыв на Зухр, оборвав столь ценный сон, что был для ханым дороже всей действительности вокруг. Катрин, склонная мыслить рационально, не пыталась списать ночное явление на что-то иное, чем плод её переживаний и укоров совести. От этого осознания стало совсем плохо: даже тешить себя мыслями о бессмертии души – значит обманывать себя. Госпитальерка понимала, что пора принять тот факт, что Якуба больше нет, как и нет его Баширы, но на это не хватало её духовных сил. Превозмогая себя, она встала и решила осмотреть его опустевшую комнату. Все вещи остались на своих местах – даже воры не осмелились войти в жилище наводившего на них ужас колдуна. Полки были уставлены травами и склянками, наполненными разными жидкостями. Ханым, как раньше любила делать, начала подносить разные вещества к носу, безошибочно распознавая их. Она собрала ароматы, что составляли запах её возлюбленного, и положила их к себе. Его потёртый полосатый кафтан, на котором остались тёмные волосы, плащ, в котором он тайно проходил во дворец – француженка обнимала их, чувствуя такое родное и знакомое покалывание шерстяной ткани. А на дне сундука она обнаружила деревянную шкатулку, на крышке которой была неумело выцарапана одна надпись на древнегреческом: «Ἀναδυομένη» – «вышедшая из моря». Внутри лежала длинная нить жемчуга, лишённая изысков, но столь прекрасная, с какой не сравнится даже золото базилевсов. Улыбнувшись бесцветными губами, словно получив подарок, Катрин прижала шкатулку к сердцу, понимая, что она предназначалась для неё. Голос муэдзина за окном призывал всех правоверных мусульман на Аср. Огорчившись, что время так неуловимо ускользает из её рук, девушка торопливо покинула обитель Якуба, спеша посетить последнее место.
Она бродила среди однообразных деревянных надгробий уже час, выискивая зорким взглядом одно-единственное имя. За ней неторопливо брёл Оливер, рассматривая мусульманские захоронения, как и попросила его француженка – соблюдая с ней дистанцию. Взглянув вдаль, он увидел, что госпитальерка остановилась. Возле могил Мустафы Эфенди и Шафак Ханым она нашла и посмертное пристанище их сына. От этой близости – на глубине, чуть больше её роста, где покоились её душа и сердце – Катрин растратила все попытки успокоиться. Француженка получила тот дар, о котором просила Уранию, уходя с острова. Богиня была щедра на подарки, и послала ей любовь, разительнее вражеского кинжала. Она упала на колени, срывая оранжевые цветы лилий, и начала укладывать их на землю дрожащими руками, зачерпывая её пальцами и утирая ею слёзы. За ней наблюдали две женщины, и одна из них громко, чтобы ханым услышала, проговорила будто бы своей собеседнице: «Взгляни на эту неверную, что спуталась с тем, кто отверг Аллаха! Приворожил бедняжку, и теперь в могилу её за собой тянет, Бисмилляхи Рахмани Рахим». Не слыша их, француженка склонила голову к надгробию, и вдруг услышала шелест крыльев. Возле её пальцев сел иссиня-чёрный ворон, и любопытными блестящими глазами взирал на сокрушающуюся девушку. Восхищённая красотой птицы, Катрин смотрела на него, и, словно завороженная, осторожно потянулась к нему рукой, боясь спугнуть. Она дотронулась крыла ворона, и он не улетел, позволив ещё пару раз до него дотронуться. Затем птица взмыла в небо, а госпитальерка провожала её взглядом. К ней подошёл Оливер и помог встать, а сам, пока сестра Ордена отряхивалась от земли, пристально смотрел на привлёкшую её внимание могилу.
*
Катрин-Анутанет не знала, как дальше жить – вокруг неё сгущался мрак, приближалась зима и увядание всей природы, а она до сих пор не представляла, как залатать ту зияющую пустоту в душе. Да, она больше не плакала, и спала крепко, и под её глазами больше не проступали тёмные круги. Чёрные мусульманские одежды сменились госпитальерским платьем, на которое спадали легкомысленные золотые кудри, контрастировавшие с безнадёжным тёмным взглядом девушки. Она сняла кольцо и так и не примерила жемчуг – это принадлежало Башире, что теперь мертва, но увы, так и не получилось снять бремя скорби.
Француженка и сопровождавший её англичанин не прощаясь разошлись по разным сторонам, едва успели сойти с корабля. И, если девушка спокойно вернулась в свои покои, то Оливера у входа в его лачугу ожидала стража Его Преосвященнейшего Высочества. Подавляя все его попытки сопротивляться, мужчины повели юношу в кабинет Великого Магистра, из лучших побуждений посоветовав брату по Ордену идти спокойно и сознаться во всём. В отличие от Катрин, сержанту не так часто доводилось видеть предводителя госпитальеров так близко. Гневный взгляд пожилого воина столкнулся с испуганными глазами пойманного им мальчишки, который по наивности не допускал того, что Вилье де л’Иль-Адам может вернуться раньше, ведь он верил доводам приятельницы.
– Рассказывай, – бескомпромиссно приказал глава Ордена.
– Что рассказывать? – заикаясь, юноша как мог увиливал от ответа.
– Где ты был с моим бывшим писарем почти два месяца? – с наигранным спокойствием уточнил мужчина.
– В Стамбуле, господин.
– И зачем тебе понадобилось туда отправиться? – ко всему прочему, Филипп был и опытным допрашивающим.
– Не мне, – осознав, что взболтнув лишнего, Оливер закрыл рот руками, а Великий Магистр подозрительно сощурил глаза, вынуждая продолжать. – Так захотела сестра Катрин-Антуанет. Она попросила, чтобы я её сопровождал и защищал, не подумайте ничего плохого.
– Тогда ей зачем? – мысленно восхитившись предусмотрительностью своей подданной, позаботившейся таким образом о своей безопасности, глава Ордена продолжил разговор с юношей.
– Клянусь Божьей Матерью, не знаю! Она взяла меня при условии, что я ничего не буду спрашивать. Я видел одно: она пошла к какой-то могиле, положила цветы и горько плакала над ней.
– Могиле?! – теперь предводитель госпитальеров пришел в бешенство. – Только посмей сказать, что ты не посмотрел на имя.
– Смилуйтесь, Ваше Преосвященнейшее Высочество, посмотрел. Но там было написано по-турецки, а я не умею читать на их языке, – пробормотал англичанин, сгорая от стыда и угрызений совести. Вилье де л’Иль-Адам жестом велел уводить сержанта.
Когда в покои Катрин-Антуанет без стука ворвался её сюзерен, она даже не вздрогнула. Всегда готовая к любому исходу, она предвидела и это. Неохотно встав и поклонившись, она обратила своё лицо на него, и увидела нескрываемый гнев.
– Что за плен у тебя такой, что ты при первой же возможности вернулась в Османскую империю?! – он кричал во весь голос, не стесняясь возможных невольных слушателей.
– А каким должен был быть мой плен? Чтобы меня убили? Издевались? Покалечили?! – госпитальерка впервые в жизни позволила себе такой тон в разговоре с магистром. Не дожидаясь ответа, француженка стремительно покинула собственную комнату, и остановилась за порогом. Девушка снова плакала, облокотившись о стену, не в силах стоять на ногах. Она могла бы знать имена всех звёзд, безошибочно угадывать очертания любых созвездий, и ночами прижимать к сердцу своих детей, а вместо этого от неё требовали отчёта, почему она выбралась из этого злоключения невредимой. За спиной раздались шаги – это Филипп пошёл за ней. Тогда Катрин обратила на него красное от слёз лицо, и не понижая тона прокричала. – Вот каким был мой плен, вот! Смотрите! – она встала под свечой, чтобы огонь освещал её лицо. – Видите эти шрамы? Это наложницы заперли меня и подожгли, потому что я была избрана для ночи с Сулейманом. Они прижали двери и ждали, либо пока я сгорю, либо пока задохнусь. А я выжила, чтобы вернуться в Орден, – договорив, её губы поджались, а узкие плечи задрожали от сдерживаемых всхлипов. Она плакала красиво, и мужчина вновь был очарован этой девушкой.
– Ты же мне об этом не рассказывала. Обо всем говорила кратко и по верхам, – магистр утёр мозолистой рукой бегущую по щеке иоаннитки слезинку.
– А было ли у меня время? Этот кошмар продолжался больше двух лет, и за неделю всё не осветишь.
– Тогда скажи, что было в том письме и к чьей могиле ты ходила?
– Мне сообщили, что аги Ибрагима-паши убили того доброго хозяина, что безвозмездно дал мне приют. Возможно, из-за меня, – слукавила девушка. – Их дому я обязана жизнью.
– Прости меня, – он смягчился и притянул госпитальерку к себе, крепко охватив её тонкий стан. Отстранив девушку, чтобы посмотреть в её лицо, он вновь приблизился, и перешёл на шёпот, – ты умная, предусмотрительная и находчивая, тебе не знакомы принципы, кроме верности Ордену, ты безжалостна к врагам, и бесконечно милостива к товарищам. Ты не боишься заявлять о своих желаниях и нуждах перед другими, тебе они безразличны. Ты не та, кем хотела выглядеть в моих глазах, и я это понял с первого же дня: ты строптивая, волевая и независимая, но передо мной ты становилась самым верным и близким человеком из всех. Не от страха перед моей должностью, а от уважения ко мне. Я видел это в твоих глазах. Я не желаю тебя порабощать и делать своей пешкой, я хочу сражаться с бесконечными противниками, пока за моей спиной стоишь ты. Знаешь, как Амараль назвал тебя во время пыток? Приспешницей Дьявола. В смысле, моей, – с бесовским блеском во взгляде проговорил магистр. Госпитальерка заулыбалась, удовлетворённая таким прозвищем. – Но я бы не стал Дьяволом в глазах врагов без тебя. Ты – мои глаза, уши, обоняние, но главное – не это, – положив ладонь на затылок Катрин, магистр прильнул к её устам, не давая отстраниться. Девушка была ошарашена, и, в то же время, впервые за последние месяцы ощутила будоражащую изнутри радость и энергию. – Ради тебя я пошёл на грех и клятвоотступничество, и, не сомневайся, сделал бы это вновь. Я уже предал орденские обеты, и теперь не отступлюсь. Мне надо написать письмо, – с загадочной ухмылкой проговорил мужчина, – и это приказ.
– Но ваш писарь – это Люсьен, – втянутая в эту игру молвила Катрин.
– Теперь нет. Он – смышлёный юнец, и я повысил его в звании.
– Вот оно как, – вскинув брови ответила Катрин.
– Приходи, когда захочешь, я буду ждать тебя весь вечер и всю ночь.
– Что же, вы пропустите Мессу?
– А на неё пусть ходят те, кто ничем другим не может помочь.
*
Сидя в кресле напротив Великого Магистра, Катрин-Антуанет залпом осушила кубок с ромом и взяла с подноса пирожное, по вкусу отдалённо напоминавшее столь полюбившуюся ей пахлаву. Видимо, сюзерен запомнил это с её рассказов и позаботился о том, чтобы повара приготовили нечто похожее, хоть у них этого не вышло, скорее наоборот – до боли захотелось восточных сладостей, как у Якуба дома.
Из соседней комнаты доносились прекрасные звуки лютни и флейты, в которых узнавалась какая-то старинная и знакомая мелодия.
– А вы знали, что у Амараля была фаворитка? – данное канцлером прозвище заставило Катрин вспомнить об одном инциденте из далёкого прошлого.
– Что? – впечатлённый таким известием о своём давнем враге переспросил Филипп. – Фаворитка?
– Да-да. Вивьен, – госпитальерка ухмылялась, довольная тем, что смогла заинтересовать собеседника.
– Но как ты узнала?
– На корабле она вошла ко мне, и начала угрожать, будто бы расскажет всем, что видела нас с вами. Она была разбита казнью любимого, и уже не боялась смерти. К тому же, она рассказала об этом другим француженкам, – увидев напряжение во взгляде магистра, она поспешила ему всё пояснить, – но османы утопили тех женщин, а нас с Вивьен и молодых гречанок взяли в рабство. Она много болтала, а я была очень зла на этот жестокий мир… Я убила её собственными руками, чем косвенно проложила себе путь к спасению. Как я ей и пообещала – я устроила им с Амаралем встречу в мире мёртвых.
Предводитель госпитальеров не мог выразить всего восхищения, переполнявшего его при одном взгляде на эту девушку: на худощавые хрупкие руки, принёсшие смерть четырём людям, на светлые глаза, от которых ничего нельзя было утаить, на алые уста, что не дрогнут, выдавая ему врагов. Она дополняла Филиппа, и в то же время была его отражением.
– О, Понтия, иди ко мне, – магистр распростёр руки, призывая госпитальерку в свои объятия. – Старый моряк скучал по твоему обществу, и молил после смерти воссоединится с той, что покоится на дне, но Посейдон оказался милостивее, чем я думал.
Катрин села к сюзерену на колени, проводя руками по его длинным седым волосам и густой бороде, ощущая исходивший от него сладкий запах рома.
– Раз на то воля Богов, – девушка с наигранной робостью коснулась губ рыцаря, дразня его и распаляя. Магистр же, вцепившись пальцами в бёдра девушки, крепче притягивал её к себе, целуя всё смелее и неистовее. В этих объятиях Катрин забывалась, и ей на миг показалось, что все пройденные невзгоды – не более, чем страшный сон.
Проснувшись посреди ночи рядом с магистром, госпитальерка чувствовала уют и удовлетворение. Убрав с себя его тяжёлую руку, она встала и вышла на балкон. Город, распростёршийся под временной резиденцией Его Преосвященнейшего Высочества, мирно спал, корабли неподвижно стояли в порту, и ни одной души не было видно на улице. Скучная и умиротворяющая картина. И неосознанно Катрин посмотрела на сияющие в небе звёзды…
Магистр открыл глаза, и увидел вдали силуэт девушки.
– Катрин, вернись, – тихо молвил он, пытаясь угадать, какие мысли не давали спокойно спать его писарю. Госпитальерка обернулась на голос мужчины, и он увидел глубокую тоску в её глазах. – Иди ко мне, я спою тебе песню.
Девушка легла на кровать и положила голову на грудь Великого Магистра. Шершавые руки пожилого воина гладили её открытую спину.
Филипп начал петь какую-то стародавнюю грустную песню на французском. Красота хриплого низкого голоса сюзерена уводила все посторонние мысли прочь и вселяла мир и равновесие в душу. Сестра Ордена расслабленно закрыла глаза, убаюканная мерным сердцебиением родного сердца. Наверное, теперь всё встало на свои места.
*
Новая земля была знойной и пустынной, но за четыре года Катрин-Антуанет привыкла. Она шествовала по левую сторону от Великого Магистра, держась на допустимом расстоянии, и лишь покинув застраивающийся центр Мдины, он взял её под руку, уже давно не опасаясь реакции Ордена. Даже спустя столько лет, предводитель госпитальеров с восхищением смотрел на своего писаря и советника, ставшего дня него даже более, чем правой рукой. Пройдя за черту четвёртого десятка, она оставалась красивой, не теряя прежней искры в глазах и своей неповторимой харизмы. Прямые белые волосы спадали на чёрное госпитальерское облачение, при первом взгляде казавшееся точно таким же, как и у её сюзерена. Многочисленные недуги, ослаблявшие истощённый бесконечными сражениями и сложностями организм иоаннитки, придали её коже бледный нездоровый цвет, но она всё так же обагрялась румянцем, когда Филипп де Вилье де л’Иль-Адам обнимал и целовал её. И Великий Магистр не избежал изменений – прежняя сила утекала с каждым днём, лицо его округлилось, отросли длинные вьющиеся волосы и окладистая борода. Августовское солнце щедро согревало мальтийские земли, прежде чем окончательно скрыться за горизонтом. Со всех сторон был слышен щебет стрижей. Их пение ободряло Катрин, чувствовавшую себя совсем уставшей и измождённой, она тяжело дышала и испытывала невыносимую головную боль. Женщина опёрлась о руку повелителя и понимала, что не может сконцентрироваться на его рассказах о постройке нового дворца, и лишь отрешённо смотрела на небо, где уже блестели первые звёзды. И вдруг в глазах писаря всё расплылось, она оступилась и упала, но Великий Магистр её поймал. Госпитальерка, сжав зубы, простонала от пронзившей её острой боли в левой части грудной клетки, и не могла ничего произнести. Она слышала, как Филипп звал на помощь, но с каждой секундой его голос звучал всё тише. Расслабленно склонив голову, женщина смотрела потухающим взглядом на небо, наблюдая за полётом птиц. Катрин уже не ощущала, как её гладили любимые мозолистые руки по охладевающим щекам, и не услышала тех слов, которые ей говорили. Француженка лежала в саду под сенью яблонь, среди упавших под собственной тяжестью спелых плодов, покоясь в крепких объятиях сюзерена.
