Текст книги "Я - некромант (СИ)"

Автор книги: Mino Greendears

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

***

Сначала ступор. Тупое нежелание что-либо понимать. Малодушие, яростная жажда глупости. Я не хочу ничего понимать, не хочу ничего видеть. Я не хочу ни во что верить. Я хочу просто потеряться, хочу заблудиться в этом лабиринте и никогда не выходить. Я не хочу, чтобы всё это было правдой.

Потом истерика. Смеяться до смерти, смеяться до тех пор, пока Оул не улыбнётся и не скажет, что пошутил. Но Оул молчит, его губы поджаты, а в глазах какая-то затаённая сила, которой раньше я никогда не видел. Что бы это значило? Ну ладно тебе, Оул, давай признавайся, ты ведь просто пошутил? Я сам себе не верю. Я никому не верю. Никому и ничему, кроме этих глаз. А они, к моему ужасу, не врут.

И настала тоска. Безграничная и бездонная, глубокая и страшная. Настолько огромная, что хотелось провалиться и падать вечно, падать и чувствовать, как ты падаешь. Это то самое ощущение, когда ты не просто на волосок от смерти, когда ты уже перешёл грань, но у тебя есть сотая доля секунды длиною в вечность, чтобы вспомнить всё, что смог сделать и всё, что упустил. Сотая доля бесконечности. Я смотрю на Оула, понимая, что лицо моё не отражает ничего. Пусто. Я понимаю, что он имеет в виду. Не тот конец света, о котором постоянно судачат дети и старики, не Апокалипсис, о котором вопят с пеной у рта фанатичные лжепророки, не пришествие антихриста, называемого в каждой секте по-разному, но суть одна и та же. Нет. Ментальный конец света. Конец цивилизации. Увядание. Я проспал черту. Проспал тот знаменательный момент, когда человечество со всеми своими цветами и грязью перерезало мельхиоровыми ножницами ярко-красную ленту на входе в ад. И дружно шагнуло в пекло, счастливое и тупое, как стадо овец. Хотели чего-то новенького? Получите, распишитесь. Только вот не надо тянуть за собой тех, кого и этот мир вполне устраивал.

– Оул… что Она сделала? – нет смысла ломать комедию и спрашивать, откуда он Её знает.

– Она была здесь, – мрачно говорит Оул, разглядывая мои сбитые в кровь ноги, – Она обнюхала все углы в поисках тебя. Она вытаскивала из нас душу, стараясь заставить говорить о тебе. Мы молчали. Она хотела забрать Лекса, но он выпрыгнул в окно. С ним всё хорошо, наверное. Она залезла ко мне в голову… Кажется, Она тебя любит.

Я как будто бы знал. Я как будто бы чуял её дух. Рассказанное Оулом меня не удивило, а скорее подкрепило мои домыслы. Я подхожу к нему ближе, всматриваясь в травянистые глаза.

– Когда всё это началось?

– Сразу после твоей смерти. Как-то всё стало не так. Мир посерел ещё сильнее, – Оул подошёл ещё ближе, отводя взгляд и прислоняясь к моему плечу виском. Его волосы щекотали мне шею, но я чувствовал лишь тепло его дыхания и запах старости. Он устал, смертельно устал, – люди умирают. Просто так умирают. На пустом месте. Эпидемия, наверное. А может, нас прокляли. А может, мы все уже умерли и просто живём в своём мире… Я окончательно запутался. Скоро, наверное, и мой час придёт…

– Успокойся, Оул. Ты не можешь умереть! – истерично кричу я, прекрасно понимая, насколько абсурдны мои слова. Насколько я глуп.

– Конечно же, не могу. Как и ты. А все остальные? Лекс? Никто не сможет выжить. Это логичный конец, Джесс. Всё так, как и было задумано. Мир родился. Мир расцвёл. Мир умер. По-другому быть не может. Множество народов уже окончательно вымерло. За месяц. Это непонятно, это глупо, это просто невозможно. Но это правда. В нашем городе за две недели умерло около трёх тысяч человек. Включая женщин, стариков и детей. Человечество заболело. И уже просто не успеет вылечиться. Я боюсь. Я боюсь умирать… Я люблю смерть, люблю наблюдать за тем, как из тебя выходит душа. Она бессмертна. А наши тела… Им осталось уже совсем немного. Я боюсь, Джесс.

Я чувствую, как руки Оула обвивают меня, худыми пальцами впиваясь мне в спину. Я чувствую влагу на своём плече, тёплую и горькую. Слёзы Оула – приговор. Тяжёлый набат, гул колоколов. Это не те эмоции, не те чувства, которые переполняют его обычно. Это не те сладкие слёзы счастья, которые текут кристальными ручейками по его щекам, обегая уголки расплывшихся в улыбке губ. Это не те слёзы злости, которые до последнего мутной пеленой застилают ему глаза. Это слёзы отчаяния. Слёзы абсолютного и полного краха.

Никто ничего уже не успеет сделать. Никто не успеет спасти человечество от падения, которое оно само себе придумало. Мы летим сквозь время, рассекая пространство и приближаясь к концу ветров. Скоро в наших крыльях кончатся батарейки. Скоро всё это кончится. Я не верю, я яростно сопротивляюсь своим ощущениям, я только сейчас начинаю осознавать, сколько я прожил и сколько мне осталось. Я только сейчас начинаю понимать, что когда-нибудь всё кончится, что кончится Оул, кончатся бесконечные смерти и рождения. Что не суждено мне уже переродиться девушкой. Не суждено мне почувствовать что-то новое. Я сам кончаюсь. Я сам забываю себя, я теряю этот мир, он ускользает от меня. Это тяжело. Это очень тяжело. Раньше я думал, что эта Вселенная вечна. Что не может что-то настолько огромное и необъятное просто взять и исчезнуть. Обратиться в ничто. Конечно, сейчас умирает лишь частичка, лишь крохотная пылинка всего мира, но… Но с одного маленького падения, с одного нелепого недоразумения начинаются катастрофы. Умирая, мы уносим за собой в небытие свои мысли, свои сознанья, свои души. Оставшись без разума, мир не сможет развиваться, не сможет существовать. Это будет окончательный крах, истинная концентрированная смерть. К этому ли я стремился? Этого ли пытался достичь? Умереть по-настоящему просто потому, что я устал? Я привык. Я привык ныть из-за того, что не могу уже наконец помереть. Я привык перерождаться. Это наркотик. Сильный и смертоносный. Я никогда не смогу привыкнуть к пустоте. Никогда не смогу смириться с отсутствием своей жизни.

Моя жизнь – бесконечная череда взлётов и падений.

Моя жизнь – одно сплошное недоразумение.

Моя жизнь – бокал с нектаром протухших роз.

Я – записная книжка, и листки во мне уже подходят к концу.

Я – некромант.

…Я должен что-то сделать. Должен найти Лекса, например. Должен спасти хотя бы тех, кто мне дорог, тех, кто мне нужен, как бы корыстно и мерзко это не звучало. Я всего лишь некромант, всего лишь зритель… Но я же и единственный, кто неподвластен Девильере. Тот, кто может что-то сделать. Она запирает людей в них самих, сворачивает их души, упаковывает и складывает по коробкам. Это её органика, её сырьё. Её энергия. Один лишь я неисправный, один лишь я способен показать ей средний палец и хоть что-то сделать. В меня верят. Оул, Лекс, тот парень в Её логове. Кто я? Просто летописец? Просто тот, кто будет записывать подробности кончины мира? Всё рушится. Всё гниёт, постепенно, медленно. Я чувствую запах больницы, а следом за ним – запах морга. Запах болезней, запах пропахших спиртом и формалином халатов. Меня тошнит. Тошнит от безысходности. От слабости. Мы умираем, даже не удосужившись разобраться в причинах наших смертей. Потому что мы не можем. Мы делаем вид, что мы глубоко несчастны, потому что хотим, чтобы нас жалели. Мы ликуем, когда у нас спрашивают о нашем самочувствии. Мы радуемся, когда кто-то накидывает нам на плечи свою куртку, даже если нам совсем не холодно. Потому что мы так привыкли. Девильера это знает, она далеко не дура. Но…

Она кое-что упустила. Люди, конечно, в большинстве своём – стадо, которое любит жить в жире и радости, распевая песни и запивая свои горести сладким пивом. Но у них есть одна маленькая тайна, лишь одна, но всё же именно она – слабое место Девильеры. Именно она сможет им помочь.

Я – воля.

Я не просто некто, пытающийся в тени великих творить свои маленькие чудеса. Я не серый и циничный зритель, продавший душу за кусок перфоманса. Я не писатель, с пеной у рта скребущий огрызком карандаша по бумаге на последних минутах жизни. Я – воля. Я – желания, вера и свобода. Вечная, как Солнце, непрогибаемая, как небо. И я не сломаюсь. Это моё бремя, и я донесу его с гордостью, даже если плечи мои сотрутся в кровь а глаза выжжет слепящее солнце. Я готов. Ради тех, кто дорог, ради тех, кого люблю.

Перед глазами стоят жизни. Голые и неприкрытые, в ряд, одна за другой. Я не помню своего рождения, но помню себя, как личность. Помню даже ту несчастную жизнь кролика… Жаль себя, как бы самовлюблённо это не звучало. Я был довольно милым. Я помню Тома Лидвела. Такого красивого и такого одинокого. Помню Рида в ванной, помню сливовые мокрые волосы. Помню Гано Рейона, помню больничные стены и запах мертвеца. Помню Рика, Рика Блекстоуна, мальчика с заштопанным канатами жестокости сердцем. Помню несчастного брата Михаила и сестру Анну, светлую женщину в тёмной рясе монахини. Не монашки, а монахини. Помню её глаза, которые были похожи на белесо-голубое утреннее небо на заре новой жизни. Та жизнь стала переломной. Та жизнь стала толчком к стремительным событиям, к которым я не был готов. А теперь… Теперь я никто. Теперь я – просто я…

Вопрос, прорезавший мои мысли острой стрелой. Кто я?

«Как-нибудь на досуге газетку почитай. И в зеркало посмотри.»

Я бросаюсь к зеркало, пролетая мимо ошарашенного Оула.

– Что такое? – спрашивает он, заглядывая в ванную. Я не могу ответить.

То, что я вижу, я уже видел раньше. Желтовато-янтарные глаза, кажущиеся немного хищными и немного жестокими. Взгляд немного удивлённый, но колкий и как будто цепкий. Тонкие бледные губы, высокие скулы. Ни намёка на Знак. Медные волосы, мягкие на вид, как пух. Бледная кожа, тонкая шея, острые ключицы, выглядывающие из выреза полурасстёгнутой рубашки. Я видел это. Я видел его.

Когда-то давно я видел этот взгляд в отражении.

Я не верю ему.

Я не верю.

Я не могу верить.

Потому что я не могу быть.

– Джесс, – Оул осторожно заходит в ванную. В его руках свежая газета. Он протягивает её мне, в оуловых глазах одновременно и страх, и мука, и неописуемый восторг. Пьеса дошла до своей кульминации. – Взгляни.

Я беру из его рук газету, трясущимися руками разворачиваю. Читаю.

«Нетленный мертвец, тело которого было утеряно, вновь нашёлся! Теперь он транспортирован в городской морг, где в специальной камере будет хранится для дальнейших исследований феномена его вечной жизни. Учёные утверждают, что телу более полторы тысячи лет, но по каким-то необъяснимым причинам оно до сих пор в довольно-таки странном состоянии: сердце не бьётся, таинственный человек не дышит, однако все его клетки не гниют и не стареют. Некоторые предполагают, что из этого удивительного тела можно будет извлечь эликсир бессмертия или хотя бы вечной молодости, однако учёные пока разводят руками, не зная, что же предпринять, чтобы хоть как-то объяснить причину удивительной сохранности древнего тела.»

Очередное подтверждение, в котором никто не нуждался.

Я снова смотрю в зеркало.

Почему сейчас? Почему именно сейчас? Это знак? Это знамение? Это внезапный призыв к действиям? И должен ли я хоть что-нибудь понимать?

Ветер уносит все страдания прочь, забирая с собой ещё и души. Заблудшие души ушедших навеки агнцев. Пепел поднимается в воздух, смешиваясь и кружась, ложась на землю крупными белыми хлопьями. Мир чист, чиста земля. Танцуют дриады в кронах нетронутых никем деревьев, мелкая живность пирует на остатках органики на земле. Земля стала чёрной, в миг окрасившись кровью падших. Это не та кровь, которая брызжет отвратительно яростными струями из ранений, детей смертоносных ударов мечей и сабель. Это не та кровь, что огромным бурым пятном покрывает раскалённый асфальт, вытоптанный ногами убийц. Это не та кровь, что несёт в себе силу и волю, что течёт в жилах воинов и борцов. Это кровь мира. Она не обязательно красная, но ведь именно красный цвет называют агрессивным? Она впитается в землю, как удобрение, и цветы вырастут из погибших людей. Чертополох, что рос у каньона, взовьётся зелёными стрелами ввысь, сплетаясь ещё сильнее.

Сейчас я уже ни в чём не уверен, кроме одной единственной вещи.

Когда-то давно я видел этот взгляд в отражении.

В раннем беспамятном детстве.

Эту жизнь я когда-то прожил, еще не зная о грядущем. Не зная, кем или чем я стану.

На этот раз мне очень удачно попалось тело.

Я – некромант.

Я – Джесс.

***

Люди зависимы. Зависимы от денег, еды, климата, других людей и своей семьи. Люди зависимы от самих себя. Зависимы от своего тела.

Умирая, ты теряешь всё. Начиная от зубной щётки и заканчивая кончиками своих волос. Абсолютно всё. Ты шагаешь в никуда, не зная и не понимая, что тебя ждёт. Кто-нибудь возвращался с того света? Кто-нибудь видел рай или ад? Кто-нибудь может доказать их существование хотя бы своим ничтожным криком, хотя бы чем-нибудь? Умирая, мы не знаем, что нас ждёт. Мы чисты, у нас нет ничего кроме сути, кроме чистой души. А тело… Люди безумно любят свои тела. Холят их и лелеят, кормят, одевают, лечат, моют, чистят… У каждого своё, и для каждого – самое прекрасное. Самое близкое, самое сокровенное, оно знает всё, чего хочет и что собирается делать душа, оно главный инструмент в любой работе, оно – это почти всё.

А если вдруг лишиться всего?

Человек без тела. Бабочка без крыльев. Беспомощен и ничтожен, и в то же время велик и чист. Вездесущ. Представить себе жизнь без тела практически невозможно, ведь наш разум просто не предполагает существование без физической оболочки. И всё-таки после смерти теряется, в первую очередь, именно она, выхоленная и вылелеянная. «Самая прекрасная и неотразимая». Люди – большие поклонники зеркал и водной глади, отражений в чужих глазах и лужах крови. Забывая обо всём на свете, готовы веками смотреть на самих себя и радоваться тому, что по человеческим меркам невообразимо красивы. Но можно ли измерить красоту души? Красоту главной начинки людей, батареек в сложном механизме, ментального сердца? Она неизмерима. Она огромна и неизмерима. Наверное, в ней и будет отражаться всё величие человечества, вся монументальная красота ноосферы земли.

И вдруг – взрыв.

И вдруг всё кончилось.

Всё то, на что тратили почти всю свою жизнь, в миг обратилось в прах.

Больше ничего нет.

Что же делать, если делать нечем? Ничего уже не имеет значения. Лишь мысли. Мысли, желания, мечты, разочарования, всё то, что мы можем почувствовать.

Это новая эра.

Ментальная эра чувств.

… Я сижу на зелёных покрывалах в комнате родителей Лекса. Несколько дней от него нет никаких вестей. Оул всё больше замыкается в себе, иногда мне кажется, что он что-то чувствует. Приближение чего-то. Но чего? Девильера и так пляшет на развалинах разрушенного ей мира. Чума, прозванная «вирусом греха» из-за толп пророков и сектантов на улицах, вещающих об Апокалипсисе, своими цепкими лапами и так забирает всё больше и больше жизней. Что ещё может случиться? Куда уже хуже? Понять Оула практически невозможно. Понять то, что происходит вокруг – ещё сложнее. Где Лекс? Жив ли он? Как это странно? Я волнуюсь за человека, с которым меня ничего не связывает. Раньше я полагался только на себя, пытался как-нибудь защитить Оула и прожить свою жизнь. В этом был смысл меня. В этом был смысл всего сущего. А потом всё вдруг завертелось, закружилось, стало переворачиваться вверх дном, стало меняться. Я и сам толком не понял, что послужило толчком ко всем этим переменам… Я стал другим. Я стал помогать людям. Я стал что-то делать. Потом появился Лекс, потом всё стало ещё хуже, и наконец – финал представления, и на сцену выходит прима нашей оперы. Девильера. Некто, способный по кирпичикам разложить мир. А мне, значит, не хватает красного плаща и латексного костюмчика. Всё это похоже на низкобюджетный фильм о супергерое, который обязательно должен победить зло. И хотя супергерой себя таковым не считает, и хотя зло он ни разу в глаза не видел. И хотя защищать уже толком нечего.

Мир умрёт раньше, чем кто-то сможет ему помочь.

Раздаётся звонок в дверь. Я дёргаюсь от неожиданности. Неужели Лекс? Не верится, что достаточно было мне вернуться, как Фендер тут же прибежит домой. Я слышу, как шаркают по полу джинсы Оула. Слышу скрежет замка. Я должен выйти.

– Давно не виделись, – говорит какой-то смутно знакомый голос, обладателем которого является пришедший. Я выхожу наконец из комнаты, лицезрея того, кто пришёл. Честно говоря, я немного удивлён.

Парень, который помог мне сбежать. Который что-то там должен Фендеру. Который меня знает.

– Оул, познакомь меня с Джессом, – просит он, смотря на меня, как на малое дитя. Наверное, у меня именно такое «высокоодухотворённое» выражение лица. Чувствую себя дебилом. Дебилом, который ничего не понимает. А должен бы.

– Джесс, – Оул смотрит на меня, потом на парня, потом снова на меня. Как-то виновато смотрит, что меня немного пугает, – это Рихард, наш…

– Рихард Адельберт! – внезапно перебивает его парень, театрально кланяясь и снимая предо мной шляпу. – К вашим услугам.

– Друг, – договаривает всё-таки Оул, – Лекс говорил, что он на нашей стороне.

– Мне всё это не нравится, – бормочу я, переваривая услышанное. Этот парень, Рихард, очень даже не прост. Как будто бы у него есть что-то, что он очень не хотел бы показывать. Такое ощущение, будто он передо мной грехи замаливает, что ли… Глупо, глупо и опрометчиво, но моя интуиция редко меня подводит.

– Ну уж извини, друг, нравится, не нравится, а придётся меня немного потерпеть. Я не намерен уходить, пока не увижу Лекса, – заявил Рихард, снимая пальто и вешая на крючок на стене. Теперь я понимаю, кого напоминает мне этот парень.

Он немец.

Я не знаю, почему мне в голову пришла такая мысль, но… Я редко встречался с подобными людьми. Арийцами, что ли. Это звучит по-нацистски, но всё же… Светлые волосы, голубые глаза, бледная кожа и высокий рост, чёрт их дери. Я давно не видел настолько странных, настолько «чистых», что ли. Он как будто бы робот. Андроид. Человек, но не человек. Если бы каждого человека попросили бы нарисовать «красивого юношу», в девяноста процентов случаев он выглядел бы именно так.

Я всегда боролся с навязанной культурой массовости. Боролся и буду бороться. Мне никогда не нравились штампованные овцы из стада. Но здесь… Здесь я вижу золотое руно, я вижу овцу всех овец. Этому Рихарду не мешало бы ещё на шею повесить табличку «обычный человек» и одеться во всё белое. Он странный, потому что совершенный. И это меня одновременно и раздражает, и заставляет восхищаться.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я, скрещивая руки на груди. Я где-то читал, что это жест защиты…

– Наверное, потому что я на короткой ноге с Девильерой, – буднично говорит Рихард, рассматривая меня без тени стыда.

– Нам не нужны шпионы или что-то в этом роде. Это не война, – тут же отвечаю я, садясь на пол рядом с Оулом. Мне всё равно не нравится этот парень.

– Не война? – немец ухмыляется, стараясь скрыть презрение в голосе, – А как это по-твоему называется? Никто не может ей противостоять, потому что ни у кого в голове даже мысли быть не может, что можно оспорить Её решение. Она новый бог этого мира, Джесс. И ты, пытаясь сбросить её с трона, до сих пор думаешь, что это не война?! Три-четыре революционера, прячущихся в своей норе в страхе быть замеченными, до сих пор утверждают, что не делают ничего особенного! – Рихард подходит всё ближе и ближе ко мне, будто бы пытаясь задавить. Он сильный. Но ему меня не переубедить.

Мне начинает надоедать дерзость этого малолетнего борца за свободу.

– Послушай теперь меня, мальчик, – я встаю с пола, выпрямляю спину. Хватит корчить из себя собственную тень. Хватит ждать у моря погоды. – тебе так неймется, что ты готов прямо сейчас бежать с факелами и вилами к Девильере? Ты думаешь, что просто решив что-то сделать, ты уже одержал победу? Хватит считать себя особенным. Ты откуда-то узнал обо мне, узнал о том, что я есть и что я могу. Ты узнал моё имя, узнал, где я буду в тот или иной момент. Это не даёт тебе никаких прав. Это не делает тебя моим другом. Друг – слишком громко сказано, поверь мне на слово. Я прожил намного больше твоего, я видел то, что тебе и не снилось в самых адских кошмарах. Ты не имеешь права мне указывать. Должен ещё радоваться, что я вообще обратил на тебя внимание. Кто ты? Что ты значишь? Ты родился, ты проживёшь свою жизнь, ты умрёшь. Таковы законы этого мира, по ним живут все существа и ты в том числе. Часть массы. Часть стада. Да, у тебя необычная внешность, ты не тот, за кого себя выдаёшь… Ну и что с того? Если ты сейчас скажешь, что ты и есть Девильера, я не удивлюсь. Я буду смеяться. Смеяться так громко, как никогда не смеялся. Потому что ты предсказуем. Потому что ты такой же, как и они, – я указываю пальцем в окно, туда, где за двойной преградой из запотевшего стекла живёт муравейник, – ты ничем не отличаешься. Совершив маленький подвиг, ты умрёшь так же, как и остальные. Чем твой подвиг будет отличаться от других, ежедневных подвигов и чудес? Рождение человека. Смерть человека. Выход из комы. Исцеление. Человеческий труд. Произведения искусства. Думаешь, это не подвиги? Думаешь, ты лучше, чем они, все эти люди, что живут вокруг? Ты ни на что не имеешь права, кроме того, что дал себе сам. Люди не должны тобой восхищаться, если ты их спасёшь. Потому что это твоя обязанность, а не что-то, выходящее за рамки дозволенного. Тебе кажется, что всё, что творится вокруг – просто игра, просто увлекательное приключение! Конечно, когда на кону – сама жизнь, жизнь со всеми её понятиями, находятся целые батальоны героев, готовых спасать. А зачем спасать? Ради славы, ради денег, ради хорошей жизни. Вы и подумать не можете, что если в мире происходит что-то отрицательное, то так и должно быть. Слишком сложно для ваших умишек. Главное ведь – деньги, достаток, удовольствия и счастье. Счастье, которое заключается в материальных вещах. Всё обернётся прахом, Рихард. Останутся лишь души. Ты ничего не сможешь унести с собой. Девильера – богиня, как ты и сказал. Богиня материального мира. Она уничтожит его, чтобы никто не смог им владеть кроме неё самой. Но душу она отобрать ни у кого не сможет. Это и есть исцеление от пришедшей чумы. Это и есть единственное спасение от Апокалипсиса. Вера в самих себя. Отречение. Забудь обо всём, что у тебя есть. Это и будешь настоящий ты. Ты без вещей, без денег, без внешности, без тела. Ты в апогее. Настоящий. Ты ведь боишься, Рихард. Ты боишься самого себя, как и все те, кто пытается вылечиться. Они боятся потерять то, что у них есть. Всё, что есть у меня – моя суть. Я перерождаюсь, и каждый раз перехожу черту. Черту, на которой смывается всё. На миг меня не существует. Но уже в следующее мгновение я есть, и именно я, я настоящий, тот я, который не ограничен рамками внешности, вещей, религии или голоса. Тот я, каким я пришёл в этот мир. Лишь душа, Рихард. Моя, твоя, душа Оула, душа Лекса. Мы все связаны. Связаны тем, что можем освободиться. Но хотим ли? Пока ты мне не ответишь, я тебя не признаю. Я не признаю того, что ты можешь чем-то нам помочь. У нас разные идеалы. Мы пытаемся добиться разных финалов. Для тебя это – вселенское спасение от гнёта Девильеры и её смертоносного вируса. Для меня – свобода.

… Почему мне всегда приходится самому, своими собственными руками открывать людям глаза? Им больно, они страдают. А я вынужден это делать. Не потому, что я фанатик, которому так хочется обернуть в свою веру как можно больше людей. Потому что я хочу спасти как можно больше. Они не станут верить мне просто потому, что я рассказываю им байки о бессмертии и любви к своей душе. Они не станут верить мне, если я принесу себя в жертву. Им нужно гораздо больше крови. Той крови, что прольётся у невинных, той крови, что на земле чёрными лентами букв выпишет заповеди их будущей жизни.

А ведь я – всего лишь записная книжка.

А ведь я – всего лишь летописец.

Сколько ещё мне придётся спасать? Как долго будет всё это продолжаться?

Кажется, я уже чувствую конец.

Я – некромант.