Текст книги "Я - некромант (СИ)"
Автор книги: Mino Greendears
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
– Я вернусь, – прерывая поцелуй и обнимая парня в ответ, говорю я. Он улыбается, и в глазах его снова появляются те самые огоньки. Предвкушение смерти. Его болезненную любовь к убийству не могут скрыть даже нотки волнения в его голосе. Волнение? Оул волнуется за меня?
– Я не смогу долго ждать, – он улыбается, так по-детски, так наивно, так радостно… Его развлечение наконец-то превратилось во что-то более стоящее. Представление? Спектакль? Скорее, мыльная опера. Но всё лучше, чем постоянный дрейф среди бесконечных жизней. Мне начинает нравиться эта игра.
– До скорого, Оул, – я, не в силах сдержаться, ещё раз обнимаю его. Тёплый. С виду такой холодный, а на самом деле – тёплый-тёплый. И никого теплее и роднее для меня никогда не будет. Я так решил, отныне и навсегда.
Я, оставив наконец Оула, решительно шагаю к краю. Пора. Мне уже пора. И мне, и Гано Рейону.
Я буду ходить по кругу до скончания этого мира. Я вижу сквозь призму моего бессмертия падение этой Вселенной. Я тоже упаду, но только уверившись в том, что это действительно конец.
Мне ещё рано покидать эту реальность. Этот мир.
Я с силой отталкиваюсь от утёса. Я слышу восторженный вопль Оула. Я слышу, как Лекс подбегает к обрыву и глядит на мой полёт. Наблюдай, удивляйся. Завидуй моей свободе. И я лечу. Лечу, на сердце моём легко, и я уже ни о чём не думаю. Я улыбаюсь своей смерти. Точнее, её подобию. Я свободен! Я по-настоящему свободен! Единственное, что ещё сковывает меня – моя жизнь, но сейчас, именно в этот миг, я чувствую себя птицей. Я лечу. Я лечу не просто вниз, я лечу вверх, я лечу сквозь пространства и времена, я лечу сквозь этот мир. Через него. И мне легко. И мне хорошо. И в глазах моих нет никаких проблем, в глазах моих лишь отражение травянисто-зелёных огромных глаз с весёлыми озорными огоньками в них.
Я ещё вернусь, Оул.
Я – записная книжка.
Я вернусь.
Я – летописец.
Я вернусь.
Я – некромант.
Глава 3. История брата Михаила.
Я с трудом открываю глаза. Свет. Слишком яркий свет. Я всё ещё не могу понять, где я. Воздух. Такой чистый, такой свежий… Наверное, похож на горный. Дышу. Глубоко, полной грудью. Надо мной – слишком высокий потолок, исписанные причудливыми фресками, – вряд ли это какое-то обычное здание… Интересно, кто я на этот раз? Стараясь не двигаться, я боковым зрением стараюсь осмотреть комнату. Вроде бы, никого.
Уже спокойно вздохнув, я приподнимаюсь на локтях, выправляю движением головы затёкшую шею, вытягиваю ноги. Пора бы уже и взглянуть на себя. Кто я? Где я? Знают ли окружающие, что я был мёртв? Я осматриваю своё тело, ноги, руки. На мне очень странная одежда, но я никак не могу вспомнить, где я уже видел подобное чёрное одеяние в пол. И вот тут мне в глаза бросается крест. Золотой крест, висящий на моей шее. Слишком большой для обыкновенного нательного крестика любого уважающего себя христианина.
Не может быть.
Я встаю со своего ложа, представляющее собой обычную мраморную плиту. Я в келье с высоким потолком и красивыми витражными окнами – я редко называю что-то красивым, только если мне это что-то по-настоящему нравится. И эти окна действительно прекрасны. Эти переливающиеся стёкла, будто ловящие в себя солнечный свет, завораживают. Картина, выложенная разноцветными стёклышками, изображала ангела. Он улыбается открытой доброй улыбкой, его руки распростёрты в дружественном жесте. Вся картина выражает собой покой и безмятежность… Покой? Мой покой? Надо выбираться отсюда. Скорее всего, я в церкви. И это мне не по душе.
Я сажусь на мраморную плиту, на которой я лежал. Что я могу сделать? Убежать? Как глупо, глупо и опрометчиво. Для начала нужно понять кто я. Кто я и каким образом могу незаметно улизнуть…
Я – ошибка природы. Я не должен существовать. Поэтому о моём существовании и о моей тайне должно знать как можно меньше человек. Оул? Он всегда со мной, был, есть и будет. Он – часть меня, поэтому он обо всём знает. Лекс? Он узнал обо всём без моего на то согласия. Тем более.. Скучно жить в вечном одиночестве. Нет, мне никогда не было скучно с Оулом, просто… Я чувствую, как этот мир умирает. Вместе с миром умирает человечество… А если умирать, так с музыкой! В свои, наверное, последние жизни я могу позволить себе немного расслабиться. Но не настолько, чтобы рассказывать о себе первому встречному. Так уж заведено.
Да, я не люблю церкви. Но не потому, что я жёсткий атеист или что-то в этом роде… Просто мне не нравится то, во что превратилась вера с ходом времени. Каждый второй осуждает верующих людей и орёт направо и налево о том, что Бога нет, что вера давно уже устарела. Тех, кто желает только добра и мира этой вселенной, считают главными врагами человечества. Тех несчастных, что нашли себя в вере, для кого это, можно сказать, последнее пристанище, гонят в шею. Людям больше не нужна Иисусова жертва. Люди стали совсем другими… Под прикрытием церкви издаются бредовые законы, церковь становится невольным участником чьего-то пиара. И это называется «чистая и непоколебимая вера»? Раньше верующие были совсем не такими. Я помню их другими. Но теперь… Дорога к такому приятному и властному папству или патриархату измазана кровью. Люди извращают всё, до чего могут дотянуться: будь это отношения, – дружба, любовь, привязанность, – работа, увлечения… или же религия. Люди стали лицемерными. Притом настолько, что это уже не искоренить гуманными способами. Нет, я не поклонник геноцида с религиозно-революционными целями. Люди уже не передумают. Почему? Потому что они не хотят быть «не как все». Они не хотят оказаться по ту сторону баррикад, поэтому, как бы чиста их душа не была, обязательно найдётся эдакое маслянистое и противное пятно конформизма. Так уж заведено. И даже это место уже кем-то куплено, кем-то освистано, а кто-то уже успел плюнуть на святые иконы. Люди считают, что осквернением чего-то неприкосновенного они провозглашают себя уникальными. Да они ведь даже не подозревают, что имя им – легион, что каждый второй так же «выражает себя». Никто теперь уже не в состоянии просто включить мозги и решать что-то самостоятельно. Никто не в состоянии выразить своё мнение, а не мнение, сопоставленное с общественным. Какие же всё-таки стадные люди. Овцы. Всегда они у меня ассоциируются именно с этими животными. Куда стадо, туда и я – очень удобная позиция. Удобная и тупая. Собственно говоря, умён не тот, кто идеально учился и работает в престижной фирме. Умён тот, кто способен сказать «нет» системе и стать свободным. Тот, кто может освободиться от самого себя. От своих глупых стереотипов и принципов, от всего того, что держит его, от предметного рабства. Не все способны думать. Не все способны размышлять.
Не все умеют быть свободными.
Я слышу шорох за дверью. Мне лечь? Снова притвориться мёртвым? Ага, а потом опять кого-то ждать, потому что сбежать из церкви средь бела дня – самая идиотская мысль, пришедшая мне в голову за последнее время. Дверь приоткрывается, отвратительно поскрипывая. Я смотрю в сторону щели. Сердце едва заметно замирает на миг, то ли от волнения, то ли от того самого чувства, которое возникает, когда ожидание сменяется неожиданным решением. В дверной проём просачивается свет, и на эту светлую, будто бы нарисованную дорожку заходит совсем ещё юная монашка. Она смотрит на меня ошалелыми глазами, как будто привидение увидела. И что мне делать? Поднимаю руку и немного неловко махаю. Ну, в качестве приветствия. Девушка белеет примерно до цвета печатной бумаги, её удивительного оттенка глаза округляются, аккуратный ротик слегка приоткрывается. Пауза. Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Неужели воскрешение трупа в церкви – это так буднично и банально? А где же удивлённые вопли, слёзы радости и сопли, размазанные блискучими пятнами по чёрным рукавам? Где объятия, крики, неверие в происходящее? Я разочарован. Нет, правда разочарован. Я ожидал от святош чего-то более феерического.
– Жив… – шепчет девушка, прикрывая пальцами рот. Она, конечно, шокирована. Но мало. Как-то мало. Как-то неестественно. Непроизвольно я вздыхаю. Непроизвольно и обиженно. Да, ожидал большего.
– Я сейчас! Я быстро! Нужно привести сестру Анну! – высоким голоском лепечет девушка и тут же скрывается за дверью, захлопывая её и поднимая целый столп пыли. Я всё так же, с поднятой в приветствии рукой и с отмороженным лицом, смотрю на закрывшуюся дверь. И что это было? И как мне реагировать? Кто такая эта сестра Анна? И почему эта девушка так вяло отреагировала? Глупости всё это, глупости.
Я снова ложусь на мраморную плиту, скрещиваю руки на груди и, вздохнув полной грудью, смотрю в потолок. Ждать. Я ненавижу ждать. Почему? Потому что я ненавижу людей, заставляющих меня ждать. И я уже заранее ненавижу эту их сестру Анну. Да, конечно, она не может сразу телепортироваться сюда, в эту келью, и прибежать так быстро не может. Да и кто вообще знал, что я вдруг оживу? Но само ощущения ожидания, бездействия из-за кого-то выводило меня из себя. Поэтому всё, что я могу сейчас сделать – это просто успокоиться. А это, я вам скажу, не так уж и просто.
И вот, после этих бесконечных минут ожидания, я снова слышу шорохи за дверью. Неужели сейчас-то и начнётся представление? Я сразу поворачиваю голову набок, предоставляя своему взору кругозор пошире. Хочу видеть всё с начала и до конца. И вот, дверь открывается.
Я вижу уже знакомую мне девушку, проходящую первой. За ней – ещё две монашки, очень похожие на первую, а за ними – одна, одетая в такую же рясу, высокая и сухопарая молодая женщина. Все четверо переговариваются, перешёптываются, изредка бросая скупые взгляды в мою сторону. Интересно, Знак уже проявился? Но вот, отталкивая от прохода нерадивых монашек, которые толпились там, опасаясь подойти ко мне, в мою келью входит женщина, отличающаяся от остальных. На её головном уборе – белая горизонтальная полоса, на плечах лежит длинный белый шарф. Её тронутые ранней сединой волосы убраны в аккуратную косу, перекинутую через плечо для удобства. В уголках губ уже затаились лёгкие морщинки, но это не портит дружелюбного и чистого лица женщины. Она подходит ко мне, смотря прямо в глаза. Она не удивлена. Как будто бы её совершенно не тронуло моё возрождение.
– Оставьте нас, – её шелестящий голос отдаётся лёгким эхом от высоких каменных стен. Юные монашки, заслышав указ старшей сестры, быстро уходят, не переставая перешёптываться. Закрывается дверь. Тишина.
– Здравствуйте, – надо всё-таки проявить приличие. Женщина садится у моих ног, я привстаю на локтях.
– Здравствуй. Я ждала твоего прихода.
Что?! Что вообще происходит? Кто она? Что именно она обо мне знает? Я пытаюсь не выражать удивления. Никогда и никому нельзя показывать своего недостатка в информации.
– Кто вы? – спрашиваю я, стараясь увидеть что-нибудь особенное в её глазах. Но, чёрт побери, я вижу лишь суженный от освещения зрачок и белесо-голубую радужку. Никаких чувств или эмоций. Ничего, за что можно зацепиться. Лишь пластмассовая притворная доброта, маска, одетая перед всеми чуждыми. Я такой же чужой, она мне ничего так просто не покажет.
– Я твой друг, – женщина улыбается, так же «по-доброму». Мне всё это перестаёт нравиться. Совершенно.
– Кто вы? – настойчивее спрашиваю я. Мне никто не нужен. Я никому не нужен. Мраморные стены отражают мой голос, я чувствую себя пленником. Скорее бы убраться отсюда. Скорее бы умереть.
– Моё имя Анна, – говорит монахиня, голос её становится тише. Неужели она думает, что я совсем идиот и ничего не слышу?! Мне нужно не имя. Не сан. Мне нужно название. Её название. Я не чувствую в ней человеческих слабостей. Я не чувствую в ней того холода, который идёт от всех людей. Я не чувствую в ней человека. Что это всё значит? Она такая же, как и я? Нет, потому что я один. Потому что только один должен расплачиваться за грехи, как тот самый распятый изгой. Только один сможет это записать и запомнить. Только один сможет понять. Только один станет миром. Кто она?
– Мне это ни о чём не говорит, – отвечаю я, опуская ноги на пол. Мне не нравится, что я лежу, а она сидит. Я не могу чувствовать неравноправие с незнакомым мне человеком. Учитывая, что я не уверен в том, что это человек.
– Я расскажу. Я всё тебе расскажу. Но сначала ты во всём признаешься. Кто ты? Кто ты, вселившийся в брата Михаила? – глаза монахини перестали быть стеклянными. В них был интерес. Не удивление, а именно интерес. Она знала, что я – не Михаил, ей просто было интересно, кто я такой. Но откуда? Как? Я не чувствую в ней ничего чуждого. И именно это меня пугает.
– Откуда вы знаете? – напрямую спрашиваю я. Ни к чему тянуть резину.
– Я много чего знаю, – загадочная и кроткая улыбка. Чёрт бы побрал эту грёбаную монашку.
– Вы отпустите меня? – спрашиваю я напрямик. Мне нужно отсюда выбираться. Надеюсь, я больше никогда не встречусь с сестрой Анной.
– Сначала ты расскажешь, – говорит женщина. Я молчу. Не то, чтобы долго, но достаточно, чтобы подумать. Рассказать? Я не знаю, насколько она осведомлена. Наврать? Но я не знаю ничего о брате Михаиле. Чем дальше, тем хуже. Врать бессмысленно. Бессмысленно и глупо. Правда? А что вообще значит правда? То, что было на самом деле? Но я ничего не могу знать наверняка. Было или нет. А может, я и есть брат Михаил. Только с памятью у меня что-то не то…
Поздно что-то придумывать.
Стены прут на меня со всех сторон, уродливо-мраморными прессами сдавливая мои мозги в кашу.
– Я – не брат Михаил. Меня нет. Я – лишь наблюдатель. Я – нейтральный зритель. Это всё, что я могу вам сказать.
Улыбка не сходит с лица монахини. Но теперь она не пластмассовая. Как будто бы она услышала именно то, что хотела.
Тишина давит на меня почти так же, как стены.
– Этого вполне хватит, – тихим шелестящим голосом говорит сестра Анна. Я пока ничего не понимаю. Она продолжает: – Послушай меня. Я отпущу тебя. Сегодня же. В этом месте не могут находиться посторонние, несмотря на то что это церковь. Я тебя обязательно отпущу с миром. Но перед этим мне нужно тебе кое-что сказать.
Мне становится не по себе от монотонности её голоса.
– Что же? – спрашиваю я, желая поскорее избавиться от всего этого. Мне не интересны исповеди ясновидящей монашки.
– Предупредить. Об опасности, которая нависла над тобой и твоей частью.
– Что? – под «моей частью» она имеет ввиду Оула, или я уже совсем ничего не понимаю?! Странная она. И не тем, что видит меня насквозь.
– Пройдёшься со мной? – монахиня поднимается, поправляя рясу и снова пластмассово мне улыбаясь. Тянет время. Не хочет упускать такую интересную зверушку. Ну что ж, поиграем по её правилам.
…Длинные запустевшие коридоры. Столпы пыли в прямоугольниках разноцветного света из витражных окон. Мрамор вокруг. Запустение. Угнетение. В этом месте пахнет заброшенностью и горем. В этом месте висят души, как мертвецы на огромных П-образных виселицах из светлого кедра. В этом месте медленно гниёт надежда на свет. Мираж в разноцветных запыленных стёклах. Паутина в углах и жирные чёрные пауки на святых крестах. Отполированные до блеска иконы, успевшие покрыться тоненьким едва различимым слоем мелких пылинок. Поклонение пыльному позолоченному Иисусу с чёрными пятнами на ногах – позолота кое-где отлетела, обнажая чёрную от времени стальную сущность всего вечного. Пыльная церковь. Пыльная вера.
Позолоченная сталь.
Распятый пророк.
Шаги сестры Анны похожи на шелест листвы в осеннем лесу. Мои шаги похожи на удары сбитых до крови лап бродячего пса о такой пыльный и опостылевший мне мрамор. Я тут ничего не значу. Я чужак. Со своим уставом сунулся в чужой монастырь. Со своими проблемами – к уже давным давно отчаявшимся людям. Что мне здесь искать? Что мне здесь нужно? Сестра Анна никак не может заговорить. Но вот, выйдя наконец в тот самый зал, где обычно толпятся люди в надежде на спасение души, а ныне пустующий и запылённый, как всё в этом месте, женщина заговорила. Тихо, будто бы просто рассуждала вслух.
– Раньше тут было много людей. Раньше сюда приходили и городские, и сельские жители. Они молились, прикладывались к иконам и кресту. Им было хорошо тут. Всегда пахло хлебом и ладаном. Иногда – мёдом и яблоками. Палёными свечами. Воском. Теперь тут только пыль. Пыль и никому не нужный свет. Нас отлучили. Отлучили от церкви, сюда больше никто не придёт. Мы живём тут, как тени. Мы никому не нужны. Знаешь, это как жить в прозрачной клетке. Рядом, но далеко. Но мы всё равно верим. Верим во что бы то ни стало. Это всё, что у нас есть. Наверное, ты меня не понимаешь. Даже не слышишь. Ты уйдёшь. Совсем скоро. А вера останется. Тут. Со мной, с другими монахинями, с обезумевшим епископом, ведущим жизнь овоща. Вот тут. «Тут» не значит среди всего этого золотого барахла. «Тут» значит у меня в сердце. И у каждого, кто есть здесь. Ты не просто демон. Не просто заблудшая душа.
– Я лишь наблюдатель, – шепотом говорю я. В моём голосе – усталость и безвольность. Наверное, это значит, что я больше не могу. Наверное, это значит, что мне надоело. Наверное. Это значит, что я сочувствую этим несчастным. Именно сочувствую. Не жалею.
– Я вижу многое. То, что было. Что происходит. Что будет происходить. Тебе ещё многое предстоит пережить. Тебе ещё многое предстоит вытерпеть. Мне осталось совсем чуть-чуть. Я, наверное, ждала тебя.
Белесо голубые глаза с крохотными зрачками. Взгляд, направленный через мои беспристрастные глаза прямо внутрь, прямо туда, где я. Джесс. В душу.
– Я должна тебя предупредить.
– Вы видите что-то? – я начинаю верить ей. Так же, как она верит в своего Бога. Бескорыстно и не требуя объяснений. Почему? Впервые я не должен ничего рассказывать. Впервые никто не раздражает меня расспросами. Я разговариваю с человеком, готовым к общению со мной. Это радует. Это даёт волю.
– Вижу. Она не сразу придёт. Она такая же, как и все. Один раз увидев её, ты не сможешь вспомнить, как она выглядела. Она – и есть та толпа, которую ты считаешь стадом. Она – стадо. Она – система. Она знает о тебе. Она знает обо всех. Никогда не будь слабым. Не давай повода задеть себя. Избавься от прорех. Избавься от слабых мест. Она будет бить по тому, о чём в таких случаях переносно говорят «ниже пояса». Она узнает тебя, ты её – нет.
– О ком вы говорите? – спрашиваю я. Верю каждому слову. Заглатываю наживку, как наивная голодная рыба. Мне скучно? Да, чёрт возьми, мне как всегда скучно. Что это за «она»? Зачем мне о ней знать?
– Ты узнаешь её по имени. Такого больше ни у кого нет и, надеюсь, никогда не будет. Запомни его.
Я слежу за тем, как чёрный длинноногий паук взбирается на высокую кафедру. Для него ничего не значат ни кресты, ни иконы, ни запыленная книга на кафедре. Для него нет Бога. Хотя он был создан им же. Паук просто живёт, не обращая внимания на то, кто стоит выше. В этом различие людей и всех других божьих творений.
Имя. Монахиня произносит его тихо-тихо, так, чтобы его даже этот махонький паук не смог услышать. Я запомню его. Не потому, что его обладательница представляет какую-то угрозу для меня. Потому что меня попросила запомнить это имя сестра Анна.
Кажется, я начинаю ненавидеть эту странную ясновидящую монахиню.
И мне это нравится.
… Полы моей рясы измазаны грязью дорог. Ветер делает дождь ещё холоднее. Мои намокшие чёрные волосы липнут к лицу. А я и не знал, что они чёрные, пока не пошёл этот проклятый дождь. Серость вокруг. Серость внутри.
Но… наверное, я становлюсь параноиком, но мне кажется, что мир как-то изменился. За те несчастные часы, а может, и пару дней, пока меня не было, мир как будто бы сдвинулся с мёртвой точки. Покатился… Но я ещё не понял, куда. Надо мне это или нет. Полезно мне это или нет. Станет ли первый шаг началом конца? Станет ли он началом моей долгожданной смерти? Хотелось бы. Если мир так изменился за пару дней, что станет через год? Через два? Через десять лет? Через сто?
Я направляюсь к ближайшему таксофону. У меня есть карточка, на ней денег на один звонок. Номер я знаю наизусть уже, наверное, несколько десятков лет. Обычно я так не делаю. Обычно я иду сразу… Но изменения начинают настораживать меня. Мир стал серее. Мир стал мобильнее. Информации всё больше, культура задыхается, её душат провода компьютеров и телевизоров. В Индии, наверное, перенаселение коров – люди едят переработанные шины и пластиковые бутылки. Из бумаги синтезировали мясо. Из мяса – шоколад. Что всё это значит? Пара дней? Или резкий рывок эволюции? Прорыв. Деградация. Эволюция. Революция. В какую сторону двигается мир? Не слишком ли много я пропустил?
Я всовываю карточку в узкую прорезь. Подношу холодную трубку к уху. Набираю номер на прожженных хулиганами кнопках. Жду.
«Набранный вами номер не существует».
Это шутка? А может, телефон Оула заблокирован за неуплату. А может, Оул выбросил в окно телефон. А может, он положил его в холодильник на полку с плавающими в подсоленной воде кишками. А может, он выбросил его в туалетную дыру. Может. Это ведь Оул, он может сделать всё, что угодно.
У меня есть запасной план. Хиленький и непроверенный. Но, если Лексу действительно можно доверять, всё получится.
Я набираю другой номер. То же неизменное количество цифр. Гудки. Я не ошибся.
– Да? – голос на том конце провода. С хрипотцой, немного гнусавый.
– Это я, – я не могу скрыть волнения в голосе.
– Джесс?! – вопль, разрывающий мои барабанные перепонки. Конечно, номер таксофонов не определяется, – где ты пропадал?!
– В смысле?
– Ты ещё не знаешь?
Сердце на миг замирает. Меня пугает тон Лекса.
– Чего не знаю?
– Тебя не было пять лет.
