Текст книги "Я - некромант (СИ)"

Автор книги: Mino Greendears

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

***

Я медленно открываю глаза. Пролежав здесь пару дней, я уже совершенно запутался во времени. Знак под моим глазом проявился позже, чем обычно, – только на следующий день. А может, этот следующий день – это сегодня? Я уже ничего не понимаю. Я ненавижу больницы, и ненависть моя подпитывается уже перешедшим в экономный режим сознанием. Находясь здесь, ничего нельзя делать, ни о чём нельзя думать. Кто бы меня развлёк? Ну, или хотя бы вколол мне смертельную дозу морфина или аллилпродина, чтобы я наконец избавился от своего бренного тела и отправился путешествовать по тайным лабиринтам моего подсознания. Но не судьба, и я вынужден лежать тут в позе трупа и пялиться в потолок. Мне надо скорее отсюда выбираться. Как можно скорее.

Честно говоря, я мог бы умереть намного раньше. Всегда есть беспроигрышный вариант самоубийства – откусить себе язык и сдохнуть от кровоизлияния. Но это обломает весь мой извращённый кайф – пожить в чужом теле, хлебнуть горько-сладкого чужого горя. А потом умереть, не волнуясь за то, куда попадёт моя чересчур грешная душа. Потому что никуда она не денется, а просто переселится в новый труп. Я начинаю понимать, что если раньше меня утомляла жизнь в чужом теле, то сейчас мне это доставляет удовольствие. Когда я понимаю, что я хоть на пару сантиметров выше души среднестатистического человека, Что я могу хоть на немного больше, чем другие… Я чувствую себя венцом эволюции. Не человеком. Но есть одна проблема… Эликсир вечной молодости – это я, но моё тело… Я меняю их, не в силах найти то одно, в котором смог бы остаться. Я уже не останусь. Мне скучно «просто жить». Даже если жизнь моя будет наполнена событиями и красками, ничего не сравнится с ощущением смерти. Это наркотик. А я – вмазанный наркоман, которому нет пути назад. Я разлагаюсь. И, что хуже всего, – не внешне, а внутренне. Наверное, я всегда считал себя высокоодухотворённым и глубокоморальным человеком. Я давно уже перестал быть рабом вещей, которыми являются все люди. Просто выкинуть из своей жизни все вещи, которые были важны – и ты уже не просто человек, ты свободный человек. Свободный, в первую очередь, от самого себя. Я считал, что ступил на новую ступень, что я опережаю тех, кто раньше шёл рядом. Но… теперь я раб новой весёлой игры. «Умри и вновь живи». Мне нравится чувство небытия, чувство безвременья, когда я лечу в пространстве, ещё не зная, где и в ком я проснусь.

Теперь я понимаю, что действительно страшно. В моей голове – тонны информации. Мой мозг – фиксатор событий. Я – записная книжка. Я должен быть сверхчеловеком, чтобы понять, чтобы осознать крах этого мира. Я живу не для того, чтобы жить, как многие люди. Я должен понять. А когда понимание придёт, я смогу умереть, наверное. Но что, что я ещё должен переварить в своей голове? Думаю, каждый идиот знает, что мир деградирует, – собственно говоря, поэтому он и идиот. Мир, как шарик в воскресной лотерее, катится по желобу к другим таким же шарикам, которые уже показали свой номер и никому не нужны. Бог? Он создал этот мир? Не смешите меня, если бы кто-то действительно создавал этот мир, он бы позаботился, чтобы его детище не превратилось в ту разлагающуюся массу, коей является сейчас. Бог – единственное, что объединяет всех этих ненавидящих друг друга людей. Верить в одно и то же – это ведь так удобно, не так ли? Но эти тупые люди даже в единственной своей отдушине найдут способ грызться между собой. Все эти войны с исламистами, сунниты и шииты, вся эта религиозная хрень. Раз уж Бог один, а языков много, не глупо было бы полагать, что весь мир будет называть своего «Создателя» одним и тем же словом? Бог. Всевышний. Аллах. Кришна. Брахма. Джа. Будда. Люди верят. Верят, потому что единственное, что у них есть на самом деле – это вера. Надо же на кого-то скинуть все свои грехи, надо же как-то оправдать свои нелепые поступки. Когда мы перестаём верить в себя, мы начинаем верить в Бога. Люди – стадо, им надо идти за пастухом, даже если они сами его себе придумали. Человечество никогда не сможет выйти из этого замкнутого круга, пока оно не осознает, что проиграло. Только один раз признав свой крах, можно подняться на новый уровень. Все люди считают себя безупречными и особенными. Каждый – бриллиант, многогранный и прекрасный. И каждый такой брюлик просто не осознаёт, что остальные – такие же «неповторимые». Все особенные, все неповторимые. В итоге – стадо особенных овец. Ну и что, что вы все такие разные? В голове у каждого – одна и та же плесень, никак не отличающаяся от зарослей в голове другого. Если нарядить одну овцу в балетную пачку, а другую – в рясу, они не станут балериной и монашкой. Особенности? Личностные качества? Просто у одной овцы копыта больше, вот она и скачет, блея как ненормальная. Но нельзя же вот так разочаровываться в людях, не так ли? Надо дать им шанс. Ну так пусть они включат мозги, чёрт подери! И если каждый вдруг поймёт, что на самом деле люди одинаковы, он сможет доказать то, что он не такой. Ибо лишь признавший свой проигрыш поймёт, как победить в следующий раз. Всё, что требуется – просто освободиться от паутины, в которую угодил каждый человек. А что могу сделать я? Лишь наблюдать. Возможно, это судьба так меня наказывает, а может, это просто плата за моё бессмертие. Я не смогу помочь, даже если захочу – каждый сможет выпутаться лишь самостоятельно. Иначе очередным пастухом стану я, и снова всё сначала. Жаль, что я это понимаю.

К сожалению, я – всего лишь записная книжка. Я – всего лишь летописец.

Я смотрю на белый потолок, который стал мне ненавистен. Выбраться отсюда поскорее – вот моя единственная, хоть и едва выполнимая, цель. Сколько я уже тут лежу? Ах, да, год, два месяца и две недели. Но я – не Гано Рейон. Я – Джесс, и Джесс пролежал тут два дня… Или три? А может, моё пробуждение было вчера? Чёрт его знает. Я жду…

– Гано, можно к вам? – я слышу знакомый голос. Поворачиваю голову, смотрю безучастным взглядом на входящего Рика.

– О, здравствуй, – наконец до меня доходит, что следует поздороваться. Этот мальчик приходил каждый день, так сказал тот врач. Видимо, его чувства к Гано Рейону были сильны. Были? Точнее, до сих пор такие… От этого всё выглядит ещё трагичнее.

– Как ваше самочувствие? – Рик улыбается, его глаза горят изумрудным огнём. Красивый. Жаль оставлять такого. Хотя… этот мальчик сможет мне помочь. Хотя бы, в обмен на правду.

– Да никак. Тут просто смертельно скучно, – протягиваю я, пытаясь сесть на кровати, – врачи ещё не решили, что со мной делать.

– Ваши родственники должны сегодня прийти, я видел их в журнале посетителей. Вы не рады этому?

– А почему я не должен быть рад? – что за отношения были у Гано Рейона со своими родителями?

– Ну… вам никогда не нравилось их отношение к вам, – Рик смотрит на меня, как баран на новые ворота. Неужели ещё не понял, малец? А, всё, до меня наконец дошло. Знак проявился.

– Что это? – замирающим голосом спрашивает Рик. Я улыбаюсь. Придётся правде выйти на сцену раньше задуманного срока.

– Ну, как бы тебе объяснить… – мне становится тяжело говорить. Рушить надежду безответно влюблённого мальчика – не мой конёк, – Рик, послушай меня внимательно и не перебивай. Хорошо?

Рик кивнул. Я уже вижу в его глазах страх.

– У меня нет никакой амнезии. Я прекрасно помню своё прошлое. Но именно своё, а не прошлое человека, которого ты видишь перед собой. Я – не Гано Рейон.Этот Знак тому доказательство. Мне нужно как можно раньше выбраться отсюда, понимаешь? Как бы тебе не было тяжело, но Гано Рейон мёртв. Уже давно. Судя по всему, врачи просто тянули деньги из его родственников. Прости Гано и отпусти его. Я уверен, он был хорошим человеком, раз в него влюбился такой замечательный юноша, как ты. От его имени благодарю тебя за всё. Этот Знак под моим глазом – доказательство того, что я – призрак. Я в теле Гано Рейона, потому что он недоделал что-то в этом мире. Я знаю, моя история кажется неправдоподобной, но постарайся мне поверить.

Тишина. На меня смотрят два изумрудных глаза. В них – целая буря чувств: любовь, надежда, страх, боль, неверие… и отчаяние. В первую очередь, отчаяние. Рик верит мне, я это вижу. Хоть и не хочет верить. Почему он так просто мне поверил? Любой бы на его месте списал весь этот бред на пострадавшую от комы голову. Рик верит мне. Это странно, страшно и слишком просто.

– Рик? – я пытаюсь вывести его из транса. Прикасаюсь к его плечу.

– Кто ты такой? – шепчет он, едва шевеля губами.

– Тебе не обязательно это знать. Неужели ты не хочешь накричать на меня и обвинить во лжи? – Нет, мне правда интересно. Впервые мне вот так верят. Рид Хартсон не в счёт – у него было состояние намного хуже, чем сейчас у Рика.

– Ты не лжёшь, мне не в чем тебя обвинить, – так же, уставившись в одну точку, бормочет Рик. Как будто безумный учёный, чьи догадки оказались правдой. Странное сравнение пришло мне в голову…

– Почему? – спрашиваю я. Как тупо, убеждать собеседника в своей неправоте. Но только так я докопаюсь до истины.

– Гано умер почти год назад, четырнадцатого октября. Я понял это, когда он перестал дышать, а его сердце перестало биться. Кардиоаппарат был настроен так, что показывал нормальное сердцебиение даже при смерти человека. Этого не заметили его родные, которые приходили раз в месяц, чтобы заплатить за услуги врачей. Если бы я открыл правду, я или моя семья пострадали бы. Я мог видеть Гано каждый день. Его тело поддерживали в форме, как будто он жив. Только сердце не бьётся. В лёгкие поступал воздух через трубки. Живой мертвец. Сначала было жутко, а потом я свыкся с этой мыслью. Я приходил каждый день сюда. Сидел на этом самом месте и рассказывал ему всё. Гано любил меня. А я его. Никто не знал о том, что между нами происходило. Он всегда мне улыбался. Я считал, что вот так люди, наверное, и находят своё счастье. И тут – авария, перечеркнувшая и его, и мою жизнь. Жить без Гано? Невозможно. Сначала он и правда был в коме, но четырнадцатого октября я понял, что его больше нет. Уснул навек. Уснул с улыбкой на губах. Я всё равно приходил. И тут, вдруг, случилось то, чего никак не могло случиться. Гано Рейон, по-настоящему мёртвый Гано Рейон жив. Я не верил. Я точно знал, что его больше нет, – не только физически, но и духовно. Сначала я поверил в чудо. Но когда ты сказал про амнезию, я понял, что ты – не Гано. Я всегда узнаю своего возлюбленного. Не его взгляд, не его речь, не его привычки и манеры. Ты – другой человек, это стало ясно, когда ты удивился тому, что я смущаюсь, когда ты на меня смотришь. Гано больше нет, на его месте – наглый самозванец.

Я не знаю, что ответить. Этот мальчик – не простой влюблённый юнец. Он и Гано Рейон – две половинки одного целого. Да, в этом мальчишке постоянно чего-то не хватало. Не хватало его Гано. Рик Блекстоун раскусил меня сразу же. Его душа – половина, незаконченная картина. Смогу ли я ему помочь?

– Помоги мне выбраться отсюда, Рик.

– Как мне тебя называть? – парень смотрит на меня уже совершенно другим взглядом. Холодным, стеклянным. Вот он, настоящий Рик. Человек, который узрел мою душу сразу же. Первый в своём роде. Первый после Оула.

– Джесс, – я улыбаюсь этому зеленоглазому мальчишке, так сильно напоминающему мне моего дорогого друга-психопата.

– Возьми это и это, – Рик встаёт со своего места, снимает с себя куртку и ботинки, протягивает мне. Зачем? – Тебя не выпустят из больницы в таком виде, – Рик кивает на мою больничную одежду, – Ты сможешь выбраться отсюда, но дальше я помочь тебе уже не смогу. Я останусь тут, так ни до кого сразу не дойдёт, кто именно сбежал.

Я встаю с постели, голова слегка кружится, но всё нормально, это не проблема в моём-то состоянии. Натягиваю маловатые мне ботинки Рика, одеваю поверх больничной сорочки его кожаную куртку. Всё, что мне сейчас нужно – выбраться отсюда как можно скорее. Но я не могу уйти просто так, оставив мальчишку здесь. Он пережил слишком много. Я боюсь за него – на ум сразу приходит печальный опыт с Ридом Хартсоном.

– Рик.

– Да?

– Если увидишь когда-нибудь человека с таким Знаком под глазом, – я указываю на гексаграмму, – знай, что это я, – улыбаюсь парнишке. Сначала он смотрит на меня, будто бы изучая, а потом, помотав головой, словно отгоняя навязчивые мысли и воспоминания, улыбается мне в ответ. Дерзко и смело.

– Я узнаю тебя, Джесс. Пообещай мне кое-что напоследок.

– Всё, что угодно.

– Умри.

Я улыбаюсь. Мне определённо понравился этот парень. Наверное, сложись обстоятельства немного иначе, я бы подольше с ним поболтал. Рик Блекстоун… Твоя душа не подлежит ремонту. Ведь ты уже давно привык к мысли, которая обычно при моём появлении приводит человека к истерике. Я ухожу, ни разу не обернувшись. Надо просто быстрее смыться отсюда. И найти уже наконец Оула.

Я включаю мозги людей, поливая их сознание едкой правдой. Меня ненавидят и любят одновременно, даже не узнав, кто я. Люди настолько мелочны и глупы, что просто не в состоянии принять моё существование. Мыслить глобально. Хоть что-то в этой чёртовой жизни понимать. Почему? Это сложно? Да. Конечно, люди боятся сложностей. А я? Я уже ничего не боюсь – все мои страхи умерли вместе с моим первым телом. Почему мучение людей доставляет мне такое удовольствие? Я готов всю жизнь с ядовитой ухмылкой на губах поливать их соломенные головы истиной, так, чтобы они захлебнулись в ней. Я просто выполняю свою работу.

Я – некромант.

***

Каблуки моих новых сапог стучат об нагретый сентябрьским солнышком асфальт. Мои руки покоятся в карманах нового плаща. Слегка подкорректированные и перекрашенные в сливовый цвет волосы лежат на моих плечах. Не могу же я завалиться к Оулу в отвратительно-больничном виде? Правда, куртку Рика я всё-таки сохраню. Как память. Мне стоило всего пары ловких движений, чтобы добыть себе кредитку с приличной суммой на счету – все эти богатенькие дамочки никогда не заботятся о сохранности своих кошельков. Я потратил почти всё – осталось только пятая часть всей суммы. Ну что ж, теперь, когда я при параде, можно и к Оулу наведаться.

Что значит скучать? Терпеть отсутствие дорогого тебе человека? Или эгоистично переживать по поводу своего одиночества? Я не знаю. Но… Я соскучился по Оулу. Я хочу его видеть. Люди скучают, потому что чувствуют себя незавершёнными, недоделанными без близкого человека. Когда внутри тебя – неведомая прежде пустота, становится тоскливо. Но разве скучать – не значит проявлять любовь к себе? Так сильно любить себя, что не позволять себе оставаться одному? Как всегда, слишком много вопросов. Наверное, я – жуткий зануда. Со мной, наверное, до чёртиков неинтересно. Я – хренов эгоист, во имя развлечений готов пожертвовать судьбами людей. Чёрт возьми, да я люблю себя.

Я вышагиваю по тротуару, гордясь собой и презрительно поглядывая на прохожих. Вот эта дамочка возвращается из отеля, в котором всю ночь напролёт изменяла своему мужу-магнату; эта девочка с загнанными глазами тащит на продажу дорогой телевизор, чтобы ей наконец хватило на дозу дешёвой, но крепкой наркоты; вот этот парень купил наконец мотоцикл своей мечты и сияет ярче солнца; а этот дедушка устал от жизни, потому что внукам на него наплевать, жена умерла от инсульта, а дети уехали жить заграницу. Всё так просто, всё так прозрачно. Наверное, я отчасти счастлив, что я не такой, как они. Чёрт, опять это «не такой». Конечно, как же я мог забыть о самом любимом занятии людей – поиске отличий себя от других и параллельным поиске дерьма во всех окружающих. Полей дерьмом остальных, будь уникальной овцой в стаде! Такой же уникальной, как все остальные. Чушь, какая всё-таки чушь.

Я подхожу наконец к заброшенной обувной фабрике. На моих губах играет лёгкая ухмылка, как в предвкушении чего-то интересного. Оул всегда интересен, независимо от того, чем он занимается в данный момент – препарирует моё прошлое тело или ест икру, изучает меня или просто спит. Он как будто окутан какой-то тайной, такой же бессмысленной и непонятной, как моя жизнь. Я подхожу к обычно закрытой двери подвала и… и вижу, что она приоткрыта. Что-то я не понимаю. Оул всегда запирается на кучу замков и никого, кроме меня, не впускает. Что случилось? Меня гложет странное предчувствие. Точнее, предчувствие отсутствия. Я открываю дверь, захожу внутрь. Опоздал? Нет, не верю. Были жизни, в которых Оул ждал меня годами. Ждал, а потом, как ни в чём не бывало, улыбался и кидался меня изучать с ног до головы. Что-то не так, что-то не по плану. Я прохожу внутрь, осторожно заглядываю в помещение подвала. Никого. Вокруг – полный бедлам, будто по обители Оула прошёл смерч. Прохожу дальше. Где же сам Оул? Неприятное ощущение как будто увеличивается в размерах, если так можно говорить о чувствах. Под ногами шуршат старые медицинские журналы и прошлогодние газеты. Оула тут нет, это ясно как день. Но почему? Где он? Что здесь произошло? Мне перестаёт нравиться эта игра в кошки-мышки. Что-то произошло, а может, до сих пор происходит, но я пока не понял, что и с какой целью. Я прохожу на кухню… и замираю, впадая в ступор.

Прямо на столе, на который я так любил ложить ноги, сидит парень. Правда, я не сразу понял, что это существо мужского пола – собранные в небрежный хвост тонкие дреды может носить и девушка, равно как и гротескно-большие очки в чёрной оправе. Ярко-жёлтый батник и широкие джинсы-трубы. Атипичный фрик налицо. Сначала я просто перевариваю внешность, а потом уже начинаю понимать, что этот человек сидит в доме Оула, в то время как самого Оула в подвале-доме нет! Спросить его, кто он? Как глупо, я ведь тут тоже, можно сказать, случайно зашедший. Тоже? Нет уж, он точно тут не случайно: скучающий вид, отсутствующий взгляд, сигарета в зубах и куча окурков на полу. Сидит тут часа три, не меньше. Но зачем? Пока я собираюсь с мыслями, таинственное существо поворачивает свою голову так, что беспорядочная копна дредов ссыпается на спину а один особо непослушный клок вообще вылезает из жиденького хвоста, и спрашивает:

– Ты кто такой?

От подобной наглости мой артикулярный аппарат отказывается работать, а разум блокируется. Я прихожу домой к своему единственному другу, друга нет, в его доме – полный срач, на столе сидит непонятно кто и спрашивает, кто я.

– Это ты кто такой? Что тут произошло? – наконец говорю я, немного собравшись с мыслями. Эта история перестаёт мне нравится. Как и этот парень.

– Я – социальный работник психиатрической клиники номер шесть, – отчеканивает фрик, глядя на меня отсутствующим взглядом. Он что, укуренный, что ли?

– Что ты тут делаешь? – немного раздражённым тоном спрашиваю я. Мне начинает всё это надоедать.

– Жду тебя, – парень улыбается, и я про себя отмечаю, что улыбка ему к лицу. Ну, Оулу тоже больше подходит улыбка, чем то выражение лица, с которым он сейчас сидит в психушке… психушка… Оул в психушке?! Я удивляюсь самому себе – так тупить может только такой, как я.

– Оул в дурдоме? – мои глаза расширяются, я начинаю чаще дышать. В голове уже роятся планы по вызволению моего любимого психопата из цепких лап врачей.

– Это не дурдом, это элитное реабилитационное учреждение, – подняв указательный палец, наставительным тоном говорит фрик. Сейчас бы ему сапогом в рожу…

– Да какая к чёрту разница?! Где это элитное заведение? И почему это цирк уехал, а самый, по-видимому, красивый клоун остался? – кричу я, впадая в истерику. Да, я редко позволяю себе такую роскошь, но когда дело касается Оула, наверное, мне просто сносит крышу. Фрик смотрит на меня поверх очков внимательным взглядом. А потом, глубоко вздохнув, говорит:

– Знаешь, когда мы вязали этого психа, он, брызжа слюнями во все стороны, орал что придёт его мёртвый друг и разорвёт всех нас на органы. Сначала я не придал этому особого значения, но… Я крайне наивен. Я верю всем подряд – такова уж моя природа. И я поверил твоему дружку. А знаешь, почему? Потому что если бы он врал, он придумал бы что-нибудь более угрожающего, например, страшного брата-бодибилдера или отца-морпеха. А «мёртвый друг» – такая тупейшая нелепица, что никто и не поверил. Кроме меня. Потому что я, как уже говорил, безумно наивный. И легковерный. И мне стало интересно, что это за «мёртвый друг»… И вот сижу я тут, никого не трогаю, и заваливается вдруг непонятно кто непонятно в чём непонятно зачем. Выводы? «мёртвый друг». Почему мёртвый? Наверное, потому что под его глазом симпатичненький такой значок, по которому вышеупомянутый шизик собирался этого своего «друга» узнавать. А ещё потому, что совсем недавно в новостях рассказывали о каком-то парне, удравшем с собственных похорон. И взгляд у того парня был таким… – фрик встаёт, подходит ко мне и заглядывает прямо в глаза, пристально всматриваясь, – таким потерянным и саркастичным. Вот таким.

Я не понимаю решительно ничего. Этот парень знает обо мне, это понятно из того, что он говорит. Но как? Оул со всеми разговаривает так, будто они знают всё на свете, он бы не стал никому ничего объяснять. Тогда откуда? Сталкер? Маньяк? Да не похож он на маньяка, они совсем не такие, я-то знаю. Что ему от меня нужно? Ведь явно что-то нужно.

– Мне скучно, – говорит фрик, снова садясь на стол, но не прекращая меня изучать своими голубыми глазами (я всё-таки успел их рассмотреть), – мне было скучно всю мою жизнь. Я устал от неё, устал от всего, что меня окружало. Я пошёл работать в психушку, чтобы найти кого-то интересного. Кого можно изучить. Но там – только припадочные придурки, пускающие пену изо рта. Отребье и мусор. Ничего интересного. Я снова скучаю. И тут вдруг – вылазка, заброшенная фабрика, куча жалоб от соседних домов на шум и вонь. И что же мы находим? Психа, в комплекте с которым шли семнадцать трупов, некоторые из которых – по частям. А потом ещё этот психопат орёт что-то о мёртвом друге. Тебе бы не стало интересно?

Честно говоря, как бы не бесил меня этот очкастый объект, его речь начинает мне нравиться. Я даже улыбаюсь. А он продолжает:

– Слушай, мне посрать на мою работу, потому что она дурацкая. Мне посрать на мнение окружающих, потому что все они ничего не значат. Я нашёл тех, кого хочу изучить. Я остался в этом подвале, чтобы дождаться тебя и помочь.

Я медленно перевариваю информацию. Итак, что мы имеем? Подвал Оула, в нём – непонятный фрик, который, видимо, не менее шизанут, чем сам Оул, и этот фрик-социальный-работник, предварительно отправив Оула в психушку, предлагает мне свою помощь?!

Ущипните меня, наверное я всё ещё дрыхну в палате номер семь.

– Подожди. Ты хочешь мне помочь, хотя видишь в первый раз. Ты даже не знаешь, как зовут меня и того, кого ты хочешь спасти. Тебе плевать на работу. Ты бросаешь всё, чтобы помочь незнакомым людям. Что это за бред?

– Ну почему же сразу бред? – фрик закуривает новую сигарету, уничтожая носком зелёного кеда трупик предыдущей, – Мне стало интересно, вот я и хочу знать, что из этого выйдет. Кстати, а как тебя зовут? «Мёртвый друг»?

Я улыбаюсь. Его мышление мне нравится. Наверное, потому что это чудо может помочь мне спасти Оула.

– Джесс, – коротко отвечаю я.

– Лекс. Лекс Фендер. Приятно познакомиться, – парень тянет мне худую ладонь для рукопожатия.

– Лучше бы сигаретку предложил, – вздыхаю я. Халява всегда приятна, а побыть наглым иногда можно. Да какое там «иногда», это же я. Парень, назвавшийся Лексом, пожимает плечами типа «нет проблем» и снова тянет руку, теперь уже зажав между средним и указательным пальцами пухленькую сигарету. Я снова улыбаюсь. Этот придурочный фрик действительно может мне пригодиться.

…Оказывается, план спасения Оула не был сногсшибательно сложным. Если честно, я ожидал чего-то более опасного и трудновыполнимого. А что получил? Так как у Лекса есть пропуск, мы просто заходим в лечебницу, находим нужную палату и выводим Оула. Ничего сложного, ведь так? Но мой новоиспечённый помощник внезапно проявил всю свою шизанутость, или что у него там.

– Это и весь план? – спрашиваю я, затягиваясь уже третей сигаретой. Демоны в моих лёгких поют что-то вроде «аллилуйя» и танцуют сарабанду. Лекс смотрит на меня снизу вверх и, закладывая руки под голову, – этот чёртов фрик разлёгся на столе, оставив мне клочок места, – вдруг говорит:

– Не совсем. Раз уж помирать, так с музыкой, верно? Мне надо забрать оттуда кое-какое оборудование и вещества.

– Ты рехнулся?! – моё негодование не имело предела. Я просто не понимал, как можно думать о чём-то кроме спасения Оула. Я соскучился? Я очень хочу видеть эти травянистые глаза и поджатые губы, молочно-белые волосы и впалые щёки. Хочу, чтобы этот психопат набросился на меня, чтобы посмотреть моё новое тело. Хочу, чтобы тут, в подвале, пахло плесенью, икрой и трупами. И Оулом. Я хочу его видеть.

– Ну, тебе этого твоего Оула, мне – игрушки, – Лекс улыбается, выпуская колечки табачного дыма. Оул, когда вернётся, будет жутко злиться и орать: «как же тут накурено!». Мои губы расползаются в ухмылке. Оул, мы скоро придём.

Мы? Я назвал себя и человека, который не является Оулом, «мы»? Такого не было… дайте подумать… почти никогда. Что со мной такое? Наверное, просто инстинкты. Я хочу спасти Оула, и если для этого придётся объединиться с каким-то придурком с дредами, то так тому и быть. Но… несмотря на свою вызывающую внешность и довольно-таки стервозный характер, Лекс внушает доверие. Как будто бы за всей этой мишурой, в которой он живёт, прячется такой же, как и я, отброс общества, не принятый общим стадом. Он здесь, с ним – только его сигареты. Наверное, это единственное, что его хоть как-то держит. Я прекрасно понимаю, зачем он так выглядит. Именно «зачем», а не «почему». Потому что у этого есть цель. Всем своим видом Лекс будто бы говорит толпе: «Отвалите! Я не с вами!». Нет, он не старается «быть особенным», как все окружающие. Он сам повесил на себя ярлык, чтобы его не трогали. Редко можно встретить такое явление. Люди любят эти самые ярлыки цеплять, но никак не присваивать. Правильно, они же все «особенные». Лекс себя таким не считает, ему просто нужна свобода. Странное дело, я знаю этого чокнутого фрика лишь несколько часов, но мне этого вполне хватило, чтобы довериться ему. Наверное, я старею.

– Сделаем всё это сегодня же, – говорю я, поднимаясь со стола и направляясь в сторону холодильника. Надеюсь, жратву эти долбанные врачи не тронули.

– Там есть что-нибудь? – Лекс смотрит на меня вверх тормашками, запрокинув голову.

– Даже если есть, это не твоё, – бурчу я. Тоже мне, раскомандовался.

– Всё подлежит конфискации, вот возьму и сожру тут всё нахрен с голодухи.

– Ой, ну как будто бы тебя дома не кормят, – я стараюсь вытянуть у Лекса информацию о нём самом. Мне действительно стало интересно, каким бы придурком этот фрик не выглядел.

– Дома нет ничего интересного, я не собираюсь туда возвращаться.

– И что же ты будешь делать? – спрашиваю я, доставая из недр холодильника банку с икрой. Странное дело, но почему-то врачи, которые изъяли всех трупов, оставили всю коллекцию «вкусностей» Оула в холодильнике. Неужели не додумались проверить?

– Воровать и проститутировать, – невозмутимо отвечает Лекс, голодными глазами следя за путешествием команды красных икринок из банки мне в рот на ложке-дирижабле.

– Голодный, что ли? – спрашиваю я.

– А почему, как ты думаешь, я тогда просил у тебя чего-нибудь съедобного из этой обители счастья? – Лекс кивает в сторону холодильника. Голодный парень-соцработник в дорогих шмотках и с дредами просит у меня еды. Кому расскажу – не поверят. Я достаю ещё одну банку оуловской икры и бросаю Лексу, который незамедлительно ловит её и, вскрыв и схватив лежащую рядом с его ногой ложку, набрасывается на еду. Честно говоря, этот парень удивляет меня с каждой минутой всё больше. И мне это нравится. Мало кто способен меня удивить в этом мире, тем более такой дуростью, как голод. Но у Лекса всё как-то совсем по-другому.

Мы должны спасти Оула. Да, именно «мы». Этот непонятный парень – как будто недостающая часть мозаики, как будто та самая часть, которая должна завершать картину. Мы с Оулом слишком похожи, чтобы вместе гармонировать. Нам нужен кто-то ещё, кто будет компенсировать нашу одержимость смертью… Кстати, насчёт смерти. Я всё ещё в теле Гано Рейона, хоть и выгляжу немного иначе. А это значит, что, как только мы вернём Оула, я снова умру. Я улыбаюсь. Мысль о смерти для меня так же близка, как для любого другого человека – мысль о матери. Я снова это сделаю. Я снова умру. Интересно, какое развлечение Оул придумает на этот раз?

Хотелось бы мне знать.