Текст книги "Я - некромант (СИ)"

Автор книги: Mino Greendears

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

***

Дорога моя выложена бесконечными и бессмысленными улыбками прохожих. Каплями серого и грязного дождя. Бетонными стенами вокруг. Огромный левиафан по имени Город медленно ворочается, заглатывая всё больше и больше людей. Иногда жизнь человека ограничивается крохотным пятнышком на карте. Весь мир – на пять тысяч квадратных метров. Его так легко уничтожить. Мы пленники того, что у нас есть. Мы живём в ментальных клетках, созданных нашим же разумом. Мы свято верим в незыблемость нашего крохотного мирка. Мы не можем думать широко, в нас генетически заложена слабость. Ограниченность. Скупость. Где-то там, на другом краю Земли, люди не знают о нашем существовании и так же не могут выпасть из собственного измерения. Мы связаны, но в то же время м ничего не значим друг для друга. Мы забыли о том, что действительно важно. Что есть моя жизнь? Я умру, а где-то в Новой Зеландии родится новый человек. Баланс не нарушится, всё останется на своих местах. Как было, так и есть. Значит ли это, что меня не существовало?

Как вообще можно доказать то, что я существую?

Как можно доказать существование нашего мира?

Он умрёт, как и все остальные, Вселенная вернётся на прежний уровень, и будто бы и не было никакого большого взрыва. Будто бы и не было человечества. Всё останется в истории. Вот оно, моё предназначение, моя главная задача. Ведь я – летописец. Что же от меня всё-таки требуется? Помнить. Помнить всё так точно, как могу, остаться, рассказать, даже если и некому будет рассказывать. Это просто моя задача. Её результат зависит от обстоятельств.

А возможно, нас никогда и не существовало.

Может быть, мы – просто крохотные кусочки общего разума, живущего в пространстве всеобщего эфира, может, мы живём в выдуманном мире, которого в принципе нет. Мы не можем ничего доказать. Мы можем говорить, что мы есть, но при этом как-то это доказать – выше наших возможностей. Выше нашего понимания. Кто мы? Что мы? Как и почему всё, что мы делаем, приносит лишь разрушения? Мы пытаемся спасти экваториальные леса – и только усугубляем парниковый эффект. Мы пытаемся спасти вымирающие виды тюленей – и только мешаем им своим присутствием. Мы хотим спасти себя ценой других, оправдаться защитой природы – и всё равно всё плохо. Зачем? Мы такие же тюлени. Только чересчур расплодившиеся. Нас уже слишком много. Скоро мы начнём ругаться, драться, каждые десять лет воевать, а потом и вовсе бороться за каждый квадратный сантиметр и жрать друг друга, как крысы. Мы – такой же вид, как вид любых других организмов. Только вот почему-то шиповники обыкновенные или бобры азиатские не расплодились так же сильно, как и мы. Мы – крысы, паразиты, нас уже слишком много. Мы уже пережили кульминацию своего совершенства, теперь всё наше существование идёт на спад. Он близок.

Я вижу себя в пыльной засаленной витрине магазина. Я ничем не отличаюсь от остальных. Никто из прохожих никогда и не подумает, что я – не просто человек, что я существую вне пространства. Никто не увидит во мне того, кто я есть. Я – летописец, я – записная книжка. Я не смогу помочь всем. Я не смогу сделать для мира что-то настолько значимое, чтобы он выжил ради меня в этой бесконечной войне с самим собой. Асфальт под моими ногами мокнет, небо пропитывается серым светом людских душ. Я уже не помню, какое время года сейчас идёт. Какой год. Какой день. Какой час. Это не имеет значения. Время обретает значимость тогда, когда оно кончается. Я и так живу ва-банк, живу в кредит, живу не своей жизнью, мне уже нечего терять. Но…

Оул. Мой мир. Зная его всю жизнь, я не знаю о нём ничего. А самое главное – я не знаю, сколько времени у него осталось. И действительно ли он сможет быть со мной до конца. Он пытался убедить меня в том, что он принадлежит мне, и, сам того не ведая, каждым словом калечил мне сердце. Он думает, что есть только один способ доказать мне, что я ему нужен. Что только так он сможет быть со мной. Ему кажется, что для меня уже ничто не важно. Но не могу я ему так прямо сказать, что у меня на сердце. Не могу не потому, что это неправда или потому, что я сомневаюсь. Не могу, потому что стану его слабостью. А слабость – самая лучшая мишень для удара. Я не хочу подвергать Оула опасности.

Я открываю пачку сигарет, выбрасывая полиэтилен упаковки в урну, полную дождевой воды. Дождь прекратился, только вода на крышах, стекая на землю, выбивает неровный ритм. Я вдыхаю тяжёлый табачный дым. Тепло внутри меня. Совсем не такое, какое наполняло меня в доме Лекса. Тепло призрачное и поддельное, пластмассовое, разукрашенное старой просроченной гуашью. На время эта иллюзия сможет заменить мне то самое тепло, но это только на время. Я должен купить нужных таблеток и закончить уже с этим. Время уже давно пришло, я как-то засиделся в этом теле. Оно не стало мне родным, как, например, тело Гано Рейона. Или Тома Лидвела. Я никого не воскресил. Я никому не помог…

Какой же я дурак. Оул бы точно сейчас влепил мне пощёчину, если бы услышал мои мысли. Никого не воскресил? Несмотря на то что я живу вне этого мира, я всё ещё человек. У меня всё ещё бьётся сердце. Я всё ещё дышу. Себя я воскресил. Тогда, в комнате Оула. Себя.

Я – летописец.

– Я – записная книжка.

– Что вы сказали? – я и не заметил, что уже давно стою в аптеке и пялюсь на одну и ту же упаковку снотворного. И теперь молодая аптекарша смотрит на меня слегка удивлёнными глазами.

– Нет, ничего, – сконфуженно и тихо отвечаю я, глядя на девушку сквозь стекло. Она не отводила взгляда, и постепенно на её лице появлялась немного странная, но довольно милая улыбка. Вскоре аптекарша хихикнула и снова принялась расставлять какие-то баночки на витрине.

– Вы смешной, – сказала она, иногда поглядывая на меня. Что во мне такого смешного? Я не отвечаю – ни к чему мне с молоденькими аптекаршами флиртовать. Но… наверное, я символичный параноик, но даже в этом простом диалоге я увидел что-то большее, чем просто слова. На меня обратили внимание. Мне что-то сказали. Со мной заговорили. Я – часть общества? Может быть, если бы я был обычным парнем, я бы прямо тут случайно упал в обморок от хронической анемии и вот эта девушка мне бы помогла. Хотя бы вызвала скорую. Это была бы уже помощь. Помощь… Ей ничего не будет за то, что она спасёт человека. Но я уверен, даже больше, чем уверен, что спасёт. И просто улыбнётся, если её поблагодарят.

Нужно просто верить в людей. Лишь люди могут исправить самих себя. Лишь люди могут вернуть всё в нужное русло. И чем больше людей-спасителей, тем красивее становится мир. Тем ярче светит солнце.

– И вы мне ничего не скажете? – девушка снова смотрит на меня, держа в руках бутылочку с салициловой кислотой.

– А что я должен сказать? – я выпрямляюсь, засовывая руки в карманы.

– Ну, хотя бы то, что вы хотите купить, – аптекарша снова мне улыбается.

– Пять упаковок парацетамола, – я улыбаюсь так, что любой дурак сможет понять, что я хочу делать с этими таблетками. Я с наслаждением наблюдаю за тем, как меняется лицо девушки. Она напугана. Ей страшно. Да, я никогда не смогу стать таким, каким меня хотят видеть.

– Вы ведь… Вы ведь знаете дозировку? Две-три таблетки в день… – начинает щебетать девушка.

– Три упаковки – минимум, вы же знаете, для чего они мне.

– Я могу вызвать полицию.

– Вперёд, а я откушу себе язык. Я же суицидный маньяк, я сделаю всё, чтобы сдохнуть.

– Но зачем? – девушка говорит ещё тише. Только не говорите мне, что она хочет меня переубедить!

– Потому что я должен умереть, – смотрю на неё, как великий Будда на маленького никчёмного человечка. Не надо лезть в чужие проблемы.

– У любой проблемы есть решение…

– У меня нет проблем.

– Но почему?

– Пять упаковок парацетамола, пожалуйста. Или я потребую жалобную книгу.

– Требуйте, – вдруг ответила девушка, уперевшись руками в бока и смотря на меня из-под сведённых бровей. Честно говоря, это меня немного удивило. Если не сказать «ввело в полный ступор». Что?!

– До свидания, – я разворачиваюсь на каблуках и направляюсь в сторону двери. Чокнутая аптекарша.

– Вы ничего не добьётесь смертью! Умирать вот так только слабаки могут! Лучше уничтожьте то, что заставляет вас сдаваться! Живите! Умоляю, живите!

Почему? Почему она это кричит? Почему она так хочет спасти меня? Зачем? Она не меня хотела спасти. Она хотела спасти тех, кто готов отдать свою жизнь за какую-то никчёмную и ненужную проблему. Она хотела что-то повернуть в мыслях этих людей. Конечно, она не знала, с кем говорила. Она не знала, что смерть для меня – просто способ быстрого перемещения. Смерть ничего не значит. Она думала, что я умру, и всё для меня кончится. Она думала, что я один из всех тех суицидников, решивших, что они никому не нужны. Как нелепо. Как глупо.

Какой героизм.

В следующей же аптеке мне спокойно продали желаемый парацетамол. Никаких разговоров, никаких вопросов. Равнодушие, которое стало частью человеческого менталитета. И я ни в чём не виню аптекаря. Ведь это бывает некрасиво – лезть в чужие проблемы. Но…

Я надеюсь, та девушка из первой аптеки далеко пойдёт. Надеюсь, она найдёт себе достойного жениха, добьётся повышения, будет жить долго и счастливо. Она никогда обо мне не вспомнит. Я – лишь очередное ЧП на работе. Уже так много бывало таких случаев, что и не перечесть. Сложно запомнить мою внешность, сложно запомнить моё лицо и мою манеру говорить. Ведь я – просто летописец. Но для меня эта девушка стала маяком. Тем, к чему стоит стремиться всем остальным. Простое желание помочь. Ничего больше. Ничего меньше. Но как мало человек в наше время думают не только о себе. Корысть. Зависть. Чревоугодие. Желание построить свою жизнь на руинах чужих жизней. Но жизнь окажется шаткой, ведь фундамент неровный, а осколки чужого счастья больно колят ноги. Втаптывая в грязь красоту, они становятся выше. Они становятся заметнее. Они начинают сиять.

Огромный памятник злу.

Я открываю дверь дома Лекса. Она всегда открыта, потому что никто, кроме меня, сюда не придёт. Хозяина дома нет, а Оул не подаёт признаков жизни, что, в принципе, в его стиле. Я медленно прохожу в ту самую мёртвую спальню, не снимая ни обуви, ни плаща. Нет смысла. Не имеет значения. Уравнение без переменных. Снова подо мной зелёные стёганые одеяла, снова запах смерти просачивается мне в ноздри. Теперь осталось только проглотить три упаковки белых неприметных таблеток. И уснуть. Какая красивая и прекрасная смерть. Да, будет тошнить, будет кружиться голова. Но я уйду таким же, каким и пришёл. Бетон вокруг меня плавится, оставляя после себя уродливые тёмно-серые разводы. Одеяла подо мной прорастают шиповником. На его иглах остаётся моя кровь, густая и тёмная. Пол подо мной – клубок свившихся гадюк, вместо балдахина над зарослями одеял свисают капли тёмно-бурого сиропа. Будто сквозь вату я слышу, как дверь открывается и ко мне бросается Оул. Его волосы, такие длинные, похожи на снег. На молоко. Его глаза кажутся тоннелями в то, другое измерение. В его измерение, постепенно сливающееся с моим. Я верю ему. Я верю в него. Оул улыбается. Он любит смерть всей душой. Никто не любит её больше него. Я доверяю ему свою смерть, кладу её в его сложенные лодочкой ладони. А сам… Меня ждут другие измерения, меня ждёт дотёкший до шиповника сироп. Окно – водоворот, и кажется, оно забирает меня.

Запах старомодных женских духов и плесени.

Запах смерти.

Звёзды. Длинные хвосты комет. Другие далёкие галактики. Я снова отдаляюсь, я снова ухожу. Это никогда не кончится, это будет повторяться снова и снова, до тех пор, пока мир не обратится в ничто. Я понимаю, что что-то началось. Что движение это не остановить. Я ничего не значу, я не смогу одной лишь смертью остановить это вращение. Я – лишь наблюдатель. Я могу только смотреть. Смотреть, как те, кто мне дорог, постепенно идут к своему концу. Смотреть, как тот мир, который я успел полюбить, горит. Как обратный отсчёт подходит к концу.

Осталось всего несколько секунд до конца.

Секунд длиной в вечность.

Оул держит меня за руку.

Наверное, я его люблю.

Глава 4. История Безымянного.

Я медленно открываю глаза. Почему-то меня посещает ощущение дежавю, хотя я и уверен, что никогда раньше такого не испытывал. Мне в глаза бьёт яркий свет. Пахнет больницей. Но… как-то не так. Похоже, что-то пошло не по плану. Где я? Что я? Я ощущаю себя, и мне это не нравится – обычно я несколько минут привыкаю к телу. Слишком быстро. Что-то не так. Я прикасаюсь руками к своему лицу, ощупываю нос, губы, глаза. Правильные. Какие-то слишком правильные. Вокруг меня – белая комната с ярким прожектором в потолке. Это чувство… Чувство обречённости. Чёрт. Мне в голову внезапно приходит страшная догадка… нет, нет, этого просто не может быть… Это невозможно!

Меня поймали.

Почему я так думаю? Труп, лежащий в белой комнате на кушетке. Вокруг него нет ни капельницы, ни каких-нибудь приборов. Стерильная комната. С койкой посередине. С трупом. Или с идеальной приманкой? Я привстаю на локтях. На мне – голубая больничная пижама в полоску. Какая безвкусица. Какая жалкая пародия на настоящую больницу. А может, Она со мной просто играет? Я поднимаюсь со своего ложа. Стены гладкие, без единого зазора. Ни намёка на дверь или окно. Как-то уж слишком напоминает тюремную камеру. Притом, не для самых адекватных заключённых. Я подхожу к стене. Ногам холодно, Она не удосужилась даже снабдить меня обувью. Неужели Она думает, что, поймав меня, всё кончилось? Что в её лапах уже и Оул, и Лекс? Наивная. Вроде как ужасно умная, и всё равно дура. Пафосная дура с манией величия. Но, с другой стороны, у меня есть шансы на побег? Нет. Только если вдруг какой-нибудь неожиданный доброжелатель, знающий обо мне всё, выпустит меня отсюда… Как глупо.

Вдруг откуда-то сзади раздаётся скрип. Что? Это ещё что такое? Я оборачиваюсь, белый цвет, окружающий меня, начинает раздражать. Внезапно квадрат в стене приоткрывается, как дверь. Я в исступлении смотрю на всё это, пытаясь определить, рехнулся ли я или действительно происходящее сейчас абсолютно реально. Через щель, образованную дверью (а квадрат оказался именно ей), просовывается голова человека. Я не сразу могу его разглядеть, но вскоре мои глаза привыкают и я уже различаю черты таинственного незнакомца. Ничем не примечательная внешность – светлые, жёсткие на вид волосы, белёсо-голубые глаза, бледная кожа, резковатые черты лица. Кто бы это мог быть?

– Эй, – обращается ко мне парень шёпотом, – ты в состоянии ходить?

– Ну да, – бурчу в ответ я, в который раз убеждаясь в том, что просто не умею нормально разговаривать с незнакомыми людьми.

– Беги отсюда. Она тебя всё-таки поймала, – парень заходит в мою комнатку, не закрывая двери – всё-таки у неё нет внутренней ручки.

– А ты кто такой? – в который раз проклиная свою бдительность, спрашиваю я, недоверчиво поглядывая на неожиданного спасителя.

– А какая тебе разница? Я тебя спасаю не потому, что ты мне нравишься. Во-первых, я должен Фендеру, а во-вторых, ты – единственное спасение, ты не должен попасть в Её лапы. Джесс, ты должен отсюда выбраться.

Я стою столбом. От удивления, от шока, да у меня просто ступор. Этот парень знает моё имя. Знает Лекса. Сидит в Её логове. Спасает меня в ущерб себе и Её желаниям. Нелогично. Непонятно. Безумие. А ведь я впервые в жизни вижу это лицо.

– Откуда ты…

– Некогда. Некогда болтать сейчас. Главное – не думай о Ней, – парень высовывается обратно, туда, откуда вышел, смотрит по сторонам. Убедившись в том, что, видимо, никого не видно, он снова смотрит на меня, – Беги по коридору прямо, потом налево. Там будет лестница, по ней спустишься вниз, до подвала, там обычно нет никого. Оттуда сам уж выберешься. Только быстро!

– Постой, – я не совсем соображаю. Что происходит? Слишком быстро, я даже не запомнил, куда бежать… – как тебя зовут хоть? И где я?

– Это сейчас не важно, – открещивается от меня парень, выталкивая меня из комнатки, – Не думай о Ней, Она в мысли залезть может. По крайней мере, пока до подвала доберёшься.

– Кто я?

– Вот, возьми это, – мой спаситель протягивает мне снятые ботинки, – иначе в кровь ноги сотрёшь. И беги давай, живее!

– Да скажи же ты мне! – на ходу шепчу я. Парень таинственно улыбается.

– Как-нибудь на досуге газетку почитай. И в зеркало посмотри. А сейчас беги давай!

И я бегу. Не понимая, куда, не понимая, зачем. Я просто бегу. Вперёд, налево, лестница, подвал. А я, оказывается, всё запомнил. Я не думаю. Ни о чём не думаю. Я просто бегу. Как мышь, как крыса, как таракан, как крошечное одноклеточное, плавающее в воде. Я дрейфую, я плыву. Я не думаю. Чёрт, как же сложно ни о чём не думать – в такие моменты ловлю себя на том, что думаю о том, чтобы ни о чём не думать. Или мысленно повторяю: «Ничего нет, ничего нет, тут совсем пусто». Глупо и непрофессионально. Но я впервые за несколько тысяч лет жизни с таким сталкиваюсь! С тем, что кто-то может залезть в мои мысли. Чёрт! Я подумал об этом! Засекла… Неужели засекла? Нет, я ничего не чувствую… Поворачивать налево, именно налево. Бежать, ни о чём не думать…

«Ну здравствуй.»

Голова внезапно пронзается тысячами острых игл, кажется, что мои мозги режут на куски. Я стараюсь не кричать, стараюсь не выдать себя. Я и забыл про ботинки у меня в руках. Но уже поздно. Я просто не успею… Она говорит со мной.

«Можешь не торопиться, я всё равно не собираюсь тебя ловить.»

Её голос одновременно низкий и высокий, громкий и тихий, режущий и мягкий. Он – это мои мысли, это моя голова. Как будто бы я говорю сам с собой… Отвратительное ощущение, приправленное адской головной болью.

«Ты думаешь, что сможешь скрыться от меня?»

Она уверена в себе настолько, что даже не собирается преграждать мне путь. Я для неё – очередная крохотная игрушка, и это меня жутко раздражает… Лестница, уходящая вниз, в темноту. Куда-то туда. Я боюсь поскользнуться на собственной крови. Не думать. Ни о чём не думать.

«Джесс, ну поговори же со мной. Мне так одиноко.»

Я уже Её ненавижу. Заведомо ненавижу. Мне становится тяжело дышать, кажется, у меня полные лёгкие крови. Очередной лестничный пролёт.

«Ты ни разу не вспомнил моего имени. Ты забыл его? Джесс, ты не мог его забыть.»

– Заткнись, Девильера! – ору я куда-то вверх. Она наверху. Я не знаю, где точно, но наверху. Я, копошащееся и ёрзающее насекомое во тьме грязного подвала, окровавленное, босое, затравленное, и Она, богиня своего мира, эфир Вселенной течёт сквозь её пальцы. Что я могу сделать? Просто не сдаваться? Просто сидеть внизу и радоваться тому, что великая Она уделила мне внимание? Всевидящее Око, Зевс на Олимпе, бог Ра с вознесёнными к небу руками, которые увешаны золотом грязных рабов; улыбающийся Брахма, довольный человеческими страданиями Будда, огромный и голодный Ктулху. Поклонитесь ей, и Она улыбнётся снисходительной улыбкой порочной монашки. Умрите, принеся в жертву свою никчёмную жизнь, и Она снова докажет, что единственный общий знаменатель – это Она сама.

«Всё-таки не забыл. Молодец. Знаешь, мы могли бы подружиться.»

Подвал воняет бензином. Пол мокрый и липкий. Это дождевая вода? Бензин? Или моя кровь? Я не чувствую ног. Честно говоря, я бы уже сдался. Я бы уже упал. И никогда, наверное, не встал бы. А оно мне надо? Я – лишь летописец, я могу только наблюдать. Смотреть можно, трогать нельзя. Экспонат в музее. Этот мир медленно выцветает, осыпается в прах. Место освободится.

«Пока я здесь, этот мир не умрёт, Джесс. Ты слишком пессимистичен. А ещё ты не веришь в меня. И это меня огорчает.»

Да пошло оно всё лесом. Плюнуть бы и уйти куда-нибудь. Но у меня нет выбора, я привязан к этому миру, поводок слишком короток, а ошейник натирает шею до крови. А ещё сердце. Как бы хотелось его вырвать. Постоянно тоненькие и колючие сигнальчики травянистого цвета бьются в висках, напоминая о том, что я никуда от себя самого не уйду. Что просто не смогу разлюбить. Не смогу бросить тут, с Девильерой на хвосте. Что останусь, сколько бы не брюзжал и сколько бы не ныл.

«Любви не существует, Джесс. Это лишь эгоистичное желание иметь что-то. Ты можешь отдать мне Оула, недавно мы с ним чудно играли.»

– Иди к чёрту, – сквозь зубы бурчу я, пробираясь сквозь высокие пирамиды из деревянных коробок. Свобода близка. Скоро Она заткнётся, скоро я выберусь, скоро вернусь домой к Лексу. Скоро увижу Оула. И всё снова станет на свои места… Кажется, я начинаю привыкать к этой выдирающей мозги головной боли.

«Джесс, давай я буду любить тебя, если теперь это так называется. Я могу стать для тебя мужчиной, если они тебе больше нравятся. Я могу стать таким же, как и Оул. Выбрось эту бесконечную куклу, она и мне уже порядком надоела, прости, что соврала. Мы сможем быть вместе вечно. Я буду понимать и любить тебя. Ты ведь сам этого хочешь, признайся себе уже.»

– Заткнись! – ору я снова, открывая дверь наружу. Резкий поток воздуха в лицо, и я снова жив. На улице слякоть, вокруг подтаявший серый снег, а я счастлив. Из моего рта вырываются клубы белёсого пара, а моя голова чиста. Там больше нет Её. Там только Я. Я с большой буквы. Я летописец, Я наблюдатель. Но Я же и участник. Я есть, и это главное. Я существую. И не нужно никому это доказывать.

Я никому ничего не должен. Я чувствую себя, своё тело, каждую клеточку. Она открыла мне глаза. Она – язва, Она – огромная опухоль, которая вполне может привести к смерти. Но не меня. Мира. Я – часть мира, но я же – один маленький мир. И для меня моя смерть будет гораздо страшнее и болезненнее, чем смерть другого мира. Мой маленький мир занят Оулом, и это самое главное. Я не один. Я живу, потому что я это чувствую. И мне плевать, правда это или болезненная фантазия безумного гения, придумавшего этот слегка чокнутый мир. И мне плевать, нужен я кому-то или нет. Мне плевать, любит меня кто-то или нет. У меня есть Оул. Я дышу глубоко, и уже кровь на моих ногах кажется вишнёвым соком. Я дышу, и в волосах моих бродит холодный воздух марта. Почему марта? Потому что я хочу, чтобы сегодня был март. А завтра сентябрь. Просто потому, что я так хочу. Я улыбаюсь. Когда-то я стал замечать то, на что раньше не обращал внимания. Теперь я стал замечать себя.

… Я распахиваю дверь квартиры Лекса. На моих губах – сумасшедшая ухмылка, глаза, я уверен, блестят не хуже бензиновых разводов на утренних лужах. Во мне проснулся азарт, и мне уже интересно, что же предпримет Девильера дальше. Как будет со мной играться. Что захочет натворить.

– Джесс? – тоненький охрипший голосок, и вот я уже вижу лохматую голову Оула, опасливо выглядывающую из-за косяка двери. Огромные глаза цвета весенней травки, поджатые губы и длинные пряди молочно-белых волос, которых никто не удосужился хоть немного подстричь за всё это время. И на сердце становится теплее, и улыбка моя из хитрой превращается в довольную. Она не имеет права отобрать у меня Оула. И пока он жив-здоров и рядом, всё будет нормально. Не хорошо, а нормально. Хорошо уже не будет никогда.

– Привет, – как-то слишком уж буднично говорю я, приваливаясь спиной к стене.

– Ты в порядке? – Оул подбегает ко мне, опускаясь на колени рядом и прикасаясь к моим разбитым ногам.

– Сколько меня не было? – вопросом на вопрос спрашиваю я.

– Около месяца…

Почему-то мне не нравится настроение Оула. Как будто бы он мне не рад. Или, что ещё хуже, как будто я не должен был приходить. Что это значит?

– Оул? – я пытаюсь заглянуть ему в глаза, но этого можно и не делать: и ежу ясно, что парень напуган. Притом сильно. – Что-то случилось, пока меня не было?

В яблочко. В оуловых глазах стоит выражение полного краха. Я даже подумать боюсь, что же всё-таки произошло.

– Джесс…

Воздух, холодный и пугающе бодрящий, врывается в приоткрытое окно миниатюрным вихрем, заползая под рубашку и пробегаясь по спине своими холодными цепкими лапками. С потолка свисает тоненькая, едва различимая паутинка. Она отражается в глазах Оула плетью из белой кожи. Почему-то мне хочется кричать, так пронзительно, так громко, чтобы все услышали и запомнили этот крик. Я начинаю потихоньку соображать, и мне совершенно не нравятся мои выводы. Я боюсь того, что мне сейчас скажет Оул. Я боюсь неизбежного.

Наверное, близится конец.

Где-то там, внутри, прямо под сердцем, неприятно пульсирует. Может, это знак?

Мгновение, пойманное мной, чересчур затягивается.

А ведь я всего лишь записная книжка.

Какая жалость.

– Джесс, мы проиграли. Ты проспал конец света.