Текст книги "Я - некромант (СИ)"

Автор книги: Mino Greendears

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

***

Во снах я вижу свои жизни. Те, что были прожиты очень давно, те, о которых я уже мало что помню. Почему они снятся мне? Хотят напомнить о чём-то, о чём нельзя было забывать? Хотят рассказать мне что-то о самом себе? Не знаю. А может, просто не хочу знать. Слишком сложно, чтобы быть просто правдой. Слишком просто, чтобы обернуться ложью. Во мне противоборствуют множества самых разный сущностей. Тех, которые не я, тех, что перешли ко мне по наследству от моих прежних тел. Почему они во мне? Я слышу их голоса, но не могу различить слов. Я ещё недостаточно силён для этого. Я ещё не дошёл до той черты, которая отделяет меня от них. Я боюсь? Конечно же боюсь. Себя, в первую очередь. Я смотрю в зеркало. Не могу я привыкнуть к этому телу. Обычно я не волнуюсь по этому поводу: я всегда занимаю чьё-то место, и не мне выбирать, как я буду выглядеть и кого мне придётся воскресить на этот раз. Но сейчас…

Я не идеален. Я не такой, каким я себя представлял. Я ведь бессмертен, чёрт возьми! Так почему же я такой же человек, как и все вокруг? Почему, изучая себя, я не нахожу ничего, что отличало бы меня от так ненавидимого мной стада? Я прикасаюсь к холодному стеклу зеркала. Веду пальцами по отражению своего лица, спускаюсь ниже, к груди. Почему именно такой? Почему не такой, как Рихард? Не такой, как Оул? Как Лекс?

А у Девильеры есть тело?

Отгоняю глупые мысли. Ловлю себя на одной и ужасаюсь. Я думаю о Девильере слишком много. Думаю о том, каково ей, как она жила с этим бременем бессмертия… Наверное, не будь она такой сукой, нам было бы о чём поговорить. А может, и не только поговорить… Кто я? Зачем я здесь? Я – воля людей, я – шаблон душ, и сколько бы я ни пытался что-то сделать, всегда всё обращалось прахом следом за моими телами. Глупо до сих пор думать, что всё кончится хорошо. Глупо до сих пор думать, что Девильера – лишь плод моей больной фантазии, что на самом деле она бессильна. Мне уже хватило представлений.

Я слышу шаги Оула за спиной. Ему кажется, что я его не заметил. Как всегда наивен. Наивен настолько, что это начинает притягивать.

– Что мы теперь будем делать? – спрашиваю я, глядя на него в отражении.

– Выбор за тобой, – улыбается Оул, не подходя ближе. На него это не похоже.

– Лекс не давал никаких признаков жизни, верно?

– Пока нет.

Меня настораживает тон Оула. Как будто бы он внезапно открылся мне. Не тем немного сумасшедшим ребёнком, каким хотел казаться всю свою бесконечную жизнь. Совершенно другим. Настоящим, что ли.

– Мы ведь пока ничего не можем сделать, да? – спрашивает он. Кажется, ему сейчас действительно очень тяжело. Только вот отчего?

– Я тебя пугаю, – то ли спрашиваю, то ли констатирую факт я. Кажется, я начинаю бояться. Хотя, когда это было тайной?

– Немного, – признаётся Оул, – я не ожидал увидеть тебя снова… таким.

– Ну уж прости, что так вышло. Наверное, это знак, – хрипло смеюсь, в очередной раз подтверждая свою ущербность.

– Да, теперь никакие татуировки под твоими глазами не помогут, – смеётся Оул. А мне как-то легче становится. Его отпустило, и мне сразу же стало лучше. Я зависим от него так же, как все люди вокруг меня зависимы от самих себя. Кажется, я нашёл своё слабое место.

– Знаешь, а ведь я даже не могу предположить, что предпримет Она на этот раз, – говорю я, сползая вниз, на пол. Я больше не могу видеть самого себя. С меня хватит такого представления.

– Начнёт тебя мучить. Это её хобби, – Оул подходит ближе, садится рядом. Чувствуя его тепло, я как будто бы оживаю. Мой единственный источник жизни. И если он иссякнет, меня не станет. Навсегда.

– Интересно, как.

– Ну, думаю, начнёт играть твоим мировосприятием, будет слать галлюцинации или что-то вроде того. Так она мучила Лекса. Правда, у него и так психика расшатанная, поэтому ему ничего не стоило оборвать все её иллюзии и попытаться сбежать.

– Где он сейчас?

– Я не знаю. Он оставил своё единственное пристанище нам, и я боюсь, что его может уже не быть в живых.

– Боишься или знаешь?

Оул качает головой.

– Я не могу сказать точно. Хоть я и чувствую, что Лекс жив, мне кажется, ему сейчас несладко.

– А нам?

Оул кладёт голову мне на плечо, закрывает глаза.

– Ты рядом, и я ещё могу жить, – шепчет он настолько устало, что в голосе его слышны все прожитые годы. Я начинаю потихоньку осознавать, что же нас связывает.

Прожив бок о бок настолько много, мы стали частью друг друга. Один без другого не просто не может жить – не может даже существовать. Это глупо, это как-то по-детски сопливо, но всё-таки это правда. Одно сердце на двоих…?

– А знаешь, иногда мне кажется, что я – это ты, а ты – это я, – говорю я, не понимая, зачем.

– Наверное, по логике вещей твоё тело должно было быть мной, – говорит Оул. Я чувствую, что он улыбается.

– Наверное, – соглашаюсь я.

Ничто не может нарушить эту священную тишину, на несколько минут нависшую над нами. Я слышу биение его сердца. Он слышит моё тяжёлое дыхание. Мы совсем разные. И в то же время – одно и то же. Один организм, живущий на два мира, на два крохотных мира. Я достаю из Лексовых штанов сигареты и зажигалку. Шорох полиэтилена и картонной коробки, щёлканье, маленький огонёк и долгожданный дым. Сквозь дым смотреть намного безопаснее, чем прямо в глаза. Лёгкие наполняются ядовитыми парами, оставляющими за собой целый букет канцерогенов, и вновь дым тонкой сизой струйкой, едва касающейся моих губ, выходит, сворачиваясь в небольшое облачко.

– Ты курил, наверное, уже жизней двадцать, – шепчет Оул. Его рука касается моей, и тут же наши пальцы сплетаются, держась настолько крепко, насколько можно.

– Больше, – ухмыляюсь я.

– Хотелось бы увидеть твои лёгкие, – со своим природным сумасшедшим азартом говорит Оул.

– Лёгкие у меня всегда были сменными, так что ничего, кроме чистеньких, как стёклышко, альвеол ты не увидишь, – ещё шире улыбаюсь я. Оул начинает тихонько хихикать, но у него это получается настолько заразно, что через несколько секунд я хохочу, как ненормальный. Смесь истерики и экстаза, так хорошо смешанных с простым счастьем. А откуда оно берётся? Из сигаретного дыма, из молочных оуловых волос, щекочущих шею, из ощущения конца, подкрадывающегося с каждой секундой всё ближе. Мы ещё можем быть вместе. Недолго, но можем. Я не собираюсь упускать этой возможности.

– Я не боюсь Девильеры, – всё ещё смеясь, говорит Оул, поднимая голову и глядя мне прямо в глаза.

– Потому что я здесь? – спрашиваю, одними пальцами прикасаясь к его щеке.

– Ну, пока что да, – улыбается он, уже догадываясь, что я хочу сделать.

– Я не так силён и крут, как ты думаешь, – наклоняюсь ближе, чтобы поцеловать. Странное это ощущение – понимать, что тот, кого ты так любишь, любит тебя в ответ. Оул обвивает мою шею руками и я, не рассчитав силы, валю его на пол. Оул улыбается, закрывает глаза. Я никогда прежде не видел такой улыбки… Могу ли я судить лишь по выражению лица, счастлив ли человек? Оул был со мной, в каком бы теле я ни был. Его никогда не смущало то, что я всегда разный. Он как будто бы умеет видеть за телом, сквозь него. Для него я – всегда Джесс, один и тот же Джесс. И он ни с кем меня не спутает. Я уже себя не контролирую, и руки мои грешные лезут к Оулу под кофту. Тот, сдавленно вздыхая, вздрагивает подо мной, но сразу же расслабляется. Я целую его в шею, тёплую и белую, как снег. Оул опять вздрагивает. Странно, что он ещё не привык… С каких пор мы стали любовниками? Наверное, это было заложено в нас ещё задолго до того, как мы это поняли. Руки сами тянутся к пряжке ремня, а губы не в силах прервать поцелуи. Я схожу с ума. Медленно, но верно. И, вероятно, скоро мы оба станем психами, достойными друг друга. Куда я качусь… Да я не качусь, я бегу, спотыкаясь, бегу, никак не останавливаясь. Да я и не хочу останавливаться.

– Ой, – дёргается Оул, наткнувшись на холодную ножку комода обнажённой спиной.

– Что, холодно? – заискивающим тоном спрашиваю я.

– Слишком жарко, – шепчет Оул, улыбаясь. Наверное, я становлюсь одержимым. Снова тянусь к его губам, и…

– Эй, парни, у вас, кажется, холодильник сломался... – Рихард встаёт столбом, глядя на нас с Оулом со смешанными чувствами, отражающимися на его наглой роже: с одной стороны, он никак не может поверить в то, что видит, а с другой, вероятно, в нём проснулся мужик и теперь он не понимает, плеваться ему во все стороны или тактично удалиться.

– Адельберт, тебя стучаться в детстве не учили? – не замечая грубости в голосе, бурчу я.

– Я попозже зайду, – всё ещё со ступором на роже бормочет Рихард, прикрывая за собой дверь. Оула прорывает на поржать, а я и сам не понимаю, почему чувствую себя так… эмм… нормально, что ли. Как будто так и должно быть. Как будто нет никакой Девильеры.

– По-моему, Рихард что-то заподозрил, – всё ещё смеясь, говорит Оул, поднимаясь с пола, застёгивая ремень и поправляя кофту.

– Но мы всё равно не палимся, – я тоже поднимаюсь, бросая окурок в лужу возле зеркала. Нас опять затопили соседи сверху.

… На кухне прохладно из-за открытой форточки. Оттуда, из самого сердца муравейника, доносятся стоны машин и монотонный стук капель дождя об асфальт. Рихард сидит за столом, рассматривая что-то в дымящейся чашке и изредка поглядывая на догорающий окурок в пепельнице. Как мне с ним разговаривать? Лекс, узнав о нас с Оулом, не так уж и бурно отреагировал, лишь спросив у меня прямо, гей ли я. Ну… учитывая то, что я бессмертен и не особо ощущаю свой пол, то я мог лишь сказать, что для меня не имеет значения пол человека. Лекс лишь хмыкнул. Больше мы эту тему не поднимали. Лекс уважал меня, считал феноменом, мутантом, чуть ли не божеством. Поэтому все «грешные приземлённые стереотипы» на меня не распространялись. Но Рихард… Он другой. Он считает себя равным мне, считает, что может говорить мне, что делать. Хотя он приходит сюда почти каждый день уже неделю и вполне стал своим, я до сих пор не могу к нему привыкнуть. Какой-то он чужой. Но… он хотя бы пытается что-то делать, в отличие от меня. И его до сих пор не заметила Девильера.

– Чайник горячий? – спрашиваю я, чтобы хоть как-то начать разговор. Пока этот немец не выведает всё, что ему нужно, он будет с обиженной миной восседать здесь и корчить из себя вселенского страдальца.

– Потрогай, – безразличным тоном говорит он мне. Ну ведь понял же, для чего я спросил, и всё равно упирается. Дитё дитём.

– Слушай, ты ведь из-за увиденного ведёшь себя, как ребёнок? – спрашиваю я уже напрямую. Буду ещё я ради этой малолетней истерички ломать комедию. Сыплю в чашку три ложки растворимого кофе, заливаю кипятком из всё-таки раскалённого чайника, беру чашку и сажусь напротив Рихарда.

– С чего ты взял? – спрашивает он, не поднимая взгляда. Нет, это уже начинает меня раздражать.

– Если есть какие-то претензии ко мне, можешь изложить их прямо сейчас, – говорю я, залпом выпивая весь кофе и с глухим стуком ставя чашку обратно на стол. Посмотрим, что же так взбесило нашего дорогого немца.

– Нет никаких претензий, – Рихард смотрит на меня с улыбкой затаившейся кобры.

– Может, хватит уже?

– Хватит. Согласен.

– Тебе стоило бы ко мне хоть иногда прислушиваться.

– А почему это ты здесь главный? Почему не Оул, который всегда был рядом и с тобой, и с Лексом? Которому приходилось выдерживать все удары Девильеры, и поверь мне, это очень сложно! Он слушается тебя, как… как… как твоя личная наложница! Он ради тебя готов на всё, а что в ответ? «Молодец, Оул, хороший мальчик, давай я тебя за это поцелую!»

С неприятным звуком всё содержимое чашки Рихарда оказывается у него на лице. Я становлюсь нервным. Но, собственно говоря, есть чему меня нервировать.

– Оул тебе не девочка, кажется, ты немножко дверью ошибся. Если он тебе нравится, не надо всю свою злость срывать на мне, – моя очередь улыбаться. Рихард растерян, он не знает, что ответить. Зато я знаю. Мне становится смешно. Никакой он не ребёнок, не дурак и не наглец. Он такой же свой, как и Лекс. Просто немного не в ту сторону его повело. Я смеюсь, Рихард виновато улыбается. В его волосах запутались мокрые чаинки, по лицу текут медные ручейки, впадая в крохотные озерца в уголках губ.

Нашли ли мы общий язык?

На меня капает с потолка.

Нас опять затопили соседи сверху.

Мне начинает нравиться этот ненастоящий дождь.

Глава 5. Решения и время.

Я иду по коридору, который кажется мне бесконечным. Где-то там, вдалеке, брезжит желтоватый свет, который впоследствии покажется мне чистейше-белым. Где я? Сон ли это? Явь? В глазах – крохотные звёздочки, которые танцуют и переливаются всеми цветами радуги. Я не слышу собственных шагов. Значит ли это, что всё происходящее – лишь мой сон? Но ведь я не приходил сюда. Значит, никогда и не уйду? Я всё ещё иду по этому коридору. У него нет стен, нет потолка, есть только бесконечная темнота, заглатывающая этот мир весь целиком. Я окунаю руки во тьму, и она отзывается приятным обволакивающим мурчанием. Так обычно мурлычат довольные накормленные кошки. Я чувствую спокойствие и умиротворение, я слышу голос темноты, а она в свою очередь чувствует моё присутствие. Я здесь не просто так. Меня сюда кто-то привёл. И я уже догадываюсь, кто бы это мог быть.

«Ты уже познакомился с Мглой, Джесс?»

Я слышу лишь голос, но я уверен, что она где-то совсем рядом. Она ждёт удобного момента, чтобы обрушиться на меня неодолимой волной, чтобы навечно оставить меня в своих руинах. Стоит лишь подождать.

«Чего ты хочешь от меня?»

Здесь не обязательно говорить, чтобы донести мысль до внимающего. Достаточно лишь подумать, и мысль твоя стремительной птицей вознесётся к небесам, рассыпаясь сверкающими осколками. И уже не понятно, это говорю я или это кто-то говорит за меня.

«Ты не рад меня видеть? Мне казалось, что у тебя очень много вопросов, на которые могу ответить только я.»

«Почему? Зачем? Ты это хотела услышать? Возможно, тебе просто нравится делать из всех дураков. Я не стану попадаться на эту замусоленную удочку.»

«Джесс, ну почему ты такой упёртый и настырный? Почему ты никого, кроме самого себя, не слышишь?»

«Тебя я слушать не собираюсь. И, уж тем более, слышать.»

«Но всё равно слышишь. Я привела тебя сюда не для того, чтобы ругаться, а для того, чтобы открыть тебе глаза.»

«Мои глаза открыты, Девильера. И хватит морочить мне голову!»

Голова начинает болеть, я смотрю в темноту и вижу очертания женщины. Я не увижу её сразу, я сначала пойму, кто она, а потом уже, наверное, смогу разобрать её черты. Смогу ли я запомнить её? Смогу ли я принять для себя решения?

Я могу говорить с Девильерой. Вот сейчас, прямо в этот момент я могу высказать ей всё, что думаю. Я могу спросить у неё обо всём на свете. Я могу узнать то, что было мне не дано. Она выходит из тени. Её возраст определить невозможно. Серые глаза, светлые волосы, белое одеяние уставшей от жизни богини. Взгляд хищной птицы, снисходительная улыбка Будды. Да, такой я себе её и представлял.

«Вот она я, Джесс. Теперь мы оба знаем, что представляем из себя.»

«Зачем ты всё это делаешь? Зачем тебе я?»

«А ты не понимаешь? – Девильера неприятно засмеялась. – Нас только двое. Мы новая раса, мы венец эволюции. Выше нас – только боги, а богам принято поклоняться. Ты живёшь рядом со смертными, чтобы никак не выделяться. Ты тратишь своё драгоценное время на тех, чья жизнь длится всего несколько мгновений. Раз моргнул – умер кто-то, два моргнул – погибла цивилизация. Ты ведь понимаешь, к чему я клоню. Мы с тобой – два новых мира, так зачем нам старый? Зачем сохранять то, что и само по себе рушится? Зачем пытаться склеить скотчем прах давно умерших? Ты сердоболен, Джесс. Ты утешаешь себя лишь тем, что рядом с тобой эта бессмертная кукла. Но кукла не вечна. Она когда-нибудь истлеет, пусть не внешне. Внутри она давно прогнила.»

«Заткнись! Ты ничего не понимаешь!»

«Это я-то ничего не понимаю? Джесс, зачем ты Оулу? Да, ты очень крут, ты бессмертен и горд, ты пафосен и непреклонен, ты безумно красив в каждом своём теле, ты остроумен и хитёр. Но ты ведь постоянно вытаскиваешь его из его собственного мира. Ты постоянно пытаешься всунуть его в этот потрёпанный и отвратительный мир. Думаешь, Адам был рад Еве после того, как она подсунула ему запретный плод? Думаешь, ему нравится здесь, на земле? Думаешь, он не скучает по своему раю? Джесс, ты лишь старый заскорузлый моралист, которого жаба душит из-за того, что никуда он не может отсюда деться. И не смей говорить, что я не права. Оул устал от тебя. Думаешь, ему не надоело постоянно тебя ждать, искать, выкручиваться, когда о тебе кто-то спрашивает? Ты не центр Вселенной. Мы с тобой не центры. Мы должны держаться рядом, если хотим выжить. Мы должны быть вместе.»

«Глупости. Всё, что ты тут наплела – просто бред сивой кобылы. Оул устал от меня? Я постоянно спускаю Оула на землю? Я…»

Воспоминания накатывают одной волной, и почему-то мне хочется плакать. Жить в своём мире… Не такая уж и плохая идея.

«Вот видишь. Ты уже начинаешь просыпаться, Джесс. Ты начинаешь понимать. А ведь осталось совсем немного. Осталось лишь сделать шаг. Лишь согласиться, лишь протянуть мне руку. Это совсем не сложно.»

«Я никогда не встану на твою сторону. Кажется, только я один и могу адекватно воспринимать твои речи, Девильера. Только я один и могу сопротивляться. Я не соглашусь.»

«Вот как? Ты открещиваешься от меня, даже не разобравшись в том, что происходит. Ты ведь убеждён, что я – Антихрист, что я есть Апокалипсис, который разрушит этот мир… Взгляни в зеркало. Чем ты отличаешься от меня? Думаешь, так мало людей ты заставил страдать? Думаешь, ты их спасаешь? Думаешь, ты им нужен? Или мы их, или они нас. Нельзя остановить эволюцию, нельзя тормозить механизм, остановка которого приведет к смерти высших. Пора отказаться от материи, Джесс. Пора выйти на новый уровень. Ты не тот, кем себя считаешь. Ты не просто наблюдатель, ты и сам это понимаешь. Материя несовершенна, она самоуничтожается, и нам, как порядочным и умным крысам, пора уходить с этого Титаника. Люди сами перебьют друг друга."

Я улыбаюсь. Наконец-то я нашел прореху в ее неубедительных речах.

«Ты говоришь, что люди виноваты в своей смерти. А тебе не кажется, что, не будь тебя, не было бы и этого проклятого вируса? Не надо вот только строить из себя главного моего помощника, друга и защитника. Я считаю тебя Антихристом? Нет. Я считаю тебя единственным истинным злом. Я не святоша, не защитник человечества, не агнец этого мира. Я лишь хочу правды. И я знаю, что ты не есть истина. Ты ошибка, и тебе нет здесь места, равно как и мне. Однако ты все равно настаиваешь на том,что все здесь принадлежит нам, таким всесильным и прекрасным. Богам? Скорее, проклятым.»

Голову мою пронзает дикая нечеловеческая боль, сравнимая разве что с лоботомией наживую. Я падаю на колени,стараясь сдержать эту боль, хватаюсь за голову, глаза мои открываются так широко, что, кажется, скоро вылезут из орбит. Из горла вырывается хрип, неестественный и мертвый. Я слышу скрежет, как гвоздем по стеклу... И понимаю, что это просто Девильера смеется. Как дико. Как правдоподобно.

«Наш борец за правду, наш любитель чести и доблести! Чуть не назвала тебя рыцарем, Джесс! Это так мило: убийца, который не знает, что он убийца. Честный предатель. Ты с каждым своим словом нравишься мне все больше. Знаешь, я думала припасти эти сведения на десерт, но, видимо, ты просто не дотерпишь. Маленький Джесс... Знаешь, мне даже немного жаль тебя разочаровывать.»

Мне не нравятся ни ее тон, ни ее уверенность. Я уже понимаю, что она не намерена врать. Она просто знает что-то, что сделает мне больно. Будь я не Джессом, я бы начинал молиться. Всегда считая, что главное оружие – это информация, я боюсь брать её в свои руки. Больше всего я хочу сейчас проснуться. Остаться в живых. На миг застрять в том месте, что мне уже порядком надоело. Слишком много всего, и это всё удобно устроилось на моих плечах. Я не в силах выключить это радио. Я не могу просто взять и сказать «Нет». Мне остаётся лишь слушать.

«Прости, Джесс. Правда, я должна просить у тебя прощения. Ведь так делают такие обожаемые тобой люди, когда открывают друг другу глаза на предателей?»

«Я не поверю ни единому твоему слову.»

Наглая, ничем не прикрытая и грубая ложь. Девильера знает это. Прекрасно знает.

«Я не великий учёный и я не настолько сумасшедшая, чтобы создать нечто столько совершенное, как вирус. Чтобы что-то создать, нужно потратить на это слишком много сил, а у меня, увы, каждая крупица на счету. Знаешь, сначала мне даже хотелось взять всё знание этого мира. Так, для развлечения. Ничего не стоит просто понять такую глупость, как человеческую мысль. Но потом я увидела, что люди могут и сами всё устроить. Сколько раз из их рук выползала смерть, вычищенная до блеска и готовая к своему представлению? Так зачем мне сбрасывать с пьедесталов истинных мастеров своего дела?»

Каждое её слово гремело у меня в голове. Она играется, как кошка с мышкой. Только вот кошка эта в сотни раз крупнее и мощнее обычной, а мышь… мышь и без неё доживает свои последние часы.

«Ох, перестань засыпать меня комплиментами, Джесс. Знаешь, когда мне льстят, я становлюсь чересчур человечной. А это пугает.»

«Ты никогда не будешь человечной.»

«Да уж, к сожалению, мне чужды все те ужасы, которыми обожают тешиться люди. Но один из них превзошёл все мои ожидания и, скажем прямо, надежды. Лекс Фендер. Ты знаешь, у него просто золотые руки. Интересно, где ты его откопал? Если бы не ты, он далеко бы пошёл, только вот зашёл бы всё равно туда, где находится сейчас. В полное и абсолютное Ничто. Нет, Джесс, не радуйся так рано, он не умер простой и безболезненной смертью, как ты того, я полагаю, желал. Он жив. Ещё как жив. Только живёт он не совсем там, где раньше.

Но ведь самое прекрасное и органичное не в этом. Я уже говорила, что Лекс просто прелесть. Прелесть, которая не давала себе отчёта и была чересчур свободной. Знаешь, милый Джесс, ты плохо влияешь на людей, они начинают открывать глаза и считать себя чем-то более важным, чем грязь на твоих сапогах. У Лекса была твоя кровь и его острый ум. Но не каждый сможет дышать свободой, текущей в твоих жилах. Далеко не каждый. Скажем так: я, ты да одна надоевшая мне кукла.»

Я смотрю на свои пальцы. Я не могу даже моргнуть или глубоко вздохнуть. Лёгкие внезапно стали тяжёлыми, а где-то в сердце что-то заскреблось. Никогда не привязываться ни к кому в этом прогнившем мире. Никого и никогда не любить. Забывать. Так быстро, как только можно. Пихать в самые дальние углы своего сознания, сжигать, уничтожать, топтать. Но никогда – никогда! – не позволять себе зависеть от кого-либо. Манит. Просит присоединиться. Сладостное чувство надобности, пользы, обязанности. Но иногда оно слишком больно кусает.

Я не могу винить Лекса. Я не могу винить Девильеру. Я могу винить только одного аморального урода.

Меня.

Я слышу тихий смех. Её не было весело. Она не счастлива.

Она смеётся надо мной.

Этот дьявольский хохот будет греметь в моей голове всю мою оставшуюся смерть.

… Я хватаю ртом воздух, так жадно, будто в последний раз. Сколько уже раз я представлял себе свой последний вздох? Я уже забыл, как считать. Я уже забыл, как помнить.

– Джесс, – тихий голос Оула вырывает меня из остаточного бреда. Я ошалело озираюсь по сторонам, ищу его, как будто в любую секунду всё может взорваться и я упущу последний шанс его увидеть. Но всё как-то слишком спокойно и скорбно. Оул смотрит на меня из-за завесы молочных волос, прикрыв рукой рот. Его глаза красные и всё ещё на мокром месте.

– Я здесь, – спокойно говорю я, скорее, для самого себя. Мантра. Новая мантра.

– Я боялся, что ты… ушёл.

– Я всегда ухожу.

– Но не так, – в голосе Оула – неподдельная тревога. Я никогда не видел этого странного отблеска в его глазах, когда он смотрел на смерть. – Ты будто бы застрял на полпути. Не делай так, прошу тебя. Не засыпай так. Никогда.

Я смотрю на Оула. Он боится не столько за меня, сколько за сохранность того, что живёт уже сотни и тысячи лет – за нас. Именно нас. Потому что мы – это фундамент, я понял это только в том сне, в котором мне пришлось быть одному. Я упаду без него. Без бесконечного Оула. Без куклы, которая значит для меня больше, чем всё человечество вместе взятое. Я не хочу спасать то, что не способно тратить себя. Я не хочу спасать мир, в котором нет места частям.

Мы делали это, как простые люди. Улыбались, дотрагивались друг до друга. Любили? Больше. Намного больше. На этом стоял прежний, цветущий мир.

Я обессиленно прислоняюсь лбом к обнажённой груди Оула. Хрустит слишком чистое одеяло у нас в ногах. Я чувствую, как длинные пальцы моего бесконечного возлюбленного прикасаются к моей спине. Я чувствую, как Оул дрожит. Он плачет. Он понимает, что скоро мы попадём на тропу, у которой есть свой конец. Которая ведёт в пункт назначения, к которому мы так стремились.

Есть ли у меня план? У меня есть лишь единственный выход.

Я – записная книжка.

Я – воля.

Я – некромант.