Текст книги "Я - некромант (СИ)"
Автор книги: Mino Greendears
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
...
Быть машиной так просто. Так просто отключаться простым нажатием кнопки. Но процесс, запущенный человечеством, не может быть остановлен щелчком пальцев. А это значит, что нужно искать новый путь. Закрывая глаза, мы думаем, что ничего не видим. Мы думаем, что отгораживаемся веками от мира на пару мгновений. Мы думаем, что всё под контролем, потому что несмотря на отсутствие зрения у нас есть другие чувства.
Но ведь на самом деле, если закрыть глаза, мир перестанет существовать.
Всё способно на ложь. Каждый шорох, каждый запах и, уж тем более, каждое чувство. Как мы можем быть уверены в том, что окружающее нас Нечто нам не врёт? Как мы можем быть уверены, что мы вообще живём?
То, что не жило, умереть не может.
Я умереть не могу.
… Я лежу на полу. Я жду Её знака. Если я просто выйду на улицу и отдам свою жизнь за человечество, ничего не случится. Если я выйду с пушкой наперевес и лишу всех окружающих страданий, ничего не случится. Постепенно второстепенные герои уходят со сцены, расчищая место для финальной сцены. Они будут пятиться, они не будут смотреть назад. Им плевать, куда идти, лишь бы подальше от опасности, постепенно накапливающейся в воздухе вокруг меня и Неё. Она забирает моих друзей, как бы дёшево это ни звучало. Она забирает всё. Она думает, что я приду за всем этим. Она думает, что я такой же вещист, как и все те, кого я пытаюсь спасти. Только вот я понимаю под спасением не совсем то же, что и она. Я чувствую запах грязных отпечатков её пальцев повсюду. Скоро мне будет чудиться эта вонь даже на собственных пальцах. Она и есть чума. Эпидемия. Болезнь. Я породил смертоносный вирус, от которого болеют люди. Она же есть их смерть. Я всегда отказывался от Неё, от любой Её подачки, от любого предложения, но я не могу отрицать тот факт, что мы с Ней – части одной и той же ошибки. И только я смогу исправить обе части.
– Можно? – голос Рихарда вырывает меня из раздумий. Я смотрю на него. И завидую. Не потому, что я хочу такой же жизни. Я малодушен. И я хочу, чтобы это всё просто кончилось. Я хочу просто смотреть со стороны. Произносить ободрительные речи, кивать и сожалеть. Я хочу сочувствовать.
– Можно, – тихо отвечаю я и перевожу взгляд на окно. Я уже давно не видел солнца.
– Я принёс тебе кое-что.
Я слышу, как шуршит целлофан сигаретной пачки. Улыбаюсь. После того случая этот парень говорит не так много, как хочет. Я протягиваю руку, не глядя, и в мои пальцы протискивается сигарета. Щелчок зажигалки, секундное тепло обдаёт руку. Затягиваюсь. Глупая и символичная привычка – последнее, что осталось от меня, от Джесса. Даже в своём теле я не чувствую себя в безопасности. Рихард по-турецки садится рядом со мной. Я всё ещё пялюсь в прямоугольник окна.
– Я знаю, что тебе нужно выговориться, – произносит он.
– С чего ты взял?
– Я вижу это по тому недовольству, которое проскользнуло по твоему лицу, когда ты увидел в дверях не Оула.
Я хмыкнул. А я действительно заразен.
– Что ты хочешь от меня услышать? – спрашиваю я, отрываясь наконец от созерцания серого неба за стеклом окна. Глаза Адельберта блестят, когда на них попадают отражающиеся от зеркала солнечные зайчики.
– Что-нибудь о нашем неутешительном будущем, – парень улыбается. Так просто и искренне. У меня что-то давит внутри. Становится немного неуютно. Я просто не привык.
– Ты не поймёшь.
– Ну и что?
Мне начинает нравиться этот немец. Я сажусь напротив него, пристально смотрю в его глаза. Слишком близко. Но он не боится. Ни меня, ни того, что я могу ему сказать.
– Она хочет построить новый мир на пепле старого. Вырастить новый лес, сжигая каждый пенёк древнего и могучего, цветущего тысячелетиями. Но она не знает и не понимает одной крохотной детальки. – я наклоняюсь ещё ближе, прямо к лицу Рихарда. Чувствую его дыхание, касающееся моего лица. – Люди могут чувствовать.
– А деталька не такая маленькая, – Адельберт улыбается, и я замечаю ямочки на его щеках.
– Пепел весь вымок в их слезах, – продолжаю я, – и в нём слишком много соли. Не самое лучшее удобрение.
Мы молчим. Рихард не глупый, далеко не глупый. Он знает, сколько ему отведено. Он знает, что всё кончится слишком быстро. Я вижу застывшие в его глазах слёзы. Он сильный. Очень сильный. Другой бы не выдержал. Я ничего не знаю о прошлом этого парня, но мне это и не нужно.
Важно только сейчас.
И сейчас он тот, кто достоин немного большего. Кто достоин чести ничего не знать. Кто достоин умереть в счастье. Но Рихард и сам понимает, что он уже утратил возможность обрести покой. Он умрёт, зная, что это был конец. Зная, что на самом деле произошло. И это так нестерпимо больно, что я до сих пор поражаюсь его силе.
… я нахожу Оула на балконе. Он сидит в окружении четырёх или пяти банок из-под икры, он спокоен и готов ко всему, что может случиться в следующую секунду. Я улыбаюсь. Так странно осознавать, что «всегда» больше не имеет никакого значения. Так странно осознавать, что бесконечность, коей был для меня мой Оул, больше не бесконечна.
Всё имеет своё логическое завершение. Любая история. Любая записная книжка.
– Ну и чего ты там встал? – недовольно спрашивает меня Оул. Я снова улыбаюсь, пялясь на свои носки. Поднимаю взгляд. Оул смотрит на меня в упор. Выглянувшее на миг солнце высвечивает его волосы, похожие на молочные водопады, ниспадающие с его плеч. Я бы любил его, даже если этого мира не было. Даже если бы Девильера вселилась в меня. Даже если бы меня больше не существовало.
Зачем мне всё это? Зачем превращать всё происходящее в последний крестовый поход? Но мне нужна цель. Нет, не глобальное «спасти мир» и не самодовольное «стать супергероем». Что-то, ради чего умирают люди, ради чего можно отказаться от самого себя. Что-то немного важнее, чем какая-то жизнь.
Имя, которое я выкрикиваю в ужасе больше никогда не увидеть его обладателя. Имя того, кого я бы спас в ущерб всем людям на свете. Имя, из-за которого я становлюсь корыстным монстром, пристрастным и слабым. Но это так волшебно – быть слабым.
– Скоро, ведь так? – спрашивает Оул, снова глядя на умирающий город через балконное стекло. Я подхожу ближе, становлюсь рядом. Солнце в последний раз освещает мир, прежде чем окунуться в бездну Галактики.
И я вижу то, что я пытался спасти.
Я вижу цветочный магазин. Я вижу острый и тонкий шпиль телебашни. Я вижу вытоптанные пыльные улицы, я вижу грязь, обожающую порой прилипать к ботинкам. Я вижу здание благотворительного центра. Они все любили этот мир. Они все хотели сделать его лучше. Разными способами, хорошими и плохими, удачными и не очень. Они все просто хотели жить.
– Что с тобой? – Оул осторожно касается моего плеча. Я снова чувствую запах Девильеры. Совсем скоро. Она где-то рядом, за углом в лабиринте моего сознания. Ей осталось лишь выйти из-за угла. Показаться наконец. И закончить всё это.
Я уже знаю, чего она боится. Я увидел это в отражении витрины магазина игрушек. Я увидел это в чьём-то кошельке, лежащем на дороге. Я увидел это в колпаках колёс школьного автобуса.
Я улыбаюсь. Дотрагиваюсь до пальцев Оула, а в следующую секунду уже крепко сжимаю его руку. Моя подброшенная в воздух и зависшая там жизнь постепенно начинает опускаться.
Ей осталось только разогнаться.
– Пока всё не начало вертеться, ты должен быть уверен кое в чём, – говорю я, и голос мой предательски срывается на последних словах. Заинтересованность Оула передаётся мне вместе с его едва различимой дрожью. – Оул, ты мой.
Я знаю, что он улыбается. Я знаю, что он хотел услышать это. Но теперь он понимает, что это не просто признание в любви.
Всё может оборваться в любую секунду. Всё может взлететь на воздух в любой миг.
Я так надеялся что-то сделать с этим миром. Я так надеялся хоть на пару сантиметров его повернуть. Я так надеялся быть полезным не только для себя. Я так надеялся, что когда-нибудь я проснусь и пойму, что я постарел на один день. Что завтра я стану ещё старше. Что у меня есть сотни и тысячи дел. Что я с кем-то поругался. Что моя жизнь не такая металлически-каменная.
Что я живой.
– Давай сделаем что-нибудь безумное, – говорит Оул.
– Она…
– Мне плевать, – внезапно он меня перебивает. – Плевать на Неё, на всё, что происходит. У нас слишком мало времени, чтобы посвящать его всему тому, что привело нас к этой черте, – голос Оула почему-то заставляет моё дыхание замирать. Просто потому, что внутри опять что-то скребётся. Просто потому, что мы действительно единое целое. – Джесс, давай просто пойдём на кухню, приготовим что-нибудь, притащим Рихарда и будем обсуждать какую-нибудь чёртову ерунду. Прошу тебя. Давай просто забудем хотя бы на одну ночь. Всё это забудем, – Оул обвёл рукой город, – Весь этот хренов мир. У нас ещё есть время, чтобы пожить.
– Но…
– Заткнись.
Я чувствую его губы на своих. И внезапно я чувствую. Чувствую всё. До кончиков пальцев. Чувствую, как болит ушиб на колене, как ветер гуляет под рубашкой, как ресницы Оула касаются моей щеки. Я чувствую каждое мгновение. Я слышу, как тикают часы в гостиной. Я слышу, как бьётся моё сердце.
Давай просто немного поживём. Давай просто прикинемся людьми. Давай просто позволим себе немного больше перед воротами в ад.
...
Я заранее знаю, что всё начнётся слишком скоро. Я узнаю её почерк. Я узнаю каждый непрорисованный её кистью штрих. Отчасти в этом моё предназначение.
Верил ли я когда-либо в судьбу? Никогда и ни за что. Слишком мелко для такого монстра, как я. Я слишком долго жил, отрицая стадо вокруг себя, чтобы вновь принять один из его законов. «Склони голову и прими всё, как есть»? Ну уж нет. Я не революционер и не бунтарь. Я лишь тот, кто научился вовремя открывать и закрывать глаза. Во мне столько же дерьма, – а может, и больше, – как и в любом другом уроде, и я не собираюсь это отрицать или сваливать на то, что «такова моя судьба» или «таким меня сделала жизнь». Жизнь вообще ничего не делает. Она просто существует. Ломать людей могут лишь последовательности их собственных неправильных решений. Они сами превращают себя в то, чем так стараются не стать. Однако в этом их прелесть. В этом их неоспоримое преимущество. Девильера считает их мусором. Я считаю их паршивым произведением искусства. И когда-нибудь им найдётся ценитель под стать.
А я ухожу.
Я впитывал в себя, как губка, все чувства, все эмоции, все способы жить. Жить и умирать. Последовательно и прекрасно. Я учился у всего вокруг. А сейчас я переполнен настолько, что в любую секунду могу разорваться на миллиарды осколков, по которым придётся ходить спасённому мной человечеству. Да, я спасаю их. Но от того ли, от чего нужно? Я изучил Девильеру настолько, чтобы точно знать, чего она от меня не ждёт. Я принял то, что люди умирают из-за меня. Мне даже кажется, что я готов. Но уверен ли я в этом?
Быть в чём-то уверенным для меня непозволительно.
Где-то на задворках разума я чувствую свой страх. Простой такой человеческий страх. Не перед смертью – перед неотвратимым концом.
Спектакль затянулся, а я и не заметил.
Я понимаю, что начинается то, чего я ждал всю свою чересчур длинную почти-не-жизнь. Начинается так внезапно, хоть я и готовился к этому тысячу вечностей. Я не успеваю промотать всё, что хотелось бы, перед глазами. Не успеваю оглянуться назад. Там столько пройденных путей, столько принятых решений, столько взлётов и падений, столько смертей и жизней. И мне кажется, что я тяну это за собой. Что оно всегда было со мной. Я просто этого не вижу. Может, оно навсегда останется где-нибудь внутри, за отражением мира в моих глазах, где-то внутри клетки из рёбер и мяса.Каждое прожитое мгновение. Каждая оборванная жизнь. Каждая Вселенная, в которой я успел побывать.
Всё, что есть во мне, – память. Я слеплен из твёрдой и концентрированной памяти. Раньше я думал, что я – просто записная книжка. Но слишком многое во мне не может быть просто бездушной записью, не может принадлежать кому-то кроме меня. И я это никому не отдам.
Я открываю глаза. По жёлтому от закатного солнца потолку тянутся тени. У меня окоченели пальцы ног, а где-то под лопаткой лежало очень щекотное перо, вывалившееся из подушки. Я каждой своей клеткой чувствую, что Она близко.
– Мне кажется, что мы рыцари, – внезапно говорит Оул. Я не знал, что он здесь. Поворачиваю голову, смотрю на него. Оул рвёт книгу: медленно и осторожно вырывает каждую страницу, откладывая каждую в одну из множества стопок вокруг. Я знаю, что он делает, ему не надо об этом говорить.
Он собирает мою жизнь. Собирает записную книжку. Он верит, что мы справимся, верит, что мы настоящие герои, сражающиеся со злом.
Оул берёт в руки другую книгу. Кажется, это Майн Кампф. Или Библия.
– Мы взаимоисключаемы, – говорю я, заворожённо наблюдая за тем, как рвётся бумага в белых пальцах моего вечного возлюбленного.
– Добро и зло есть и всегда будут, Джесс. У нас нет выбора, мы можем только принимать ту или иную сторону.
– Может быть, никого не останется. После нас.
– Мы не можем знать этого наверняка, – он смотрит на меня. В его глазах играют блики. Мне нужно прекращать обращать внимание на смертную красоту перед эпилогом своей жизни. Я могу не захотеть уйти.
– Есть ли среди всего, что копошится во мне, хоть одна действительно моя жизнь? – спрашиваю я. Сентиментальность. Хрусталь, вечно хрупкий и вечно мёртвый.
– Они все твои, – улыбается Оул.
– Я всегда мёртв, – тихо добавляю я.
– Они были мертвы до тебя, Джесс. Ты даёшь им второй шанс.
Я знаю, что я всегда второй. Не записная книжка, а мусорщик, помощник, сотрудник посмертной службы поддержки. Но я оставил здесь слишком много черни, слишком много токсичной любви, неправильности и порядка. Ведь некоторые главы должны оставаться недописанными, некоторые фразы должны обрываться на полуслове. Но прихожу я и, поднимая умерших из гробов своим чёртовым проклятием, завершаю начатое отнюдь не мной. Я уже не помню, кто первый сказал о том, что я – ошибка программы. Сейчас это не важно. Всё, что я значу – немного спасённых душ и стакан спокойствия на семь миллиардов человек.
Я токсичен. Я убиваю. Моё бессмертие заставляет людей идти за мной. Только вот я могу найти дорогу обратно, а они – нет. И это мой главный промах, моя главная ошибка, моё основное предназначение и причина, та самая причина, которая уничтожит Девильеру. У меня есть кое-что для неё, для новой богини этого мира, для той, что посчитала какого-то меня равным себе.
… Мы выходим на улицу, зная, что Рихарда может убить вирус, а Оула может забрать Она. На лице Адельберта отражается страх, смешанный со спокойствием и храбростью, коей у этого парня не занимать. Он знает, что это наш последний день. Всё так пафосно, так крикливо, так вызывающе. Я веду себя, как герой бульварного романа. Даже противно. Но мне уже всё равно. Быстрее бы покончить с этим дерьмом раз и навсегда.
– Джесс, постой, – Оул хватает меня за руку прямо перед поворотом, за которым пахнет гнилью и Девильерой. Я останавливаюсь, смотрю на него. Не надо. Прошу тебя, Оул, не надо. Не делай этого. Не смей говорить мне, что любишь меня, не смей делать такое лицо, из-за которого я всё брошу, схвачу тебя в охапку и убегу так далеко, насколько только смогу. Перестань.
Оул читает это в моих глазах. Видит. Понимает. Но не может остановить механизм, запущенный уже очень давно.
– Не думай о том, что могло бы у нас быть. Прошу тебя. Не смей думать, что у нас есть будущее. Что мы могли бы быть вместе. Джесс, мы жили.
Его пальцы сжимают мою ладонь крепко-крепко, до боли и хруста в суставах. Каким-то импульсом через него прошло то, из-за чего мутнеет в голове и сосёт под ложечкой. Прошло прямо в меня, ошарашив, убив, выключив абсолютно всего меня.
Каждое слово – ножом прямо туда, где должно быть сердце.
Я знаю, Оул. Я знаю.
Я молчу. Снова становится страшно. Я снова чувствую это. Но пути обратно нет, она слишком близко, и нам некуда бежать.
– Я счастлив, – внезапно говорит Рихард. Я оборачиваюсь. Он стоит, засунув руки в карманы и вальяжно отставив ногу. Улыбается. – Счастлив, потому что знаю, как всё это случилось. Счастлив, что нахожусь на этой стороне.
Рихард, Рихард. Мой бедный Рихард.
Мне вспоминается Лекс. Я думаю о нём, о его ошибках, о том, как впервые увидел его в нашем с Оулом подвале. Всё началось с него. С той абсурдной психушки. И что же теперь? Всё настолько изменилось, всё настолько испортилось, что Лекс кажется светлым воспоминанием из того времени, когда все были счастливы и я с сумасшедшей радостью бросался на дуло пистолета, с восторгом и воплями прыгал с крыш и давился таблетками. Смерть – как наркотик. Попробовав однажды, уже не остановишься никогда. Конечно, если тебя не остановила первая попытка. Лекс… Наш Лекс. Мой Лекс.
Я иду навстречу своей неминуемой смерти.
Со мной те, кто является частью меня. Со мной те, кто принёс себя в жертву моему проклятию.
И я не верю в то, что люди называют судьбой. Я не верю в то, что люди называют Богом. Я не верю в то, что люди называют жизнью.
Потому что я никогда не видел этого. Я видел только смерть. Со всех сторон. Во всех интерпретациях. И я верю только в смерть.
Я падаю ниц пред людьми, что могут противостоять желанию жить дольше, чем положено. Я преклоняюсь перед теми, кто смотрит в глаза смерти без желания, страха или боли.
– Здравствуй, Джесс.
Её голос никогда не изменится. Каждое сознание лепит из него своё подобие ужаса. В моей голове он всегда будет звучать голосом несчастной девушки, разговаривающей со своим мёртвым женихом.
– Я надеюсь, ты принял верное решение.
Закатной солнце светит прямо ей в лицо, но я не могу рассмотреть её черт, потому что их нет. Она – толпа, она давно утратила то, что так усердно пытался сохранить я. Она – все, а я – Джесс. И в этом наше главное различие.
– Сколько людей осталось? – спрашиваю я. Я не хочу знать ответ.
– Мало, мой милый друг. Но достаточно, чтобы устроить наш маленький праздник богов.
Я чувствую, как земля под моими ногами начинает терять свою твёрдость. Кажется, я медленно тону в зыбучих песках. Я смотрю на Оула и встречаюсь с его растерянным взглядом. Ему страшно. И впервые ему страшно не за меня. Бросаю взгляд туда, где должен был стоять Рихард Адельберт, и понимаю, что его уже нет.
Я переживаю это чересчур легко. Перед глазами стоит его довольное лицо.
– Прости, он мне мешал. Всё же, это не его дело, – с насмешкой в голосе говорит Девильера. Мне нужно лишь сделать задуманное. Мне нужно лишь вырвать пару своих страниц. Нужно хоть раз поступить так, как надо.
– Ты просто мусор! – Кричит Оул в отчаянии. Всё происходит слишком быстро. Я вижу, как крыши домов начинают медленно течь, переливаясь всеми цветами радуги. – Ты – просто оболочка!
Я всё ещё держу Оула за руку. Я не знаю, что происходит. Я уже не вижу солнечных лучей, я вижу беспорядочный свет, который струится отовсюду и ниоткуда одновременно, я вижу, как мир начинает вытягиваться. Меня подводят мои глаза, кажется, словно мир медленно становится пятнистым, но вскоре я понимаю, что я просто плохо вижу настоящую дисгармонию и смерть, медленно расползающуюся вокруг. Я вижу Мглу. Ручную Мглу Девильеры, она разрастается, как опухоль.
– У меня нет никакого желания оставлять куклу, – говорит Девильера с раздражением в голосе. Я вдыхаю. Задерживаю дыхание. Голова кружится, одни и те же панические мысли могут привести к тому, что я умру до того, как осуществлю задуманное. Оул. Оул Оул Оул Оул Оул
Я не могу перестать об этом думать.
Я начинаю сбиваться.
Я ничего не вижу.
Закатное солнце и чёрные пятна, тощая рука Оула в моей руке. Смерть, единственная и настоящая.
Так вот каково это – умирать.
– Девильера! – кричу я сквозь непередаваемый шум в моей голове. И вот я вижу в небе её лик, она смешалась с эфиром.
Я знаю, что это последние секунды, и от сказанного мной зависит всё.
Я вижу под своими ногами тело Лекса. Голова повёрнута под неестественным углом, глаза широко распахнуты, один из них закатан настолько, что я вижу нерв. Грязные дреды, ореолом окружающие голову моего милого друга. Песок на его лице.
Я чувствую, что плачу. Не из-за скорби, не из-за боли. Я плачу, потому что мне до чёртиков страшно.
И вдруг я понимаю, что я человек. И всегда им был. Необычный – человек. Странный – человек. Мёртвый – и всё равно человек. Я – не просто записная книжка. Я – не просто некромант.
Я – человек.
Слёзы высыхают так же быстро, как и начинают течь. Мир в мгновение ока становится прежним.
Передо мной – некрасивая женщина с накрашенными красным губами.
И я вижу её такой, какой она себя чувствует. Я больше ничего не могу сделать.
Из моей ладони выскальзывают неестественно холодные пальцы Оула.
Я чувствую, как сзади спину жжёт горячее солнце. Я знаю, что свечусь в его лучах.
– Девильера, я прощаю тебя.
Я человек. Она тоже. Оул – человек. И мы ошибались. Всегда ошибались. Все мои жизни, всю Оулову вечность. Всё это было ошибкой.
Их можно простить.
Девильера смотрит на меня, и в её глазах читается животный страх.
– Я прощаю тебя.
Она начинает тихо выть, её голос становится всё громче и громче, превращаясь в неестественно грохочущий вой забитого в угол громадного зверя. Она не может принять это. Она не может сбросить то, чем она жила, со своих плеч. Вина была её плащом, щитом, единственным прочным панцирем. И именно моё прощение смахнуло его прочь. Я – обратная сторона Девильеры. Я улыбаюсь. Потому что я – свет, и в теле мёртвых людей, которым я пытался или не пытался помочь, был только свет.
Под оболочкой Девильеры ничего не осталось.
И я вижу Мглу. Мгла и есть Девильера. Её душа. То, что должно было быть Девильерой.
Я просто снял верхний слой её жизни. Я просто убрал лишнее. Я просто обнажил её суть, которая не может соприкасаться с реальным миром.
Смертельный удар ниже пояса куда-то в самую душу.
Девильера царапает глаза, кричит и извивается на горячем асфальте. Её тело становится всё более уродливым.
Рядом с моими ногами лежит прекрасный Лекс.
Сломавшись, на земле лежит самая красивая кукла.
Остов моей небольшой вечности. Моя любовь, мои сомнения, моё доверие. Чувства. Всё это кончается. Горит в желтовато-бронзовых лучах замершего между днём и ночью солнца. В навсегда распахнутых глазах моих друзей я вижу свободу. В их сердцах я вижу людей. Лучших людей из всех, что когда-либо ходили по этой земле.
Мы – убийцы, любовники и сволочи. Мы были и будем, потому что никто не будет забыт. Все здесь, на моих страницах. Они не истлеют, они не сгорят и не размокнут в водах океанов. Когда-то я говорил, что я – память.
А ещё я говорил, что смерть – только начало.
Я был неправ. Нет начал и концов. Есть вырванные из общей бесшовной канвы нити, сплетающиеся между собой.
Мы ещё увидимся. Не сегодня – так в другой жизни.
У моих ног – весь мир. Пустой, старый, мёртвый. Моё тёмное царство. Мой вечный склеп. Мой любимый дом.
Ведь я – не просто причина его смерти, не просто тот, что смог поразить дьявола в самое сердце, не просто человек с замашками бога.
Я иду по пыльной дороге вперёд, к солнцу. Иду в сторону чего-то прекрасного и далёкого. Впереди – несуществующие Вселенные. Нужно просто принять это.
Я вхожу в столб света вместе с тысячами крохотных лепестков пепла. Мир догорает. А я ухожу. Я исчезну вместе со всей этой мёртвой красотой. Я исчезну, потому что я – уже отработанный материал.
Скоро из пепла пробьются первые зелёные побеги. Скоро из нашей крови вырастут деревья. Жизнь будет бурлить здесь, даже когда я уйду. Потому что я всего лишь человек. Моя миссия выполнена, и всё, что мне остаётся, – поставить точку в записной книжке.
Свет встречает меня своей теплотой и струящимся сквозь пальцы прощением.
Я – некромант.
