Текст книги "Я - некромант (СИ)"
Автор книги: Mino Greendears
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
***
Ночью здание психиатрической лечебницы выглядит более, чем зловеще. Хотя, наверное, у меня появилось такое ощущение потому, что я заранее знаю, что это за место, а какому-нибудь простому прохожему эта клиника показалась бы самым обычным заведением. Да уж, обычное.
Психушка – приют противоположностей. Там обитают гении и идиоты, и ничего «между». Самые дерзкие и революционные идеи люди принимают за дурацкий лепет одержимого знаниями фанатика. Никто никогда не спросит у пациента психиатрической клиники о том, как он туда попал. Это никому не нужно, это никому не интересно. От гениальности до кретинизма – один шаг, люди, в чьих головах постоянно идёт мыслительный процесс, мало чем отличаются от тех, чей мозг зарос плесенью. Это люди, у которых нет свободного пространства в голове, которые или пан, или пропал. Почему-то окружающие видят в них лишь второе… Да, каждого мирового гения когда-нибудь обязательно называли, а может, ещё назовут психопатом. Почему? Потому что не могут быть овцы из стада такими умными. А что, если это не овца? Люди не приемлют отличных от них. «Изолировать душевнобольного» во многих случаях равно «уничтожить гения». Да, я не пытаюсь сказать, что все сумасшедшие гениальны, я говорю лишь о некоторых. Но само осознание того, что прогресс Вселенной в головах этих светлых людей гниёт в психушке, что люди сами уничтожают будущее, преподнесённое им на блюдечке, начинает меня жутко раздражать. Они ничего не могут придумать сами, а тех, кто желает помочь, упекают в домик с белыми стенами и целой коллекцией фирменных рубашек с длинными рукавами. Безусловно, для меня бы тоже там нашлось место. Я не стараюсь подбить людей на какие-то революционные действия, я не изобрёл вечный двигатель и не вывел формулу эликсира бессмертия. Эликсир бессмертия?
Я – само бессмертие.
Что есть бессмертие? Вечная жизнь? Нет, это совсем другое. «Жить» зачастую значит «существовать», а я уже давно не существую. Бессмертие – это вечность духа. Человеческое тело не способно жить вечно. Но, с другой стороны, что значит «вечность»? У каждого вечность своя. Для кого-то вечность – это секунды до того момента, как его машина столкнётся с другой и ниточка жизни внезапно, но уже предсказуемо оборвётся. Для кого-то вечность – это ожидание человека, ушедшего без возврата, ожидание тяжёлое и непостижимо долгое. Ожидание вечное. Вечность не имеет границ, она бесконечна. Пространство бесконечности непостижимо тому, кто живёт отрезками, для кого жизнь и смерть – это начало и конец. Вечность длится с самого начала – можно было бы сказать и так. Но у бесконечности нет начала. Вечность просто длится, в независимости от происходящего в нашей крохотной Вселенной. Так же, как и бессмертие. Вероятно, я никогда не рождался, поэтому никогда не умру. Значит ли это, что меня нет? Тот, кто не рожден, не может жить. Но, как было уже сказано ранее, я уже давно не живу. Я постоянно иду по кругу. Но ведь круг имеет определённые границы, не так ли? Осознать, что есть вечность, бесконечность, бессмертие… Не так-то и просто. Как отличить на протяжении всех прошедших веков космос от хаоса? Как найти упорядоченное в сплошном безумии? Мир хаотичен, мир постоянно движется. Ведь нет у мира начала и конца. Когда родилась Вселенная? До неё определённо было что-то ещё. Существование безвременья, самого этого слова, определяет его сущность. Что есть время? Ещё одно измерение? Ещё одна параллель? Мы не можем знать точно. Время растяжимо. Ведь в сущности бытия нет времени. Нельзя сказать, что у меня не было души, а потом, в определённый промежуток времени, она появилась. Промежуток времени. Время – самое ценное, самое дорогое, что есть у каждого человека, но мы не можем его понять. Время подобно воде, реке, по которой и плывёт всё сущее – оно течёт независимо от того, что происходит внутри. Время так же бесконечно, как и вечность.
Я – время.
Я существую вне времени, потому что я вечен. Завтра может оказаться вчера, а послезавтра – сегодня. Что всё это значит? Последовательность. Но если исходить из принципов последовательности, то… то у меня её попросту нет. Есть начало и конец, есть старт и финиш. Каждая моя смерть приводит к рождению, конец – к началу, так замыкается вечный дьявольский круг. Моя последовательность замкнута, моё время неограниченно. Но… Как поступит человек, в чьём распоряжении – неограниченное количество времени? Что он будет делать? Когда время ограничено, мы пытаемся совершить то, что хотим, как можно быстрее. Чтобы хватило времени. А если времени хватит на всё? Что мы будет делать в первую очередь? Наверное, это и будет наше предназначение.
Ничто не вечно, никто не вечен. Вечен ли я, если жизнь моя – бессмертие, время моё – вся Вселенная? Смогу ли я ответить на эти вопросы?
– Нам на третий этаж, – говорит мне Лекс, подходя к вахтёру, который сонно клюёт носом, но всё-таки пытается не уснуть.
– Здрасте, – кричит фрик в ухо старику, перегнувшись через заваленный бумагами стол. Старичок вздрагивает от неожиданности, тихонько буркнув какое-то проклятие.
– Это ты, Фендер. Тьфу ты, напугал, – недовольно бурчит вахтёр, протирая свои очки краем футболки и цепляя их на нос. Меня он, видимо, ещё не заметил.
– Мне к тому, вчерашнему, – говорит Лекс, протягивая старичку какую-то заламинированную картонку.
– Ой, ну как будто я тебя не знаю, – отмахивается от неё вахтёр, – проходи так.
– Нет-нет, вы не поняли, – Лекс наклоняется через стол к самому лицу вахтёра и, довольный непониманием сего жеста, говорит: – я ухожу, дядя Крейн.
– Что? – в каком-то то ли возмущении, то ли негодовании шепчет старик. Заламинированная картонка падает на стол.
– Я заберу то, что мне нужно, и больше тут не появлюсь, – улыбка расплывается по лицу Лекса. Такая подлая и довольная улыбочка.
– Я не понимаю…
– а ты и не должен ничего понимать, – улыбка Лекса становится такой фальшивой, что я невольно улыбаюсь, глядя на всю эту картину. Этому парню настолько наплевать на своё будущее, что он готов делать всё, что угодно, лишь бы его действия выглядели вульгарными и вызывающими. И всё-таки, Лекс удивительный.
– Пошли, Джесс, – говорит мне этот чокнутый и решительным шагом направляется в сторону коридора. Я послушной собачкой плетусь следом. Честно говоря, один запах больницы заставляет мои внутренности возмущённо морщиться и кривиться. Как там Оул? Наверное, это единственное, что меня волнует в данный момент. Он жуткий социопат, если его поместили в палату вместе с кем-то… Стоп. Он живёт в подвале, в котором хранит семнадцать полуразложившихся трупов. Какое к чёрту «палата вместе с кем-то»?!
– Разве никто ничего не предпримет? – говорю я и сам удивляюсь тому, насколько эхо этих коридоров делает мои слова громче. Наверное, это всё – ночная тишина.
– Никому это не надо, – не оборачиваясь, говорит Лекс, поворачивая направо и выходя к лестнице, – эти психи никому не нужны. Зачем охранять то, что никому не нужно? Отходы общества, выброшенные общей ударной волной на берег мироздания. Как-то так. Да, может, и заявят в полицию. Но будет поздно, поверь мне, – Лекс неприятно усмехается, – дядюшка Крейн не такой противный старый маразматик, каким хочет казаться. Это единственный человек в этом Богом забытом заведении, с кем я вообще мог разговаривать. Он обязательно скорчит невинную мордашку, – насколько, конечно, старый дед сможет скорчить «невинную мордашку», – и скажет, что проспал и ничего не видел. Он слишком сильно ко мне привязался, – снова неприятный смешок. Мы с Лексом заходим на третий этаж, идём вдоль одинаковых белых дверей.
– Где Оул? – спрашиваю я, во мне уже начинает гнездиться беспокойство. Неужели Оул, мой Оул смирился с таким развитием событий?! Никогда бы не поверил.
– Через две палаты, – Лекс кивает на правую сторону. Честно говоря, мне становится немного жутко. Тут витает какой-то особый эфир, тут какая-то особая атмосфера. Атмосфера всеобщего угнетения и массового отчаяния, как-то так. Вскоре Лекс останавливается напротив одной из палат, указывает на ручку и наставительным тоном поясняет:
– Ручки у наших дверей только с одной стороны, потому что сбить с двери замок для душевнобольного – что два пальца обоссать. Конечно, выбежавший из палаты псих никого не убьёт, не покусает и всё такое, но шуму наделает – мама не горюй. Особенно те, что с шизой. Знал бы ты, что у них в головах творится… Представь свои мысли и мысли ещё кого-нибудь, кто тебе не родственник, не друг, кого ты вообще не знаешь и знать не хочешь. А теперь наложи одни на другие. Ну вот примерно…
– Лекс, открывай уже давай, мне не нравится это место, – раздражённо бурчу я. Его наставления я могу послушать и попозже. Тоже мне, проповедник нашёлся.
– Вот ведь нетерпеливый, – недовольно бубнит Лекс, слегка обиженный на моё нетерпение. В его штанищах-трубах, оказывается, чего только нету помимо сигарет, и вот сейчас, в этот «крайне подходящий» момент всё содержимое карманов фрика решает прогуляться и вывалиться наружу. Вот ведь чёрт! Безбожно сквернословя, Лекс приседает на корточки и подбирает всё своё добро. Ну сколько можно?! Оул ждёт меня, на счету каждая секунда, а Лекс собирает свои вещички, сопровождая каждый отправляющийся обратно в штаны предмет отборным матом. Вскоре парень, наконец, находит то, ради чего вообще полез в карманы – связку ключей с брелком-котом. Найдя нужный ключ, Лекс вставляет его в скважину.
– У тебя есть ключи от всех палат? – удивляюсь я.
– Везде замки одинаковые, – всё ещё немного обиженно поясняет Лекс, – ко всем палатам подходит один и тот же ключ. Это очень удобно.
Дверь с негромким скрипом открывается…
Что же я чувствую?
Я думал над тем, что значит скучать. Соскучился ли я по Оулу? Сейчас моё сердце переполняют лёгкие эйфория и нетерпение. Значит ли это, что я хочу увидеть Оула? Что для меня значит этот помешанный на смерти псих? Я прекрасно понимаю, что никому не дам его в обиду. Я осознаю, что если ему больно – мне тоже больно. Мы близки? Нет, слишком поспешные выводы. Но он всегда ждёт меня, а я бегу к нему. Я не могу не увидеть его перед тем, как умереть. Мы с ним в одной лодке, и мы плывём по кругу, по одной и той же траектории, по одной и той же реке времени. Вместе мы – никто, по отдельности – опять же никто. Значит ли это, что он мне нужен? Я уже не знаю. А может, пойму, когда смогу наконец его увидеть. Почему-то ожидание в несколько дней приравнялось для меня к моей жизни.
К моей вечности.
Я забегаю в тёмную, слегка освещённую луной палату первым. Замираю на месте.
На койке сидит он. Одетый в смирительную рубашку, умытый, даже расчёсанный, но его лохмам что расчёска, что запущенность – всё одно и то же. Взгляд его кажется отсутствующим, но на самом деле он просто в трансе. Он ещё не осознал того, что я здесь, что я рядом. Он впал в спячку, он – как окуклившаяся гусеница. Ничего не вижу, ничего не слышу, я в другой реальности. Как-то так. Его ноги спущены на холодный пол – он бос. Но пальцы, побелевшие от холода, двигаются, как будто перебирают воздух между собой. Оул в трансе.
– Оул, – шепчу я, подходя ближе к другу. Вот он, рядом со мной. Больше нету того времени, тех километров, что разлучали нас. Мы воссоединены.
– Джесс, – он ещё не видит меня, он просто произносит моё имя. Я приседаю напротив его на корточки, беру его лицо в ладони, поворачиваю к себе, смотрю в травянистые глаза. Они пусты, но в то же время в них блуждают крохотные огоньки жизни.
– Оул, я тут, я рядом, – шепчу я, находясь так близко, что почти касаюсь губами его губ, – это я, Джесс. Я заберу тебя отсюда, мы пойдём домой…
Его глаза меняются. Постепенно пелена отрешённости сходит, он будто бы отрешённой сомнамбулой выплывает из глубин своего сознания.
– Джесс, – шепчет он уже более осознанно, его глаза уже встречают мои, и я понимаю, что он уже видит меня, хоть и не совсем понимает, что происходит. Я обнимаю его, у него за спиной расстёгивая ремни рубашки, освобождая его руки. Оул, мой бедный Оул, что они с тобой сделали?!
– Оул, ты меня слышишь? Ответь мне, пожалуйста, – я снова смотрю в его глаза. Его руки повисли тряпками, он ещё ничего не понимает. Но он выходит из сна, это я знаю наверняка. Медленно, будто бы всё ещё не веря и думая, что он находится в плену галлюцинаций, Оул поднимает руку, рукав рубашки скатывается на локоть. Его рука, такая холодная, худая и мертвецки бледная, дотрагивается до моей щеки.
– Джесс, – снова шепчет он, в глазах его – уже почти прежний Оул. Он прикасается ко мне, к моему Знаку. Улыбается уголками губ. Он узнал! Он меня узнал! Наверное, нечасто можно видеть в моих глазах столько счастья. Я каждую свою жизнь натыкаюсь на взгляд Оула, вот такой же, добрый, детский, наивный и радостный. Он узнал меня, он рад меня видеть. Он действительно рад мне. Доставлять ему радость?
Наверное, это единственное, что я хотел бы делать, будь у меня бесконечное количество времени.
– Джесс! – кричит Оул, его лицо снова наполняется жизнью, и он, видимо не рассчитав расстояние между нами, бросается на меня, крепко обнимает и целует. Прямо в губы.
Я немного удивлён, но… Чёрт возьми, какое там «немного»! Оул никогда не делал ничего такого прежде! Я, не ожидав от себя такой прыти, тут же обнимаю Оула в ответ, ни на секунду даже не подумав отстраниться. Что со мной творится?! Это же я, бесстрастный циничный Джесс, для которого любая жизнь, любой человек – лишь марионетка в цепких пальцах мироздания. Это же я, тот самый я, который наплевал на общественные порядки и жизненные устои, для которого закон не писан и море по колено. Мне ведь ничего ни от кого не нужно! Я ведь уже давно забил на всё, чем славится прекрасная человеческая душа! Но вот сейчас, именно этой ночью, я будто забыл все выведенные мной догмы. И я целую этого мальчишку в ответ, совершенно не думая о том, какими глазами на нас сейчас пялится разинувший в изумлении рот Лекс, сколько у нас времени, чтобы убежать и чьё тело в моём распоряжении на данный момент.
Я впервые не думаю о смерти.
***
Ну вот, снова неразрешимая дилемма. Я всё ещё в теле Гано Рейона, но я не могу себе позволить пользоваться им дальше. Оно не моё. Я должен умереть. Снова умереть, как делал это уже много раз. Но мысль о том, что в моё отсутствие с Оулом снова может что-то случиться просто разрывает меня на куски. Я как будто бы не могу оставить его одного. Но, с другой стороны, теперь есть Лекс – этот самодовольный нахал даже слышать ничего не хочет о возвращении домой.
После того, как произошёл тот удивительный случай в сумасшедшем доме, прошло уже два дня. Оул благополучно вернулся домой, правда, он никак не мог смириться с тем, что его мёртвых «друзей» больше нет. Закатил истерику, но всё это быстро прошло, когда я сообщил, что на днях собираюсь уже покончить с собой. Настроение Оула тут же поднялось и он, позабыв про все свои горести, начал составлять список способов суицида. Тему наших отношений мы не поднимали, и про случай с поцелуем не говорили. Даже Лекс, который был шокирован произошедшим, не сказал ни слова, один раз шепнув мне что-то вроде «потом поговорим». Этот полоумный фрик теперь каждый день заваливается в наш подвал без приглашения, хотя, у него на посещение нашего дурдома есть VIP-карта, как-то так. Будто бы мы уже не вдвоём с Оулом кукуем в этой берлоге, а нас стало трое. Да, с приходом Лекса наша жизнь действительно изменилась.
Во-первых, тишина, которой я так любил наслаждаться в оуловой обители, куда-то нагло съехала, и теперь ни о каком спокойствии и речи быть не может. Лексу приспичило притащить к нам телевизор – честно говоря, я не думал, что это что-то изменит, всё-таки, у Оула есть компьютер. Но, чёрт возьми, этот козёл показал моему милому другу канал трэшевых хоррор-фильмов, которые идут круглосуточно. Мясо, кишки, мозг по стенам.
Наверное, с таким же выражением лица дети смотрят «Русалочку». Притом, самые трогательные моменты.
Во-вторых, в нашей обители появилась еда – за это тоже спасибо Лексу. Конечно, денег у нашего фрика никогда не было и, наверное, не будет, но с помощью украденного мной кошелька он заполнил холодильник под завязку, а по всему подвалу валяются пустые коробки из-под пиццы. Дай дураку деньги, он нажрётся, напьётся и устроит вечеринку с блэкджеком и шлюхами. К счастью, последнее нам не грозило – ни одна уважающая себя шлюшка не подойдёт к Лексу ближе, чем на сто метров. И это, знаете ли, очень даже неплохо.
В-третьих, я стал объектом дотошного изучения. Всё барахло, которое только смог унести Лекс из больницы, каким-то образом оказалось у нас и расположилось прямо посреди подвала. Этот ненормальный фрик брал у меня пробы крови, слюны и всякой подобной гадости, рассматривал меня со всех сторон, что, почему-то, очень раздражало Оула. Конечно, для моего дорогого друга сожительство с ещё одним, можно сказать, медиком очень нравилось – им действительно было, что обсудить. Но всё, что касалось меня, слишком сильно задевало Оула, и он предпочитал удаляться в ванную или кухню во время так называемого «осмотра». Лексу было просто дико интересно моё происхождение, моя сущность. Он хотел вычислить мою душу, как-то её обозначить, открыть эликсир бессмертия с помощью меня или что-то в этом роде. Я был ему интересен, именно я со своей физиологией, а не моё тело. Он изучал не функциональность моего тела, а то, как моя душа взаимодействует с ним. Лекс даже пытался как-то изучить мой Знак. Пока что его исследования плодов не дали… А если дадут, я крайне огорчусь. Будет обидно, если моё проклятие можно будет научно объяснить.
Сейчас я иду в сторону крупного гипермаркета в поисках невинной богатенькой жертвы с приличной суммой на кредитке. А ещё лучше – дамы, ведь у всех этих куриц есть дурацкая привычка оставлять рядом со своей карточкой бумажку с пин-кодом. «Чтобы не забыть». Ну что ж, я не забуду. Я захожу в просторный холл огромного здания, в котором, как гласит рекламный щит, можно приобрести всё, что угодно. Если у вас, конечно, много денег. И вот эту вот проблемку я и собираюсь решить. Итак, где же лучше всего срубать карточки? Конечно же, в магазинах одежды. Именно поэтому я иду в отдел с джинсами. Всё, что нужно – подойти к примерочной, подождать, пока ничего не подозревающая жертва оставит свою сумочку на полке перед ширмой, незаметно сунуть туда руку, найти кошелёк – и вот я богат. Схема проста, а если схватят, мне нечего терять. Не раз уже в тюрьме бывал.
Многие могут сказать, что мол «воровать плохо, ты попадёшь в ад» и всё такое. Тогда ответьте мне: куда мне ещё дорога-то? В Рай? Я уже проиграл свой билет. А в лишении богатых дам некоторых сумм денег я не вижу ничего крайне предосудительного. Как она заработала эти деньги? Непосильным трудом? Ну да, взгляните на ухоженные наманикюренные руки любой знатной дамы. Эти руки вообще умеют работать? Деньги, которые она тратит на шмотки и другую ненужную ерунду, она получила ни за что. Просто так. Потому что удачно вышла замуж, потому что знает код карточки своего мужа. Ну, или имеет доступ к его счёту в банке. И вы скажете, что эта дама любит своего мужа? Она любит его деньги. Мир стал таким уже очень давно. Жениться по любви никто не станет – ведь это невыгодно. Сейчас вообще много чего невыгодно. А у некоторых даже жизнь невыгодная. Обычно таких её лишают. Чувства давно уже отошли на второе место. На первом не всегда деньги – положение в обществе, связи, респектабельная работа или золотой унитаз, чёрт возьми. Принцип «женись и раздели всё со своей половиной» выжигает всё настоящее из людей. Те, кто действительно любят, стали редкими экземплярами. Ну а что же с деньгами?
Мир стоит на деньгах. Не на китах, черепахах, слонах и остальном зоопарке, который себе напридумывали древние полудикие люди. Мир держится именно на деньгах. Попробуйте прожить без семьи. Сможете. Попробуйте прожить без работы. Сможете. Попробуйте прожить без религии. Сможете. А без денег? Подохнете. А почему? Потому что всё в этой жизни можно купить. Священники продают своего Бога за деньги. Матери продают своих детей за деньги. Сектанты продают своих братьев за деньги. Многие женщины продают себя за деньги. И после этого деньги ничего не значат? Люди поклоняются этим замусоленным бумажкам, радуются, как дети, когда получают конверт с божественной резаной бумагой, заляпанной специальной разноцветной краской. Эти бумажки решают, как ты будешь жить. Решают, кто станет спутником твоей жизни и сколько у вас будет детей. Где вы будете жить и что будете есть.
Эти бумажки решают, когда вы умрёте.
Разве это не власть? Разве это не владение всем миром? Разве это не возможность распоряжаться жизнями людей? Власть денег можно приравнять разве что… Да неужели? А нет, именно это я и хочу сказать. Приравнять к власти Бога. С каких пор люди стали такими? С каких пор вера превратилась в алчность? С каких пор в людях всё сводится к деньгам?
Вопросы. Всё это лишь вопросы, и вряд ли кто-то сможет на них ответить. Потому что я уже умываю руки. Что значат слова одного человека по сравнению с воплями толпы? Я смогу лишь купить их внимание. И снова, прошу заметить, на сцене деньги. Ведь это не то, что позволит мне сказать правду, не так ли?
Я выхожу из отдела с джинсами с видом триумфатора. У меня в кармане – плотно набитый ароматно пахнущими маленькими богами кошелёк. Да, теперь нашей разношёрстной компании из трёх человек будет, что поесть. Набрав всего понемногу, я, нагруженный до предела, пытаюсь уже выйти, как сталкиваюсь с кем-то в самом проходе. Чёрт возьми, да что это такое?! Я поднимаю голову, стараясь рассмотреть этого неуклюжего урода, как вдруг…
Да не может быть.
Сам Рик Блекстоун собственной персоной. Смотрит на меня своими огромными изумрудными глазами и не понимает – то ли ему кажется, то ли я – его Гано Рейон. Ах да, я же покрасил волосы. Непривычно ему, наверное.
– Ты… – одними губами шепчет он, – Джесс? – уже громче, в голосе – явные нотки недовольства. Видимо, с каштановыми волосами (а именно такими они и были) Гано нравился своему возлюбленному больше.
– О, здравствуй, Рик, – говорю я как можно более бытовым и спокойным тоном. Что? Что такое? Почему я нервничаю? Наверное, где-то там, внутри, ещё жив Гано… Вряд ли. Зачем себя обманывать?
– Ты… Ты обещал умереть… – говорит Рик. Конечно, ему ещё тяжело привыкнуть к мысли, что по земле ходит человек в теле его любимого. Странное, наверное, ощущение… Рик. Что в тебе есть такое, что мне хочется с тобой поговорить? Почему у меня есть какое-то ощущение незавершённости, будто бы я чего-то не доделал?
– Слушай… ты не занят? – спрашиваю я, глядя прямо в зелёные глаза парня. Тот отрицательно мотает лохматой головой. Ну, отлично. Что я могу для него сделать? – Давай-ка пройдёмся.
Мы выходим на улицу, идём по залитому солнцем тротуару. Мимо проходят люди, такие разные, каждый со своими собственными проблемами… Я должен помочь Рику. Его проблеме. Я прекрасно понимаю, что тем разговором в больнице я никак ему не помог. Я лишь усугубил ситуацию. Вот у него был мёртвый любимый человек, а вот его уже нет. Глупость-то какая – сбежал. Оставив Рика совершенно одного.
– Ты хотел со мной поговорить? – спрашивает мальчик, всё ещё не переставая рассматривать мои волосы. Я специально не смотрю на него – почему-то когда я смотрю на глаза этого парнишки я не могу говорить ни о чём серьёзном. Интересно, почему?
– Да. Хотел, – я смотрю на сероватое небо, стараясь абстрагироваться от этого шумного мира и сформулировать свои мысли как можно понятнее, – Послушай, Рик, тебе стоило бы всё это отпустить уже.
– Отпустить? – переспрашивает парень, осторожно и ничего не спрашивая, берёт из моей руки один из тяжёлых пакетов. Как мило.
– Да, отпустить. Ты же давно уже свыкся с мыслью, что Гано мёртв, ведь так? – я не могу сдержаться и смотрю наконец в эти глаза. Изумрудные, огромные, красивые. Почему? Кажется, я начинаю догадываться… – Отпусти его. Я же вижу, что ты искал со мной встречи. В твоих глазах было не только удивление и негодование, которое возникло, судя по всему, из-за этого, – я улыбаюсь и трясу головой, чтобы снова обратить внимание Рика на волосы, – ведь так?
– Да, – он улыбается в ответ, – немного непривычно.
– Вот. Не только это. Тебе до сих пор кажется, что ещё ничего не кончилось, что есть продолжение. Нету его, Рик. Всё кончилось. Гано умер, сегодня умру и я. Не стоит ждать чего-то, какого-то удивительного волшебства. Я не волшебник. Я падальщик. И некромант, ко всему прочему. Хватит, Рик. Дай свободу ему, дай свободу себе. Не связывай себя ненужными путами. Зови его тогда, когда тебе это действительно необходимо. Рай, Ад – всё это ерунда, души людей остаются в этом мире. Он будет рад узнать, что ты свободен, Рик. Всё-таки, он любил тебя. Я это точно знаю. До сих пор любит.
Рик стоит на месте, смотрит на меня своими странными глазами. В них стынут слёзы.
– Ты не можешь знать… Ты просто в… в его теле…
– Нет, Рик. Я не просто в его теле. Поверь мне, я прожил намного больше тебя. Я видел гораздо больше твоего. Я – просто душа. Человека по имени Джесс не существует. Я – душа. А души могут взаимодействовать друг с другом. Могут влиять друг на друга. Ты не хочешь верить, тебе гораздо удобнее думать, что скоро я приду к тебе и скажу: «Это я, Гано», ведь так? Этого не будет, Рик. Гано Рейон действительно умер. И тело его умрёт. Сегодня. Я не собираюсь его оставлять. Тем более, тебе. Твоя душа ранена. Серьёзно ранена, в ней дыра. Но попробуй её заштопать, чем-нибудь закрыть. Рана закроется. Больше не будет тебя тревожить. Просто отпусти всё – воспоминания, чувства, мысли о нём. Отпусти.
Рик смотрит на меня. Он видит во мне своего возлюбленного. В последний раз. Наверное, это страшно – вот так говорить с тем, кто уже давно умер. Кого ты любил. Рик плачет. Ему безумно тяжело. Мальчик, он ещё верит в чудеса. Чудеса, которых не бывает. Почему-то в груди у меня щемит, становится дурно. Отчего? Мне его жаль… Нет, это не жалость. Это желание помочь. И – полная безысходность. Опять… Такое уже было, и я бы не хотел, чтобы это повторялось ещё. Я делю горечь Рика и беру половину себе. Почему? Не знаю, наверное, я стал слишком добрым. Он улыбается… А у меня ком в горле и глаза влажные. Почему? Я – и плачу? Почему? Его улыбка… такая наивная и искренняя, предназначенная только ему одному. Ему, которого больше нет. Отпусти… Рик, отпусти. Он послушал меня. Он сияет – тем самым странным светом, каким обычно светятся люди, пережившие подобное. Каким обычно светятся люди с дырой в сердце. Он будет жить дальше. Но совсем-совсем по-другому.
Я иду по залитому солнцем тротуару, но солнце это слишком тусклое. Его затмевает яркость этого сильного мальчика, чьи глаза так похожи на глаза моего Оула. Он смотрит мне вслед, провожает взглядом. Я не обернусь. Я не смогу уйти, если обернусь. Мне тоже тяжело… если бы ты понимал, Рик. Если бы только понимал, как мне тяжело. Но я готов. Готов нести это бремя до тех пор, пока не кончится мир. Пока не останусь совершенно один… Но и это меня пугает. Страшно? Да, наверное, мне страшно. Я не стану спорить. Это не тот страх, который рождается от малодушия или слабости. Это тот самый страх, когда как снег на голову сваливается осознание того, что вот таких же несчастных, как Рик, огромное множество. Полмира, наверное. И не к каждому сможет обратиться Бог Смерти, не каждому сможет помочь. И живут люди вот с этим клеймом на душе. Дальше живут. И жизнь эта хуже смерти…
Я – лишь записная книжка, в которой отразится этот мир, как в разбитом зеркале.
Я – летописец, сентиментальный разбитый, в душе моей – гнилые розы, в сердце – исписанные кровью страницы моей предсмертной летописи.
Я – некромант, воскрешающий души и берущий на себя их пороки и ошибки. Я в ответе за них. Я – их некромант.
… Ветер развевает мои волосы, забирается под плащ и щекочет спину. Под ногами – камни утёса, впереди – бесконечные морские просторы. Свобода. Наверное, так она и выглядит.
– Джесс, ты уверен? – голос Лекса за спиной. Он тоже пришёл посмотреть на то, как я играю свою самую удачную роль – роль профессионала-самоубийцы. Но на этот раз я не воспользовался списком Оула. Я сам решил умереть здесь.
– Он всегда уверен, – не без гордости в голосе говорит Оул. Хоть он и любит со мной поспорить, но в этой области он всегда со мной согласен. Я оборачиваюсь. Вот они, мои спутники, те, кто знает меня настоящего. Меня, Джесса.
Оул, мой вечный и верный друг, который был со мной всегда и, наверное, будет до конца. Если у этого цирка, конечно, будет конец. Ему всегда было и будет семнадцать, он застрял во времени и выбираться не собирается. Его огромные травянисто-зелёные глаза будут всегда смотреть на меня с восхищением и… любовью? Не знаю. Но чем-то, похожим именно на неё. Его волосы вечно взлохмачены, на нём постоянно надеты вещи с чужого плеча, а ноги чаще всего босы. Хрупкий, дистрофично худой, болезненно бледный. Безумец с трупной манией. Психопат-патологоанатом.
Мой. Только мой.
Лекс, наш непонятно откуда взявшийся приятель. Тот ещё выпендрёжник, фрик и нарцисс. Но при этом обладатель какой-то уникальной души. Доброй, но в то же время саркастично-вредной. И наивной. Да, безумно наивной, верящей, как и Рик Блекстоун, во все чудеса света. Он с нами не из-за денег или престижа – у нас этого попросту нет. Не из-за чего-то материального. Он просто нашёл в нас тех, кто был ему так нужен. Он перевернул наши жизни и свою заодно. Он – тайфун, самоуничтожающийся и приносящий свежий ветер. Лекс…
Я снова поворачиваюсь к своей судьбе. Так уж я решил. Внизу волны с силой бьются о острые кровожадные скалы. Там – моя свобода. Там – моя смерть.
И новая жизнь.
Я снова проснусь, так уж заведено. И ничего тут не попишешь. Но на этот раз я умираю не только ради себя. Гано Рейон должен быть мёртв. Ради Рика… Я делаю шаг ближе. Ещё два – и я буду стремительно падать вниз, туда, где я точно смогу лишиться жизни. Этой жизни.
Следующий шаг… И тут вдруг на меня сзади накидывается кто-то и разворачивает к себе лицом. Я удивлённо смотрю в травянистые глаза Оула, он – в мои.
– Джесс, пожалуйста, умри. И живи снова, – с этими словами парнишка обнимает меня худыми бледными руками, крепко-крепко, а потом, отпустив и, ещё раз глянув в мои глаза, поспешно целует, прикрыв глаза. Не прощаясь, лишь расставаясь на время. Какой же ты всё-таки глупый, Оул… ты ещё ничего не понял. Хотя, а что понял я?
