Текст книги "Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)"

Автор книги: Мелани555

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

− Это несправедливо, − выдавливает из себя она.

− Да брось, Делли, − нужно это заканчивать, а то преждевременных родов не избежать. – Китнисс об этом и думать не к чему. У них с Питом такая любовь, что ни он, ни она в сторону других и не взглянут.

− Это точно, − печально прибавляет блондинка. – А как твои дела с Гейлом, Мадж? Он уже сделал тебе предложение? – у меня перехватывает дыхание. Будь она проклята! Откуда такая жестокость?

− Да мы ведь только друзья с ним, − говорю я, и замечаю ее ехидный взгляд. Наверняка, радуется моей потере: я ведь всего несколько недель назад говорила, что у нас любовь.

− Зря, нужно поскорее брать его в оборот, пока какая-нибудь другая к рукам не прибрала. Гейл ведь такой красавчик, правда, Китнисс? – но та даже в лице не меняется. Знает или все равно?

– Не могу судить о его красоте, он ведь мой кузен. Мне лично больше нравятся голубоглазые блондины, – словно собравшись с мыслями, через минуту чеканит миссис Мелларк.

− Последние два месяца мы почти не видимся, – понимаю что зря открываю свои чувства, но какая-то неведомая сила как будто заставляет меня высказаться. Может быть, Китнисс повлияет на Гейла? – У него много работы, и, видимо, какие-то проблемы в семье. Он не рассказывает, но я чувствую – что-то его сильно гложет.

− А для Китнисс он находит время, в каждое воскресенье три-четыре часа, − простодушным тоном заканчивает мисс Кортрайт.

Земля уходит из-под ног. Вот и разгадка. Вот с кем бывает Гейл. Вот на кого он меня променял. На свою любимую Китнисс! В то время, как я места себе не находила из-за разлуки с ним, он наслаждался обществом беременной, сильно подурневшей, замужней женщины, которая ему даже кузиной не приходится. Зачем? Зачем?

− А что тут такого? – кричит хозяйка дома. – Я ведь тоже его семья! И не так много времени мне осталось на этом свете.

Его семья… А что если? Нет, даже подумать страшно. Нет! В груди разливается острая боль, словно кинжал воткнули между ребер. Вот почему он с ней! Потому что она носит ЕГО РЕБЕНКА.

В глазах начинает щипать. Я всегда завидовала Китнисс. Больше я не завидую, теперь я ее ненавижу. Дрянь! Вот почему Пит избегал ее. Это была не просто ссора. Пусть сдохнет на играх. Нет! Пусть замучается в родах. Поделом ей! Она обманывает мужа. Она обманывает всех! А Гейл… Сердце начинает кровоточить. Пока я лазила по ящикам отцовского стола, он обжимался с моей лучшей подругой. Как давно он знает? С самого начала или после УЗИ? Будьте оба прокляты!

– Мадж? Мадж? – елейный голос Делли звучит словно издалека. – С тобой все в порядке?

– Да. Мне нужно идти, – медленно встаю из-за стола, не глядя в сторону той, кого считала подругой.

– Мадж, – кажется, она кричит мне в спину, но я уже покидаю этот дом. В глазах снова темно и сыро. Китнисс носит ребенка от Гейла. Он спал с ней, а меня обманывал. Все ложь. Бедный Пит… Мэри с трудом открывает калитку. Я делаю шаг вперед, ноги подкашиваются, в теле неведомая ранее слабость. Ночь накрывает меня….

*****

– С той проклятой передачи Гейл проводит с Китнисс каждое воскресенье, а в мою сторону даже смотреть не хочет, – Мадж закусывает губу, продолжая терзать пушистые взлохмаченные волосы, разбросанные по подушке.

– Мадж, послушай, – Андерси берет ее за руку.

– Не нужно, – она с яростью вырывает свою ладонь. – Что ты хочешь сказать?! Что все к лучшему? Что доволен? Наверняка, говорил с ним. Просил оставить меня в покое? – она переводит воспаленный взгляд в мою сторону, и я ужасаюсь, заметив в красных опухших глазах ненависть всего мира. – А ты, мама, рада? Конечно, рада! Еще бы?! Гейл Хоторн ведь из Шлака, он шахтер, у него много девушек, он тебе не нравился. Ты считала, что он не пара для дочки мэра! Тебя наизнанку выворачивало от мысли, что я повторю судьбу твоей лучшей подруги. Вы оба, оба виноваты! Вы тоже приложили к этому руку!

– Ты ошибаешься, – я подвигаюсь ближе, но она не желает слушать, рыдая в голос и проклиная себя, нас с отцом и Китнисс.

– Если этот мерзавец хоть пальцем тебя коснулся, я сотру его в порошок, – муж повышает голос, сжимая кулаки. – Превращу в угольную пыль, по которой он ходит каждый день на работу и домой,

– Не касался он меня. Не трогал, – на секунду непрекращающийся водопад слез замирает. – Передумал в самую последнюю минуту. Пожалел… – выплевывает она, вновь сотрясаясь в рыданиях. – Но я была согласна. Если хочешь знать, я была не против, а он ушел… И я жалею, жалею, слышишь, потому что я больше не та смирненькая девочка, которой ты привык меня видеть.

У Андерси начинают трястись руки, а лицо краснеет от мгновенно прилившейся крови. Я напрягаю все мышцы и силой выталкиваю его за дверь: еще чуть-чуть, и его терпение кончится, и он ударит нашу дочь.

– Милая, – шепчу я, прижимая ее к своей груди, едва дверь за мужем закрывается. – Все пройдет.

– Я не могу. Не могу без него жить. Я подумала, что он меня любит. Он подарил мне три счастливых месяца, показав, как все может быть чудесно, а потом в один миг лишил всего. Лучше бы ничего не было. Лучше бы он и не приходил тогда, – мысли у Мадж сбивчивы, обида и горе разъедают ее душу. – Мы бы виделись один раз в несколько месяцев, и я однажды бы смирилась. Боже мой, я считала самыми черными днями своей жизни те, в которые Гейл не хотел разговаривать со мной и кидал враждебные взгляды из-за того, что я принадлежу городу. Что я ему сделала?

Мне нечего сказать ей. Вспоминаются слова Данте: «Нет большей муки, чем воспоминание в несчастье о счастливом времени», – но, наверное, говорить их сейчас – последнее дело. Я глажу ее по волосам, чувствуя, как намокает ткань моей рубашки на плече от ее слез. В голове стучит дятел – новый приступ мигрени медленно, но верно начинает сковывать мое тело. Я заставляю его раствориться в небытие, незаметно от Мадж, глотая новую таблетку болеутоляющего. Уже шестую сегодня. «Нельзя. Это нарушение нормы», – сказал бы мой лечащий врач, но сегодня я пренебрегаю всеми запретами: я слишком надолго замкнулась в своей болезни, забыв про дочь. Больше этого не повторится, теперь я буду рядом.

Мадж медленно успокаивается. Пришедшая Мэри заставляет выпить ее травяной сбор, незаметно подав мне знак глазами: в чашке снотворное. Я молчу: так будет лучше. Пусть поспит. А я подумаю, как жить дальше.

За окнами уже лежат плотные сумерки, однако это не мешает мне любоваться начавшейся зимой. Яркая Луна и желтый свет фонарей хорошо освещают ближнюю улицу и припорошенные снегом деревья. Сколько я уже не была на улице? Три, четыре года? Я когда-то очень сильно любила зиму. Сосульки, снежки, лепка снеговиков, Мейсили, раскрасневшаяся и запыхавшаяся с выбившимися из-под шапки волосами. Как же давно это было! Не одну сотню лет назад, в другой жизни…

– Как она? – тихий голос мужа заставляет меня встрепенуться.

– Уснула…

– Ненадолго, – он усаживается рядом со мной.

– Думаешь, это правда насчет Китнисс и этого парня?

– Не знаю, – Андерси пожимает плечами. – Тебе и самой хорошо известно, что никакой он ей не кузен. А ребенок… Кто может знать наверняка?

– Значит, огромная любовь сына Пекаря и дочки Элизабет – еще одна ложь Капитолия?

– Думаешь, Мадж сказала правду? – понуро говорит он, оставив меня без ответа. – У них точно ничего не было? Как бы нас не ждал какой-нибудь сюрприз – малыш, например.

– Нет, – качаю головой. – Наша дочь не станет врать.

– Она изменилась, – он замолкает, бросая на бледное лицо обеспокоенный взгляд, а затем резко вскакивает. – Это ты виновата! Ты и твои чертовы романы. Сколько раз говорил не читать их? Девочка создала себе прекрасного принца в сверкающих доспехах и надела эти доспехи на мальчишку из Шлака.

– Мы оба виноваты, – принуждаю его сесть обратно. – Я болела, ты работал. Нам было не до нее. У каждого свои проблемы. Книги заменили ей нас.

– Ты вырастила нашу дочь тепличным растением, хрупкой орхидей. Что теперь с ней будет?

– Хрупкую орхидею лишили солнечного света, вырвали из почвы и оторвали корни. Много таких растений выжило без посторонней помощи? – смотрю на мужа, пытаясь найти в его глазах поддержку. – Поговори с этим парнем. Припугни его, дай денег, но заставь его быть с ней – иначе она умрет.

– И что дальше? – он смотрит на меня так, словно впервые видит. – Насколько его хватит? А потом что будет? Хочешь, чтобы Мадж жила в вечной лжи?

– Ты, правда, не просил его бросить ее?

– Ты считаешь меня врагом собственного ребенка? Что тут просить? За километр было видно, что в этой паре любит только она.

– Мэри видела вас.

– Я предупреждал его не соваться в забастовку. Кажется, он послушался.

– Он просто был у Китнисс, – вздыхаю. – Что будет с семьями этих шахтеров?

– Я назначил им небольшое пособие. На несколько месяцев хватит.

– А потом? Старшие дочери пойдут на панель, либо все помрут с голода…

– Я просил их всех. Не заявил Треду и, чуть было, не подставил себя.

– Как Уилкинс?

– Плохо. После сорока ударов мало кто выживает.

– Элизабет и мои лекарства поставят его на ноги.

– Его сыну запретят сдавать экзамен.

– И все же это лучшая участь, чем дырка в голове. Сейчас граница между городом и Шлаком будет еще сильнее. Особенно, если Уилкинс выживет.

– Ума не приложу, зачем он поддержал их?

– Потому что так жить нельзя. Нельзя трястись только за свою шкуру.

– Его сын мог бы жить и работать в Капитолии.

– Нигде бы он не работал! – шиплю я. – После Китнисс и Пита Дистрикту-12 не дадут подняться, отделяя его жителей друг от друга все больше.

– Что ты от меня хочешь? Я связан по рукам и ногам! Если бы он на самом деле существовал, то давно бы откликнулся, видя наши беды.

– Ты не хочешь искать, – отворачиваюсь от него, муж проводит рукой по лицу, словно хочет закрыться от меня.

– Не говори ей. Не расстраивай еще больше.

– Не буду, иди. Я посижу с ней.

Остаюсь в ее комнате, проведя ночь в ее кровати. Утром дочка снова плачет, и плачу вместе с ней, не найдя сил придумать что-то лучшее. Больше я не сдерживаю ее слез, надеясь, что вместе с ними уйдет и вся боль, однако легче ей не становится. Через неделю от таких волнений у моего ребенка начинают выпадать волосы. Каштановые, переливающиеся на солнце золотом пряди скуднеют день ото дня. Доктор только разводит руками, а я боюсь, что болезнь, так долго терзающая меня, постигла и Мадж тоже. Андерси ругается в своем кабинете, Мэри поит нашу девочку травяными сборами Элизабет. Люди за окнами продолжают сплетничать. Почти два месяца мы живем в скорбном молчании, пережидая горечь разочарования, уныние и частые истерики. Я читаю Мадж «Тома Сойера», но на ее губах не проскальзывает даже малейшая тень улыбки. Зеленые глаза остаются печальными и равнодушными. Андерси запрещает произносить в доме имена Гейла и Китнисс.

Моя дочь становится все более молчаливой, еще сильнее замыкаясь в своем искусственно созданном мире. Больше ничего не вызывает в ней интереса, и даже новые книги, выписанные из Капитолия, неделями лежат нераспакованными на тумбочке в коридоре. Однажды обязательная передача прерывается сенсационной новостью:

– У Победителей Семьдесят четвертых Голодных Игр Китнисс и Пита Мелларков родилась дочь, – восторженно произносит прилизанный ведущий, одетый в пестрый костюм. Я с ужасом оглядываюсь на Мадж.

– Мне все равно, – она пожимает плечами. – Пусть Китнисс хоть слоненка родит, меня это не касается. Это ее жизнь.

Комментарий к Горькая правда

Вот я написала. Прошу прощение за задержку. Больше постараюсь не пропадать.

Вот такая глава, немного скомканная и с намеками. Понимаю, что такая Мадж многих расстроит и даже взбесит, но в горе я увидела ее такой.

========== В поисках правды ==========

Неделя летит за неделей. Я больше не ищу встреч с Гейлом и не навещаю Китнисс. Мне не хочется наряжаться. Иногда я с трудом заставляю себя умыться и расчесать тусклые редкие волосы. Мэри говорит, что не видела улыбки на моем лице уже целую сотню лет – я не поддаюсь на ее провокацию. Дня три назад папа притащил с улицы трехцветного котенка, который постоянно норовит уснуть в моей кровати; он забавно мурлыкает и морщит нос, когда я его глажу, но и его зеленые глазюки с хитринкой не могут вытащить меня из лап бесконечной тоски.

Недавно я обнаружила в нашем почтовом ящике приглашение на крестины дочки Китнисс. Кажется, ее зовут Рута, но до конца я в этом не уверена. В последнее время я вообще мало в чем уверена, за исключением разве только того факта, что в этой девочке течет кровь Гейла. Случайно пришедшая в минуту отчаяния и боли шальная мысль прочно закрепилась в моем сознании. А как же иначе? Какое объяснение может быть еще? Почему вдруг Гейл перестал видеться со мной, почти забыл о своей семье и даже наплевал на забастовки, все свое время посвящая сначала с беременной «кузине», а потом и ее ребенку. Порою я вспоминаю себя полуторагодовалой давности: та Мадж старательно цеплялась за крохотную соломинку, отчаянно искала хотя бы малейшую возможность сомнений, не верила, не хотела верить, строила воздушные замки…

Сегодняшняя я не хочет блуждать в потемках собственных иллюзий. Гейл любит Китнисс. Возможно, и она отвечает ему взаимностью. Она родила его ребенка. Вместе они обманывают Пита, поэтому я не пойду на крестины: боюсь разглядеть в детском личике черты Хоторна. Интересно, почему Китнисс так долго скрывала от него правду, или он сам посчитал сроки и припер ее к стенке? И еще один вопрос: догадывается ли о чем-то Мелларк или он пребывает в счастливом неведении? Может, после перебранок в медовый месяц он смирился, или Китнисс убедила его в ошибочности его подозрений. Наверное, я умру, так и не узнав ответа на этот вопрос, умру, так и не поняв, а они пусть живут, как хотят: времени жить на этом свете им и так осталось немного.

После двух месяцев болезни я снова посещаю школу. Жаль. Раньше учителя ходили ко мне на дом, и меня вполне устраивало такое образование. После того как я начала свободно передвигаться по дому, а чувство голода вновь заставило урчать мой желудок, папа принял решение о том, что мне нужно вернуться в класс. Новые страдания обрушились на мою голову, а старые не захотели уступать им место, и моя душа вновь начала разрываться от боли.

Произошедшее я замечаю по ехидным улыбочкам, обращенным в мою сторону. Кое-кто даже распространяет сплетни о том, что я была беременна, но вытравила ребенка, и поэтому так долго болела. Из-за происходящего мои тревоги только растут, не позволяя успокоиться и зажить нормальной жизнью. Теперь я просто существую, почти ни с кем не разговариваю, часто лежу в постели без сна, предаваясь новым порциям печали и уныния. Учителя ставят мне четверки, не прочитывая половину работы, исправленная же часть кишит закорючками красного цвета.

Я давно забыла дорогу в пекарню. Если честно, то мне стыдно глядеть в глаза мистеру Мелларку после того, как я накричала на него в день своего восемнадцатилетия. Понимаю, что стоит попросить у него прощения, но не могу справиться со своими страхами, ведь тогда мне придется признать, что он был прав.

Недавно я нашла себе новое занятие, сейчас я много времени провожу с Терри. Не найдя понимание среди живых, я выбрала в собеседники мертвеца. Впервые я попала к нему случайно. Миссис Маккольн почти со слезами уговаривала меня навестить его, и, испытывая угрызения совести, я последовала за ней. До того вторника я ни разу не была на его могиле. Его хоронили в воскресенье, и мне тогда было не до похорон: я наслаждалась обществом Гейла, который вдруг начал искать встречи со мной. А потом я купалась в лучах своего нарисованного счастья, а с приходом зимы баюкала растерзанное сердце. Мне всегда было не до него. Всегда находилось что-то более важное. В тот вторник все изменилось.

Я долго смотрела на деревянный крест с пожелтевшей фотографией, который был выпилен чужим человеком на лесопилке его отца. Таких крестов повсюду были тысячи, лишь изредка встречались железные памятники, десятка два гранитных и один из черного мрамора, который принадлежал мистеру Эвердину. Китнисс заказала его сразу после игр. Не сейчас, ни тогда я не видела в этом надобности. Какой смысл ставить на могилу близкого человека дорогой памятник? Дерево, гранит, мрамор – какая разница? Любимого этим не вернешь, а людей удивлять ни к чему. Гроб, покрашенный оранжевой краской или обшитый красным бархатом – они по сути ничем не отличаются…

Тогда я не решилась прервать беседу матери и погребенного сына, даже старалась не слушать и близко к могиле не подходила, а на следующий день пришла сама, возложив к кресту две искусственных ярко-белых лилии. У могилы Терри я нашла свой покой, рассказав ему все то, в чем не решалась признаться даже самой себе. Я орошала его могилу слезами, причитала и била землю вокруг себя. Молила его о прощении за то, что причинила ему боль, за то, что не видела, не чувствовала, не приняла его любовь, за то, что погналась за журавлем в небе. Я благодарила его за досочку, за внимание и за бескрайнюю нежность, и через несколько дней он приснился мне во сне и, улыбаясь открытой и чистой улыбкой, сказал, что давно простил меня. Я пришла к нему вновь, и начала ходить к нему почти ежедневно, разговаривала, рассказывала о своей бесцветной жизни, просила совета, терпения и покоя. Папа, узнав о прогулках на кладбище, опять отругал меня:

– Это дурная примета – будоражить мертвых. Ты добьешься того, что он заберет кого-нибудь из твоей семьи.

Я не послушалась. Я решила позволить Терри забрать себя. Прогулки по кладбищу стали моим единственным развлечением, пока как-то раз, возвращаясь домой, я не встретила Пита и Китнисс, гуляющих с дочерью.

– Мадж, – Пит как обычно подарил мне одну из своих самых приветливых улыбок. Китнисс отвела взгляд, и я тоже старалась не смотреть на нее. – Давно ты к нам не заходила. Даже на крестины не пришла, мы хотели обидеться.

– Долго болела. Грипп дал осложнение на легкие. Мне было больно дышать, и сердце давило.

– Сейчас тебе лучше?

– Лучше, чем тогда.

– А ты еще не видела нашу Руту? Погляди, что за чудо, – он почти силой положил мне на руки маленький теплый комочек. Я никогда раньше не держала грудного ребенка – ощущение, прямо сказать, необычное. Попыталась перехватить это существо поудобнее, и вдруг … Внимательный, осторожный взор ЯСНО-ГОЛУБЫХ глаз из-под длинных черных ресниц застал меня врасплох. Я ожидала чего угодно, но только не этого, а малышка продолжала заглядывать в самые потаенные уголки моей запачканной души и словно говорила с укоризной:

– А сейчас твоя уверенность также сильна, как и вчера? Ты все еще считаешь меня дочкой Гейла Хоторна?

– Голубоглазая, – только и смогла произнести я.

– Вся в папочку, – рассмеялся в ответ Пит.

Холодный пот выступил у меня над верхней губой. Голова начала кружиться от непонимания и… счастья. Все медленно вставало на свои места. Пит – отец Руты. А Гейл? Гейл после УЗИ проникся к ребенку симпатией, понял, что на нем лежит ответственность за эту крошку. Ведь если ее родители могут погибнуть на играх, и у Руты не останется никого. Прим – еще сама ребенок, на ее маму надежды мало, мистер Эбернети пьет, как черт, миссис Мелларк не особенно рада внучке, остаются только ее муж и Гейл. Ради старой дружбы и… любви Охотник решился заботиться о девочке, просто ради ее матери. Глоток свежего воздуха заставил мои плечи расправиться, я впервые почувствовала приближение весны, а ведь снег к тому времени таял уже как недели две, и солнце ласково отогревало замерзшие сердца. В тот момент мне вновь захотелось жить.

– А улыбка тебе к лицу, – заметил Пит. – Даже румянец появился, приятно, что ты улыбаешься моей дочери, но не хочешь ли ты вернуть ее обратно в коляску?

– Прости, я задумалась, – я почувствовала, что покраснела еще больше. Ах, если бы и у меня была такая же девочка, только сероглазая.

– Ну, приходи к нам поводиться. Мы всегда тебе рады.

Его слова не остались мной незамеченными. Сегодня я решила принять его приглашение. Сегодня я иду к Питу и Китниссс. Пусть хоть это воскресенье не пропадет даром. Мне нужно узнать правду, выяснить все до конца.

На всякий случай я стучусь в дом Мелларков ровно в одиннадцать часов. Китнисс без единого звука открывает мне двери и застывает на пороге с каменным выражением лица. Невооруженным взглядом видно, что ждала она не меня.

– Привет, – шаркая ногами о коврик, здороваюсь я. – Можно войти?

– Проходи, – подруга отходит в сторону.

– Это для твоей дочки, – я протягиваю связанный мною розовый костюмчик.

– Спасибо, – она сконфуженно улыбается, приглашая меня на кухню выпить чаю.

– Рута хорошо спит?

– Вполне. Она очень спокойная. Мне повезло, – говорит Китнисс, мимоходом бросая взгляд на часы. Похоже, она мне не рада. Наверняка, ищет причину, чтобы быстрее спровадить меня на улицу. Не дождется! Не уйду, пока не получу доказательств, подтверждающих или опровергающих мою теорию. Набираюсь наглости и спрашиваю, сверля ее внимательным взглядом:

– Гейл бывает у тебя?

– Заходит иногда, – Китнисс пожимает плечами. – Рута – его племянница, но любит он ее как родную.

– Ясно, – говорю я. На первый взгляд все логично, но отчего-то мне не хочется ей верить. Еще один быстрый взгляд на часы. О, это наводит на подозрения. Как же так? Она же Охотница! – Ладно, не буду отнимать у тебя время, – встаю и начинаю собираться. В конце-концов я могу покараулить Гейла и на улице.

– Приходи завтра или во вторник или в четверг, – словно радуясь, что я ухожу, впопыхах говорит хозяйка дома.

– Хорошо, – открываю дверь и хватаюсь за ручку, чтобы не упасть. Почва уходит из-под ног, а мир вокруг начинает кружиться с бешеной скоростью. Я смотрю и не могу поверить, но это правда: на пороге дома Китнисс стоит Гейл. Лучи весеннего солнца играют в густых темных волосах, в глазах переливаются озорные искорки, а руки крепко сжимают небольшой букетик подснежников. Я не свожу взгляда с его губ. Красивых, чувственных, мягких и не моих. Я все еще чувствую горький шоколад его поцелуя.

– Привет, Мадж, – он нарушает тишину первым. – Как дела?

– Все замечательно, – если я вижу тебя, даже смерть замечательна.

– Это тебе, – и он протягивает мне половину первых весенних цветов, – мне становится жарко: неужели он помнит о своем обещании? – А это для Руты. Она ведь еще не видела подснежников, – и отдает остальное Китнисс.

– Спасибо, – шепчу одними губами и прижимаю к груди только что подаренный букетик простеньких цветочков. Они мое величайшее сокровище. – До встречи, Китнисс. Я зайду завтра.

Бегу домой, боясь растрясти цветы. Вода, ваза, солнце, а потом я их засушу, и они будут со мной вечность. Любуюсь его подарком, рассматривая каждый лепесток. Мне горько оттого, что он пришел к Китнисс. Мне сладко оттого, что я видела его, что говорила с ним. Я злюсь, потому что не получила никаких доказательств. Гейл бывает у Китнисс. Бывает, похоже, каждое воскресенье и, наверное, даже по вечерам в определенные будни, не зря же она назвала мне дни, когда к ней можно заходить, но в остальном все по-прежнему. Почему Гейл так отчаянно ищет общества этой девочки? Его она дочь или нет? Что им движет? Зов крови или чувство долга? Для нее он собирал подснежники, а я лишь попала под руку, и он дал мне часть весенних цветов из вежливости…

Тысячи вопросов не дают мне покоя, и я могу получить их только из уст Китнисс, Пита или Гейла, но не один из них, конечно, не скажет мне того, что не будет выгодно ему, а я продолжу жить подобно слепому котенку…Однако идти в дом Мелларков я не решаюсь, так новая неделя прощается со мной навсегда.

Все идет своим чередом: путаница, недомолвки, страхи, уроки, сомнения, пока однажды вечером старый фильм о любви резко не прерывается срочным заявлением Президента Сноу. Он напоминает всем, что Жатвы этим летом не будет. Все нынешние трибуты были выбраны еще в прошлом году – это Победители прошлых лет. Квартальная Бойня состоится в любом случае. Но вдруг, словно гром гремит среди ясного неба. Сноу пропадает с экранов, как будто все телевидение переключили на другую волну. Вместо главы страны с экрана смотрит женщина лет пятидесяти с красиво уложенными, немного седыми волосами.

– Жители Панема! – говорит она твердым решительным голосом. – До каких пор вы будете терпеть всю эту тиранию и беззаконие? Сколько еще людей умрет от голода и тяжкого труда, сколько детей убьют друг друга на Голодных играх, пока высшая знать Капитолия будет наслаждаться жизнью? Народ в дистриктах должен восстать. Только война, только революция может что-то изменить в вашей жизни. Это говорю вам я, Альма Койн, президент Дистрикта 13. Всех, кто захочет присоединиться к повстанцам, я приму, дам пищу и кров, мои помощники научат их сражаться. Помните – от вас зависит счастье и безопасность ваших детей, потому что победа – личное дело каждого, – ее речь становится яркой, но недолгой. Сноу возвращает внимание телезрителей:

– За подстрекательство, мятежи, помощь повстанцам – смерть! – говорит он и пропадает.

Оглядываюсь вокруг: мама плачет, Мэри кусает истерзанные губы, отец обхватывает голову руками, я боюсь даже пошевелиться. Кажется, папа был прав: Терри решил забрать к себе всех.

– Иди спать, Мадж, – голос у мамы тихий, но не терпящий возражений.

– Но лекарства!

– Я справлюсь, иди.

Медленно поднимаюсь и иду наверх. Мысли путаются. Я не могу понять, что произошло, но, кажется, что-то страшное. Значит, он действительно существует, и Гейл был прав. Что будет с папой? Что будет со всеми нами? Я ворочаюсь в кровати, пытаясь найти хоть на чуточку положительный исход. Нет, нам ничего не будет. Папа ни в чем не виноват. В груди начинает щемить. Я приподнимаюсь и на цыпочках иду в кабинет. Мне нужно спросить. Папа все всегда знает. Из-под двери кабинета как всегда видна узенькая оранжевая полоска света, но звенящей тишины нет. Я приоткрываю дверь, создав маленькую щелочку, и становлюсь свидетельницей тихого надтреснутого разговора родителей:

– Это ты связался с ними? – мама говорит глухим сдавленным голосом. Простужена или долго и громко плакала?

– Ты же сама просила об этом, – папа разводит руками, подняв глаза к потолку. – Я думаю, они давно ждали чего-то подобного.

– Интересно, почему ты послушался сейчас? – мама усмехается. – Что будет дальше?

– Часть шахтеров уйдет, приняв призыв.

– Когда?

– Часов в пять за ними прилетит планолет.

– А ты?

– Я не могу оставить тебя и Мадж. Если Капитолий узнает…

– Он все равно узнает, – мама трясет головой, стряхивая слезинки. – Этот парень тоже уйдет?

– Он будет в первых рядах. Он был у меня в мэрии несколько дней назад, просил попытаться. Разговор с ним стал последней каплей.

– Что будет, если он не вернется? – папа пожимает плечами. Он считает такой исход наилучшим. Его родительской любви нет конца! Таким образом, он защищает меня. Защищает меня от чар Гейла. И опять ошибается.Как же мне хочется зайти в комнату и высказать ему все. Отец, должно быть, решил, что делает благое дело. Чудно! Что может быть лучше, чем развязать революцию и гражданскую войну только ради того, чтобы отдалить Хоторна от меня? Но мне наплевать! Его дело! Главное, остановить Гейла. Любой ценой. Пусть останется в дистрикте. Пусть живет! Он должен остаться!

Нужно сейчас же идти к нему. Идти и запретить даже думать о тринадцатом. Но… Меня он слушать не станет. Не меня, но Китнисс. Китнисс он послушает. Значит, нужно сообщить ей. Ведь она ничего не знает. Скорее. Китнисс мне поможет!

Я набрасываю пальто прямо поверх ночной рубашки и бегу по известной дороге. Лишь бы успеть, и лишь бы она меня поняла. Спасти Гейла от этого всепоглощающего огня революции.

Я вижу знакомый дом, наполовину скрытый сумерками, останавливаюсь на мгновение, чтоб перевести дыхание, но отчаянный шепот бывшей подруги почти сбивает меня с ног. Что она может делать на улице в такой час?

− Гейл, не уходи, не нужно. Останься со мной и Рутой. Хочешь, я вернусь в Шлак, и объявлю всем, что она твоя дочь?

− Ах, Кискисс, ты сама не знаешь, что говоришь. Нельзя, нельзя, иначе, он всех убьет, – Охотник отвечает ей нежным и ласковым голосом. Со мной он никогда так не говорил.

− А если ты не вернешься? Как я буду жить?

− А ты верь в меня, Китнисс. Ты хочешь, чтобы я вернулся?

− Больше всего на свете.

− Тогда попроси. Нет, лучше потребуй. Заставь пообещать.

− Вернись ко мне, Гейл Хоторн! Вернись!

− Тогда я обещаю, я вернусь и заберу тебя и Руту. Ты будешь ждать меня, Китнисс?

Ответ мне не важен, теперь я знаю: уход Гейла на войну – не самое страшное, ибо беда никогда не приходит одна.

Комментарий к В поисках правды

Вот и новая глава, с большим опозданием, но все же.

========== Бойся своих желаний: они могут исполниться ==========

Я вижу, как Китнисс, опустив голову на грудь, словно библейская грешница, медленно удаляется в сторону своего печально дома. Я чувствую, как вместе с ней из-под ног утренним туманом выползают последние крохи моих надежд на счастье. Сегодня мне не стоило сюда приходить. Не нужно было останавливать Гейла.

Он все еще смотрит на спину Китнисс, будто хочет запомнить ее именно такой, сегодняшней… Его поступок делает мою боль еще острее. Рассудок умоляет меня уйти, обида не позволяет и шагу сделать в противоположную сторону. Злость дает мне силы. Теперь Гейл пусть слушает, а я буду говорить.

Старая мудрость гласит: от любви до ненависти один шаг, и я, наконец, делаю его. Один, второй, третий, и я выхожу из молчаливой тени на свет. Я ненавижу Гейла всем своим существом, каждой клеточкой тела, каждой фиброй души, ненавижу за все то, что он сделал…

‒ Гейл, ‒ голос хрипит и не слушается. Я почти шепчу, но делаю новую попытку. ‒ Гейл! ‒ не слышит или делает вид? ‒ Гейл, ‒ теперь я могу перекричать ветер.

‒ Мадж? ‒ он вглядывается в сумерки, превращая глаза в узкие щелочки. Я еще раз подаю голос, но не двигаюсь вперед. На встречу к нему я больше и на дюйм не продвинусь. Пускай идет сам. ‒ Давно ты здесь?

‒ Достаточно, ‒ вглядываюсь в его глаза. Смятение? Страх? Нет! Странная нежность и не присущая Хоторну мягкость появляется на его лице. Еще вчера за них я бы пошла босиком по углям. Сегодня мне это уже неинтересно. А ему, кажется, надоело изворачиваться и врать, и он до безумия рад, что я узнала обо всем сама, и теперь не придется со мной объясняться.

‒ Я виноват перед тобой, Мадж. Прости. За все. Я не должен был.

О, он раскаивается! Ему, возможно, даже жаль. Гейл Хоторн просит прощения. Горькая усмешка, вылетая из моего рта, обращается в саркастический хохот. Из глаз на лицо выливается что липкое, горячее и соленое. Наверное, это кровь: слез во мне больше не осталось.