Текст книги "Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)"

Автор книги: Мелани555

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

‒ Эй, красавица, ‒ слышу я над ухом чей-то насмешливый голос. ‒ Ну, как дела?

‒ Хвастать нечем, ‒ закусываю губу, сдерживая нарастающий внутри гнев. Я просто хочу побыть одна.

‒ Кузен Китнисс Эвердин? ‒ мой вечерний гость подходит ближе, и я уже могу разглядеть мягкие черты его лица, почти такого же красивого, как у Гейла, бирюзовые яркие глаза и бронзового цвета волосы. Он силен, высок и широкоплеч.

‒ Да, ‒ скрипя зубами, говорю я, отворачивая голову.

‒ Врачи сказали, что ему лучше.

‒ Трудно сказать, пока он не пришел в себя.

‒ Но ему и так повезло. Столько ран, кровопотеря. Хотя фильмец, снятый про него, во многом был выдуман. Это был монтаж с целью напугать, чтобы к повстанцам прекратили присоединяться добровольцы. Хотя Сноу действительно некоторое время думал, что они погребены под обломками дома. Но ребята успели выбраться раньше, там, оказывается, был туннель. Они взорвали гору, и второй теперь тоже с нами. Правда, их там обстреляли.

‒ Знаю.

‒ Прямо диву даюсь, до чего девушки из Дистрикта-12 разговорчивые и ласковые, ‒ он пускает в ход обаятельную улыбку, но все равно продолжает быть мне неинтересным. ‒ Ладно, не злись, он выкарабкается. Твой парень сильный и очень хочет жить. Видно, намеревается к кому-то вернуться или уже вернулся, ‒ он подмигивает, стараясь вызвать у меня смех, но мне становится только хуже. Вернуться Гейл хотел не ко мне…

‒ Идем, ‒ медовый женский голосок действует на балагура, как на кота валерьянка. ‒ Нужно навестить и других раненых.

‒ Идем, милая, ‒ он улыбается и уже отворачивается, и тут до меня доходит, что это вроде, как благотворительная акция. Мне больше не хочется быть невежливой.

‒ Постойте, ‒ кричу я. ‒ Спасибо, что заходили. Я передам Гейлу, только скажите, как ваше имя.

‒ Да, Энни, ‒ улыбка с изящного лица Аполлона сползает подобно снегу с крыши во время весенней капели, ‒ война еще не кончилась, а мое имя уже забыли. Теряю квалификацию, ‒ рыжеволосая хрупкая девушка рядом с ним начинает звонко смеяться, держась за руки, они проходят между рядов с больничными койками. Я наконец-то остаюсь одна.

‒ Ох, Гейл, ‒ наклоняюсь к самому уху возлюбленного. ‒ Борись за свою жизнь! Я знаю, что ты хотел вернуться к Китнисс. Пусть. Живи с ней. Я больше не буду вам мешать, не буду надоедать своей любовью. Я тебя прощаю и отпускаю. Будь счастлив! Выздоравливай, играй с Рутой и целуй Китнисс. Я не держу на тебя зла. Просто очнись. И прости меня за все, ‒ глажу его по забинтованной голове, касаюсь резко очерченных скул, ‒ когда-то целую вечность назад ты поцеловал меня. Позволь сегодня вернуть твой поцелуй и остаться просто далеким воспоминанием. Ты мне ничего не должен. Живи и радуйся жизни, ‒ касаюсь его глаз, а затем накрываю его губы своими в последний раз, ощущая их сладость и теплоту. Какие же безжизненные… Я медленно отодвигаюсь и жду. Все меняется за мгновение. Я вижу радужку цвета грозового неба. Я почти не верю, но это так. Гейл очнулся. Гейл открыл глаза.

‒ Привет, ‒ слышу я его немного хриплый голос.

‒ Привет, ‒ шепчу я одними губами, чувствуя счастье всего мира.

Комментарий к Простить себя

На удивление большая глава. И да, меня потянуло на лирику. Второе стихотворение принадлежит перу Эдуарда Асадова. Кстати, на прошлую главу тоже нашла великолепный эпиграф от Анастасии Ларецкой.

========== Не мне он обещал вернуться ==========

Не мне он обещал вернуться.

Не мне в любви он клялся неземной.

Он в сторону мою не повернулся,

Но даже тем нарушил мой покой.

Не мне он посвятил свои терзанья.

И не меня храня, готов был жизнь отдать.

А все мои мечты и причитанья,

Не захотел, увы, не смог принять…

− Откуда это? – указывает он на мои волосы.

− Это… Это, − я заикаюсь и никак не могу подобрать нужное слово. Объяснить произошедшее почти невозможно. Наверное, это моя боль, вышедшая наружу, цена за его жизнь, знак любви, почти превратившейся в ненависть…

− Понятно, − задумчиво произносит он, не дав мне ответить. – Ты видела, как здание разрушилось?

− Я видела, как ты туда вошел.

Он замолкает и долго смотрит на меня, размышляя над чем-то своим. Наконец, словно собравшись с мыслями, он задает так мучивший его вопрос:

− Мы в тринадцатом?

− Да.

− Почему?

− Наш дистрикт уничтожен. Повстанцы забрали выживших людей сюда.

− Мама? – со страхом в глазах спрашивает он.

− Жива. Вик, Рори и Пози тоже. Они постоянно около тебя. Сейчас отдыхают.

− А Китнисс и Рута?

− С ними все в порядке, ‒ я не удивлена такому вопросу и не стану злиться. Все будет так, как должно быть. ‒ Они тоже в этом месте и скоро навестят тебя.

− Почему ты здесь?

− Куда же я пойду? У меня больше нет дома.

− Почему ты со МНОЙ? – выдавливает он последнее слово. Еще бы… После тех слов, что я наговорила.

− Я меняла тебе бинты, давала лекарство и следила за капельницей. Больных слишком много – врачи не справляются. А твоя мама не может быть с тобой круглосуточно, Рори, Вик и Пози тоже в ней нуждаются. Вот я и помогаю.

− Почему только мне? – грубо продолжает он, а я от страха сжимаюсь в комочек. – Здесь полно раненых. Им тоже нужно делать перевязки и давать лекарства: не у всех есть родные поблизости.

− Если хочешь, я и им тоже буду помогать. Не думала, что это будет тебе неприятно.

− Мне приятно, − после долгой паузы отвечает Гейл, и его голос как будто теплеет, а на измученном лице появляется по-мальчишески самодовольная улыбка. – Просто обо мне чужие люди обычно не заботятся.

− А мне не привыкать, – заканчиваю я одними губами, собираясь уйти, но новый вопрос заставляет меня остаться.

– Пит тоже в тринадцатом?

– Пит ранен и очень плох, – чувствую, как мой голос вновь начинает дрожать. – Лежит в реанимации. Кажется, у него контузия и много ожогов. Когда на наш дистрикт сбросили бомбы, он помог многим, вытаскивал из-под обломков детей и нас с миссис Хоторн и ребятишками довел до Луговины.

– Неужели считал себя моим должником? – резко перебивает меня Гейл. – А теперь выходит, это я ему обязан! – молчу, не зная, что ответить, а он поднимает застывший взгляд к потолку, словно пытается разглядеть на нем невидимую муху.

– Я пойду, – медленно встаю, на что он даже не реагирует. – Предупрежу твою маму: она ведь не знает, что тебе стало лучше.

В нашу спальню я бегу, даже не страшась утреннего наказания за то, что разбудила своим конским топотом весь отсек. Щеки горят, правый бок тянет, а сердце колет тысячью иголок. Гейл очнулся. Очнулся….

– Миссис Хоторн, – я трясу за плечо свернувшуюся калачиком около спящей дочери женщину. – Миссис Хоторн!

– Что? Что случилось? – спросонья она мало что понимает.

– Гейл очнулся!

– Гейл очнулся? – измученное лицо матери того, кто еще вчера бы при смерти озаряется блеском летнего солнца. – Очнулся, – вновь произносит она, словно не верит моему голосу, и десятки так долго сдерживаемых слезинок начинают прощаться с глазами цвета только что выплавленной стали.

– Идите, – шепчу я. – Он Вас ждет. Я предупрежу Вика и Рори.

– Пози…

– Я посижу с ней, – кричу я ей уже у дверей спальни Вика и Рори. – Просыпайтесь, сони, – смеюсь я, включая свет. – Ваш брат пришел в себя!

Рори запутывается в одеяле, Вик падает с кровати и долго не может отыскать очки на тумбочке. Они убегают вслед за матерью босоногими и в пижамах. Мне становится легче. Я почти счастлива.

– Главное, что твой брат будет жить, – говорю я посапывающей во сне Пози. – Теперь у вас все будет хорошо. Очень скоро Гейл встанет на ноги и будет с той, кого любит. А я… Я ему никто. Насильно мил не будешь. Нужно постараться начать жить заново. Вспомнить все и все учесть, чтобы получить второй шанс. А пока я буду просто Мадж Андерси из Дистрикта-12. И все бы ничего, если не считать, что я одна в целом свете, без семьи, без друзей, без дома.

****

– И долго ты будешь прятаться от Гейла? – спрашивает меня миссис Хоторн спустя неделю после «ночного беганья слонов по коридорам», пока мы чистим огроменную гору картошки для обеденного супа.

– Я не прячусь, – мгновенно ощетиниваюсь от такой формулировки, но под взглядом внимательных серых глаз, которые сканируют меня, словно рентген, теряю весь свой пыл. – Миссис Хоторн, – выдерживаю долгую паузу, – война идет по стране, набирая обороты: почти все дистрикты присоединились к тринадцатому, большинство Победителей активно выступают против Капитолия, снимаясь в агитационных роликах. Победа близка, и не нужно быть семью пядями во лбу, чтобы понять: на этот раз Капитолий проиграет. Власть Сноу падет, а Китнисс и Питу больше не придется притворяться влюбленными, чтобы защитить свои семьи. Каждый из них заживет своей жизнью.

– Знаешь, Пит очнулся, ‒ говорит она, превращая мой монолог в пустоту.

– Правда? – удивляюсь я.

– Да. Мелларк рассказал мне за завтраком. Китнисс вчера разрешили навестить мужа. Говорят, что она даже пела ему. И вот…

– Как он себя чувствует?

– Пока не очень. Даже отца с трудом узнает, а про Голодные игры, дочь и жену вообще ничего не помнит.

– Ужасно, – расправляю спину, кладя нож на стол, пока хмурая никогда неулыбающаяся повариха отчитывает Сальную Сэй за то, что та положила слишком много мяса.

– А он спрашивал о тебе.

– Хорошо я навещу Пита вечером, – вытираю пот со лба длинным рукавом, изумляясь такому желанию своего одноклассника.

– Не Пит, а Гейл, – компаньонка ошарашивает меня еще больше. – Китнисс была у него только раз, и особенной радости моему сыну их встреча не доставила. Теперь она проводит все свое время, глядя на мужа через стекло.

– Просто ее мучает чувство вины, когда Питу станет лучше, все изменится.

– Значит, ты сидела около Гейла тоже из чувства вины?

– Нет. Не только, – вновь берусь за нож и продолжаю счищать шелуху. – Все очень сложно. Порою я и сама не могу разобраться с тем, что чувствую. – Миссис Хоторн отворачивается, оставшееся время мы готовим молча.

Я вздыхаю. Скоро будет еще хуже. Пока Гейл в госпитале, он не появляется в общем зале столовой. А дальше… Скоро он сядет за стол вместе со своей семьей, а мне придется есть одной. И все же так правильней. Он не мне обещал вернуться. С глаз долой – из сердца вон. Хотя… Когда я готовлю бульон для больных, скручиваю бинты или раздаю лекарства, то думаю о Гейле. Я не могу не думать о нем. Никто не знает, что я прихожу ночью, чтобы посмотреть на него, однако у меня нет на него прав, нет, и никогда не было.

– Миссис Хоторн? – я окликаю ее, но слышу только звенящую тишину. Даже не заметила, как осталась одна. Хнычу и поднимаю тяжелое ведро, наполненное водой и картошкой, но железная ручка подводит и обрывается. Огромные белые клубни и холодный поток мутной жидкости выливается мне под ноги. – Проклятье! – кричу я. – Проклятье!

– Тонкие запястья дочки мэра не предназначены для таскания тяжестей, – звучит около меня насмешливый голос. Я расправляю плечи и замечаю его: красивого и сильного. Болезненная бледность оставила его лицо, окровавленная повязка давно снята, а в любимых глазах так и пляшут затейливые огоньки. «Гейл. Гейл. Гейл», – выбивает мое сердце.

– Ручка отломилась, – выдавливаю я из себя.

– Давай помогу, – он быстро скидывает картофелины в ведро и несет все мое разбитое богатство к раковине, я тем временем затираю огромную лужу на полу.

– Хорошо, что никто не видел, а то бы мне не поздоровилось.

– Еще бы, – он улыбается. – Ты чуть было не испортила столько еды, – А вообще, – лицо вмиг становится серьезным, – Я пришел поблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня.

– Не стоит, – отворачиваюсь.

– Зря ты прячешься на кухне, я не держу на тебя зла.

– Спасибо, – на глаза наворачиваются слезы.

– Я пришел попрощаться с тобой. Недели через две я уеду на штурм Капитолия, а там мало ли что.

– Не нужно, Гейл, – сама не замечая как, хватаю его за руку. – Зачем? Подумай о своей семье, Китнисс…

– Китнисс сказала, что у нас нет будущего, – он прикусывает губу, а у меня на душе холодеет. Вот и открылась причина его прихода. Все, как тогда. Китнисс вышла замуж, и он захотел заполнить пустоту в своем сердце встречами со мной. Не в этот раз. Возможно месяц назад, до открывшейся правды, до моих страшных слов, я бы обрадовалась. Но не теперь. Снова через это мне не пройти. Однажды я чуть было не сгорела в огне своей любви. В следующий раз чуть было уже может не быть.

– Китнисс может ошибаться, – отвечаю я бесцветным голосом. – Вы все решите потом после войны.

– Возможно, – он качает головой, но мало верит в свои слова.

– Возвращайся, Гейл. Даже не думай умирать!

– Постарайся простить меня когда-нибудь, ‒ он улыбается и по-дружески сжимает мою руку.

– Я простила, Гейл. Уже простила.

Через две недели постоянных занятий с одним умником из Дистрикта-3, Гейл уезжает. Китнисс плачет навзрыд. Не спит, не ест, не сводит глаз с Пита, появляющегося в общем зале, и все чаще бегает к главнокомандующему, чтобы узнать новости. Утром третьего дня я пересиливаю себя и иду к ней.

– Гейл вернется, обязательно вернется, – уговариваю я ее, гладя по спине. Она вздыхает, не пытаясь утереть слезы. ‒ Он освобождает нашу страну, спасает нас всех. Он не умрет. Не умрет…

Голос Вика звучит сладкой музыкой среди грома и дождя:

– Сноу подписал акт о капитуляции. Капитолий пал. Гейл в отсеке для раненых…

Комментарий к Не мне он обещал вернуться

Вот и новая часть. незамысловатая. Она далась мне нелегко, но начало таянию айсбергов положено.

========== Когнитивный диссонанс ==========

‒ Теперь, должно быть, я похожу на чудовище, ‒ говорит, кривясь, Гейл, пока я кружусь вокруг него, словно детвора вокруг рождественской елки, наматывая на грудь и спину новые пласты белоснежного бинта.

‒ Ты преувеличиваешь, ‒ отрезаю лишнюю марлю и, закрепляя оставшийся конец внутрь повязки, помогаю Охотнику лечь на только что взбитую подушку. ‒ Главное то, что пули, прошедшие насквозь, не задели жизненно важные органы.

‒ Да, ‒ хихикая, вторит мне вечно что-то жующий Вик. ‒ И вообще нечего ходить голым, тогда твои шрамы вперемешку с ожогами во все тело никто не увидит.

‒ У тебя, кажется, урок, умник, ‒ Гейл кидает в брата подушкой. ‒ Так что бравой походкой в класс. Не желаю слушать вопли твоей учительницы.

‒ На меня никогда никто не жаловался, ‒ с обидой в голосе сообщает мальчик и надувает губы.‒ Как всегда хочешь от меня отделаться, – встает, как бы нехотя, а затем елейным голосом сообщает. ‒ Я зайду вечером. Поболтаем! ‒ а затем уносится прочь подобно ветру.

‒ Тринадцатый идет Вику на пользу, ‒ замечаю я, пока Гейл, трясясь от смеха, хватается за ребра и охает. ‒ Даже щеки появились.

‒ Наконец-то, начал наедаться. Глядишь, и расти начнет.

‒ Точно, ‒ соглашаюсь я и принимаюсь двигать штатив с капельницей в противоположном от кровати Хоторна направлении.

‒ Постой, Мадж. Останься.

‒ Ты не один лежишь в госпитале, ‒ с нажимом говорю я. ‒ Меня ждут другие раненые.

‒ Подождут, ‒ ловкие пальцы крепко обхватывают мое запястье, не позволяя сделать вперед и шагу.

‒ Гейл, пожалуйста, не мучай меня! ‒ почти умоляю, протирая глазами дыру в полу.

‒ А говорила, что простила, ‒ он отбрасывает мою ладонь и отворачивается к стенке, а я замираю, не знаю, как поступить и как объяснить, что простить и забыть ‒ не одно и то же. С одной стороны мне до дрожи в коленях хочется остаться с ним, кормить его бульоном, взбивать подушки и поправлять одеяло. Шрамы, ожоги ‒ какая глупость! Даже если бы Гейл лишился обеих ног и носа, то все равно бы оставался для меня самым красивым мужчиной на свете, но… И этих но слишком много.

Оскар Уайльд писал, что дружба между мужчиной и женщиной не возможна, и если она все-таки случилась, то один из них либо уже влюблен, либо влюбится в другого в скором времени. Удивительные и чертовски правдивые слова. Мне всегда будет мало дружбы с Гейлом, но ставить на то, что она перерастет в нечто большее, я не намерена. Слишком страшно… Страшно за нас обоих.

‒ Мисс Андерси, ‒ слышу я тихий голос главного хирурга, ‒ Генри Миллс ждет Вас уже четверть часа.

‒ Иду, ‒ спохватываюсь и пулей бегу к напарнику Гейла в битве за Капитолий.

Пытаясь занять себя рутинной работой, связанной с мытьем полов, раздачей обедов и присмотром за больными, я пытаюсь сбросить с себя невеселые мысли о том, как дальше вести себя с Хоторном. Все так непросто, и я вообще не понимаю, какую позицию он решил избрать при выстраивании контактов со мной. Сама же учусь жить одна, специально начиная новое дело перед приемом пищи, чтобы прийти в столовую одной из последних. Детвора обычно пытается меня дождаться, но голод берет свое, да и миссис Хоторн тоже особо их не поощряет засиживаться за тарелками: нужно освобождать место другим, к тому же и ей самой хочется побыть подольше с пока еще лежащим в больничном крыле сыном. Я прихожу в спальню, когда строгая, высокая и худощавая женщина спит, прижав к себе малышку Пози, а встать и уйти пытаюсь еще до официального подъема. Наверное, бегать от них – настоящее ребячество, но так лучше, потому что скоро наши пути разойдутся, и мне, так или иначе, придется жить собственной одинокой жизнью. Однако из госпиталя я никуда деться не могу, и хуже всего то, что я испытываю сладчайшее удовольствие от того, что ухаживаю за Гейлом. Мне так хочется быть полезной, нужной и хоть чуточку важной для него, а он… он улыбается мне все более ласковой улыбкой.

‒ А потом?‒ тихий шепот Пита застает меня врасплох, заставляя вырваться из круговорота своих внутренних противоречий.

‒ А потом, ‒ голос Китнисс дрожит, она тщательно подбирает слова. Муж не торопит ее и, помогая собраться с мыслями, сжимает ее тонкие пальчики. ‒ Потом ты бросил мне этот хлеб. Теплый, свежий, вкусный, а назавтра пришел в школу с синяком во все лицо. А знаешь, что это значило? Что ты, пожертвовав собой, спас меня и Прим, и маму, ‒ из правого глаза моей бывшей подруги выкатывается слезинка, Мелларк подбирает ее большим пальцем.

И как Китнисс это делает? Или миссис Хоторн права, и это уже не притворство. Блеском Юпитера сияют ее глаза, когда Пит прижимает ее к себе, когда говорит, когда слушает. Неужели она действительно выбрала его? Неужели так долго дремавшая в ее сердце любовь очнулась и обрела удивительную силу? Дни напролет она рассказывает ему о совместном прошлом, и порою мне кажется, что то, о чем забыло сознание Мелларка, все еще помнит его большое доброе сердце. Надеюсь, что в этот раз у них все получится. Не потому что это кому-то будет выгодно, а оттого что они это заслужили. Что до меня, то я лишь посторонний наблюдатель, и должна принять любое развитие событий, как неизбежное, однако во всем этом есть одно но. Их новые выращенные в любви и правде отношения причинят Гейлу свежую порцию боли.

‒ Эй, королева, ‒ слышится разъяренный голос главной поварихи, ‒ о чем замечталась?

‒ Простите, ‒ вздыхаю. Сегодня я на редкость рассеянная. То забуду протереть десяток столов, натирая до дыр столешницу одного единственного, то отколю у тарелки край, нечаянно выронив ее из рук.

Вечером перед отбоем плетусь в сторону больничного отсека. Уставшая, измотанная и счастливая. Краем глаза я опять увижу его. Порою мне кажется, что моя любовь к Гейлу сродни мании или была манией…

– Есть разговор, – начинает он, когда я протягиваю ему градусник.

– Не сейчас.

– Значит, я подожду, – киваю, замечая явное недовольство в его глазах.

– Хорошо, – заканчиваю дежурный обход, возвращаясь к его кровати.

‒ Что нового? ‒ серые глаза гипнотизируют меня, не позволяя отвести взгляда.

‒ Ничего, ‒ сконфуженно отвечаю я. Не рассказывать же об инциденте с тарелкой. ‒ А у тебя?

‒ Ты, правда, считаешь, что тут может быть что-то новое? ‒ продолжает он, обводя рукой палату. Я повожу плечами, он поднимает брови. ‒ Заходила Альма Койн.

‒ И?

‒ Благодарила.

‒ Еще бы, ‒ мысленно возмущаюсь я. ‒ Два раза чуть не умер за нее.

‒ Сноу расстреляют 23 июля ‒ в день обычной Жатвы.

‒ Понятно, ‒ растеряно смотрю по сторонам. Наверное, жалеть его ‒ истинное преступление: в конце концов, он жесткий тиран, который погубил не одну тысячу жизней. Но… Вспоминаю свою собственную ненависть. Кто знает его историю? Раньше моральные качества человека испытывали водой, огнем и властью, а власть, как известно, портит людей. Чтобы наделала я, если бы вдруг в момент своего озлобления начала управлять даже небольшой группой людей. Злыми не рождаются… – Думаешь, дистрикты сейчас получат свободу?

– Мы боролись за это. Лишь бы осознание бескрайнего могущества не застило ей глаза, а то как бы Голодные игры не нашли новое начало среди детей Капитолия.

– Думаешь это возможно? – в ужасе прикрываю рот руками.

– Надеюсь, что нет.

– В стране разрушения. Осталось еще несколько сотен мятежников, поддерживающих прежний порядок. Общими усилиями мы справимся. Постепенно дистрикты начнут восстанавливать.

– Двенадцатый пострадал больше всех.

– Восьмому, пятому и второму тоже досталось, но ты права, начнут с нашего. Это было моим условием.

– Условием? – он едва поводит глазами, не удостаивая меня ответа, который мне так хочется услышать.

– Значит, скоро можно будет вернуться домой. Ты поедешь в двенадцатый? ‒ он молчит. Ответ снова находится сам собой. Гейл ‒ солдат, он останется здесь…

– Мисс Андерси, – высокий сдержанный голос останавливает поток моих мыслей, выбивая меня из колеи. Я узнаю немолодую, но все еще красивую и ухоженную женщину с красиво уложенными волосами в обычном сером комбинезоне, как у всех тут. Она была первой из жителей Дистрикта-13, кого я увидела, первой, с кем я поговорила.

– Добрый вечер, президент Койн.

– Наконец-то, я могу поговорить с Вами. Ваш отец так много сделал, хотя понимал всю опасность своего положения. Мне жаль, что вся Ваша семья погибла. Но для дочери мэра у нас всегда найдется место. Вы обладаете удивительными упорством и трудолюбием, к тому же многие Ваши знакомые говорят о великолепном образовании, которое Вашему отцу удалось дать Вам. Не понимаю, почему Ваш жених против того, чтобы Вы остались в тринадцатом.

– Гейл мне не жених, – чувствую, как краска заливает лицо. – Но он прав: я поеду домой, как только будет можно.

– Не разрушенной осталась только Деревня Победителей. Восстановление старых построек и возведение новых домов займет какое-то время. Подумайте, Мадж.

– Нет, я бы хотела побывать на могиле своих родных, – сжимаю руки в кулаки, не позволяя слезам пролиться. Женщина поджимает губы, напоследок попрощавшись с солдатом Хоторном.

– Я ей ничего не говорил, – зачем-то оправдывается Гейл, – Она сама сделала такие выводы.

– Оставь, я сама виновата, – отворачиваюсь, протягивая руку за градусником.

– Ты придешь завтра?

– Я прихожу каждый день. Рук не хватает и…

– Я не об этом.

– Гейл, – поворачиваюсь, намереваясь объяснить. – Неужели, тебе нравится видеть… знать, что я страдаю?

– Не нравится.

– Тогда зачем?

– Что зачем?

– Ты это делаешь. Зачем даришь надежду, еще раз заставляя поверить? Разве ты не понимаешь, что это, как минимум, эгоистично, а, как максимум, жестоко.

– Эгоистично, – он задумывается. – Скорее наоборот: я надеялся получить второй шанс.

– Лучше не надо, – Гейл сужает глаза. – Я больше не могу зависеть от настроения Китнисс.

– А причем здесь Китнисс?

– Не обманывай себя.

– Ладно, – отворачивается. – Со мной все понятно, но что тебе сделала моя семья?

– Ничего, – удивляюсь. Еще этого не хватало.

– Тогда зачем избегаешь и их? – снова краснею, а земля под ногами начинает осторожно раскачиваться. Глупо было думать, что миссис Хоторн не догадается об истинных причинах моих поздних приходов. – Мама устала притворяться спящей.

– Сестричка? – одинокий мужской голос эхом отбивается от стен жестяной банки.

– Мне нужно идти, – радуюсь и быстрее пули мчусь в процедурный кабинет, с мстительным удовольствием кидая в дезинфицирующий раствор дюжину градусников. – Я пойду, доктор Аврелий, – обращаюсь к седоволосому старцу с чудаковатым, но все еще горящим взглядом. Ухожу быстро и, не оглядываясь, долго топчусь у дверей спальни, не решаясь войти и, наконец, придумываю новую отговорку. Мне необходимо увидеть Китнисс.

Полупустые плохо освещенные коридоры бескрайним лабиринтом тянутся вдоль стен непробиваемого бункера, напоминая крысиные норы, порою я и сейчас блуждаю в них, пытаясь отыскать путь покороче, однако сегодня судьба благоволит мне. Я без труда нахожу комнату, как две капли воды похожую на мою: две узкие кровати, заправленные темно-коричневым покрывалом, две тумбочки и серая штора на несуществующем окне. Только колыбелька, накрытая белоснежной простынью, видимо, из госпиталя, указывает на то, что спальня принадлежит кормящей маме и младенцу.

– Китнисс, – с порога заявляю я, уперев руки в бока. Победительница Семьдесят четвертых Голодных игр поднимает на меня обеспокоенный взгляд и прикладывает палец к губам, осторожно укачивая мирно сопящую Руту. – Китнисс, – продолжаю, снизив голос до шепота. – Зайди к Гейлу, пожалуйста.

– К Гейлу? – укладывает дочь в кроватку. – Я заходила сегодня, – мямлит, – Приносила Руту. Он был рад племяннице.

– Тебе бы он был рад не меньше, – кривлюсь, пока подруга отстраняется от кроватки, фокусируя взгляд где-то за моей головой.

Когда-то давно, еще малышкой из окна родительского дома я наблюдала сказочную картину. Иссиня-черное небо, разрезанное вдоль и поперек острыми световыми лучами молний, проклинало провинившуюся в чем-то землю ливнем, напоминающим водопад, градом размером с куриное яйцо и раскатами грома, нагоняющем вселенскую тоску и почти животный страх. Обида небосклона изливалась около трех часов, и вдруг в одно мгновение все закончилось. Разом. Солнце, как по взмаху волшебной выглянуло из-за грозовых туч и принялось залечивать раны земли, осушая лужи и уничтожая град одним прикосновением. Благодарю солнечному теплу, небо стало добрее, и кусочек синевы, явившейся ниоткуда забрал в себя всю черноту, заменяя ее белой ватой кучевых облаков и круглой радугой. Лицо Китнисс напомнило мне тот самый день. Куда подевались усталость и отрешенность? Серые глаза превратились в звезды, а улыбка придала лицу особую радостную нежность.

– Ну, как? – шепчет Пит, прижавшись к косяку двери.

– Сходила. Койн отпустила меня. Завтра едим свежую кобанятину.

– Наконец-то. А то все каша да каша!

Взгляды, жесты и биение сердец порою заменяют тысячи слов. Я чувствую, что становлюсь лишней. Опять. Обхожу Пита и покидаю комнату, тихо попрощавшись. Сын пекаря и его жена продолжают ворковать, не замечая моего ухода. Даже если Пит не вспомнит их совместную жизнь, это им не помешает, потому что он снова в нее влюбился… Гоню от себя странные мысли. Меня это не должно касаться. Не мое дело! Все будет так, как должно быть.

Возвращаюсь в больничный отсек, представляя, что я гигантская змея, ползущая по глубокому туннелю. Повсюду постоянно встречаются люди в серых комбинезонах, похожие на огромных муравьев и бескрайнюю бесцветную массу. Если бы мама и Мэри были рядом, но теперь между нами облака, и, увы, не кучевые.

‒ Ты больше не любишь меня, Мадж? ‒ крепкие пальцы вцепляются в мою руку железной хваткой. Тоненький голосок смахивает на писк. Опускаю глаза и замечаю две темные косички и смуглое личико.

‒ Ну, что ты, Пози? Я очень люблю тебя.

‒ Почему тогда не рассказываешь своих историй?

‒ Просто я была занята. Здесь много работы, а я не хочу прослыть дармоедкой.

‒ Ты идешь спать? Расскажи сейчас что-нибудь.

‒ Пожалуй, ‒ строчки рождаются сами собой, как ответ на давно мучающий меня вопрос:

Страшное слово – «чужой»!

Страшнее его – невезенье!

Ну, как мне пройти одной

Сквозь беды и их сплетенье?

Страшное слово – «уйди»,

( А мне страшнее остаться…)

Он просит все время: «Пойми!»

Как страшно мне с ним расстаться!

Я знаю, любовь –это блажь!

«Вот глупости,– скажут. – Чудачка!»

В моей душе саботаж…

За ним я бегу как собачка.

Мне страшно, что бросит, уйдет,

Что стану я вновь одинокой.

И сердце тогда не всплакнет

Под этой печалью глубокой.

‒ Почему все твои стихи такие грустные?

‒ Однажды придумаю что-нибудь повеселее, ‒ мы медленно доходим до нашей комнаты. Мама Гейла расправляет кровать. Я замираю у входа. ‒ Миссис Хоторн…

‒ Ты, наверное, устала. Отдохни, ‒ ласковый взгляд пристыжает меня больше самой жестокой проповеди.

‒ Гейлу лучше. Воспаления нет. Скоро и перевязки не понадобятся.

‒ Я знаю. Конечно, время все лечит. Твои раны тоже затянутся.

Впервые за несколько последних дней мы ложимся спать в одно время. Мои соседки засыпают почти сразу, я долго ворочаюсь, пытаясь найти своему бегству оправдание и восхищаясь силой духа и выносливостью матери Гейла. Как ей удалось выжить одной с четырьмя детьми и без мужа? Бедняжка. Она сдирала свои пальцы до костей лишь бы прокормить малышей, да и здесь я с трудом уговаривала ее поспать и отойти от кровати Гейла хоть на несколько часов, пока тот был без сознания. Наверное, сказывается жизнь в Шлаке, у меня с миссис Эвердин нет и половины внутренних качеств Хейзел Хоторн.

Следующие три дня становятся обычными. Я несу свою вахту в госпитале и стараюсь быть доброй ко всем. Скоро я уеду, а Гейл останется, значит, за эти несколько дней нужно помириться окончательно и хотя бы расстаться без взаимных обид и угрызений совести. Начинаю задерживаться у его кровати, перекидываясь парой фраз об общих знакомых, и уговариваю полежать еще один день, чтобы быть полностью спокойной насчет его физического здоровья. Он соглашается или делает вид и часто смеется. На четвертый день утром его кровать оказывается пустой. Пустота больничной койки подобно пауку начинает плести тоскливую паутину вокруг моего сердца. Больных становится все меньше ‒ больше мне нечего делать в госпитале. День не заканчивается. Кусок в горло не лезет. Я бегаю по длинным коридорам, пытаясь отыскать Гейла, но не спрашиваю ни у кого: слишком сильно боюсь найти. В глубине души я знаю: он в лабораториях с ученым из третьего.

За ужином выжившим после бомбардировки вежливо предлагают начать собираться домой. Никто не обижается. Каждый уже давно ждал этих слов. Наступает момент прощания с новыми знакомыми. Скоро я увижу лучи настоящего солнца.

‒ Как дела, фея? ‒ любимый голос заставляет меня оглянуться. Высокий темноволосый военный в новой темно-синей форме стоит напротив меня. Серьезный выдержанный взгляд серых глаз, приветливая улыбка и новые погоны капитана завершают складный образ. Что ж, штурм второго и взятие Капитолия ‒ Гейл заслужил свои звездочки.

‒ Хорошо. Завтра начну собираться в путь.

‒ Пригляди за мамой и детворой.

‒ Разве они не остаются здесь?

‒ Нет, боюсь, они не смогли привязаться к Дистрикту-13.