Текст книги "Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)"

Автор книги: Мелани555

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

‒ Так, значит, после войны ты будешь жить с Китнисс? ‒ он молчит. Все правильно, зачем говорить то, что и так очевидно? ‒ А что будет с Питом? ‒ Гейл отводит взгляд. Не хочет сейчас об этом думать, а мне становится обидней вдвойне. ‒ Если бы ты только знал, сколько боли мне причинил. Не возвращайся! Оставайся на своей войне вечность. Сражайся за свой любимый дистрикт с ненавистным Капитолием. Ищи справедливость и не возвращайся! Никогда!

Силы уходят вместе с соленой жидкостью, я теряю равновесие и начинаю чувствовать коленями холод и сырость утренней земли. Гейл пытается поднять меня, но я отбиваюсь, в отчаянии осыпая его грудь и руки ударами кулаков. Пусть оставит меня здесь и пусть никогда не возвращается.

‒ Я хочу, чтобы ты остался там. Я желаю тебе одной лишь смерти!

‒ Это не ты, Мадж. Это боль внутри тебя, ‒ он уходит. ‒ Постарайся стать счастливой.

Я вновь остаюсь одна. Только обида и боль по-прежнему находятся рядом. Он будет жить с Китнисс, а я превращусь в чудовище, в то самое, каким меня сделал он. Черная зависть пригибает меня к земле, но сильные руки заставляют подняться. Что-то теплое ложится на плечи, если бы оно могло отогреть душу. Может быть, Гейл все-таки вернулся?

‒ Гейл…

‒ Не волнуйся, дочка. Он вернется. Такие, как он, всегда возвращаются.

‒ Нет, пусть он умрет. Не желаю, чтобы он возвращался. Будь он проклят… Будь проклят!

‒ Ты сама не знаешь, что просишь, идем домой.

Папа… Видно, в целом свете я только ему и нужна. Он заставляет меня двигаться, а в дом вносит на руках. В спальне у кровати мама вместе с Мэри копошится около меня с махровым халатом, тазиком с кипятком и чаем с малиной. Папа аккуратно отодвигает хрустальную вазу с белыми, все еще свежими подснежниками. Подснежниками Гейла. Я вскакиваю, и ваза летит вниз, разбиваясь на тысячу осколков; на бежевом ковре появляется мокрое пятно, правая ладонь почему-то начинает кровоточить. Мне не больно, только пустота заполняет мою душу. Мэри собирает подснежники, папа просит унести их вниз. Мама умоляет меня лечь и долго рассказывает про Оле Лукойле. Мне снится волшебный зонтик и Гейл. Я опять проклинаю его. Я хочу, чтобы ему было также больно, как мне.

В понедельник мне разрешают прогулять школу. Во вторник я нехотя плетусь на занятия, но сбегаю, не пройдя и полдороги. В среду я встречаю Китнисс. Жизнь ‒ странная штука. Оказывается, она давно ищет встречи со мной. Я не могу ее видеть, даже такую бледную, несчастную и без мужа. Кажется, она тоскует об ушедшем любовнике. Должно быть, Пит, наконец-то, прозрел и все понял. Китнисс рассказывает о том, что Рута болела, и спрашивает меня о Гейле. Мне не жаль их приблудную дочь, мне хочется сказать, что отец девочки умер. Она уходит.

В четверг я нахожу в гостиной уже наполовину сухие подснежники, отчего-то мне не хватает смелости выбросить их в мусорное ведро. В пятницу вечером папа говорит, что несколько Победителей присоединились к повстанцам, значит, скоро кто-то навестит Хеймитча Эбернети и Пита с Китнисс. Мне все равно. Я уже мертвая, напрасно он просит быть осторожней.

Дни текут, не оставляя мне выбора ‒ я становлюсь еще более злобной и грубой. Злыми не рождаются: злыми нас делают другие люди. Я больше никогда не стану той Мадж Андерси, что была раньше.

Война ползком идет по стране. Тысячи жизней смерть уносит в свои владения. Однажды в новостях высокий красивый брюнет с глазами цвета грозовой тучи вбегает в здание, которое рушится в то же мгновение, хороня его под своими обломками.

Я знаю этого молодого военного. Я слышу свой собственный крик. Мое желание исполнилось. Это я прокляла Гейла Хоторна.

========== Звездопад ==========

Теперь-то я знаю, как сходят с ума:

Не могут понять, не умеют смириться…

Как серой стеной возникают дома,

И с серой стеною сливаются лица…

Как время течёт непрерывно назад:

Пытается вспомнить… вернуть и исправить…

Свершённых событий случившийся факт

В потоке событий всех перенаправить…

Неважно становится: год или час…

Вот-вот и, похоже, все рамки исчезнут:

Былое всецело поглотит «сейчас»…

И это былое окажется бездной…

Теперь-то я знаю, как сходят с ума:

Срываются, жаждут в реале забыться…

Не веря, что кончится эта зима…

И учатся заново Богу молиться…

Аннастасия Ларецкая

Я, Мадж Андерси. Мне восемнадцать лет. Я из Дистрикта-12, мэром которого является мой отец. Полжизни я любила шахтера из Шлака ‒ Гейла Хоторна, а ему всегда была нужна только моя подруга ‒ Китнисс Эвердин. Я возненавидела и прокляла его за это. Теперь он мертв. Я накликала ему смерть. Я, такая же жестокая, как президент Сноу, поставивший свою власть превыше всего, я такая же, надменная, как Альма Койн, пославшая на гибель необученных юнцов в сердце Дистрикта-2 ради своей победы. Я лишила Руту отца, отобрала у Хейзел Хоторн сына, отняла у Рори, Вика и Пози брата и защитника. Я есть сама смерть, и нет мне прощения, ибо я сама себя не прощу…

‒ Мадж, ‒ голос мамы доносится откуда-то издалека. Раздираемая внутренними противоречиями она шепчет, пытаясь обнять меня. ‒ Не стоит убиваться раньше времени. Что если, все это неправда, пустота?

Неправда… Воспаленное многомесячными стрессами сознание вгрызается за внезапно поданную идею, как голодная собака в случайно брошенную ей кость. Вгрызается и отдавать не хочет. Мама может оказаться права. Неправда, неправда. Неправда все, что было. Это жуткий кошмар, страшный сон, который навеяли мне походы на кладбище. Ничего не было: ни обвалившегося дома, ни прощания Гейла с Китнисс, ни ее обещания, ни моих дьявольским смыслом наполненных слов. Гейл жив…Гейл жив!

Рассудок требует доказательств. Я с легкостью нахожу их. Одиноко стоящие, уже пожелтевшие от времени подснежники почти кричат о своем присутствии в моем доме. Их подарил Гейл. Я помню.

Должно быть, он дома со своей семьей. Я пойду туда. Я расскажу ему. Все как раньше. Я люблю его, люблю до безумия. И прощаю. Ненависти нет. Злоба прошла. Это все глупости, все пустое. Есть только любовь. Лишь бы он был дома, лишь бы был жив…

‒ Мадж, ‒ отец кричит мне вслед раненым зверем. ‒ Остановись, ‒ я не слышу его. Нет привычных пальто и перчаток. Не нужно. Я стерплю, вынесу и боль, и холод. Лишь бы Гейл был жив.

Привычные узкие улочки, узловатые деревья и покосившие дома от старости и недостатка средств ведут меня знакомой дорогой. Иногда я падаю, не рассчитав скорости или не заметив глубокую выбоину. Мои колени все еще чувствуют твердость гравия, но я поднимаюсь. Скорее. Скорее. Мне нужно увидеть Гейла.

Порою мне приходится поднять голову, и в эти минуты я замечаю, как кроваво-красный закат поглощает нежную синеву неба. Обычно такое явление мне казалось живописно-прекрасным, теперь я чувствую новую ассоциацию: ненависть и боль превращают мягкость измученного безответной любовью сердца в бескрайнюю черноту… Не думать. Не вспоминать! Я найду Гейла дома.

На небе чудным образом появляются звезды. Одна из них, растерянно покачнувшись, вдруг срывается с неба и словно в замедленной съемке старых черно-белых фильмов начинает падать вниз, чтобы слиться с землей и умереть. Мэри говорила, что когда звезда падает с неба, нужно загадывать желание. Учительница астрономии рассказывала о том, что падают с неба метеориты, а звезды просто гаснут от времени, из голубых превращаясь в красные, из огненно-горячих в ледяные, как сегодняшнее небо, как моя любовь… Нет, только не она!

‒ Эй, небесное тело, ‒ кричу я безымянной звезде-метеориту. ‒ Пусть Гейл будет жив! Все, что хочешь, бери взамен, только заставь его дышать. Хочешь, забирай меня! ‒ звезда молчит, со скворчащим грохотом опускаясь на землю. Кажется, она упала вблизи моего дома. Не помяла бы клумбы Мэри, а то старушка расстроится.

Зарево от упавшей звезды продолжается несколько секунд, и я даже останавливаюсь на миг, залюбовавшись небывалым зрелищем, но вслед за сестрой и другие звезды продолжают падать, устроив фейерверк огней. Теперь я знаю, как выглядит метеоритный дождь. Может, и Гейл видит это из окна своего домика.

Я почти пришла. Вот он: второй, третий, пятый… Знакомая крыша. Я дергаю деревянную дверь, но не успеваю постучаться. Высокая худощавая женщина с накинутым на голову черным платком выходит мне на встречу. Одной рукой она прижимает к себе Пози, сморкающуюся в широкий подол ее юбки, другой приобнимает за плечи Вика, утирающего рукавом набежавшие слезы. Рори стоит чуть поодаль, он старательно прячет взгляд, и мне это не нравится.

‒ Миссис Хоторн, ‒ начинаю я. ‒ Мне нужно поговорить с Гейлом. Пожалуйста, позовите его.

‒ С Гейлом? ‒ она всматривается в мое лицо и обмирает на глазах. ‒ Бедная девочка! ‒ она прижимает меня к себе, целует в щеки и гладит по волосам, зачем-то особенно сильно перебирая в руках прядь у самого лба.

‒ Миссис Хоторн, ‒ у меня заканчивается терпение. ‒ Я хочу увидеть Гейла!

‒ Нужно идти, мама, ‒ Рори проходит вперед. ‒ Все полыхает огнем!

‒ Гейл, умоляю Вас, Гейл!

‒ Мадж, ‒ Пози вцепляется в меня мертвой хваткой, прогоняя с крыльца. ‒ Гейл погиб!

‒ Погиб, ‒ я трясу головой, все еще не веря, а она продолжает выкрикивать мучительные слова, как заведенная. Звезды продолжают падать с небес, взрываясь и умирая, а затем в моих глазах наступает темнота.

****

‒ Ты слышишь, Гейл, кажется, кто-то плачет и зовет на помощь? ‒ говорю я, беря любимого за руку.

‒ Я ничего не слышу, ‒ он улыбается, и накрывает мои пальцы своей широкой загорелой ладонью. ‒ Тебе показалось. Мы одни в лесу.

И, правда, кроме Гейла, меня и Китнисс в лес никто не ходит, но моя подруга сейчас с мужем и дочкой, значит, мы одни. Мы сидим на небольшом пригорке в окружении высоких и стройных деревьев, на поляне, покрытой разноцветным цветочным ковром. Почти два года назад Гейл нашел меня здесь зимой, тогда, когда я хотела помочь ему с ловушками и потеряла варежки. Тогда он злился, сейчас привел меня сюда сам.

‒ Я скучал, ‒ он прикладывает мою руку к губам. ‒ Как хорошо, что теперь ты со мной.

‒ Навсегда, ‒ шепчу я, кладя ему на грудь голову. ‒ Больше никакой Китнисс!

‒ Больше никакой Китнисс! ‒ он улыбается, а по моей душе растекается сладкая нега. Я почти умерла, а он меня воскресил. Взаимная любовь творит чудеса.

На моих коленях покоится худенький букетик сухих подснежников; на поляне много цветов, и они все могут быть моими, но этот самый первый, и потому особенно дорог, а еще я не хочу даже на мгновение отпускать от себя Гейла. Одна наглая белка пыталась отобрать у меня цветы, но я закричала, и она ушла несолоно хлебавши. То же самое пыталась проделать и какая-то чересчур смелая сойка. Не отдам. Мои.

‒ Я люблю тебя, Фея, ‒ Гейл целует меня в голову. ‒ Люблю очень давно.

‒ И я люблю тебя, ‒ несколько слезинок выкатываются из моих глаз.

‒ Не плачь.

‒ Это от счастья.

‒ От счастья поют песни, ‒ он снова улыбается, утирая мои слезы.

‒ Я не умею, так хорошо, как… ‒ имя застревает в моем горле, Охотник не позволяет его произнести, накрывая мои губы своими.

‒ Ты не пробовала.

‒ Хорошо, ‒ сдаюсь и начинаю тихонько мурлыкать мотив давно забытой песни:

А хочешь, я выучусь шить?

А может, и вышивать?

А хочешь, я выучусь жить,

И будем жить-поживать?

Уедем отсюда прочь,

Оставим здесь свою тень,

И ночь у нас будет ночь,

И день у нас будет день.

Ты будешь ходить в лес

С ловушками и ружьем.

О, как же весело здесь,

Как славно мы заживем!

Я скоро выучусь прясть,

Чесать и сматывать шерсть.

А детей у нас будет пять,

А может быть, даже шесть…

И будет трава расти,

А в доме топиться печь.

И, Господи мне прости,

Я, может быть, брошу петь.

И будем, как люди жить,

Добра себе наживать.

Ну, хочешь, я выучусь шить?

А, может, и вышивать…

‒ Мадж, дочка, нужно идти, ‒ неизвестно откуда взявшаяся миссис Хоторн настораживает и заставляет меня покраснеть.

‒ Гейл?

‒ Иди, милая, ‒ он помогает мне подняться. ‒ Ты должна быть послушной невесткой для моей матери.

‒ Ты пойдешь с нами?

‒ Я приду позже.

Грубая ладонь миссис Хоторн крепко держит меня, словно боится, что я исчезну или уйду куда-нибудь.

‒ Мы полетим на планолете в тринадцатый, ‒ объясняет она туманным голосом. ‒ Там нам будет лучше.

‒ Хорошо, ‒ я киваю ей. ‒ Нужно оставить место для Гейла, ‒ она молчит, из серых глаз начинают струиться крупные слезы. Я приобнимаю ее за плечи.

Я почти не чувствую полета и лишь иногда смотрю вниз на Дистрикт-12. Звездопад был сильным. Зарево никак не унимается.

‒ Миссис Хоторн, а мы надолго уезжаем? Мне нужно предупредить родителей. Они будут волноваться.

‒ Все пройдет, милая. Время все лечит, ‒ женщина гладит меня по голове, я улыбаюсь ей. Я уже излечилась. Гейл со мной. Что еще нужно?

‒ Мадж, ‒ легкий поцелуй опускается на мою шею, я оглядываюсь и снова вижу его.

‒ Гейл…

‒ Верь в меня, кто бы что ни говорил.

‒ Я всегда в тебя верила.

‒ Не оставляй меня.

‒ Никогда.

‒ Теперь уже немного осталось. Больше ты не будешь страдать.

‒ Мадж, ‒ слабый голос свекрови заставляет меня обернуться. ‒ Нужно выходить.

Огромные валуны и незатейливый вход. Бесконечно белые стены режут глаза. Я ищу Гейла…

‒ Не ищи виноватых, ‒ знакомый шепот почти интимно щекочет мое ухо. ‒ Постарайся простить всех. До встречи, любимая.

Я вскрикиваю. Я вижу, как он уходит, растворяется вдали, снова оставляя меня.

‒ Гейл. Гейл! Не уходи! ‒ я скулю, как побитая собака. Я срываюсь с места. Больничная каталка едва не сбивает меня с ног. Я опускаю глаза. Еще совсем молодой военный лежит на ней, на голове крупная марлевая повязка в красных пятнах величиной со сливу, китель прорван в двух местах, но все же он жив. Я чувствую его дыхание и слышу биение сердца. Я узнаю милые черты лица. ‒ Гейл. Гейл! ‒ я вспоминаю, ‒ Гейл, ‒ падаю на колени возле его каталки.

‒ Кто Вы? ‒ немолодая, но все еще красивая женщина с хорошо уложенными седеющими волосами подает мне руку, помогая подняться.

‒ Я, Мадж Андерси. Я та, что прокляла того, кого любила.

========== Простить себя ==========

Простить другого, может быть, не сложно,

Простить себя ‒ задача потрудней.

Порою кажется, что вовсе не возможно,

И ты достойна этих чёрных дней.

Порою кажется: все это заслужила,

И знает Бог какой урок подать,

Быть может, ты чего -то не ценила,

Раз не ценила, то извольте, потерять.

И рвётся сердце, кровью обливаясь,

И причитаешь ты: «За что, за что?»

И каждый раз, обратно возвращаясь,

Тебе не изменить уже уж ничего.

О прошлом вспоминая, жить осталось,

И слёзы не помогут уж никак,

Простите, нет, тут не поможет жалость,

От боли ты сжимаешь вновь кулак.

Анна Влади 11

‒ А потом ты словно помешалась: кричала, что мы обманываем тебя, что Гейл жив; кричала и плакала, а когда слезы кончились, и видеть, и слышать перестала. Я боялась, как бы и тебя смерть не забрала, слава Богу, что она только прядью волос ограничилась…

Четвертый день я сижу вместе с Хейзел Хоторн возле больничной кровати Гейла посреди длинного коридора Дистрикта-13, превратившегося в огромный больничный отсек для раненых, привезенных сюда после бомбежки двенадцатого и взятия второго. Многочисленные ряды коек с изувеченными телами простираются на многие мили вперед, а медсестры и врачи в белых халатах снуют между ними с нечеловеческой скоростью. Несколько часов назад в эту команду «белых пчелок» влились и Прим с Миссис Эвердин.

‒ Отдохни, Мадж, поспи хоть немного.

‒ Я не устала, спасибо. Прилягте, а я еще посижу. Вдруг понадобится моя помощь, да и сделала я еще не все.

‒ Побойся Бога, ‒ женщина качает головой. ‒ Ты и без того смотала больше сотни бинтов. Завтра ты и пальцами пошевелить не сможешь.

Смогу… Куда я денусь? Лучше работать ‒ следить за ровно скатывающейся марлей и не думать о том, что произошло.

‒ Огонь, наверное, до сих пор полыхает, ‒ мама Гейла вздыхает. ‒ Как стог сена, за несколько минут дотла, вот тебе и угольная пыль.

‒ Миссис Хоторн, ‒ я заглядываю ей в глаза, ‒ существует ли хоть слабая надежда, что они спаслись? Хотя бы папа… ‒ кого я обманываю, папа бы никогда не оставил маму. ‒ Может, они пришли позже и на другой край Луговины? Их мог забрать второй планолет?

‒ Старик Мелларк сказал, что самая первая бомба, ‒ слова даются ей тяжело, она медлит, вытирая слезы, и набирает в грудь больше воздуха, ‒ попала в твой дом, вторая ‒ в его пекарню. Надежды нет…

Вот так. Просто и без изысков. Что ходить вокруг да около? Надежды нет. Бомба, которую я считала падающей звездой, уничтожила мой родной дом и убила моих родителей и Мэри. Кажется, я даже хотела заключить с ней сделку. Слова, сказанные в минуту безумного отчаяния, теперь вспоминаются с печальной самоиронией: «Эй, небесное тело! Пусть Гейл будет жив! Все, что хочешь, бери взамен, только заставь его дышать». Видимо, сделка удалась. «Звезда» бесшумно согласилась и забрала. Три жизни вместо одной. Неплохо…

А ведь в глубине души папа догадывался, что все этим и закончится, он знал, что за повстанческие действия лично ответит перед Сноу. И, тем не менее, не выдал шахтеров и нашел способ связаться с Дистриктом-13. И теперь они все мертвы. Все: мама, папа и Мэри, и, если у Гейла я все еще имею шанс вымолить прощение, то у них ‒ никогда. А я была такой гадкой… Жестокой, грубой, неблагодарной и срывающей на них злость.

Я так виновата за свое потребительское отношение к ним… И я уже ничего не исправлю, никак и ничем не оправдаю своих ужасных, безжалостных поступков. Я так долго обвиняла надежного папу в постоянной занятости, а ласковую и добрую маму в болезненном бездействии, что не замечала их огромной любви и желания отдать мне все. И даже Мэри, моя милая старая Мэри, которая стала всем для меня, была вынуждена терпеть мои капризы и нападки. Я без конца упрекала их в том, что Гейл не отвечает мне взаимностью, я почти ненавидела их, а теперь потеряла. Потеряла всех, потеряла все, и уже ничего не исправить. Слова, вырезанные на сердце, выплаканные и выстраданные врезаются в память навсегда. Мне не нужна бумага. Они глубоко в душе:

Пока мы живы, можно все исправить…

Все осознать, раскаяться… Простить.

Врагам не мстить, любимым не лукавить,

Друзей, что оттолкнули, возвратить…

Пока мы живы, можно оглянуться…

Увидеть путь, с которого сошли.

От страшных снов очнувшись, оттолкнуться

От пропасти, к которой подошли.

Пока мы живы… Многие ль сумели

Остановить любимых, что ушли?

Мы их простить при жизни не успели,

А попросить прощенья ‒ не смогли.

Когда они уходят в тишину,

Туда, откуда точно нет возврата,

Порой хватает несколько минут

Понять: о Боже, как мы виноваты…

И фото ‒ черно-белое кино.

Усталые глаза ‒ знакомым взглядом.

Они уже простили нас давно

За то, что слишком редко были рядом,

За не звонки, не встречи, не тепло.

Не лица перед нами, просто тени…

А сколько было сказано не то,

И не о том, и фразами не теми?

Тугая боль ‒ вины последний штрих

Скребет, изводит холодом по коже.

За всё, что мы не сделали для них,

Они прощают. Мы себя не можем…

Мама. Папа. Мэри. Если бы я что могла исправить. Все было бы по-другому. С чистого листа. Но… Теперь я знаю, почему Гейл полюбил Китнисс: она добрая, храбрая, великодушная, смелая, а я пустая, жалкая и скверная. Я так и не смогла смириться с тем, что он меня не любит. Упорствовала, настаивала, обвиняла вас, а когда увидела свое полное поражение, начала брызгать желчью. Я все заслужила, но Вы не должны были расплачиваться за мои грехи. У Терри я вымаливала прощение на могиле. Для вас не могу сделать даже этого…

‒ Мадж, ‒ голос Вика звучит за сотню километров отсюда, постепенно приближаясь. Уже шесть ‒ пора на ужин.

‒ Хорошо, ‒ с трудом поднимаясь, складывая скатанные бинты на столик. Миссис Хоторн?

‒ Я пока побуду с Гейлом. Отведи Пози в столовую. Рори уже ушел.

Киваю и протягиваю девочке руку, за которую она уцепляется мертвой хваткой. В последнее время Пози плохо выглядит. Ее детская непосредственность и милое озорство сошли на нет. Очень хочется верить, что на нее так влияют новые условия жизни, а не та ужасная ночь огня и смертей, во время которой я чуть было не помешалась.

Если признаться честно, то Дистрикт-13 и впрямь наводит тоску, хотя многим тоскливо, не только из-за царящей тут атмосферы. В целом здесь неплохо, но все-таки к местным устоям приходится привыкать. Особенно сильно расстраивает серый цвет. Практичный и немарковитый он покрывает все: от стен извилистых коридоров, не принадлежащих больничному отсеку, до стандартных комбинезонов, сшитых из прочной материи, в которые одеты и мужчины, и женщины, и живущие здесь десятилетиями, и вновь прибывшие. Вчера ради развлечения Вик заставил меня сыграть в «Ассоциации», и, когда он обозначил Дистрикт-13, мне не пришло ничего в голову, кроме огромной жестяной банки. С каждым днем я убеждаюсь в истинности своей метафоры все больше.

После того, как семьдесят пять лет назад, Капитолий уничтожил тринадцатый, горстка людей все-таки сумела выжить. Ушла под землю, построила гигантский бункер, подняла свой дистрикт с колен и заставила его развиваться. Папе бы понравилась их система образования и гениальные ученые, весь день работающие в научно-исследовательских лабораториях, в которых ведется так много опытов, и разрабатываются планы захватов столицы. Теперь уже недолго осталось: взят второй, электростанция в Дистрикте-5 уничтожена, продукты в Капитолий уже месяц как не поступают. Даже если не будет штурма, город падет из-за мощной блокады: не привыкшие к лишениям капитолийцы начнут умирать с голода в кратчайшие сроки.

Порою мне кажется, что тринадцатый дистрикт поднялся благодаря железной силе воли тех, кто выжил, и великолепно слаженной трудовой дисциплине, за нарушение которой можно получить серьезное взыскание. Все правила должны выполняться беспрекословно. Распорядок дня ежедневно выбивается на руке каждого жителя; подъем, утренняя гигиена, завтрак, выполнение трудовых обязанностей, обед, тренировки, занятия, работа, ужин, отдых, вечерняя гигиена и сон. Опаздывать ‒ запрещено, уклоняться от доверенной работы ‒ запрещено, нарушать порядок ‒ запрещено.

Вечером с помощью душа временная татуировка смывается, а следующим утром наносится вновь; так здесь и живут годами и десятилетиями. Принимают пищу в огромной столовой, которая в часы важных сообщений превращается в общий зал заседаний. Еда здесь неплохая, жалко, что однообразная и четко рассчитанная на каждого человека без всяких добавок, однако жители двенадцатого не жалуются: семьям из Шлака и не такое есть приходилось. Спят жители в двуместных комнатах. Нас с миссис Хоторн и Пози разместили около больничного отсека, Рори и Вик занимают комнату рядом. Без дела сидеть запрещено, поэтому мы оказываем посильную помощь раненым и медсестрам…

‒ Гляди-ка, Мадж, пекарь, ‒ Вик показывает на ссутуленного старика, привалившегося к стенке. ‒ Опять уснул за кашей, ‒ качает головой. ‒ Ему и так вроде вчера попало, а тут еще и харчи портит.

‒ Мистер Мелларк, ‒ шепчу я, аккуратно тряхнув его по плечу. ‒ Проснитесь! ‒ с трудом узнаю всегда крепкого и здорового мужчину. Уставший и сгорбленный под тяготами жизни он за три дня постарел лет на десять.

‒ А, ‒ он протирает глаза, растеряно озираясь по сторонам. ‒ Давно я уснул?

‒ Все хорошо, ‒ продолжаю шептать я. ‒ Кажется, высшие чины не заметили.

‒ Слава Богу, а то второй раз мне бы этого не простили, ‒ он вытирает лоб тыльной стороной ладони.

‒ Вам нужно отдохнуть, Мистер Мелларк, иначе в следующий раз Вы уснете не за столом в общем зале, а упадете посреди коридора.

‒ Я не могу, ты же знаешь, Пит…

‒ Да, я знаю, ваш сын – настоящий герой. Он стольких спас и нам помог. Миссис Хоторн рассказала. И брата той девушки, что погибла на играх вместе с Терри, тоже не оставил. Ужасно, что с ним это случилось.

‒ Хотя бы он еще жив. Чтобы было бы, если бы Хеймитч не настоял на на поисках его тела. Я ведь его похоронил, также как всех.

‒ Как сейчас его самочувствие?

‒ По-прежнему.

‒ Он поправится. Вот увидите. Помните, как на играх, ‒ сжимаю его руку, и он благодарно качает головой, ‒ Не списывайте его со счетов раньше времени.

‒ Спасибо, мисс Андерси, вы добрая девушка.

‒ Не добрая, ‒ этот эпитет слишком сильно режет сердечную рану. ‒ Я злая, мистер Мелларк. Я столько натворила. Так виновата. И перед Вами, ‒ стыд заливает мои щеки. ‒ Простите, что накричала на Вас в тот день.

‒ В какой день? Ох, ну, что Вы, я ничего не помню, ‒ он машет руками, хотя в небесно-голубых глазах поблескивают слезы. ‒ Не было. Не было, ‒ он вздыхает. ‒ Война на всех оставила след. Твой ‒ у всех на виду.

Я знаю, о чем он говорит. Седая прядь, выступившая сразу после объявления о гибели Гейла, каждый день показывает мне противный язык из зеркала. Мне почти все равно. Я так много потеряла, что пять сантиметров снега на моем правом виске кажутся мне почти пустячными. К чему сейчас быть красивой и ухоженной?

‒ Поешьте, Мистер Мелларк, и отдохните.

‒ Обязательно. Только погляжу на сына.

‒ Мадж, ‒ Пози тянет меня за выступающую ткань комбинезона, глаза у нее воспалено-красные.

‒ Иду, малышка, ‒ прощаюсь с отцом Пита, быстро ем сама и заставляю поесть доверенных мне детей. Мне нравится возиться с Пози и Виком, они пока не проявляют обостренного чувства взрослости подобно Рори, рядом с ними я даже чувствую себя нужной старшей сестрой, с ними моя бесконечные боль и тоска по родителям становятся чуточку меньше.

‒ Пойдем, ‒ тороплю их. Через пару минут к нам присоединяется и их мама. Уже вместе мы замечаем, что с Пози не все в порядке.

‒ Похоже, она простудилась, ‒ выносит вердикт миссис Хоторн.

‒ Я попрошу у Прим какую-нибудь микстуру, ‒ заявляет непонятно откуда появившийся Рори.

‒ Иди, иди,‒ на губах у матери на мгновение возникает задумчивая улыбка.

Рори уносится прочь по коридорам к комнате миссис Эвердин, а я в компании сестры Гейла и его матери пускаюсь знакомой тропинкой в сторону больничного отсека.

‒ Ты опять загрустила. Все думаешь о родителях? ‒ раздается тихий голос моей соседки по спальне.

‒ Я не могу о них не думать, ‒ честно признаюсь я. Хандра и чувство вины разрушают меня до основания.

‒ Уже ничего не исправить, Мадж. Лучше свыкнуться и отпустить, иначе тебе никогда не станет лучше. Это уже свершилось…Помечтаем о чем-нибудь хорошем. Вот очнется Гейл, увидит тебя, и все будет по-другому.

‒ Да уж, ‒ отвечая я мысленно. ‒ Все по-другому! ‒ отворачиваюсь, а затем поднимаю несмелый взгляд на женщину, придавшую мне сил и вытащившую из пучины горя и сумасшествия. ‒ Когда Гейл придет в себя, он и смотреть на меня не захочет.

‒ Это еще почему?! ‒ возмущенно спрашивает она.

‒ Если бы можно было все мои слова забрать обратно! ‒ сокрушаясь, говорю я, бросая свое уставшее тело на ближайший стул, едва мы доходим до нашей комнаты и укладываем Пози в кровать, тщательно укутывая ее одеялом. ‒ Я так виновата перед ним, миссис Хоторн. Это из-за меня он здесь! ‒ закрываю лицо руками, упершись локтями в колени и согнувшись в три погибели. Как же мне стыдно! Но я должна сказать! Обязана, чтобы она не считала меня бедной, заблудившейся овечкой и не питала напрасных иллюзий. ‒ Я прокляла Гейла, я пожелала смерти человеку, уходящему на войну!

Молчание. Гробовое молчание. Я слышу биение своего сердца. Я чувствую, как в груди миссис Хоторн закипает гнев, еще чуть-чуть и по полу будут слышны удары от ее старых потрепанных туфель. Больше она и слова не проронит. И по делом мне… Так мне и надо!

Убираю ладони с лица и нехотя выпрямляю спину. Хейзел Хоторн не ушла, высокая, прямая и недвижимая, словно каменное изваяние, она стоит, поджав тонкие губу и превратив глаза цвета только что выплавленной стали в узкие щелочки. Она ждет. Ждет дальнейшего рассказа, переваривает и терпит, позволяя мне собраться с мыслями и прийти в себя.

‒ Я была в тот вечер в Деревне Победителей, ‒ продолжаю я чуть слышным голосом, похожим на писк мыши, ‒ Слышала разговор Китнисс и Гейла. Рута ‒ его дочь… Китнисс обещала ждать Гейла, сказала, что после войны все изменится, и они будут жить вместе, ‒ голос изменяет мне, и из глаз вновь начинают капать слезы. Я отчаянно жду от своей собеседницы, хоть каких-то действий: счастливо ошарашенных возгласов по поводу отцовства старшего сына, причитаний и оханий и нецензурной брани в мой адрес. Нет ничего. Она молчит, прожигая меня спокойным застекленелым взглядом. Внезапно до меня доходит: она знала все или почти все. Сама, не замечая как, я произношу это вслух.

‒ Догадывалась… ‒ сухо отвечает она. ‒ С Гейлом ничего нельзя знать наверняка: умрет, но не скажет.

‒ Поэтому ничего не выйдет, сейчас уж точно.

‒ Рута принадлежит Питу, ‒ миссис Хоторн усмехается. ‒ Как бы печально это ни звучало, но Гейлу от нее даже хвостика не достанется, и я думаю, рано или поздно он это поймет. Надеюсь, что не слишком поздно.

‒ Но Китнисс сказала… ‒ в запале кричу я.

‒ Что? Ты видишь здесь Китнисс? Она хоть раз приходила? Нет. Она со своим мужем. В минуты горя человек находится с тем, кого по-настоящему любит. Китнисс любит Пита. Может, и Гейла она тоже любит, но не так он того хочет и заслуживает, и не так, как любишь его ты.

‒ Но я наговорила ему столько ужасных слов. Я так виновата.

‒ В момент отчаяния вы с Китнисс обе поспешили: она дала обещания, которое выполнить не сможет, а ты дала волю злобе. Но, так или иначе, вам обеим придется себя простить. Думаешь, Китнисс не винит себя в том, что произошло? А виноватых и без нее могла бы выстроиться целая очередь: Кориолан Сноу, Альма Койна, сам Гейл да и я там была бы далеко не последней.

‒ Вы? ‒ удивляюсь я.

‒ Да. Порою я думаю, что не будь у меня столько детей, Гейлу было бы не так тяжело.

‒ Вы зря на себя наговариваете, таких матерей днем с огнем не сыщешь.

‒ Значит, бери пример с меня, ‒ она улыбается, забирая у Рори, принесенную микстуру. ‒ Запомни, к чему ведут злоба и ненависть, и постарайся простить других и себя. Я знаю, что мой сын ‒ тоже не ангел, ты любила его, а он вытер о твою любовь ноги. В этой истории трудно найти полностью правых, а в аптеке, как известно, лекарств от обиды и безответной любви не продают…

‒ Хорошо, спасибо, ‒ шепчу я. ‒ Останьтесь с Пози и поспите, а я посижу в госпитале, вдруг кого-нибудь нужно будет покараулить.

‒ Не сиди долго, а то завтра уснешь за завтраком, ‒ женщина грозит мне пальцем. Боже, как сказать ей, что я не могу спать, что черное прошлое, отступающее днем, преследует меня ночью?

Я вновь бреду по полутемным коридорам, чтобы помочь разнести градусники и лекарства, проверить капельницы, постирать бинты и нарезать новые. Завтра я буду учиться делать перевязки. Я не должна бояться крови. Есть вещи пострашнее красной густой жидкости. Взяв новую порцию марли, я вновь сажусь у кровати Гейла. Голова и простреленная грудь все еще перевязаны, раны не гноятся, но иногда кровоточат, лицо бледное, как у покойника, и только мерно поднимающаяся простыня от его дыхания повествует о биении непокорно сердца.