Текст книги "Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)"

Автор книги: Мелани555

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

‒ Премного благодарен, леди Андерси, за то, что Вы протянули мне руку помощи. Теперь я Ваш покорный слуга на веки, ‒ Вик смеется, изображая средневекового вельможу. Он лукавит: я не подала ни одной приличной идеи: он сам молодец. Видимо, ему просто нужно внимание.

‒ Мадж, ‒ маленький коричневый комочек с воплями разъяренного индейца бежит на меня и в два прыжка взбирается на колени. ‒ А я не знала, что ты плидешь.

‒ Я тоже, ‒ строгий голос миссис Хоторн заставляет меня покраснеть. Она с подозрением переводит взгляд с младшего сына на старшего.

‒ Привет, Пози, ‒ краснея, приветствую я девочку. ‒ Добрый день, миссис Хоторн.

‒ Мы делали доклад по зоологии, ‒ оправдывается Вик, показывая свои тетрадки. ‒ Все время.

‒ Ну-ну, ‒ мать треплет юного докладчика по плечу. ‒ Никакой личной жизни с тобой у брата не будет, ‒ полушутя причитает она и бросает еще один внимательный взгляд в сторону Гейла. Тот, упершись в телевизор, даже глаз на мать не поднимает. Мне становится стыдно за обман Вика, за смятое покрывало, за свою оставленную на потом боль.

‒ Я, пожалуй, пойду. До свидания.

‒ Постой, Мадж, ‒ просит хозяйка дома. ‒ Попей с нами чаю.

‒ Да. Попей, ‒ не унимается Пози.

‒ Хорошо, ‒ принимаю из ее рук щербатую чашку. ‒ Что нового, милая?

‒ Мы ходили к Китнисс. Она глустная-глустная. Ее лебеночек никак не хочет шевелиться. Ее мама боится, что лебеночек больной.

Странно, а мне Китнисс ничего не говорила, что с ребенком что-то не так. Больше жаловалась на токсикоз и сонливость. Каждую неделю у нее бываю. Ни разу словом не обмолвилась. Не доверяет? Думает, что я буду злорадствовать?

‒ Китнисс болеет? Что с ее ребенком? ‒ внимательные глаза цвета стали прожигают на миссис Хоторн две дыры. Заваленное решимостью и долгосрочными надеждами разочарование мстительно поднимает свою опозоренную голову. К нему примешивается досада. «Зачем Гейлу ребенок кузины?»

‒ Нет, ‒ отвечает его мама. ‒ Просто у нее очень тихий малыш. Прямо, как ты когда-то. Помнишь, рассказывала? Такое иногда бывает у первородок. Некоторые вообще узнают про беременность только во время родов. Чудеса! Врачи говорят, что все хорошо. В среду какое-то УЗИ. Им там всем не терпится узнать, кто будет: мальчик или девочка. А раньше по форме живота определяли.

‒ Просто это ребенок двух Победителей, которого ждет весь Панем. Другие девчонки из Шлака еще лет двадцать будут по животу определять, какого цвета вязать костюмчик.

‒ Ай, да наплевать. Так даже веселее. Месяцем позже, двумя раньше. Какая разница? Все равно родишь и будешь любить.

‒ Я пойду, ‒ у меня кончаются силы слушать все это. Не могу. Лучше уж гнездование ласточек. ‒ Мне пора.

‒ Не уходи, ‒ сероглазая девочка с двумя косичками тянется меня обнять.

‒ Уже поздно, Пози. Меня потеряют дома.

Гейл молча встает и, накинув куртку на плечи, подает мне пальто. Я коротко прощаюсь с его домочадцами. До городской черты мы идем, не проронив ни звука. Я слышу каждый камешек, попавший под мои ботинки. Стараюсь не думать о том, что произошло, и чего не было. Только не плакать.

‒ Послушай, Мадж, ‒ Охотник не выдерживает первым. ‒ Если ты больше не придешь, я пойму.

‒ Я приду, ‒ стараюсь запомнить его глаза, которые в сумерках становятся темнее ночи. Мы просто поспешили. Оба. Ошиблись. ‒ Мне не безразлична судьба дистрикта.

Он уходит, не поворачиваясь, не произнеся привычное: «До встречи, фея», которого мне не хватает до озноба в теле.

Дальше я иду одна. Последние три месяца он провожал меня до дома. Как раньше. Понятно, что имел в виду. Раньше, это еще до публичной порки.

‒ Ну, что, красавица, твой шахтер похвастался новой должностью? ‒ спрашивает папа, встречая меня на кресле с газетой в руках и широкой улыбкой на лице.

‒ Нет.

‒ Вы опять разрабатывали план бунта?

‒ Нет.

‒ О чем же Вы тогда говорили? ‒ разводит руками папа.

‒ О гнездовании ласточек, ‒ папа меняется в лице. ‒ И о ребенке Китнисс и Пита.

Мне даже не жаль папу. Он остается один в гостиной с сожалением и газетой. Мэри встречает меня на лестнице. Что-то хочет спросить, но не решается. Хочется побыть одной. Считаю ступени, почти ничего не чувствуя. Не плакать. Не плакать. Нужно быть сильной и умной. Я не отдам Гейла горстке воспоминаний о лесной Китнисс. Не теперь, когда я попробовала счастье на вкус. Не плакать. Еще ничего не потеряно. Он не выгнал меня из своей жизни. Я ему нужна, могу быть полезной. Я была его другом. Я не буду никем. Не плакать.

Внутри все-таки что-то сломалось. Что-то хрупкое, прекрасное и нужное. Сломалось и застряло в легких. Наверное, уверенность. Мне трудно дышать. Я по-прежнему считаю ступеньки. Мне просто нужно перетерпеть. Завтра все будет по-другому. Не плакать.

Комментарий к Не плакать

Глава маленькая. Опять пришлось поделить, чтобы был логичный финал.

========== Когда от слез не становится легче ==========

‒ Гейл… ‒ шепчу я одними губами, хотя мне хочется кричать, выть в голос и биться в истерике. ‒ Где же ты, Гейл? ‒ так долго сдерживаемые слезы, наконец, проливаются и стекают вниз к подбородку, оставляя на коже пару узких пылающих огнем дорожек.

Гейл не опаздывает, никогда не опаздывает. Мы всегда, не сговариваясь, встречаемся в одиннадцать. Сегодня он не пришел. Решил проявить милосердие и благородство и освободить меня от своего общества. Посчитал, что так будет лучше и правильней. Одним разом избавил меня от мучений видеть его. Зачем? Разве я просила? Мне достаточно было видеть, видеть и разговаривать, а он счел это ненужным, решил все за меня, за нас обоих. Где он сейчас? С кем?

А если нет? Если это я ошиблась и пришла раньше? Так хотела его поскорее увидеть, что не дождалась нужного времени. «Бом! Бом!», ‒ бьют часы на городской ратуше около Дворца Правосудия. Один, два, три… десять, одиннадцать… двенадцать. Двенадцать ударов ‒ полдень. Я не ошиблась. Гейл не пришел. Не пришел…

Еще две слезинки скатываются с носа, как дети с зимней горки. Больно. Еще больней, чем тогда в детстве, когда я ободрала колени. Больно, как было тогда, когда на площади Тред избивал Гейла, словно и меня били вместе с ним.

Плети. Площадь. Боль. А вдруг Гейл не пришел не просто так? Что если он болеет? Дни стоят холодные ‒ он мог простудиться в шахте. Или того хуже устроил бунт и попал к миротворцам. Он, должно быть, при смерти.

Нужно помочь ему. Лекарства, забота, еда. Никакая миссис Эвердин не нужна. Никакой Китнисс. Я сама буду ухаживать за ним! Хоть целый месяц.

Дома и сбросившие листву деревья проносятся мимо меня с сумасшедшей скоростью. Бежать, бежать быстрее. Нельзя терять не минуты. Только бы успеть. Только бы Гейл был жив. Ссутулившаяся женщина в куртке и резиновых перчатках полощет белье в корыте. Я с трудом останавливаюсь в паре шагов от нее. Горло горит огнем, бок колет, я кашляю и задыхаюсь, держась за трепещущееся в груди сердце. Миссис Хоторн поднимает на меня испуганный взгляд:

‒ Мадж, Господи, что с тобой?

‒ Гейл? ‒ с трудом произношу я. ‒ Он болен? Что с НИМ?

‒ Болен? Нет, ‒ она качает головой. ‒ Гейл ушел сегодня даже раньше обычного. Я думала, он как всегда с тобой.

‒ Не со мной, ‒ шепчу я, и не так давно высохшие слезы опять начинают обжигать мои глаза. ‒ Может, он собирался в шахты?

Крепкие, натруженные руки прижимают меня к высокой груди и ласково гладят по голове:

‒ Мне жаль, девочка. Я, правда, сделала все, что было в моих силах.

Слезы душат, и я уже не сдерживаю рыданий. Через несколько секунд синяя ткань небрежно наброшенной на плечи куртки миссис Хоторн становится черной от соленой влаги, вытекающей из моих глаз, но женщина не обращает внимания на эту мелочь, лишь крепче прижимая меня к себе и сохраняя скорбное, понятное только ей молчание. Легче мне не становится, но от слов утешения стало бы еще хуже. Да и чтобы она сказала?

‒ Ну, и задам я ему, когда он вернется.

Глупо. Гейл волен жить так, как ему нравится. Ему почти двадцать, и он кормит семью уже шесть лет. Он сам решает с кем ему проводить время. Видимо, успел найти другую, более податливую и не такую принципиальную.

‒ Спасибо, миссис Хоторн, ‒ заставляю себя оторваться от ее плеча. ‒ Не говорите сыну, что я заходила, ‒ мама Охотника коротко кивает мне, в ее глазах я замечаю жалость.

Теперь я уже не спешу. Последние три месяца мир вокруг меня вращался с бешенной скоростью, сейчас я словно попала в фильм с замедленной съемкой. Все бесцветное, тусклое и тяжелое. Я больше на радуюсь приходу зимы, чистому и прекрасному снегу. Вижу, как медленно и безвозвратно умирает природа. Она знает, что я потеряла Гейла.

Больше всего мне хочется вернуться в прошлое, хотя бы на неделю назад, тогда бы я держала язык за зубами и не лезла бы со своими признаниями, не губила бы того, что было, не изводила бы Гейла ненужной ему ответственностью. И, возможно, он повторил бы это еще несколько раз, и, может быть, я бы уже носила бы под сердцем его ребенка.

Несколько людей попадаются мне на пути, они замечают слезы у меня на лице и неровную, шаткую походку. Завтра пойдут сплетни. Гейл Хоторн бросил еще одну девчонку ‒ наивную и глупую дочку мэра. Пусть треплются, пусть делают, что хотят. Самое страшное уже произошло.

Сама не понимая как, я дохожу до лестницы второго этажа. Тишина. Скорбящая и давящая. Держусь за перила, чтобы не упасть. Больно, и Мэри нет на кухне. Тихо поднимаюсь по ступенькам в свою комнату. Наверное, стоит зайти к маме: так хочется получить капельку любви и услышать какое-нибудь ободряющее стихотворение.

‒ Подумать только! Шесть месяцев. Девочка. УЗИ ‒ чудеса, ‒ взволнованно тараторит Мэри.

‒ А у нас такого не было, ‒ мечтательно отзывается мама. ‒ У Китнисс будет прехорошенькая дочка, как моя Мадж. Ты помнишь, помнишь, какой она родилась?

‒ А как же! А сейчас стала еще лучше! И куда парни смотрят?

‒ Как она?

‒ Всю неделю ходила мрачнее тучи. Может, сегодняшнее воскресенье пойдет ей на пользу и заставит сиять ее хорошенькое личико.

Похоже, проклятое УЗИ повторяли. Я ненавижу, ненавижу их всех.

Комментарий к Когда от слез не становится легче

Три части за неделю – это мой личный рекорд. Конечно, пришлось разделить одну главу на две, следуя логике. Вообщем, получилось что получилось. Дальше День Рождения… Сразу вспоминается известная песня.

Весь день забываю похвастаться: долгожданная обложка http://funkyimg.com/i/2n96T.png, сделанная friendzoneking

========== В воскресенье без тебя ==========

Сегодня Гейл тоже не пришел. Наверное, после прошлого воскресенья и надеяться на встречу с ним не стоило, а приходить сегодня на место, ставшее нашим, и вовсе было глупой и даже навязчивой идеей. Гейл больше не придет ‒ это нужно принять. Ему ни к чему взваливать на свои плечи ответственность за любовь, внезапно упавшую на его голову…

Часы на городской ратуше снова бьют двенадцать, все повторяется. Вздыхаю, вытираю непрошенные, непросыхающие слезы и неспешной походкой отправляюсь по тропинке, по которой мы с Гейлом гуляли бесчисленное количество раз. Теперь я иду по ней одна, и звук каблучков на моих ботинках подпевает каждой сбежавшей из глаз слезинке. Одна, одна, одна…

Мне почти не больно. Странное слово «почти». Я так свыклась, так сроднилась со своей болью, что сегодняшнее разочарование почти не принесло мне страданий, и лишь слегка заставило сжаться и без того кровоточащее сердце. Я знала, что Гейл не придет. Где-то в глубине души факт этой истины пытался достучаться до моего рассудка, но я не хотела верить, мне нужно было убедиться в обратном. Я все еще надеялась…

Центр города. Серый и поникший, как все что живет, растет или построено в Дистрикте-12. А ведь я почти научилась видеть красоту здешней архитектуры. Любовь делает блеклое и невыразительное цветным и радостным. Любовь…

Семейная пекарня Мелларков. Мэри попросила купить хлеба. Обычная, безобидная просьба вызвала во мне вихрь эмоций. Пекарня стала первым местом для наших еженедельных свиданий. Пекарня несет слишком много боли. И все же я иду туда, потому что… потому что существует вероятность, что там я увижу Гейла.

И снова я ошибаюсь:булочная пуста.

‒ Мистер Мелларк, а Гейл Хоторн не приходил сегодня? ‒ теребя ручки сумки, шепотом спрашиваю я.

‒ Нет, не был, ‒ также тихо отвечает мне хозяин.

Попробую дождаться. Даже, если он не хочет встречаться со мной, хлеб его семье все равно нужен. Значит, он придет. Придет…

Битый час рассматриваю хорошо известные витрины, еще немного и я сама смогу продавать эти изделия. Цены и состав надолго врежутся в мою память. Пирожки, булочки и даже пирожные. Те самые со вкусом счастья.

‒ Вы снова начали их продавать?

‒ Да, ‒ пожимает плечами мистер Мелларк. ‒ Глава миротворцев покупает их для своих детей.

‒ Мисс Андерси, ‒ у матери Пита терпения не так много, как у ее сына и мужа, ‒ вы будете сегодня что-нибудь брать?

‒ Да, ‒ нехотя отзываюсь я, ‒ буханку ржаного и пшеничного, ‒ пытаюсь выиграть еще немного времени, долго роясь в карманах и делая вид, что ищу деньги, которые на самом деле спрятаны в портмоне, лежащем на дне сумки. Наконец, мне все-таки приходится расплатиться, забираю свою покупку и, перекинув сумку из одной руки в другую, оцениваю тяжесть двух буханок и своего одиночества. Я слишком сильно привыкла к тому, что Гейл провожал меня до дому.

‒ Спасибо за хлеб, ‒ говорю я, пытаясь улыбнуться, оборачиваюсь, делаю несколько неуверенных шагов, открываю дверь и нос к носу встречаюсь с Виком, держащим в худенькой руке авоську старшего брата.

‒ Привет, Мадж, ‒ улыбается он. ‒ Давно тебя не видел. Как дела?

‒ Вик, ‒ присаживаюсь около него на корточки. Мне некогда объяснять ему, что все плохо так, что хуже уже быть не может. Плохо на столько, что хоть в могилу ложись от безысходности и отчаяния, но я не могу взвалить на сутулую спину этого низкорослого мальчика весь груз своих проблем. Важно другое. Сейчас мне просто нужно быть в курсе, ‒ ты не знаешь, где бывает Гейл последнее время?

‒ Гейл? ‒ мальчик изучает меня ошарашенными глазами, запустив в густую шевелюру правую пятерню. ‒ Так ведь он с тобой. Все время. Ему вечно некогда.

‒ Милый Вик, ‒ шепчу я, ощущая соленый вкус на губах, ‒ Если бы Гейл был со мной, меня бы сейчас тут не было. Я не видела его уже две недели. Может быть, он вскользь говорил что-нибудь?

‒ Нет. Не говорил. Он всегда спешит, ‒ слезы опять превращаются в рыдания, я зажимаю рот рукой, чтобы не завыть в голос, как побитая истекающая кровью собака. Гейл с другой. Конечно же, с другой. Маленькая ладошка осторожно опускается мне на голову и ласково проводит по волосам. Жест, который когда-то подарил мне Охотник, пытаясь облегчить слезы, пролитые из-за смерти Терри, проделывает его младший брат. ‒ Не плачь, Мадж. Не плачь! Хочешь, узнаю, куда он ходит, прослежу и скажу тебе? ‒ внимательные серые глаза смотрят на меня, ожидая ответа.

Хуже всего, что Вик сдержит свое слово и устроит слежку за старшим братом. И попадется. А Гейл душу из него вытряхнет, но узнает, по чьей наводке тот шпионил.

‒ Не нужно, Вик, ‒ стараюсь улыбнуться и вернуть парнишке в очках его ласку. ‒ Ничего не нужно, ‒ встаю, отворачиваюсь к стене и позволяю новой порции слез обжечь мое опухшее лицо.

‒ Две черного и одну белого, ‒ слышу привычный заказ семьи Хоторнов. Все меняется, и только есть хочется по-прежнему.

‒ Выпей, Мажд, станет легче, ‒ большая рука, покрытая шрамами от многочисленных ожогов, протягивает мне стакан воды и круглую хрустящую печенюшку. Я выпиваю стакан залпом, но лучше мне не становится, и все же его забота приятна…

‒ Спасибо, ‒ отдаю ему стакан и собираюсь уходить, но Пекарь преграждает мне дорогу.

‒ Это даже к лучшему, дочка: не зря же наши предки провели черту. А нынче того и гляди исключение станет правилом, а такое ни к чему хорошему не приводит.

Я без этих слов нахожусь на грани безумия, а последняя фраза действует на меня точно зажженная спичка на порох:

‒ Никто не имеет права меня учить или осуждать, мистер Мелларк, ‒ кричу я. ‒ Я хозяйка своей судьбы, и сама буду решать, как жить. Это не Ваше дело. Не лезьте туда, куда Вас не просят! Что-то Вы не очень руководствовались принципами предков, когда Ваш сын сделал ребенка и женился на девочке из Шлака! ‒ пожилой мужчина хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, но подходящих аргументов подыскать не может. Я обхожу его и стрелой вылетаю вон из пекарни. Мне не стыдно. Мне обидно и больно.

Домой я бегу, бегу, задыхаясь от горя от чувства собственной ненужности. Домой, в свою комнату ‒ забиться в угол и сидеть там вечность, пока мое сердце не заледенеет или не превратится в камень. Домой ‒ зализывать свои раны, баюкать истекающее кровью сердце.

‒ С Днем Рождения, Мадж! ‒ горсть разноцветных конфетти падает на меня, едва я распахиваю входную дверь. Бумажные бантики и кружочки застревают в обуви и за воротником, оставляя неприятные ощущения на коже, ‒ Счастья тебе, любви и удачи.

Я скидываю ботинки и с опаской оглядываю привычный зал, сегодня празднично украшенный гирляндами, мишурой и двумя десятками ярких открыток. В самом центре стоит стол с белоснежной скатертью, который разве что не ломится от многочисленных блюд, которые Мэри, наверное, всю ночь готовила для меня. Мама, одетая в невероятной красоты синее платье в пол, с волосами, убранными в высокую прическу, порхает по гостиной, словно мигреней у нее и в помине никогда не было. Не болеет или старательно делает вид, что здорова, наглотавшись обезболивающих? Улыбается, поправляет скатерть, в десятый раз проверяя сервировку столового серебра: такой я видела ее в последний раз лет шесть назад ‒ в день своего двенадцатилетия. Папа, напротив, вместо сдержанного черного костюма нацепил на себя колпак, рубашку в горошек и ярко-красные брюки на лямках. Он дурачится, дергает скатерть, все время норовя уронить на пол вилку, нож или хрустальный бокал.

«Мне через шесть недель исполнится восемнадцать, ‒ вспоминаю я слова, когда-то сказанные Гейлу. ‒ Будет небольшой праздник, так что приходи». Он не пришел. Я не напомнила и сама забыла.

‒ Мадж, переодевайся, быстренько, ‒ Мэри хлопочет, расставляя салаты. ‒ Новое платье уже ждет тебя в комнате.

‒ Не хочу, ‒ мама бросает на меня осторожный взгляд и замечает, что я с трудом сдерживаю нескончаемый водопад слез. Мне не хватает воздуха. Я задыхаюсь, задыхаюсь без Гейла.

‒ Эй, малышка. Жизнь прекрасна. Тебе совсем немного лет, ‒ папа преподносит мне огромный букет роз цвета фуксии в золотистой фольге, ‒ Девятнадцать, ‒ с гордостью произносит он. ‒ А от мамы новая книга: «Человек, который смеется».

‒ Я не хочу, ‒ мой слабый протест похож на писк умирающего котенка. Несколько особенно наглых слезинок падают на фольгу.

‒ Это от счастья, ‒ мама приобнимает меня и, забирая букет, шепчет. ‒ Ну же, детка, сделай усилие.

Им все равно. Этот праздник они устроили для себя, чтобы выглядеть хорошими родителями, а мне не нужны ни новые платья, ни розы, ни их непонятно откуда взявшееся внимание.

Неожиданный стук в дверь заставляет меня встрепенуться. «Вспомнил, ‒ дает знать все еще надеящееся сердце. Вспомнил и пришел». Мои ладони покрываются испариной, в висках начинает стучать, я одергиваю до сих пор неснятое пальто. Дверь распахивается, но я вижу не его. Пшеничные волосы, небесно-голубые глаза и широкая приветливая улыбка. Пит.

‒ С восемнадцатилетием, ‒ улыбается он во все тридцать два зуба и сжимает в руках блестящий красный пакет. ‒ Где же праздничное настроение?

«Все нормально. Все по-прежнему, ‒ шепчу я себя, сжимая руки в кулаки до боли. ‒ Я вытерплю. Вытерплю и справлюсь».

‒ Китнисс не смогла придти. Немного приболела. Видимо, вчера на прогулке ее продуло ‒сегодня насморк, поэтому мы решили, что ей лучше остаться дома. А это для тебя. Пусть твоя жизнь будет такой же яркой, красивой и легкой, как платье, сделанное для тебя Цинной, ‒ он протягивает мне пакет, и я вытаскиваю оттуда зеленое чудо из натурального шелка, украшенное широким поясом с пайетками.

‒ Спасибо, ‒ стараясь выглядеть благодарной, говорю я.

‒ Это не все, ‒ Пит выдерживает минутную паузу, делает шаг вперед, и замечаю нервно шаркающего ногами Джерри Маккольна.

‒ Это тебе, ‒ светловолосый мальчик протягивает мне деревянную досочку для резки овощей, перевязанную белой ленточкой. ‒ Терри сделал ее за несколько дней до Жатвы и просил меня в комнате прощания подарить доску тебе в День Рождения, если он не вернется с игр.

‒ Благодарю, ‒ слова застревают в горле, и я с трудом проговариваю одно-единственное слово. Терри даже из могилы умудряется передать мне подарок, а Гейл… вздыхаю, сглатываю и прикрываю глаза. Все бы на свете отдала, лишь бы его сейчас увидеть.

‒ Мадж, пожалуйста, сними хотя бы пальто, ‒ папа подходит ко мне и помогает раздеться. Я скидываю пальто, искренне надеясь, что Джерри и Пит ‒ единственные гости на этом вечере уныния и скорби. Китнисс ‒ моя единственная подруга, но придти не смогла, а Делли я придушу, если она тут появится, потому что, наверняка, кинет в меня одну из своих шпилек, желая поинтересоваться, почему Гейл не пришел. И тогда я умру.

‒ К столу, к столу, ‒ тараторит мама. ‒ Мы столько всего с Мэри наготовили, но сильно не наедайтесь. Еще торт.

‒ Мадж всегда так любила тушить свечи и загадывать желания, ‒ ностальгирует папа. ‒ Сегодня все будет как в детстве.

Мы садимся за стол, звенят бокалы, Мэри без устали наполняет тарелки гостей, пожелания сыплются рекой, а я, почти не слушая их, ковыряюсь в тарелке.

‒ А можно торт? ‒ уже через час после прихода Джерри и Пита не выдерживаю я. Толку в нем никакого. Я давно разучилась верить в чудеса: слишком долго загадывала желание о том, чтобы мама поправилась. Но так они хотя бы отстанут, и я смогу спокойно уйти к себе.

‒ Конечно, ‒ Мэри уходит на кухню, а затем через минуту возвращается с шедевром кулинарного искусства. Белые розы на лесной поляне ‒ не слишком реалистично, но зато красиво. ‒ Еще один презент Пита, ‒ улыбается служанка. ‒ Взбитые сливки, бисквит, масляной крем, фрукты ‒ все как ты любишь, ну, и восемнадцать свечей, конечно. Итак, желание именинницы! ‒ закрываю глаза и произношу, лишь бы отстали:

‒ Чтобы был мир во всем Панеме!

‒ А теперь свое самое сокровенное, ‒ шепчет мне на ухо Пит, и я, не понимая как, подчиняюсь магнетической силе его слов, закрываю глаза и произношу про себя, задувая свечи:

‒ Сегодняшним вечером я хочу увидеть Гейла. Пусть он придет!

‒ Ура! ‒ все хлопают и поднимают бокалы, а я глотаю еще две горькие слезинки, запивая их розовым вином.

‒ Наверное, мне пора, ‒ Пит встает из-за стола. ‒ Спасибо за угощение. Все было безумно вкусно. Мадж, еще раз с Днем Рождения.

‒ Спасибо, что пришел, Пит, ‒ пожимаю его руку.

‒ И я тоже, ‒ без Пита Джерри сидеть в компании взрослых не хочется.

‒ Тогда и я прогуляюсь по городу. Дома душно, ‒ накидываю пальто и застегиваю ботинки, быстрее, чем мама успевает опомниться.

‒ Мадж, уже стемнело.

‒ Я ненадолго. Только проведаю миссис Маккольн и провожу Джерри, ‒ мама хмурится, но кивает. До ответвления в Деревню Победителей мы болтаем о пустяках, но вскоре Мелларк начинает прощаться.

‒ Не страшно будет возвращаться одной, Мадж? Может быть мне…

‒ Не стоит, ‒ дарю ему улыбку. ‒ Спасибо за торт и платье.

‒ Праздник был чудесным. Заходи к нам, Китнисс будет рада.

‒ Хорошо. До встречи.

Дальше мы остаемся вдвоем с Джерри, и неприятное молчание сковывает нас обоих. Мне хочется сказать что-нибудь светлое и доброе этому мальчику, что-то помимо слов благодарности за подарок, ободрить его, но слова не идут с языка, да и он оказывается не особо разговорчивым.

‒ Как дела на лесопилке? ‒ начинаю я несмело и едва не ударяюсь об электрический столб. Звук знакомого голоса заставляет меня прирасти к земле.

‒ Здравствуй, Фея.

Гейл… Кусаю губы и кожу за левой щекой, сжимаю кулаки, вонзая ногти в кожу, не позволяя себе броситься в его объятия. Я лишь смотрю, стараясь запомнить волшебство этого мгновения. Гейл…

‒ Мадж, ‒ нетерпеливая ладошка возвращает меня к реальности, ‒ ты идешь?

‒ Я? Я, наверное, завтра. Спасибо Джерри.

‒ Ладно. Я передам маме. Еще раз с Днем Рождения.

‒ Так, значит, полтора месяца уже прошли, ‒ в голосе Хоторна действительно слышны извинения или мне это только кажется?

‒ Это я виновата, ‒ пожимаю плечами, и их охватывает вечерний озноб. ‒ Не напомнила, ‒ лицо у Гейла покрывается пятнами: он понимает, почему я не напомнила.

‒ Прости, у меня сегодня нет подарка для тебя.

‒ Ничего, ‒ разве нужен подарок, если ты здесь, рядом? ‒ Подожду первых подснежников.

‒ Белые цветы, ‒ он улыбается.

‒ Если будут этой весной, ‒ делаю шаг вперед. ‒ Тебе больше не интересны другие дистрикты?

‒ В последнее время я занят по воскресеньям, ‒ голос звучит устало.‒ Есть дела поважнее, но про Капитолий я помню всегда.

‒ Что-то дома? ‒ пытаюсь прочесть ответ по лицу. ‒ Я могу помочь.

‒ Нет, ‒ сердце сжимается. На какой вопрос он дает ответ?

‒ Как дела у Вика? ‒ всеми силами пытаюсь задержать Гейла хотя бы на минуту. ‒ Экзамен после Рождества. Он готовится?

‒ Вик не будет сдавать этот чертов экзамен, ‒ в голосе Охотника звенит сталь, в серых глазах разрастается буря.

‒ Почему?

‒ Потому что другие дети продолжат голодать и умирать на играх.

‒ Причина только в этом? ‒ я перехожу дозволенную грань, но выбора у меня нет: он все равно уйдет, так пусть это будет, как можно позже.

‒ Ему не позволяют сдавать этот экзамен. Мама в среду ходила писать заявление, ей отказали. Я нарушил закон, ‒ он пинает рядом стоящий столб. ‒ Если бы хотя бы дали возможность, сказали бы, что завалил, не прошел. А так… Даже надежду отобрали.

‒ Я поговорю с папой.

‒ И думать забудь. Экзаменовать будут сына нового бухгалтера. Он, конечно, не сдаст. Не дадут. Но городским всегда дорога шире.

Городским… Опять черта. Словно и не было последних трех месяцев. Я снова дочка мэра, а он шахтер из Шлака.

‒ Неужели ты не понимаешь, что это Капитолий делает это все для того, чтобы мы были разобщены? Город или шлак ‒ мы одинаковые.

‒ Одинаковые? На Жатве имена городских детей встречаются в десятки раз меньше, чем у детей шахтеров. Торговцы не умирают с голода.

‒ Все зависит от людей. Мама Китнисс не смотрела не различия, когда сбежала с мистером Эвердином. Любовь сгладила все.

‒ И что получилось? Когда ее муж умер, городская изнеженность и слабость этой женщины вылезли наружу. Она чуть не погубила дочерей.

‒ Не все такие, как она и твой дядя…

‒ Не дядя он мне, ясно. Моя мать и отец Китнисс никогда не были братом и сестрой. Капитолий все придумал.

Сердце разбивается вдребезги. Вспоминается белая роза на лесной поляне ‒ красиво, но нереалистично…

Комментарий к В воскресенье без тебя

Глава навеяна песней ” Чай в двоем”.

========== Горькая правда ==========

Разрывается сердце от боли.

Не унять подступившую дрожь!

И за что же ей выпала доля,

Так поверить в правдивую ложь?

Мама дочку к груди прижимая,

Как молитву ей шепчет слова:

«Успокойся, моя дорогая,

Знает Бог, где судьба не права»

Видно совесть, порядочность, честность

Не в цене у народа сейчас.

Как спокойно мужская беспечность

Губит девушку парою фраз…

– Как малыш? – спрашиваю я, поедая вкуснейшие бисквитные пирожные с кремом, которые, по-видимому, совсем недавно испек Пит. Давно такого чуда не ела, и все бы хорошо, да только Китнисс смотрит на меня так, словно жалеет каждую крошку, которая переварилась в моем желудке… Еще чуть-чуть и отберет. Пирожных больше не хочется.

– Постоянно требует сладкого. Скоро я лопну, – виновато отводит глаза. Я боюсь напрямую спрашивать о шевелениях ребенка, не говорит, значит, есть причина.

– Зато у тебя округлились формы. Грудь выглядит просто бесподобно. Видишь – одни плюсы. Пит, наверное, в восторге?

– Мугу, – мычит подруга. – Не знаю, куда деваться от такого восторга.

– Китнисс, – набираюсь смелости, чтобы спросить о том, что стало главной целью моего прихода. – А каково это?

– Каково что? – Победительница Семьдесят четвертых Голодных Игр поднимает на меня испуганные глаза.

– Заниматься любовью? – чувствую, что краснею.

– Зачем тебе? – Китнисс напрягается. – Ты с кем-то…?

– Нет! Просто однажды ведь это все равно случится. Я выйду замуж. Кроме тебя мне спросить не у кого. Не у мамы же с Мэри. У них стыдно, – хотя, если честно у Китнисс тоже неловко, но мы, по крайней мере, одного возраста с ней и подруги. – Расскажи, пожалуйста.

– Это больно, – после паузы признается она и тоже краснеет.

– Всегда? – удивляюсь я. – А Либи говорила, что только в первый раз, ну, иногда, второй-третий, если не подождешь некоторое время, а потом все приходит в норму.

– А, может, тебе у Либи и спросить поподробнее, – резко заканчивает подруга.

– Я слышала ее в коридоре, – отнекиваюсь я. Обидно. Не поверю, что Китнисс говорит правду. Пит, наверняка, очень нежен с ней. В последнее время я часто вижу их вместе, гуляющими по городу. Муж снова сдувает с нее пылинки, не сводя влюбленных глаз с живота. Похоже, между ними все наладилось, и они с упоением считают дни до родов. Везет ей. Стук в дверь прерывает мои мысли.

– Пит? – спрашиваю я.

– Не похоже. Еще рано, – Китнисс нехотя идет открывать, и я замечаю на пороге взволнованную Делли Кортрайт.

– Привет, – она улыбается нам приветливой улыбкой.

– Пит еще не пришел от родителей, – хозяйка дома меряет ее проницательным взглядом, не позволяя и шагу сделать вперед.

– Можно я его подожду? – Китнисс без всякой радости отходит назад.

– Хорошо. Посиди с нами.

– Спасибо, – блаженная улыбка Делли становится еще шире.

− Как поживаешь? – начинаю я, стараясь нарушить неспокойное молчание. − Что нового?

− Пит пишет мой портрет, а я позирую ему, − отвечает она. – А вечерами я читаю одну книгу – роман о любви. У главной героини есть муж и любовник, и она никак не может решить, кого из них любит больше. В конце ее муж убивает любовника и сводит счеты с жизнью, а она умирает родами. Ее дочка остается сиротой.

− Такое только в книжках пишут, а в жизни редко случается, − усмехаюсь я. Зачем она вообще все это болтает?

− Как сказать? – не унимается Делли. −А ты, Китнисс, как думаешь, это справедливо?

− Что справедливо? – хриплым голосом переспрашивает Победительница.

− Когда одна женщина хочет иметь сразу двух мужчин. Ведь Бог создал мужчин и женщин поровну, и если у одной будут двое, то другая останется одинокой и несчастной, − Делли изгибает бровь и бросает сосредоточенный взгляд в мою сторону.

Мне становится не по себе. Что за игру она ведет? Смотрю на подругу, пытаясь найти в ее глазах поддержку, но ей явно не до меня: ловкие руки начинают дрожать, и чайная чашка выскальзывает, падает на пол и разбивается вдребезги. Неужели беременность сделала ее такой чувствительной?