Текст книги "Мир на костях и пепле (СИ)"

Автор книги: Mary_Hutcherson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Я знаю, – только и отвечаю я, возможно, слишком резко, но от ее слов отчего-то снова начинают жечь уголки глаз, что становится слишком опасным в нынешнем состоянии. – Я в порядке. Это просто обычная бессонница.

– Какая-то заразная бессонница, раз она у вас с Питом одна на двоих, – тихо бормочет она, поднимаясь со своего места и возвращаясь к плите, попутно захватывая мою пустую тарелку.

И поскольку мне совершенно не хочется продолжать этот разговор, я начинаю гипнотизировать жидкость в стакане, прилагая все усилия, чтобы выглядеть полностью сосредоточенной до тех самых пор, пока на пороге не появляются Хеймитч с Питом.

Хеймитч сразу же начинает петь хвалебные оды стряпне Сэй, которая, по его словам, буквально призвана вернуть его с того света после вчерашнего бурного вечера, а Пит мягко дотрагивается до моего плеча вместо приветствия. Я поднимаю голову и встречаюсь с ясными голубыми глазами, напоминающими чистое бескрайнее небо и улыбаюсь, надеясь, что в этот раз получится верно передать желаемую эмоцию.

Пит тоже выглядит слегка потрепанным, но не сильнее, чем после обычной бессонной ночи, а вот я, судя по настороженным взглядам окружающих, всем своим видом отражаю тот кавардак, которой происходит у меня внутри. Наверное, поэтому в какой-то момент мне просто хочется утечь под стол и спрятаться от всех, включая саму себя, только бы не быть настолько открытой книгой для считывания эмоций.

Не знаю, чувствует ли Пит, насколько мне становится некомфортно, или это происходит случайно, но он подбирает идеальный момент для того, чтобы переплести под столом наши пальцы, благодаря чему мне удается сфокусировать все свои ощущения на этих нескольких точках соприкосновения и немного прийти в себя.

Когда все заканчивают со своими порциями еды и начинают собираться в город, ментор интересуется, не хочу ли я остаться дома и попробовать выспаться.

– В таком состоянии от тебя пользы, как от козла молока. Придется весь день следить, чтобы ты не пришибла себя или кого-нибудь другого молотком, – буквально говорит он, что в переводе с хеймитческого означает «я волнуюсь, хоть и предпочитаю вести себя, как сволочь», но посыл все равно понятен.

Только вот мне совершенно не хочется оставаться в одиночестве со своими мыслями, которые наверняка не отпустят ни во сне, ни наяву, но Пит с энтузиазмом поддерживает эту идею.

– Тебе правда лучше остаться дома, – спокойно говорит он, стоя чуть ближе, чем принято стоять в обществе других людей, но гораздо дальше, чем хотелось бы мне. – Выспись и приходи, если захочешь. А если нет – увидимся за ужином.

– Ты тоже не спал толком, – продолжаю спорить уже скорее автоматически, чем из реального желания кого-то переубедить.

– Я себя отлично чувствую, Китнисс.

– Я тоже! – Пит закатывает глаза, а на заднем фоне слышится смешок и неразборчивое бурчание Хеймитча. – Ладно, может быть, не совсем отлично, но я все равно могу помочь.

– Тогда поспи пару часов и приходи, – улыбается Пит, подступая еще ближе, и я уже начинаю чувствовать тепло его кожи и будто в замедленной съемке наблюдаю за движением светлых ресниц и такой знакомой мимикой. Кажется, у меня есть все шансы в скором времени наизусть выучить расположение каждой веснушки, и я этими шансами точно воспользуюсь.

Совершенно не контролируя свой порыв, тянусь вперед, соединяя наши губы в мягком поцелуе. Пит сразу же отвечает, наклонив голову и продолжая улыбаться.

– Вот теперь точно отлично, – шепчу я, слегка отстранившись.

Позади раздается наигранный кашель, и только тогда я вспоминаю, что мы тут вообще-то не одни.

– Не хочу вам мешать, но все же напомню, что совсем недавно Пит принял на работу половину дистрикта, и все эти люди очень ждут его указаний, – в своей любимой манере поучает ментор, и я смущенно отступаю на пару шагов назад.

– Какой же ты зануда, – парирует Пит, прежде чем пойти к выходу, на прощание одарив меня совершенно лучезарной улыбкой.

Дойдя до постели и послушно в нее уложившись, я ловлю себя на мысли, что уже смутно помню, отчего чувствовала себя настолько плохо всего час назад. Нет, конечно, я все еще хочу спать и ощущаю разбитость каждой клеточкой тела, но все это настолько неважно, что не стоит и думать.

С этими мыслями я закрываю глаза, а в следующий миг просыпаюсь от шелеста в углу комнаты и в панике подрываюсь на ноги, уже начиная осматриваться на предмет того, что можно использовать в качестве оружия.

Прежде чем мозгу удается обработать информацию, проходят долгие три секунды, в течение которых я понимаю, что обороняться решила подушкой, зажатой в одной руке, и пустым стаканом с прикроватной тумбочки в другой.

Пит сидит в кресле, подняв руки, держа в одной из них книгу. Судя по позе, еще совсем недавно (до того, как своим пробуждением я довела нас до сердечного приступа) он чувствовал себя вполне комфортно и расслабленно.

– Это я, – говорит он, все еще удивленно пялясь на меня и не шевелясь.

Еще пара секунд требуется на то, чтобы избавиться от своего «вооружения», осмотреться по сторонам и сделать несколько судорожных вздохов.

– Ты меня напугал, – бормочу я, будто это и так не понятно, и Пит принимает раскаивающийся вид.

– Извини, – говорит он, оставляя книгу в кресле, и направляется ко мне, протягивая руку, которую я охотно хватаю обеими своими. – Я пытался тебя разбудить, но ты спала очень крепко.

У меня из груди вырывается смешок. Это просто невозможно.

– Я проснулась из-за шелеста страниц, значит, не так уж и крепко.

– Китнисс, я сижу здесь уже больше часа, так что поверь мне – ты проснулась не из-за шелеста страниц, а просто из-за того, что выспалась.

– Выспалась, – повторяю я с легкой иронией, но вдруг сама понимаю, что и впрямь чувствую себя удивительно бодрой и отдохнувшей. Конечно, причиной этому может быть и адреналин от пробуждения, но что-то мне подсказывает, что это не совсем так. – Сколько я спала? Уже вечер? – перевожу взгляд на окно, но на улице все еще светло. – Почему ты здесь, а не в пекарне?

Пит, явно не ожидавший лавину вопросов, тихо смеется, опускаясь на край кровати и утягивая меня за собой.

– Сейчас, думаю, около пяти часов, так что ты проспала большую часть дня. А я вернулся из-за Хеймитча, который усомнился и в моих способностях безопасно для окружающих держать в руках молоток, пока я как следует не отойду от бессонной ночи.

– Надо было попробовать поспать.

– Я попробовал, – он пожимает плечами. – Но не уснул. Поэтому пришел к тебе, а когда не смог разбудить – решил почитать. Ты же не против…? – он обводит глазами комнату, и я только сейчас понимаю, что мы так долго находимся в моей спальне вдвоем впервые с тех пор, как я подвернула ногу еще до объявления Квартальной бойни.

– Нет, конечно, – слишком решительно отвечаю я и начинаю чувствовать неловкую необходимость добавить еще что-нибудь, чтобы не выглядеть так отчаянно. – Можешь доводить меня до заикания своим шелестом страниц в любое время.

Пит хмыкает, но согласно кивает, что лично я воспринимаю как обещание, несмотря на то, чем этот секундный жест является на самом деле.

– Возможно, хоть это кресло будет удобнее, потому что еще несколько ночей на диване внизу – и мне потребуется новый позвоночник, – мой взгляд невольно отправляется в сторону коридора, где буквально в нескольких шагах отсюда находятся целые две наглухо закрытые спальни с большими удобными кроватями, упомянуть вслух о которых я просто не могу. Пит, будто читая мои мысли, ободряюще улыбается, сжимая мою руку. – Все в порядке, я просто шучу, – говорит он, но я прекрасно понимаю, что никакой это не порядок.

– Нет, это правда. Ты и так почти не спишь, так что хотя бы эти несколько часов должен находиться в горизонтальном положении на чем-то пригодном для сна, – он отмахивается рукой, будто все это не важно, но я уже начинаю анализировать наши варианты. – Можно притащить сюда матрац или… Как думаешь, Плутарх согласится прислать мне удобный диван, если я очень попрошу?

Пит смеется, покачивая головой.

– Китнисс, у меня дома есть две совершенно пустые спальни, которыми никто никогда не пользовался. Может быть, нам попробовать ночевать в моем доме, прежде чем заказывать из Капитолия новую мебель?

Киваю, даже не успевая подумать о смысле этого предложения, но все равно ощущаю небольшое волнение, ведь мой дом давно перестал был только моим – он стал местом сбора нашей удивительной четверки, каждый из которой даже перестал стучать или спрашивать разрешения, проходя внутрь. В доме Пита я всегда чувствовала себя гостем, не приходила без приглашения, а, если это все же случалось, чувствовала себя некомфортно.

Пит, заметив мое смятение, оставляет быстрый поцелуй у виска и предлагает что-нибудь поесть, и в тот же момент я понимаю, что очень голодна, так что решаю углубиться в размышления чуть позже.

Пока я вытаскиваю все заготовки из холодильника подряд, Пит рассказывает о том, что с добавлением пяти пар рук дела в пекарне пошли куда быстрее, и Хеймитч даже предположил, что мы сможем открыться к середине сентября. На следующей неделе ему предстоит выяснить, каким образом в Новом Панеме можно наладить и оплатить поставки необходимых ингредиентов, потому что не хочет больше принимать никаких подачек от наших «друзей» из столицы, а еще постепенно обучать всех новеньких управляться с тестом также умело, как и он сам.

– Раньше на кухне работала только Паола, – объясняет он, и я припоминаю невысокую темноволосую женщину лет пятидесяти, которая расположила всех нас к себе буквально за несколько минут. – Но она работала поваром и умеет печь только хлеб. Остальные готовили разве что дома для родных, но это не проблема, потому что достаточно знать рецепты и как следует попрактиковаться. К тому же, не все должны уметь печь: кто-то должен стоять за прилавком и встречать посетителей, и я подумал, что ты вряд ли захочешь…

– Нет, – решительно отвечаю я, представив, что придется весь день общаться с незнакомцами. – Только не за прилавком.

– Да, именно так я и подумал. Поэтому нужно решить, кто этим займется, а еще… – он замолкает, осматривая найденные и вытащенные на стол запасы. – Китнисс, ты забыла, что мы вдвоем, и решила накормить всю Деревню?

Окинув еще раз взглядом всю еду, понимаю, что так и не нашла того, что хотела бы съесть, и грустно вздыхаю.

– Ежевичного пирога не осталось?

Пит ухмыляется и качает головой.

– У меня еще есть ежевика, так что можно сделать новый.

Киваю со всем энтузиазмом, который могу из себя извлечь, а потом отправляюсь вслед за Питом на его кухню. Он быстро выгружает на стол необходимые ингредиенты, решая, что сейчас самое время приступить к моему обучения, но совершенно не осознавая, насколько я невнимательно слушаю, безотрывно наблюдая за его уверенными действиями.

Да, я уже видела, как Пит готовит, но сейчас картина представляется мне поистине завораживающей. Наверное, поэтому я разбиваю одно яйцо наполовину мимо миски, а потом насыпаю слишком много разрыхлителя, в результате чего получаю единственное задание – помешивать в сотейнике ежевику с сахаром (и то под чутким контролем), чтобы не пришлось переделывать все тесто заново. Когда начинка готова, мне поручается сидеть и запоминать последовательность действий, но из всего процесса я запоминаю только то, как выглядят его руки, перепачканные мукой, умело замешивающие основу для пирога.

В итоге, кажется, Пит понимает, что все его объяснения проходят мимо моих ушей, так что переключается обратно на рассказ о сегодняшнем дне.

– Знаешь, Паола спросила, не хочу ли нарисовать что-нибудь на той большой стене на входе, и Хеймитч в этот момент выглядел так, словно ожидал, что я наброшусь на бедную женщину с кулаками, – грустно хмыкает Пит, перекладывая ягоды на тесто и отправляя пирог в печь.

– Тебя это расстроило?

– Нет, – он пожимает плечами. – Я привык, что Хеймитч к нам так относится.

– Я не про Хеймитча.

– Про рисование? – он поднимает на меня глаза, и я киваю. – Ну, немного, наверное. К этому я тоже почти привык.

– А ты не хотел бы попробовать снова? Все-таки прошло столько месяцев, многое изменилось, – Пит глубоко вздыхает, безуспешно отряхивая руки от муки, и опирается на столешницу рядом со мной. Его взгляд одновременно отражает так много всего, что я теряюсь в попытках понять что-то без подсказки. – Пит?

– Вспомнил кое-что, – говорит он, не поднимая глаз, и я накрываю его руку ладонью, беззвучно выражая готовность выслушать. – После возвращения домой я смотрел на все эти картины, и… Ты видела их? Те, что стояли на чердаке?

– Не думаю, – честно отвечаю я, осознавая, что вообще-то почти не видела его картин. Лишь те, что везли на выставку в Капитолий, и еще несколько, которые показывал сам Пит.

– Да, скорее всего, не видела. Иначе бы ты поняла, насколько это странно. Там было всего два типа рисунков: какие-то ужасы с кровью, переродками и Ареной и… ты. Тогда я подумал: «Я либо боялся ее точно так же, как и всего, что было связано с Играми, либо она была единственным хорошим в моей жизни в противовес всем кошмарам».

– И к чему склоняешься? – вопрос вызывает у Пита улыбку, и он, наконец-то, поднимает на меня свои глаза.

– Думаю, истина где-то посередине.

– Ну, спасибо! – показательно толкаю его плечо, но Пит от этого только делает еще один шаг вперед.

– А что думаешь ты?

Теперь приходит мой черед глубоко вздыхать. Очевидно, время неподъемно тяжелых вопросов снова настало, но отвечать в этот раз придется мне. И после того, как Пит рассказал все, что меня интересовало, будет совершенно несправедливо снова прятаться от расспросов о чувствах.

«Гораздо важнее то, что у нас есть сейчас, а не то, что было раньше», – мысленно успокаиваю себя и разрешаю словам сорваться с языка.

– Надеюсь, что я не была единственным хорошим в твоей жизни, потому что я совершенно точно не была хорошей. Или даже терпимой. Мы почти не общались после первых Игр, а когда общались, это были скорее неловкие обрывки ничего не значащих фраз, чем нормальные разговоры. Во время Тура мне казалось, что что-то изменилось, но потом объявили Квартальную Бойню, и все это потеряло смысл. Точнее, я думала, что все потеряло смысл, ведь скоро один из нас или мы оба должны были умереть, так что… Да, скорее всего, я была просто очередным кошмаром.

Пит долго молчит, обдумывая услышанное, и я хочу отвести взгляд, но держусь, позволяя голубым глазам смотреть насквозь, будто желая прочесть мысли. И, клянусь, мне бы очень хотелось, чтобы он их прочел и все понял, чтобы не пришлось объясняться и подбирать нужные слова, которых, кажется, даже не существует.

Проходит несколько минут или часов (под таким пристальным взглядом очень сложно судить о течении времени), прежде чем Пит хоть что-то говорит.

– Ты правда так считаешь? – киваю вместо ответа, и он шумно втягивает воздух носом. – А я вот прекрасно помню, что единственные связанные с тобой кошмары, которые мучили меня практически каждую ночь, были о том, что ты умираешь.

– Я говорю вовсе не про ночные кошмары, Пит. Ужасным было то, что было между нами в реальности. Как я совершала поступки, которые только все усугубляли и бесконечно тебя ранили, и в итоге все стало таким слишком запутанным как раз из-за меня.

– Так и что же такого ужасного было между нами?

Теперь уже никакой силы воли не хватает, чтобы продолжать удерживать взгляд, и я охотно перевожу его на стул напротив.

– Это очень сложно.

– Я понимаю, – Пит придвигается еще ближе, прижимая свое плечо к моему. – И будет гораздо легче, если ты сможешь объяснить.

Чувствую, как колотящееся сердце пытается пробить грудную клетку, а в горле зарождается знакомый ком, не предвещающий ничего хорошего. Сглатываю несколько раз, пытаясь собраться и выдать хоть какой-нибудь ответ, но пробивающие броню слезы совершенно этому не способствуют. Пит замечает их гораздо быстрее, чем я успеваю отвернуться или зажмуриться, и притягивает меня к себе, заключая в крепкие объятия.

– Все в порядке, – шепчет он, но с каждой секундой я только сильнее ощущаю тяжесть невысказанных слов.

Из меня вырывается только жалкое: «Прости», – которое вовсе не несет никакого смысла.

– Китнисс, тебе не за что извиняться, перестань, пожалуйста. Я знаю, что все это было очень запутанно, и разобраться по-человечески у нас не было никакой возможности. И еще я знаю, что ты не должна винить себя за то, что было раньше. А точнее… За то, что ничего не было.

Вздыхаю, держась за его футболку так сильно, словно боюсь, что рухну в бездну, если разожму пальцы.

– Кое-что все-таки было, – еле слышно бормочу я, и он отстраняется, замирая в ожидании. – Только поняла я это слишком поздно.

Взгляд Пита на мгновение отражает только глубокое непонимание, но спустя секунду он слегка хмурится, прищуривается и вопросительно заглядывает мне в глаза. Я не знаю, ждет ли он ответа, но все равно утвердительно киваю.

А потом он меня целует.

Отчаянно и с каким-то незнакомым мне напором, будто не желая больше сдерживаться.

Ну а я не желала этого уже несколько поцелуев назад, так что быстро улавливаю настроение и обвиваю его шею руками. Пит обхватывает меня за талию и усаживает на столешницу позади, сразу же приближаясь вплотную. На секунду хочется возмутиться, что теперь я совершенно вся буду в муке, но мысль ускользает также быстро, как и появилась.

Это всего лишь мука, и она сейчас абсолютно неважна, впрочем, как и весь мир вокруг.

Пит проводит рукой вдоль моего позвоночника от шеи и до самой поясницы, и мурашки по коже следуют в точности за его пальцами, заставляя мелко дрожать.

Воздуха начинает не хватать, так что приходится отстраняться хотя бы на пару секунд, чтобы жадно его глотать, и точно также жадно возвращаться обратно к настойчивым губам. В одну из таких передышек Пит, видимо, каким-то чудом научившийся жить без необходимости дышать, продолжает выкладывать дорожку из влажных поцелуев по моей щеке и подбородку, спускаясь к шее, и я зарываюсь пальцами в его волосы, притягивая ближе.

К этому моменту я и так уже не осознаю, насколько реально происходящее, но когда он прикусывает кожу рядом с ключицей и опускает одну ладонь на мое бедро, я просто теряю всяческие остатки рассудка. Рука замирает в этом положении, и я пользуюсь заминкой, чтобы вернуться к поцелую.

В этот раз, когда мои пальцы забираются под край его футболки, Пит снова шумно выдыхает прямо в поцелуй, но не останавливает меня, так что я пробираюсь выше, проводя пальцами по нежной коже на животе и ребрах.

– Сними ее, – шепчу я, и Пит послушно стягивает футболку, отправляя ее куда-то на пол.

С этого момента градус повышается минимум вдвое. Каждое прикосновение к коже отзывается во мне горячим жаром внизу живота, стремительно расползающимся по всему телу.

Я ни о чем не думаю ровно до того момента, пока Пит не берется за край моей футболки, вопросительно подняв бровь. Киваю, позволяя отправить и мою одежду в неизвестный полет, а потом прижимаюсь к нему всем телом скорее из желания прикрыться и чувствую, как и без того бешеный пульс теперь становится только отчаяннее.

Неужели это происходит? Вот так? Прямо здесь и сейчас?

Желание стать еще ближе немного оттесняется страхом, но я надеюсь заглушить его в очередном поцелуе, и Пит вовсе не против.

Я точно знаю, что в любой момент могу попросить его остановиться, и он это сделает. Только вот я не хочу просить, и этой единственной мысли хватает для постепенного успокоения.

Пит возвращает руку на мое бедро, оставляя случайные поцелуи на лице, шее и плечах, исполосованных уродливыми шрамами и ожогами, но в этих поцелуях нет ничего, что заставило бы меня начать волноваться о своем внешнем виде. Он отстраняется и медленно проходится взглядом сверху вниз несколько раз, а потом придвигается обратно и шепчет:

– Ты такая красивая, – окончательно выбивая из меня всяческие сомнения.

Больше я не думаю ни о чем кроме своей обнаженной кожи, соприкасающейся с его.

Тяну его ближе, целую шею и плечи, и Пит отвечает с такой же отдачей, отчего каждого нового поцелуя и прикосновения становится все более и более недостаточно.

Я хочу, чтобы это никогда не заканчивалось.

Я хочу большего.

Я хочу Пита.

Мысль мелькает быстро, будто бы резюмируя все то, что одновременно происходит в реальности и в моей голове, и вместо ожидаемого страха приносит только спокойствие.

Это не глупый эмоциональный поступок, не отчаяние и не страх его потерять, а чистое и уверенное желание. И мне только сильнее хочется, чтобы Пит умел читать мои мысли, чтобы не пришлось подбирать слова и объяснять ему такую простую истину.

Остается надеяться, что больше Питу не потребуются слова, а все нужные ответы ему смогут дать наши переплетенные тела и губы.

Провожу рукой по его плечу, перемещаюсь на шею, забираясь рукой в волосы, и Пит замирает, словно ожидая чего-то, но только я не понимаю, чего именно. А когда хочу спросить, то чувствую, как ладонь на моем бедре сжимается непривычно сильно.

И мне требуется всего секунда, чтобы осознать происходящее, а потом еще одна секунда, чтобы подтвердить свою догадку, заглянув в его глаза, совершенно лишенные светлой радужки.

Комментарий к 16

Чем ближе финал, тем сильнее ответственность и напряжение. И я все же словила это дурацкое ощущение “что за фигню я написала, ужасный слог, ужасный сюжет, заберитемойноутбук и удалитефикбук”, которого так рассчитывала избежать (никогда не избегала, а тут решила! наивная, хах)

За последние 3 недели я уже несколько раз меняла идею концовки, пытаясь понять, куда в итоге пришли мои Пит и Китнисс, какими они стали, насколько научились слышать друг друга, насколько восстановились и готовы ли к серьезным шагам.

Пока что мне все представляется вот так… Конечно же, если нужен обоснуй, я его с радостью дам (но он может быть логичен только для меня, как, например, отсутствие нормального разговора в прошлой главе, которого многим не хватило, а я вообще никак не могла написать его, не переступив через свою концепцию).

Так что на данный момент я плохо представляю, чем закончится работа и даже следующая глава, изначальный план которой прописала еще в !марте!

Поэтому сейчас сильнее обычного нуждаюсь в ваших размышлениях.

Жду честных отзывов и мыслей)

Нажимайте ждунишек, если ждете на самом деле. Когда после прошлой главы их набралось 100, я просто представила себе толпу в сто человек, которые реально читают то, что я пишу и хотят знать продолжение, чуть не разревелась и решила писать хоть до утра, но закончить до пятницы. Так что это правда важно и очень помогает.

Спасибо! Жаль, что не могу каждого обнять)

========== 17 ==========

Комментарий к 17

К финалу пишется все труднее и труднее. На эту главу (которая, к слову, просто огромная, приготовьтесь читать её целый век) ушло около 75 часов (!) активного времени, и бесконечное количество часов на размышления и беседы с самой собой. Это больше, чем когда-либо в моей жизни уходило на любую другую работу. Так что я очень надеюсь, что оно того стоило.

Благодарю за поддержку! Держусь только благодаря Вам и кофеину)

– Нет, нет, нет, нет, нет, – только и срывается с моих губ, пока я резко притягиваю Пита к себе, обхватив его голову руками. – Пожалуйста, Пит.

Его рука, впивающаяся в мое бедро, застывает словно каменная, и мне приходится прикусить губу, чтобы не заскулить от боли. Судорожно глажу Пита по волосам, не разбирая слов, которые произношу вслух, но понимаю, что, кажется, прошу его вернуться, прошу бороться, но всё будто проходит сквозь его сознание.

Он застывает, уронив голову мне на плечо и опираясь второй рукой о столешницу, и только глубокое почти неестественное дыхание указывает на то, что происходит сейчас внутри его головы. Только по этому дыханию можно понять, что он пытается вырваться из тьмы, которая держит настолько сильно, что в эту секунду все остальное кажется нереальным.

К сожалению или счастью, теперь я гораздо лучше понимаю, насколько плохи дела. Мы обсуждали это, говорили несколько часов подряд, так что теперь мое воображение рисует самые красочные подробности происходящего.

Всего минуту назад все было идеально, а теперь мы балансируем на грани пропасти, которая с легкостью затянет нас обоих, стоит Питу лишь немного сдать позиции.

И я ничего не могу сделать. Но это совсем не значит, что я перестаю пытаться, нет. Просто становится как никогда страшно, будто раньше я не в полной мере понимала, насколько такие случайности могут оказаться фатальными.

Я бьюсь в эти наглухо закрытые двери, умоляя его вернуться, заверяя, что все в порядке, и что настоящее вовсе не там, а здесь. Мои руки в его волосах реальны. Мой голос реален. Наши поцелуи, дарившие столько эмоций совсем недавно, тоже реальны.

Только вот едва ли это помогает.

Не знаю, когда из моих глаз начинают катиться слезы, но, когда я осознаю этот факт, они уже льются рекой и, собираясь на подбородке, капают вниз на обнаженную кожу. От этого становится только хуже.

Хотя куда еще хуже, верно?

Я впервые в жизни позволяю кому-то приблизиться к себе настолько близко, что грань между нашими телами почти доходит до нулевой отметки, и остаюсь совсем одна лицом к лицу с врагом, живущим глубоко в голове самого дорогого человека. И ничего не могу сделать.

Страх, стыд, беспомощность – все это накатывает на меня волной, делая невозможным сдерживать рыдания, и вот я уже хныкаю и бормочу что-то совершенно невнятное, изо всех сил пытаясь оторвать руку Пита от своей ноги, боль в которой уже становится практически нестерпимой.

– Вернись, черт бы тебя! Пит! – трясу его за плечи, умудряясь каким-то образом отодвинуться на несколько сантиметров, но все еще не могу выпутаться в достаточной степени. – Мне больно, Пит! Отпусти!

И только в этот момент он отпускает.

Сначала пропадает рука, оставляя после себя пульсирующий отпечаток, а потом он поднимает голову, но только лишь для того, чтобы тяжело уронить ее в собственные ладони. По напряженным мышцам и сжатым челюстям совершенно не ясно, насколько Пит смог вернуть контроль, поэтому я несмело прикасаюсь к его плечу, но он резко отряхивает мою руку, отступая назад и задевая при этом стул, который с грохотом падает на пол. Мы оба вздрагиваем от шума, который кажется каким-то неестественным, будто никак не относящимся к происходящему в комнате. Но, возможно, именно благодаря ему Пит всего на секунду вырывается в реальность, чего ему вполне хватает, чтобы вновь начать отвоевывать свое тело и сознание обратно.

Он долго смотрит перед собой, сосредоточенно хватая ртом воздух и сжимая руки в кулаки, прежде чем медленно перевести взгляд на меня.

И от этого взгляда все внутри разрывается на мельчайшие кусочки, вдребезги разбивая последние стены, сдерживающие давно забытую истерику, выворачивающую наизнанку все твое естество.

Так ощущается безнадежность. И с ней я знакома как никто.

Мне хочется прикрыться руками, что я и делаю, попутно мечтая быть способной как-то помочь и хотя бы немного сократить количество боли, вины и отчаяния в его глазах. Вместо этого все, что я могу, – это сидеть на кухонной столешнице и наблюдать за тем, как Пит с каждым вздохом все сильнее и сильнее разрушает себя изнутри, наверняка изобретая тысячи причин провалиться под землю прямо сейчас. Мне хочется сказать, что все вовсе не так, но слов не находится ни у меня, ни у него.

Мгновения складываются в секунды, и каждая из них становится все тяжелее предыдущей. И когда он, наконец, сдвигается с места, начиная отступать к лестнице на второй этаж, я чувствую странное облегчение, будто получая официальное разрешение окончательно расклеиться и дать рыданиям одержать над собой верх.

Неужели всегда будет так? Будет ли хоть один малюсенький шанс, что однажды Пит не будет бояться, что внезапно потеряет контроль, потеряет меня, а я потеряю его?

Все это так несправедливо, что хочется кричать, крушить все вокруг, найти виновных и заставить их жестоко страдать. Гораздо более жестоко, чем приходится теперь нам.

Стекаю на пол в попытках найти свою одежду, но первой на глаза попадает футболка Пита, которую я спешно натягиваю и оседаю на пол, опираясь спиной на ножку стола. На бедре розовеет след от ладони, очерченный мазками муки, словно в напоминание о том, от чьей он остался руки.

Проходит несколько минут, прежде чем удается напомнить себе, что это сделал вовсе не Пит, что немного пугает, ведь раньше мне с легкостью удавалось все разграничивать. Это не первый приступ, начавшийся во время того, как мы целуемся. Но он впервые опустошает меня, выбивает из колеи настолько, что я не представляю, как смогу перестать плакать и хотя бы встану с прохладного пола.

Напоминаем о том, что пора возвращаться обратно в реальный мир, чтобы иметь возможность сделать что-нибудь кроме проживания бесконечной волны жалости к себе, служит знакомый мерзкий звук таймера, оповещающий о готовности пирога.

Вопреки внутренней разбитости, конечности все же продолжают слушаться, так что я выключаю хитроумное устройство и извлекаю форму с ароматной выпечкой, устраивая ее на заранее подготовленной подставке. Не знаю, что хочу услышать от пирога, но я неотрывно наблюдаю за ним несколько минут, кажется, даже почти не моргая, прежде чем осознаю абсурдность происходящего и уговариваю себя прийти в чувства.

Как ни странно, пирог все же помогает, потому что именно во время этих гляделок я понимаю, что все это чертово время, пока я сижу здесь и обливаюсь слезами, где-то наверху Пит наверняка думает лишь о том, как сильно виноват. И мне стоило бы оказаться рядом гораздо раньше. Да мне вообще не стоило позволять ему уйти!

Только вот доходит это, как обычно, слишком поздно.

Умываюсь холодной водой, разрешая последним всхлипам сорваться с губ, прежде чем строго приказываю держать себя в руках, отрезаю кусочек пирога и отправляюсь наверх, даже не планируя заранее будущий диалог, отдавая себе отчет о том, что на нормальные планы сейчас буду точно не способна. Дверь в комнату Пита закрыта не до конца, что я принимаю за хороший знак, но сразу же понимаю свою ошибку, когда вижу его, сидящего на полу у изножья кровати в абсолютном раздрае. В этой картине явно нет ничего хорошего.

Застываю, сделав всего один шаг от порога, и понимаю, что Пит даже не реагирует на мое появление. В голову закрадываются ужасные мысли, большинство из которых кружится вокруг того, что, не будь меня здесь, приступа, вероятнее всего, даже бы не случилось, но я стараюсь от них отмахнуться, делая еще несколько несмелых шагов вперед.

– Пит, – тихо окликаю я, и он вздрагивает, – можно мне войти?