Текст книги "Мир на костях и пепле (СИ)"

Автор книги: Mary_Hutcherson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Но только не для нас – для нас прошла целая жизнь.

От мыслей меня отрывает вопросительный взгляд Пита, и я улыбаюсь, представив, какое, наверное, сейчас у меня было выражение лица. Пит тоже улыбается и жестом предлагает мне спуститься вниз, и я согласно киваю, а когда выхожу на улицу, он уже сидит на верхней ступеньке моего крыльца.

Сажусь рядом – чуть ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, но гораздо дальше, чем хотелось самой.

– Мы с тобой тоже приглашены вообще-то, – говорит Пит. – Сэй сказала, что ждут всех, кто знаком с Агнес или ее родителями.

– Хочешь присоединиться?

– Нет, – он отрицательно машет головой, ухмыляясь, – я сейчас как никогда понимаю Хеймитча с его вечным пристрастием к отшельничеству. А ты хочешь?

– Знаешь ли, я его в этом всегда очень понимала, так что точно нет.

Пит сидит, обхватив свои колени и уложив на них сверху голову, и разглядывает шастающих мимо людей, а я разглядываю его, пока выдается такая замечательная возможность.

– Ты явно думала не о детском празднике, да? – он поворачивает голову, и я неловко отвожу взгляд, будто пойманная с поличным. – Там наверху, пока выглядывала в окно. У тебя был такой вид, будто ты призрака увидела.

– Что-то вроде призрака, да. Я думала о том, насколько все поменялось. Кажется, от прошлой жизни вообще ничего не осталось.

– Вероятно, так и есть. Не осталось ничего, кроме пьянства Хеймитча. С этим всегда все было стабильно, – заявляет Пит, а я смеюсь.

– Тогда еще запиши в список свое чувство юмора.

– И твою косичку.

– Да уж, отличный набор. Алкоголь, шутки и прическа.

– Уже что-то, – он улыбается, слегка жмурясь из-за яркого солнца. – Знаешь, не все могут похвастаться даже этим. Например, прическа Эффи больше не напоминает облако, представляешь? Когда мы виделись в последний раз, она выглядела почти обыкновенно. Менее обыкновенно, чем во времена Тринадцатого, но все равно ты бы ее с трудом узнала.

– Как она? – напоминание про Эффи отдают чем-то теплым, и я сама удивляюсь тому, что немного скучаю по этой сумасшедшей женщине.

– Плутарх пристроил ее в какое-то очень престижное место, она теперь высокая шишка, но я так и не понял, чем она вообще занимается. Хотя, по словам самой Эффи, почти вся страна держится только лишь на ее крепких плечах.

Улыбаюсь, мысленно представляя себе эту тираду о сложностях ее капитолийской жизни в правительстве.

– Она навещала тебя?

– Ага. Меня много кто навещал. Иногда я ловил себя на мысли, что хочу вернуться в Двенадцатый хотя бы чтобы отделаться от этих бесконечных бесед о своем самочувствии и утешений, что скоро все обязательно наладиться. Это, конечно, не главная причина, но все же.

– А какая главная? – спрашиваю я.

Взгляд Пита сразу же становится серьезным и сосредоточенным, будто он раздумывает над чем-то крайне важным, а я понимаю, что очень хочу услышать в ответ, что главная причина его возвращения была во мне. Хотя это даже смешно, ведь я на тот момент, наверняка, была основной причиной никогда не возвращаться.

Питу требуется целых несколько минут, чтобы подобрать верные слова.

– Это казалось мне единственным правильным решением. Здесь прошла вся моя жизнь, какой бы странной она не была. Тут я был счастлив, здесь жила моя семья, поэтому я спрашивал про возвращение почти каждый день, – он ненадолго замолкает, а потом слегка улыбается, рассматривая свои руки. – И я очень рад, что вернулся. Это правильно, здесь мое место.

– Да, – только и отвечаю я.

Мы молчим очень долго, но эта пауза вовсе не кажется неловкой. Просто бывают такие моменты, когда можно больше ничего не говорить, чтобы не портить момент. А момент и вправду замечательный. На секунду кажется, что и нет у нас никаких проблем: никто не страдает бессонницей, никто не мучается от приступов, в Дистрикте хватает еды и жилья, а радостные детские крики никогда и не замолкали на улице. Хочется сидеть на этом месте под теплыми солнечными лучами, из-за которых даже шрамы на руках не выглядят такими жуткими, и просто ни о чем не думать. И кажется, что если получится просидеть так достаточно долго, то все наладится на самом деле.

Но это несбыточные мечты. К тому же момент быстро перестает быть таким беззаботным, ведь соседские близнецы, заметив нас на пороге, начинают атаковать меня мольбами пострелять из лука прямо сейчас и научить заодно этому их друзей. И уже совсем скоро мы окружены небольшой бандой, жаждущей прервать наше спокойствие как можно скорее.

Пит тихо смеется, пока я ищу тысячу и один аргумент в пользу того, почему сейчас не самое подходящее время для уроков стрельбы, а когда почти сдаюсь под детским напором, он уверенно хватает меня за руку и встает на ноги, утаскивая вслед за собой.

– Извините, парни, но Китнисс уже пообещала мне показать в лесу места, где водятся огромные олени, так что сегодня никак не выйдет, – на ходу сочиняет он, и я не удерживаюсь от смешка.

Вопреки всем ожиданиям, ложь не помогает, и дети только громче начинают упрашивать взять и их с собой в лес. Бросаю на Пита еще один взгляд, умоляющий о спасении, и он заговорщически мне улыбается.

– Ладно, но для начала вам нужно отпроситься у родителей, – говорит он совершенно не то, что я ожидаю услышать, а когда дети шумной толпой уносятся на поиски своих семей, тянет меня вниз по ступенькам и уже на бегу объясняет. – У нас есть несколько минут, и лучше тебе ускориться, если не хочешь, чтобы они нас догнали.

И я несусь вслед за Питом, снова напрочь забывая, сколько горя упало на наши плечи. Момент не утрачивает свою магию, а только пропитывается ей еще глубже. Легкие слегка жгут от непривычной активности, но я просто бегу, шлепая по аллее, и позволяю себе на секунду представить, что сейчас за углом нас встретит удивленная Прим. Она, наверняка, рассмеется, когда узнает, что Пит соврал мальчишкам, и в шутку будет бранить его за разрушение детских грез. А он только пожмет плечами, и пообещает ей испечь для них печенье и нарисовать на нем огромных оленей. И обязательно нарисует. Настолько красиво, что жалко будет есть. А потом вечером на кухне мы будем долго пить чай и рассматривать эти произведения искусства, и позже Пит не захочет уйти, найдет предлог и останется на ночь, чтобы спасти меня и себя не столько от кошмаров, сколько от одиночества.

Потерявшись в собственных мыслях, я налетаю на запыхавшегося Пита, и сама начинаю глубоко хватать ртом прогретый летним зноем воздух.

Он стоит согнувшись, и опирается на свои коленки. Его лицо красное и потное, а светлые пряди облепили весь лоб, но при этом он все равно смеется.

– За это мне не будет прощения, да? – чуть отдышавшись бормочет Пит, и я тоже смеюсь, перебарывая желание убрать его волосы с лица. – Из-за твоего спасения придется теперь испечь гору извинительного печенья.

И в этот момент в моей голове реальность встречается с только что ускользнувшими мечтами, больно уколов прямо в сердце. Кажется, я даже отшатываюсь назад, как от удара, но Пит, к счастью, ничего не замечает, потому что по-прежнему пытается восстановить дыхание. Ругаю себя за то, что позволила подобные мысли. Очевидно, что ничего уже не будет как раньше, и раны не залечатся только потому, что получилось продлить волшебный момент. Единственное, чем чреваты эти иллюзии – ярким напоминанием об огромной зияющей ране в душе, которая никогда не затянется как следует.

А это сейчас совсем ни к чему. Сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы помочь Питу, хотя в данный конкретный момент он не выглядит как человек, который нуждается в помощи. Наверное, только поэтому я легко переключаюсь с внутренних терзаний в реальность и даже умудряюсь рассмешить его еще сильнее.

– Думаешь откупиться одним только печеньем? Тут нужен, по меньшей мере, торт. Ты вообще видел глаза Лукаса, когда заявил про огромного оленя? Да он теперь будет ходить за мной по пятам до скончания дней. Видимо, придется звонить Аврелию и просить прислать этого оленя на поезде, чтобы не сойти с ума окончательно. Надеюсь, он все еще заинтересован в моем лечении.

– Уверен, что он пришлет самого огромного оленя, которого сможет найти в Капитолии, – Пит наконец приходит в чувства и продолжает вести нас куда-то подальше от Деревни.

– Надеюсь, он будет нормального цвета, а не какого-нибудь фиолетового, – говорю я, вызывая еще один смешок. – А куда мы вообще направляемся?

– Не знаю. Можем навестить Сэй, а потом вернуться домой. Если повезет, к тому времени они забудут о нашем существовании.

– Пит, в нашем случае никогда нельзя рассчитывать на везение, – говорю я, сменяя направление на Новый Котел.

И мы навещаем Сэй, которая дает нам в дорогу прохладный лимонад и обещает присоединиться на ужине, а потом еле плетемся обратно задворками, только бы получилось уловить побольше тенька. В итоге мой нос все равно обгорает и неприятно чешется, а Пит вечером показывает свои красные плечи и руки, которые, кажется, даже покрываются дополнительными веснушками.

В эту ночь я долго размышляю над тем, могла ли я сделать что-то большее за то время, что мы вернулись домой. К точному ответу так и не прихожу, погружаясь в кошмары, в которых Пит в темноте пытается отбиться то ли от профи, то ли от стаи переродков, а я стою за толстой стеклянной стеной, из-за которой ничего не могу сделать.

На следующий день после завтрака я бегу к Хеймитчу домой за советом, но в результате мы только ругаемся из-за того, что он считает, что я слишком тороплю события, не прислушиваясь к открытым просьбам Пита не провоцировать никаких дополнительных проблем. Злюсь, потому что привыкший к одиночеству ментор совершенно не понимает, что его уединение – это личный выбор, а в случае с Питом – это наказание. Причем наказание, которое он же сам для себя и устроил.

Не помогает и Энни, которой я звоню через несколько дней, когда отправляю на утреннем поезде холщевый мешочек с травами и большую упаковку печенья от Пита. Она тоже уверена, что он сам проявит инициативу, когда почувствует за собой достаточно сил, чтобы в случае чего справиться при любых обстоятельствах.

Но только вот она не видит каждое утро темных кругов под его глазами, не слышит крики ночью, и уж точно не вынуждает себя смиренно сидеть на месте и даже не дышать, когда у него внезапно случается приступ.

Сам Пит тоже никак не помогает мне в попытках скрасить его одиночество и разделить тяжелое бремя хотя бы частично. Он звонит ночью через несколько дней после нашего забега и рассказывает об очередном кошмаре, который видел только что, и я не удерживаюсь от того, чтобы предложить прогуляться по Деревне или посмотреть вместе телевизор, а в ответ слышу уклончивый отказ. После этого он больше не звонит, но все также будит меня и других соседей воплями несколько раз за ночь.

Спустя неделю я предпринимаю еще одну попытку побеседовать с Хеймитчем, в результате которой наш разговор плотно заседает у меня в голове.

– Как бы ты не старалась, Пит не станет рисковать здоровьем других людей, пока сам полностью не поверит в то, что может себя контролировать, – размышляет он со стаканом в руках.

– И когда же, по твоему мнению, это произойдет? – интересуюсь я.

– Что именно произойдет, солнышко? Когда он поверит в себя или когда научится сдерживать приступы?

– Когда поверит.

– Это очень сложный вопрос, на который я тебе точно не дам ответ.

– Ладно, а когда научится сдерживать приступы?

– Вот это уже легче, – Хеймитч делает большой глоткой, откидываясь на спинку стула. – Потому что я искренне считаю, что это он уже умеет.

После этого я дохожу домой будто на автомате, воскрешая в голове каждое неприятное воспоминание о приступах, и полностью убеждаюсь в правоте ментора. Мне легко представляются кадры, как Пит внезапно понимает, что вот-вот сорвется, и предупреждает нас или тихонько делает несколько шагов назад, а потом просто сжимается словно пружина, либо впивается руками в первую попавшуюся опору и справляется, как бы тяжело не было. Каждый раз и совершенно самостоятельно, а потом неизменно теряет всякое настроение и уходит домой, где продолжает бороться с последствиями в одиночестве. И делает это не столько из необходимости, сколько из-за полного отсутствия веры в свои силы.

Все последующие дни я подбираю слова для разговора, посредством которого хочу заставить Пита поверить. Даже записываю несколько фраз в блокнот, но все они в итоге кажутся вычурными и неподходящими. Энни советует поговорить не лично, а по телефону, если уж я настроена настолько решительно, потому что предсказывает, что Пит не станет адекватно и спокойно воспринимать то, что не считает истиной, и с высокой вероятностью в результате только лишь распсихуется. Но каждый раз, когда я поднимаю трубку, мне не хватает мужества набрать номер. В итоге я решаю, что такие разговоры нужно вести обязательно с глазу на глаз, но и тут никак не представляется достаточно подходящего момента. Один раз я даже почти начинаю свой монолог, но Пит просит дать ему еще раз посмотреть книгу растений, так что приходится все отменить, ведь изучение старых рисунков и так достаточно тяжелый для него процесс.

Через неделю мне уже даже снится этот разговор в кошмарах, после которых я ставлю свою решимость под серьезное сомнение, отчего только злюсь на себя и все происходящее вокруг. Время снова неумолимо идет, а я бездействую, как и в предыдущие месяцы, никак не способствуя восстановлению Пита.

Еще через неделю я уже откровенно ненавижу себя за слабость, Пита за нежелание самому увидеть настоящее положение дел, а Хеймитча просто за компанию. За ужином Сэй отмечает, что я какая-то взвинченная, и у меня нет даже сил съязвить в ответ на замечание ментора о «тяжелых женских днях», поэтому я просто прожигаю его взглядом.

А когда чуть позже Пит роняет тарелку и замирает, зажмурив глаза, и все вокруг отшатываются от него, как от чумного, я просто теряю последние ниточки контроля. Он стоит совершенно один, хотя в комнате находятся еще три человека, которых он искренне считает своими близкими, и совершенно один вынужден вести схватку с тьмой внутри. В тот момент кажется, что между нами мгновенно выстраивается непроходимая стена, причем возводят ее сразу с двух сторон. И если стена Пита хотя бы обоснована его неуверенностью и внутренними терзаниями, то мы же просто напросто поступаем эгоистично, прекрасно понимая, что никакой трагедии в любом случае не произойдет.

Мысли об этом просто перекрывают в моей голове всё остальное: заглушают страх, злость, волнение, тревожность, чувство самосохранения, четкие воспоминания о крепко сжатых на горле руках, и я делаю то, что точно никак не планировала.

Вопреки привычке не двигаться, только бы не стало хуже, я преодолеваю расстояние между нами в несколько шагов и крепко прижимаю Пита к себе, обхватив его руками за шею. Позади слышится громкий вопль Сэй и какая-то невнятная брань Хеймитча, но мои чувства полностью сосредоточены на другом.

Я слышу тяжелое дыхание рядом со своим ухом. Грудью ощущаю участившееся сердцебиение (и не могу разобрать, кому именно оно принадлежит). А еще я чувствую две сильные руки на своей спине. Они обхватывают меня и крепко прижимают к себе, совершенно не причиняя боли, которую, кажется, я вовсе и не жду.

И в этот момент становится совершенно понятно, почему любые приходящие в голову слова казались мне недостаточно убедительными. Я даже радуюсь тому, что не смогла собраться с духом за все прошедшие недели.

Мы стоим на кухне, схватившись друг за друга, будто за спасательный круг посреди бушующего океана, и я наконец-то чувствую, что помогаю в той мере, в которой должна была делать это и раньше. Гораздо раньше.

«Как бы там ни было, лучше поздно, чем никогда» – мысленно уверяю себя, пока Хеймитч на заднем плане истошно сокрушается о том, какая же я дура.

Комментарий к 11

Просто знайте, что ваши комментарии согревают мне сердечко и очень мотивируют писать скорее) И я, как обычно, буду их очень сильно ждать!

А вы, если ждете следующую главу также сильно, как и я вашу обратную связь, нажимайте соответствующую кнопочку)

========== 12 ==========

Комментарий к 12

Не бечено, пб работает)

Приятного чтения.

Тепло.

Я чувствую его, даже когда Пит отстраняется и делает несколько медленных шагов назад, потерянно смотря себе под ноги.

Я чувствую его на кончиках своих пальцев, которые еще помнят мягкость пшеничных локонов, и в груди, где сердце до сих пор отпускает слишком частые удары.

Я чувствую тепло внутри себя, и я точно знаю, что так бывает только рядом с Питом.

Рядом с ним я и сама становлюсь теплом.

Не огнем, готовым вспыхнуть и разнести все в любой момент, а только лишь удивительной смесью покоя, умиротворения и легкой безмятежности.

Рядом с ним я чувствую, что можно больше не бороться, можно сбросить броню и колючки, можно довериться и шагнуть в неизвестность, можно не строить из себя сильную и стойкую, можно быть собой или даже немного хуже, потому что все равно никто не осудит.

И если и остаётся хоть какой-нибудь страх, так он заключается только в том, что больше не получится соприкоснуться с этим теплом. Сражаться теперь нужно только за то, чтобы оно никогда не заканчивалось. И к этому сражению я готова как никогда.

Я слежу за Питом настолько внимательно, что даже вздрагиваю, когда дверь позади громко хлопает, оповещая об уходе взбешенного Хеймитча, а потом еще раз, когда Сэй легко дотрагивается до моего локтя, чтобы попрощаться.

Пит впервые смотрит на меня только после того, как мы остаемся одни, разделенные этими ужасными двумя шагами. В его глазах читается страх и усталость, но между бровями нет привычного залома, что я сразу же трактую как хороший знак и улыбаюсь, не получая улыбки в ответ. Пит несколько раз открывает и закрывает рот, не решаясь на первое слово, которого я так сильно жду, а когда, наконец, получаю свое совершенно незаслуженное: «Ты с ума сошла, Китнисс?» – закатываю глаза и не сдерживаю нервный смешок. А он, будто в самом деле ожидая ответа на свой вопрос, настойчиво вздергивает брови и впивается взглядом.

– Нет, – отвечаю я, присаживаясь на край стола.

– А мне кажется, что сошла.

– Значит, ты ошибаешься. Я в порядке. И ты в порядке. Не произошло ничего такого, о чем стоило бы волноваться.

– Но могло произойти, Китнисс, – упорствует он, и я чувствую в себе силы и уверенность спорить хоть всю ночь.

– Но не произошло. Я была в этом уверена.

Теперь и Пит закатывает глаза, глубоко вздыхая.

– Хеймитч прав, это дурость. И я ума не приложу, чем ты думала, если вообще, конечно, думала.

– Можешь говорить, что угодно, Пит, но ты не сможешь меня переубедить, – поднимаю голову и встречаюсь с холодным взглядом голубых глаз, из последних сил пытаясь сохранить тепло, так приятно окутывавшее меня всего минуту назад. – Я сделала то, что должна была, и можешь не сомневаться, что сделаю это снова.

Кажется, это окончательно его добивает. Он сначала всплескивает руками, потом хватается ладонями за лицо, зажмуривая глаза, отворачивается к окну и снова поворачивается обратно, резко хлопнув по столу рядом со мной.

– А представь хоть на секундочку, Китнисс, что ты не права. Представь, чем все могло обернуться! Как бы я жил потом с этим? Ты могла отобрать у нас все, что мы так долго строили. Я бы не смог смотреть в глаза тебе, Хеймитчу и Сэй, и я бы никогда себя не простил, – в его взгляде читается неподдельное раздражение, а губы напряженно подрагивают, выплевывая слова. – Неужели это не слишком высокая плата за то, чтобы проверить свою правоту?

– Пит… – только и успеваю сказать я, прежде чем он, резко развернувшись, обходит стол и направляется к выходу. Я вскакиваю следом и пытаюсь дотянуться, но он ловко убирает руку в сторону, поднимая ладонь наверх и останавливая меня. Все в его позе и выражении лица говорит о том, что никакие мои слова или действия сейчас не помогут.

И я замираю на месте, позволяя ему уйти и забрать с собой остатки тепла, по которому начинаю скучать в ту же секунду.

Оставшись в полном одиночестве, я поднимаюсь наверх и усаживаюсь на пол прямо рядом с телефоном.

– Он позвонит, – говорю себе я, скорее озвучивая вслух мечты, чем пытаясь себя убедить. – Он успокоится и позвонит.

Идут часы, и я задремываю, привалившись к стене, пока дурацкий кот не проходит мимо, требовательно мяукая и усаживаясь напротив. Если вернулся Лютик, значит, скоро утро, и я просидела тут большую часть ночи, о чем также свидетельствуют затекшие ноги и спина, но Пит так и не позвонил. И теперь становится гораздо сложнее упорно продолжать убеждать себя, что он все еще может это сделать.

Смотрю в глаза коту, совершенно непонимающему, что я забыла на полу, и отчего-то начинаю злиться. На секунду кажется, что даже этому потрепанному созданию очевидно, насколько жалко я выгляжу со стороны и насколько несбыточные надежды питаю.

– Иди куда шел, Лютик, – злобно бросаю я и отмахиваюсь рукой, но он только слегка вздрагивает одним ухом. – Он позвонит, ясно?

Кот все также медленно моргает, не отводя от меня своего взгляда, будто ожидая объяснений, и я подталкиваю его в сторону ногой, только вот он сразу же усаживается обратно и снова впирается в меня своими глазищами.

Под этим взглядом становится совсем неловко – я будто вижу себя со стороны, и даже ёжусь от неприятного ощущения. Проторчать тут всю ночь, дожидаясь звонка, который, очевидно, все равно бы не произошел. Да уж, Китнисс, просто блеск.

Последний раз пытаюсь отогнать кота, но, ничего этим не добившись, медленно поднимаюсь на ноги, болезненно разгибая спину. Готова поклясться, что, если бы этот шерстяной мешок мог осуждающе покачать головой, то он бы это сделал, потому что по-другому его позу трактовать никак нельзя. Приходится спрятаться в своей комнате, ведь осуждающих взглядов мне в последнее время и так хватает.

Когда встает солнце, и становится совершенно очевидно, что Пит не позвонит, я тихонько подкрадываюсь к окну и присматриваюсь к соседнему дому, будто он может дать мне хоть какую-нибудь подсказку о своем владельце, но, к сожалению, ничего особенного не замечаю. Хотя на что я вообще, собственно говоря, рассчитывала? Единственный человек, который может подсказать мне, что на уме у Пита Мелларка – он сам, только вот он явно не рвется ко мне на порог с объяснениями. И я имею ли право требовать эти объяснения?

Одно я знаю точно – я ни капельки не жалею о том, что произошло вчера, и сделала бы так снова, но только вот среди моих близких нет ни одного человека, кто со мной согласен. Наверное, будь я хоть немного умнее, послушала бы советы, приняла опасения и не нарушала бы наши привычные будни своими душевными порывами, но только это была бы уже не я. Готова поспорить, Хеймитч теперь будет дуться и игнорировать меня всеми способами, пока в один прекрасный день не напьется и не выдаст все, что думает. Сэй не станет осуждать напрямую, но я уже представляю ее взгляд, наполненный волнением и заботой, и становится не по себе. А Пит…

С ним все сложнее. С одной стороны, он несколько раз напрямую просил меня держаться на расстоянии ради моей же безопасности, а я, вроде как, согласилась с ним, чтобы лишний раз не ссориться. И вчерашние слова только подтвердили то, что я предала его доверие, подвела его и поставила под угрозу нашу тихую стабильную жизнь. В глазах Пита читался страх, отчаяние и горькое разочарование, но его руки, сомкнутые вокруг моей спины, крепко прижимающие к себе, разве они не говорят об обратном? Разве это не показатель моей правоты, если в самую темную минуту он до боли нуждается в поддержке, и, когда получает ее, справляется с приступом гораздо легче?

Может быть, дело вовсе не во внутренних демонах и охморе? Возможно, тьма давно обуздана, но сам Пит просто боится признаться себе в этом? Ведь никто не разочаруется в тебе, если будет ждать только плохого, мне ли не знать. Я сама жила по этому принципу очень долго, ведь огорчать дорогих тебе людей гораздо больнее, чем это может казаться.

Но так жить нельзя. Этот неправильный выбор отбирает у тебя всякие шансы на счастливое будущее. Нельзя ставить на себе крест, нельзя возводить стены, нельзя опускать руки. И нельзя отталкивать близких даже из добрых намерений.

Чтобы не сойти с ума от шквала мыслей, спускаюсь вниз и готовлю завтрак, а, когда Сэй приходит вместе с внучкой, настойчиво избегаю встречи с ее взглядом. К счастью, женщина достаточно мудра, чтобы не говорить о вчерашнем, но неприятная тема все равно витает в воздухе, потому что больше никто так и не приходит.

Сэй порывается притащить Хеймитча силком, и мне стоит больших усилий переубедить ее в необходимости этого действия. Она злится на него и на Пита за компанию, из-за чего мне хочется крепко обнять ее вместо всяких слов, ведь, кажется, она теперь становится единственным человеком, который не планирует меня осуждать. Вместо этого я получаю порцию поддержки и даже смеюсь, когда она парадирует вчерашнюю истерику ментора, заблаговременно прикрыв ладошками уши внучки. А после завтрака она предлагает заплести мне косичку, и я охотно соглашаюсь, скорее из-за того, что нуждаюсь в чьих-то теплых и надежных руках, а не в опрятной прическе.

– Пит разозлился? – осторожно спрашивает она, пока я зажмуриваю глаза от удовольствия, почувствовав в волосах ее пальцы, и просто киваю в ответ. Сэй грустно вздыхает, продолжая перебирать пряди. – Не переживай, он скоро отойдет.

– Я даже не знаю, как лучше теперь поступить. Оставить его в покое или извиниться? Хотя, если честно, мне вообще не жаль.

Сэй гладит меня по голове: ото лба до самого затылка, и я, открыв глаза и запрокинув голову еще немного назад, вижу ее загорелое лицо, подернутое доброй улыбкой. Не могу вспомнить, чтобы кто-то смотрел на меня так раньше, но отлично понимаю, что означает это выражение. Так родители смотрят на своих детей, даже если они вытворили что-то невозможное: с принятием и любовью. Сердце сжимается в плотный комок, а глаза начинает жечь, когда до меня доходит это осознание, но Сэй трактует мои эмоции явно не на свой счет. Она наскоро завязывает косичку и притягивает меня за плечи к себе, продолжая гладить по голове.

– Правильно, тебе не о чем жалеть. Ты поступила так из светлых намерений, так что здесь нечего стыдиться. Вы так молоды, и наломаете еще больше дров за всю жизнь, чем наломали уже. Поверь, без этого никуда, – она легко касается моего подбородка, и я поднимаю лицо наверх, встречаясь с ней взглядом, от которого сразу же становится теплее. – И я не советчица тебе по поводу Пита, потому что совсем плохо знала его раньше, но одно могу сказать точно: судьба крепко связала вас, так что вдвоем вы сможете гораздо больше, чем поодиночке.

Благодарность от услышанного тяжело передать словами, поэтому я еще долго сижу вполоборота на стуле, прижимаясь щекой к фартуку Сэй, и продолжаю чувствовать поддержку, даже когда она уходит в город. Становится немного легче, хотя на душе все еще неприятно пусто, а ответы на сложные вопросы так и не находятся.

Я жду хотя бы какой-нибудь весточки от Пита весь день, а когда вечером понимаю, что буду ужинать в одиночестве, еле сдерживаю нахлынувшие эмоции. Утро следующего дня мы проводим вдвоем с Сэй, и она зовет меня помочь ей с поставкой продуктов, скорее чтобы не оставлять меня одну, чем ожидая реальную помощь. И я благодарна ей за это, потому что вечером от усталости просто валюсь в кровать и мгновенно засыпаю, и только на утро болезненно вспоминаю, как женщина предупреждала меня вчера, что не сможет прийти на завтрак. А это значит, что я снова буду одна.

Примерно к обеду от скуки мне уже хочется лезть на стену, и я начинаю чувствовать практически физическую потребность в том, чтобы послушать утренний бред Хеймитча, потягивающего кофе с похмелья, или истории Сэй о жизни в городе. И я совершенно точно каждой клеткой тела нуждаюсь в том, чтобы хотя бы увидеть Пита и убедиться, что все в порядке. Ну, если представить, что наша вялотекущая жизнь в последние месяцы – это порядок.

Ноги сами несут меня к телефонной трубке, но смелости хватает только на то, чтобы набрать номер Энни, которая все равно не отвечает. В следующие несколько часов я делаю пару попыток дозвониться в Четвертый Дистрикт, но они оказываются безрезультатными, так что я просто смиряюсь с тем фактом, что сегодня единственным моим собеседником будет Лютик, который тоже вовсе не собирается кого-то выслушивать, практически сразу забираясь на верхнюю полку шкафа.

Прослонявшись весь день по дому, решаю, что должна хотя бы навестить Хеймитча и дать ему возможность высказать все, что он обо мне думает. Возможно, чтобы заслужить его прощение, даже придется похвалить гусей (на этот случай я не без труда вспоминаю несколько их имен), но на что только не пойдешь от отчаяния. Уже на пороге решаю вдобавок прихватить небольшую бутылочку чего-то очень спиртного, припасенную у меня с незапамятных времен, чтобы наверняка расположить ментора к себе.

Жар с улицы неприятно бьет в лицо даже сейчас – прямо перед закатом, и я мгновенно покрываюсь липкой влагой. Ловлю себя на мысли, как приятно осознавать, что наша Деревня живет своей отдельной жизнью, совершенно не зависящей от проблем бывших Победителей. Раньше, если Хеймитч уходил в запой, а я предпочитала не вставать с кровати неделю, то единственным движением здесь были визиты Сэй, не без труда пытающейся вернуть нас в чувства. Теперь, даже если внутри моего дома ничего не происходит, – вокруг кипит жизнь: колышется развешенное постиранное белье, где-то вдалеке слышен лай собаки, из дома по-соседству доносятся звуки телевизора, во дворе рядом мужчина мастерит из дерева что-то на данный момент напоминающие ящик. Не знаю, что раздражающего находит Хеймитч в этой неторопливой суете, но меня перемены только радуют. В нашем Дистрикте снова потихоньку возобновляется жизнь, а разве не ради этого было все то, через что мы прошли?

Хотя ментора, прожившего в полном одиночестве здесь почти двадцать пять лет, вполне можно понять. Он-то даже наше общество выносит с большим трудом, что уж говорить о «чужаках» со всей страны. Да и познакомиться с соседями сложновато, когда двое невыносимых подопечных то и дело пытаются испортить жизнь то себе, то друг другу, а в Дистрикте столько не выпитого алкоголя…

Стучу в дверь скорее из желания с порога расположить к себе Хеймитча, сколько из вежливости, и толкаю ее, не дожидаясь приглашения. В доме горит свет и пахнет… едой? Причем вкусной едой, а не какими-то соленьями из банок. Принюхиваюсь и захожу внутрь, почти натыкаясь на внезапно появившегося хозяина. Он, на удивление, бодр и трезв, хотя и выглядит хмуро, отчего я даже начинаю сомневаться, что зашла в нужный дом к нужному Хеймитчу.