Текст книги "Мир на костях и пепле (СИ)"

Автор книги: Mary_Hutcherson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Пит, я знаю, что не должна была так говорить. Конечно же, это никакой не шанс. Это ужасно, и я бы все отдала, чтобы с тобой не случилось всего этого, но… Это уже случилось, так что я обещаю, что постараюсь дать тебе ответы на любые вопросы, какими бы сложными они ни были. Ты имеешь право знать свое прошлое, и это эгоистично с моей стороны выбирать за тебя, что помнить, а что нет.

Под конец я уже чувствую, как во рту пересыхает, и каждый звук дается все сложнее и сложнее. Пит внимательно дослушивает, а потом улыбается. Такая реакция немного удивляет, и, наверное, по моему лицу становится понятно, что ему было бы неплохо это объяснить.

– Просто ты украла половину моей речи, – говорит он, только сильнее меня путая.

– О чем ты говоришь?

– Я хотел сказать примерно то же самое, – Пит делает маленький шаг вперед. – Ну, по крайней мере, про эгоизм. Только не твой, а мой. Я не должен был ждать, что ты с радостью начнешь воскрешать в памяти Игры, потому что ты имеешь полное право попытаться забыть их как страшный сон.

– Нет, ты не прав, я не имею такого права. Некоторые вещи, которые тебе хочется вспомнить, знаю только я, так что…

– Китнисс, не надо, – он перебивает меня, приближаясь еще ближе, и берет за руку немного крепче, чем обычно. Это не совсем порыв нежности, скорее желание настоять на своем, но я не против в любом случае. – Давай не будем спорить.

– Чтобы не спорить, мы должны прийти к общему мнению.

– Хорошо. Тогда договоримся, что ты можешь не объяснять то, чего не хочешь, ладно?

– А ты можешь спрашивать о чем угодно, и я постараюсь ответить.

Пит согласно кивает, и я киваю в ответ.

– Так просто? – снова ухмыляется он. – Я из-за этого всю ночь не спал и выслушал бесконечно длинный монолог Хеймитча.

Теперь уже улыбаюсь и я.

– Все же правило про разговоры не должно иметь никаких исключений.

– Да, – соглашается Пит, переплетая наши пальцы. – Это отличное правило.

Мы отправляемся домой и ужинаем в компании Хеймитча, который не упоминает ничего из произошедшего в последние дни, за что я ему очень благодарна. Пит жалуется, что не имеет ни малейшего представления, как найти сотрудников, и ментор предлагает ему попросить помощи у Сэй, потому что она лучше всех остальных знает добрую половину Дистрикта.

Когда Хеймитч уходит домой, а я вытираю последнюю тарелку, Пит, ничего не спрашивая, берет с полки одну из книг и размещается на диване, отчего я окончательно успокаиваюсь, выбрасывая из головы остатки дурных мыслей.

– Хеймитч кое-что сказал мне утром, – говорит он спустя пару страниц и закрывает книжку, поворачиваясь лицом так, что наши коленки упираются друг в друга.

– И что же?

Пит прикрывает глаза, коснувшись ресницами щек, и снова смотрит на меня своими бездонными голубыми глазами, в которых больше света, чем в самом солнечном дне на моей памяти.

– Он предположил, почему ты не хочешь говорить про многие вещи, и я хочу убедиться, что он не прав, – мое сердце выдает несколько тяжелых ударов, но я все же киваю, мысленно готовясь отвечать на любой вопрос, потому что обещала сама себе. – Ты ведь не считаешь, что я могу обидеться или разочароваться из-за того, что было раньше, да?

Сглатываю, чтобы заставить голосовые связки работать, и отвожу глаза в пол.

– Если бы это тебя обидело, то я бы поняла причину.

– Китнисс, – нервно вздыхает он. – У меня, конечно, есть проблемы с головой, но я не идиот.

– Пит… – снова начинаю я, но не успеваю договорить, потому что он придвигается еще ближе, сжимая рукой мое плечо.

– Если это не обижало меня тогда, то почему должно обидеть сейчас?

Он говорит тихо, поддерживая зрительный контакт, и я начинаю чувствовать, как по щекам расползается румянец.

– Это всегда тебя обижало, – шепчу в ответ, невольно бросая взгляд на его губы.

Слишком близко, чтобы сохранять спокойствие и помнить, как собирать буквы в слова.

– Тогда можешь считать, что я тебя простил, – говорит он и целует.

И если так выглядит прощение, то, клянусь, я готова извиниться за очень многое.

Губы Пита теплые, а дыхание горячее, и я чувствую этот жар на своем лице, а через несколько мгновений уже и во всем теле. И это неописуемо – чувствовать себя так рядом с кем-то. Быть зажатой между диваном и напряженным больше обычного телом в плену настойчивых рук и чувствовать себя как никогда в безопасности.

Хочется через нежные прикосновения пальцев и губ дать Питу все ответы, вывернуть себя наизнанку и предъявить в качестве доказательств своих чувств. Хочется отдать ему совершенно все и получить не меньше взамен.

И это ощущение… Оно все еще немного чужое, хоть и начинает становиться привычным, одновременно пугающее и пленящее, чертовски обжигающее, заставляющее все мысли улетучиваться как можно дальше.

Это голод. Но не тот голод, который вынуждал блуждать по зимнему лесу в поисках пропитания, отмораживая пальцы. Тот голод отбирал надежду, создавая внутри болезненный вакуум, затягивающий в себя все хорошее. Он был доказательством ничтожности, напоминал о том, как низко находится наше истинное место в жизни.

А этот голод заставляет тебя надеяться, наполняет изнутри волнительным трепетом и возносит куда-то ввысь. Он одновременно обещание и просьба – даже почти мольба о чем-то большем, хоть и кажется, что этого никогда не будет достаточно. Только утолить его еще сложнее, ведь чем больше ты получаешь, тем больше становится нужно: чем ближе наши тела, чем крепче объятия, тем он сильнее заполняет живот и грудь, не давая дыханию восстановиться.

– Пит, – шепчу я, сама не зная зачем, а вместо ответа получаю мягкую улыбку, целовать которую просто мучительно прекрасно.

Он шумно выдыхает, отстранившись всего на пару сантиметров, но это расстояние кажется мне совершенно неправильным, поэтому я притягиваю его за затылок обратно, сталкивая наши рты, и получаю мягкий укус, током пронизывающий все тело от нижней губы до кончиков пальцев.

И…

Ладно, я не знаю, кто эти двое на моем диване, но, готова поклясться, что Пит Мелларк не кусает губы в процессе поцелуя, а Китнисс Эвердин не издает в ответ таких звуков. Да, я совершенно не знаю, кто они такие, но они мне бесконечно нравятся.

Открытой кожи рук и шеи быстро становится мало для исследований, так что я пробираюсь ладонью под его футболку, проводя пальцами по горячему животу, чувствуя, как напрягаются мышцы, пока Пит не перехватывает мою руку, чтобы убрать ее в сторону.

– Лучше притормозить, – шепчет он, а я отрицательно машу головой, забираясь вместо этого под рукав футболки, сжимая плечо.

– Китнисс, – снова выдыхает он, немного отстраняясь.

– Что? – бормочу я, сама удивляясь своему охрипшему голосу.

– Лучше притормозить, – повторяет Пит, оставляя целомудренный поцелуй на кончике носа и возвращается на свое место рядом, доставая из-под подушки оставленную книгу.

– Ты серьезно? Хочешь продолжить читать? – голос все еще звучит непривычно, но я стараюсь вложить в него как можно больше осуждения.

– Нет. Я хочу совершенно другого, Китнисс, – отвечает он, переводя на меня взгляд. Приходится сглотнуть, чтобы снова обрести способность дышать. – Но не сегодня.

Его глаза почти полностью заполняют зрачки, но лицо выглядит расслабленным, а движения кажутся спокойными, так что я убеждаю себя, что нет причин для волнения.

– Почему? – спрашиваю я, сразу же почувствовав, как румянец обжигает щеки.

– Знаешь ли, мне бы хотелось, чтобы мы оба выжили в процессе, так что не стоит прыгать с места в карьер.

Пит улыбается одним уголком губы, как делает это всегда, когда шутит, но сейчас мне совершенно не до юмора. Приближаюсь обратно максимально близко, чтобы места хватило ровно настолько, чтобы настойчиво произнести:

– Глупости.

Он берет мой подбородок и проводит по нему большим пальцем, продолжая удерживать на расстоянии. Хочется стукнуть его по руке, но прикосновения такие нежные, что даже невольно закрываются глаза. Я целую его палец, и он начинает мягко водить по губам, окончательно лишая способности припираться.

Я чувствую, как он приближается ближе, и открываю глаза, чтобы встретиться взглядом. Пит выглядит серьезно, рассматривая мое лицо, продолжая блуждать по нему пальцами, потом целует в уголок губ, щеку и прокладывает дорожку к уху.

Замираю, растворяясь в ощущениях и, кажется, совсем забываю, как дышать.

– Ты сводишь меня с ума, Китнисс, – шепчет он, обжигая дыханием мочку и тонкую кожу на шее ниже. И да, этот вздох, он точно исходит из горла этой другой девушки, которую я совсем не знаю, но никак не из моего. – А я совсем не люблю быть сумасшедшим.

И отстраняется, снова хватая эту чертову книгу. Хочется выбросить ее на улицу, но я борюсь изо всех сил, потому что тоже не очень-то люблю быть сумасшедшей.

Мне требуется несколько очень долгих секунд, чтобы перестать думать о прикосновениях и как можно более разочарованно плюхнуться рядом, чтобы выразить все свое несогласие без слов. Пит хмыкает, листая страницы, чтобы найти тот момент, на котором закончил, и совершенно бесстыдно улыбается.

– Не прекратишь лыбиться – пойдешь читать Хеймитчу, – бурчу я, вызывая только большую улыбку.

Он обнимает меня за плечи, притягивая к себе, и прислоняется щекой к затылку.

– Ну тогда ты никогда не узнаешь, чем закончится эта книга.

– Да уж, это будет ужасная потеря.

Пит хмыкает и начинает читать, а я, как ни стараюсь подольше сохранять свой насупленный вид, совсем скоро расслабляюсь, чувствуя приближение сна.

И то, что я никогда не узнаю конец ни одной книги, – полностью вина Пита и того теплого домашнего уюта, который он распространяет одним своим присутствием.

Комментарий к 15

Движемся к финалу, мои дорогие!

Не знаю точно, сколько ещё глав, но думаю, не больше трех + эпилог.

Жду ваших комментариев и мыслей!

Не забывайте нажимать ждунишек, чем их больше, тем активнее я чувствую ответственность и быстрее пишу 😆

========== 16 ==========

Комментарий к 16

Если кто-то решил, что я умерла или потерялась, то вы почти правы. Жизнь так жестока, что не дает нам видеться чаще, но я с ней борюсь как могу (спойлер: она почти всегда побеждает)

Спасибо за то, что не отчитываете меня за долгое отсутствие, а вместо этого нажимаете “жду продолжения”, оставляете комментарии, лайкаете друг друга и эту работу! Вы вообще видели количество “нравится”? А ждунчиков?)

Я в шоке)

Честно скажу, если бы не такой уровень активности, продолжения не было бы еще очень долго. Только благодаря тому, что я чувствую огромный отклик и поддержку, продолжаю писать буквально в любом удобном (и не очень) месте каждую свободную минутку, которых стало совсем мало.

Вы лучшие, честно. И я готова остаться в этом фандоме еще на много лет, чтобы наше общение не заканчивалось.

Ну а теперь…. Приятного чтения)

Встретимся в комментариях!

Он уходит домой немного после полуночи, а еще через пару часов я просыпаюсь, услышав из окна приглушенные крики. Приходится позвонить дважды, оба раза выслушивая нескончаемую череду гудков, прежде чем телефонный звонок вырывает его из лап кошмаров, а после этого уже и я не могу уснуть до самого утра.

За завтраком Пит следует совету Хеймитча и просит Сэй найти хоть кого-то, кто захочет работать с нами, и она охотно соглашается помочь. На следующей день (после еще одной бессонной ночи, во время которой теперь уже я бужу соседа своими воплями) в пекарню по очереди приходят сразу пять человек, желающих найти работу, и Пит просто напросто берет их всех, хотя изначально планировал найти только двоих. По дороге домой Хеймитч шутит о том, что Питу придется продать свой дом, чтобы выплачивать им зарплату, если пекарня не будет достаточно прибыльной.

– Она будет прибыльной, – уверенно говорю я, потому что, на самом деле, не сомневаюсь в этом ни на секунду.

– Даже если нет, вам все равно не нужно два дома, раз вы вечно ошиваетесь в одном, – заявляет он, и я чувствую, как к щекам приливает краска, так что даже не нахожу, чем уколоть его в ответ.

Только вот, к сожалению, это не правда.

Точнее, это не является правдой на тот момент, но в последние дни лета происходит слишком много всего, что окончательно меняет наши отношения, задавая им совершенно другое направление.

Сначала мы выбираем подходящий день, назначаем на него выходной от стройки и отправляемся в лес, чтобы собрать дикую ежевику, которую Пит хочет использовать в своих пирогах. И, кажется, в тот день все идет просто идеально, начиная от погоды и заканчивая полянкой с бесконечными ягодными кустами, на которую мы набредаем всего спустя полчаса пути… Пока не случается приступ. Я слышу, как Пит роняет свой контейнер с ягодами, а, когда поворачиваюсь на звук, то он уже сидит на коленях, закрыв уши ладонями. И это слишком похоже на ту картину, которую я видела из окна своей спальни в первый день его возвращения домой, чтобы остаться равнодушно наблюдать со стороны.

Знаю, что Пит будет ворчать или даже разозлится, но не могу безучастно стоять, так что опускаюсь на колени рядом и беру его за руки, отводя их от лица. Всего на мгновение он весь сжимается и перестает дышать, а потом постепенно успокаивается и медленно открывает глаза, внимательно разглядывая наши руки перед собой.

И я уже жду в свой адрес очередную порцию упреков, когда Пит поднимает глаза и тихо говорит: «Спасибо», – прежде чем притянуть меня поближе и уткнутся лбом в плечо. В тот момент я не задаю ему все возникшие вопросы, но во время ночного чтения уже не могу удержаться и аккуратно прикрываю книжку, перетягивая внимание на себя.

– Объясни мне кое-что про приступы. И про охмор, – говорю я, и Пит сразу же измученно вздыхает, но все же кивает. – Ты должен научить меня, как себя вести и что лучше делать, чтобы помочь.

– Я по-прежнему считаю, что лучше держаться подальше, но этот ответ тебя не устроит, верно? – говорит он, и я уверенно киваю в ответ. – Тогда спрашивай, а я расскажу.

И я спрашиваю обо всем с самого начала, только в тот момент осознавая, что мы никогда толком не обсуждали его судьбу после моего выстрела в силовое поле. Несколько часов проходят за мучительными объяснениями и болезненной правдой, благодаря которой я узнаю гораздо больше, чем от Хеймитча в предыдущий раз.

Пит рассказывает, как вообще начались приступы, стараясь лишь вскользь упоминать пытки и издевательства, но я все равно вся покрываюсь мурашками, потому что воображение рисует слишком уж красочные картинки. Изо всех сил пытаюсь не показывать вида, и, к счастью, он не замечает моего внутреннего почти панического страха, потому что ему самому приходится погрузиться глубоко в себя. Возможно, в те самые уголочки сознания, возвращаться к которым не хотелось бы никогда в жизни.

Еще до того, как начать эксперименты с охмором, всех победителей довели до морального и физического истощения настолько сильного, что бороться не было уже никаких сил. Они наизусть знали вопли друг друга и других заключенных, находились в нечеловеческих условиях и постоянно ожидали новых пыток, которые чаще всего длились часами подряд.

– Сноу придумал отличную схему: когда не трогали тебя, то издевались над кем-то другим именно таким образом, чтобы остальным было и видно, и слышно, – говорит Пит, вздрагивая, и у меня сжимается сердце от того, насколько сильные эмоции вызывают эти воспоминания.

– Ты можешь не рассказывать, если это слишком, – бормочу я, и он кивает с легкой натянутой улыбкой, покрепче сжимая мою руку в своей.

– Я помню уговор, Китнисс, – заверяет он, но продолжает говорить спустя несколько глубоких вздохов.

Первой практически оставили в покое Энни, скорее всего, когда окончательно убедились, что она не была в курсе происходящего и не будет способна участвовать в интервью и видеороликах в поддержку Сноу из-за своего состояния, которое перестало быть стабильным еще задолго до революции.

Пита, которого начали пытать позже остальных, чтобы, по его словам, «сохранить товарный вид», тоже перестали вытаскивать из камеры несколько дней спустя. А вот Мейсон досталось сильнее всех. Мало того, что она единственная из их троицы была в курсе заговора победителей, так еще и вела себя в своей традиционной манере, огрызаясь и отказываясь идти на любые уступки. Однажды ночью ее выволокли наружу и забрали почти на сутки, а когда вернули, Джоанна молчала несколько дней подряд, забившись в самый угол, и начинала истошно орать каждый раз, когда слышала хотя бы малейший шум.

А потом миротворцы снова пришли за Питом и, вопреки ожиданиям, тоже увели из подземелья прямо в лабораторию, где все и началось.

Изначально приступы были только во время введения яда и прекращались, когда его действие заканчивалось, но с каждой новой «процедурой» связь между реальным и вымышленным миром терялась все сильнее. В первые несколько раз он с относительной легкостью приходил в себя и даже рассказывал Энни и Джоанне, которым «повезло» быть его ближайшими соседками, что ему внушают какой-то бред, заставляя в него верить, и что в моменте ему все кажется невероятно реалистичным. Чаще всего бред был именно про меня.

Это были бесконечные фальшивые ролики, кадры и записи моих переговоров с повстанцами, сделанные умельцами из Капитолия специально для того, чтобы разрушить Пита изнутри. С их помощью ему пытались внушить и то, что я изначально была в курсе происходящего и умело обвела всех вокруг пальца, и то, что лично посодействовала разрушению родного Дистрикта и смерти всех его родных, и то, что жестоко расправилась со всеми мне неугодными, включая многих наших знакомых.

Всего несколько дней потребовалось на то, чтобы Пит перестал понимать, где правда, а где вымысел. Энни все еще пыталась объяснять ему, что все это лишь происки Сноу, но верить её словам становилось все сложнее, ведь из-за яда любой вымысел казался полностью реальным.

Тогда он и начал кричать по ночам.

А еще несколько дней спустя кадры стали всплывать в памяти вне зависимости от того, находился Пит под действием охмора или нет.

Чем хуже ему становилось, тем более невероятные картинки вырисовывались в его сознании, полностью заменяя настоящие воспоминания. Вернувшись однажды после очередной порции яда в свою камеру, Пит отчетливо осознал, что всей своей душой мечтал прикончить меня любым возможным способом. Ведь именно я убила его братьев, отца и мать, была переродком, созданным специально, чтобы разрушить его жизнь, и сама отдавала приказы о том, чтобы его и других заключенных пытали и истязали как можно более изощренными способами.

Примерно тогда он перестал различать, где находится, и что с ним вообще происходит. Единственное, что осталось – это ненависть. Бесконечная и несдерживаемая, разрывающая голову изнутри, приносящая физическую боль из-за того, что ее некуда, а, точнее, не на кого было выплеснуть. Периодически она усиливалась, иногда становилась более контролируемой, но теперь уже навсегда поселилась глубоко в подкорках.

– Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как в моей голове все окончательно перемешалось, но, когда отряд из Тринадцатого высадился и устроил штурм, я просто знал, что виной всему этому – ты одна. И что я должен обязательно найти способ свести счеты.

И… он попытался это сделать. Говоря об этом, Пит отворачивается и потупляется в соседнюю стену, а я перестаю бороться с желанием прижаться покрепче, даже если это прервет момент такого важного откровения.

Обнимаю его, одной рукой зарываясь в волосы, а второй глажу по напряженной спине, пока он не начинает дышать спокойнее и не обнимает меня в ответ.

– Я не виню тебя в этом, Пит, – шепчу я, уже с трудом сдерживая накатывающие слезы. – Это все яд, ты здесь совершенно не причем. Тебе ведь предоставили сотню доказательств моей вины, пусть они и были фальшивыми.

Пит легко кивает, но отчего-то я остаюсь уверенной в том, что ему гораздо сложнее простить себя за тот случай, чем мне.

Нам требуется еще несколько минут, чтобы прийти в себя и продолжить разговор. И это чертовски тяжело, но останавливаться сейчас, когда мы как раз добрались до лечения и борьбы с приступами, точно нельзя.

И, хотя мне все еще хочется сбежать и спрятаться где-то, закрыв уши руками, и петь про себя какую-нибудь детскую песенку, только бы заглушить мысли об услышанном, я все равно отсаживаюсь обратно и сжимаю ладонь Пита в своей руке, выражая готовность слушать дальше.

И после этого все становится только более сложным и запутанным.

Да, безусловно, я с самого начала знала, что во время приступов Пит испытывает неконтролируемую ярость и агрессию, направленную в основном на меня. Но знать это – не то же самое, что услышать лично от первоисточника. Осознание, что в любой момент, даже в самый приятный и не предвещающий никакой опасности, он моментально переключается на ненависть, сдержать которую может лишь с трудом, да и то не всегда, мягко говоря ужасает.

Это осознание выворачивает мир наизнанку, покрывает сердце коркой льда и в одночасье обрушивает столько дурных мыслей на голову, что под этой ношей становится тяжело даже сидеть.

Можно ли смириться с мыслью, что периодически (и ты никогда не будешь знать, когда это «периодически» наступит) самый близкий человек хочет сомкнуть на твоей шее пальцы и давить так сильно и так долго, чтобы следующий вздох наверняка никогда не наступил?

И дело не столько в страхе перед болью или физическими травмами, а в той самой мысли, что все это сидит где-то внутри него даже тогда, когда он выглядит совершенно обычным: светлым, искренним, заботливым и добрым. Таким, какой он был с самого детства, не утеряв и капли даже после всех испытаний.

Сноу никогда бы не смог сломать Пита настолько, чтобы изменить его, и наверняка сам это понял, раз прибег к таким мерам. Переписать его сознание, отобрать прошлое и напичкать ложью – было единственным возможным вариантом.

И теперь эта раковая опухоль, эта бомба замедленного действия, возможно, навсегда поселившаяся в голове Пита, будет вечным напоминанием о том, что я совершенно не ценила раньше и так глупо потеряла. И что только я одна виновата во всем. А Пит всегда будет считать себя опасным, поломанным и испорченным…

– И что вы уже пробовали с доктором Аврелием или Хеймитчем? – спрашиваю, пытаясь выдернуть и себя, и Пита из явно малоприятных размышлений.

– Очень много всего, – он пожимает плечами. – Изначально мне назначали лекарства, которые не столько лечили, сколько делали овощем. Энни тоже принимала их недолго несколько лет назад, но никаких улучшений не было… Так что это скорее мера для безопасности окружающих, чем для улучшения моего состояния. Потом мы пытались выявить триггеры, – Пит встречает мой вопросительный взгляд и поясняет. – Ну как бы спусковые крючки для приступов. Но их оказалось слишком много, чтобы этого можно было просто пытаться избегать. Чаще всего мне ведь даже не нужно видеть или услышать что-то происходящее вокруг – достаточно одной маленькой мысли, за которой не успеваешь уследить, и все.

– За какой мыслью ты не успел уследить в лесу?

Пит концентрируется и прищуривает глаза, раздумывая над ответом.

– Сложно сказать. Зачастую все происходит так быстро, что я даже не понимаю. Думаю, я смотрел на ягоды, вспомнил про морник, а дальше… Дальше что-то привело меня к одному из тех искусственных воспоминаний.

«При мысли о морнике для приступа достаточно даже настоящих воспоминаний…» – думаю я, но вслух произношу только:

– Если эти способы не помогли, то какие оказались полезными?

– Вернуться домой, – сразу же отвечает он. – Задавать вопросы. Снова начать общаться с Хеймитчем и с тобой, – не могу сдержать улыбку, хоть и считаю ее неуместной. – Прекратить заниматься всем, что слишком сильно отвлекает.

– Как рисование?

– Да, – грустно отвечает Пит, вздохнув. – Я так и не научился контролировать поток мыслей, когда рисую. А еще когда злюсь. Или расстраиваюсь. Или… – он поднимает глаза, многозначительно выгнув бровь. – Ну, знаешь, увлекаюсь чем-нибудь… А точнее кем-нибудь.

– Пит, – шепчу я, отводя глаза, неожиданно застигнутая врасплох. – Не думаю, что этому можно научиться. Это же мысли, их невозможно контролировать.

– Аврелий говорит то же самое. Но если это так, – он поджимает губы и громко выдыхает. – Тогда я безнадежен.

– Ты не безнадежен, – резко отчеканиваю я, бросив на него возмущенный взгляд. – Нельзя требовать от себя невозможного, Пит.

Он отрывает взгляд от стены напротив и переводит его на мои руки, и только в тот момент я замечаю мелкую дрожь в пальцах. Приходится быстро сжать кулаки, но уже слишком поздно, и Пит с волнением на лице накрывает мою руку своей прохладной ладонью.

– Давай обсудим это завтра, хорошо? – его голос такой спокойный, а вопрос звучит скорее как просьба, так что я сдаюсь и киваю, разочарованно вздохнув.

– Останешься?

Вопрос вылетает скорее на автомате, я даже не успеваю подумать и все взвесить, но Пит отвечает также быстро, притягивая меня к себе за плечи и пытаясь найти заброшенную книжку.

– Думаю, нам теперь все равно не уснуть, так что есть шанс, что хотя бы эту историю ты дослушаешь до конца.

Хмыкаю, удобно разместившись рядом, до сих пор сжимая руки, чтобы унять дрожь, но уже начинаю чувствовать, как мелодичный голос успокаивающе заполняет все пространство.

Но все же Пит оказывается прав.

Этой ночью мы оба едва ли спим по несколько часов каждый.

Я засыпаю первая (конечно же), но совсем скоро начинаю видеть кошмар, просто восхищающий в извращенном смысле этого слова своей реалистичностью. Пит будит меня и долго успокаивает, прежде чем я возвращаюсь в реальность и осознанию, где вообще нахожусь. Он уговаривает меня подняться наверх и попробовать уснуть снова, пока сам располагается на диване снизу, но я даже не успеваю как следует задремать, как уже несусь обратно вниз из-за шума и застаю Пита нервно дышащим на полу около столика, сжимающим его край с такой силой, что белеют костяшки пальцев. В этот раз ни мои объятия, ни слова поддержки совершенно не помогают, так что я просто мечусь рядом, чувствуя полную безысходность.

Приступ лишает Пита остатков сил, и вскоре он засыпает, сидя в кресле, еле слышно бормоча текст книги, пока я пытаюсь улечься на идиотском диванчике напротив. Следующее воспоминание – шум на кухне, от которого я молниеносно подрываюсь на ноги с колотящимся сердцем, еще сильнее перепугав Пита, наливающего себе в стакан воду.

– Все в порядке? – спрашиваю я, чувствуя, как учащенный пульс толчками разносит кровь в каждую затекшую конечность.

– Это кресло явно не предназначено для сна, – отвечает он, потирая шею.

И это так глупо, что в огромном доме нам двоим нет места для того, чтобы комфортно расположиться, лишь из-за того, что у каждого свои непреодолимые заскоки: Пит боится спать на одной кровати, потому что часто просыпается от приступов, а я не могу предложить ему другую спальню, потому что за полгода так и не набралась смелости зайти в эти комнаты.

Больше той ночью мы уже не спим, что очень сказывается на самочувствии весь следующий день.

– Ужасно выглядите, – подмечает за завтраком Хеймитч будничным тоном, намазывая джем на кусочек вчерашнего хлеба, и я отвечаю ему лишь хмурым взглядом, а Пит вообще находится в прострации, безостановочно помешивая ложкой свой чай последние минут восемь и глядя в никуда. – Нет, я серьезно, вы не пробовали спать по ночам?

– А у тебя есть рецепт, как это сделать, не выпивая годовую норму алкоголя за ужином? – рычу я, и Хеймитч только усмехается, отставая со своими допросами.

К счастью, в пекарне кроме нас теперь находятся работники, не пережившие за последние годы две Арены Голодных Игр, пытки и возглавление Революции, а поэтому спящие немного крепче и от этого работающие более продуктивно.

Пит раскачивается только к вечеру, а я так и не могу прийти в чувства уже скорее не от недосыпа, а от тревожных мыслей, постоянно возвращающих меня к ночной беседе.

После ужина у меня даже не хватает сил вымыть посуду, так что этим впервые за тысячу лет занимается ментор, обычно предпочитающий валяться у телевизора.

– Может быть, вам стоит сегодня переночевать каждый в своем доме? – бросает он, собираясь уходить, и Пит просто кивает, а я не нахожу в себе достаточно сил, чтобы поспорить.

Но спустя несколько часов мы все равно оказываемся каждый у своей телефонной трубки. Я так до конца и не понимаю, проснулась ли от криков Пита или от собственного кошмара, в котором тонула в кровавом море, барахтаясь и с трудом глотая воздух на поверхности, но итог один – снова ночь, и снова никакого сна.

– Кажется, последний разговор не лучшим образом сказался на наших перекошенных мозгах, – грустно усмехается Пит, и я с сожалением отмечаю, что он прав.

Тем не менее, мы возвращаемся к этому разговору уже на следующий день. Я спрашиваю, возможно ли вообще понять, когда мне стоит держаться подальше, а когда лучше помочь, если приступ уже начался, и мы погружаемся в многочасовые размышления на эту тему. И я снова засыпаю в своей постели одна, пытаясь унять дрожь в руках и учащенное сердцебиение, изо всех сил стараясь сдерживать непрошенные слезы.

Мне так и не удается понять, что является причиной подобного состояния: страх, отчаяние, беспомощность или все вместе, так что решаю ничего не анализировать, и просто надеюсь на несколько часов более-менее спокойного сна.

Утром я чувствую себя старым ржавым куском железа, со скрипом выползая из кровати, услышав возню на кухне. Сэй, как в старые добрые времена, занимается завтраком, тихонько напевая знакомый мотив, и охает, когда замечает меня на лестнице. Удивление на лице сменяется внимательным прищуром, а потом открытым беспокойством.

Когда я добираюсь до стола, передо мной мгновенно материализуется кружка с чаем и тарелка горячей каши с яблоком, а в руку опускается ложка. Сил хватает только на то, чтобы улыбнуться женщине в ответ на заботу, но, кажется, вместо этого выходит измученная гримаса, что только ухудшает положение.

Сэй садится напротив и молча наблюдает за тем, как я технично переношу порции каши из тарелки в свой рот, и начинает говорить только тогда, когда мне удается проглотить последнюю ложку.

– Китнисс, тебе нужно как следует выспаться, – только и замечает она, хотя я ожидаю как минимум привычные комментарии об отвратительном внешнем виде, которыми меня ежедневно радует ментор.

– Это гораздо сложнее, чем кажется, – пожимаю плечами, обхватывая руками кружку, и придвигаю ее ближе к себе.

Женщина грустно вздыхает и несколько раз в нерешительности открывает и закрывает рот, подбирая и обдумывая слова.

– Тебя что-то тревожит? – наконец осторожно спрашивает она, и я снова только пожимаю плечами. – Ты можешь рассказать, если хочешь. Мне или Хеймитчу. Или даже этому вашему столичному врачу. Любой из нас с радостью попытался бы тебе помочь, дорогая.