Текст книги "Мир на костях и пепле (СИ)"

Автор книги: Mary_Hutcherson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Дождь настигает меня через треть пути, и я чертыхаюсь, искренне не понимая, как можно было проворонить надвигающийся шторм. Это совсем не легкий летний дождик, а самый настоящий ливень, случающийся в этих краях как раз после череды душных и жарких дней. Одежда промокает насквозь за минуту, а впереди еще такой долгий путь, что я даже начинаю волноваться.

Это мой лес, я знаю его как свои пять пальцев, но природа опасна и непредсказуема, поэтому, когда ветер усиливается еще немного, я значительно ускоряюсь. И, когда кромка леса, наконец, показывается перед глазами, облегченно выдыхаю. Одежда весит целую тонну и становится до ужаса неудобной, впитав холодные капли, а обувь мерзко хлюпает на каждом шаге. На улицах, как и ожидалось, совершенно пусто, потому что ни один псих не высунет нос из дома в такую погоду. И если бы я была не так занята размышлениями о своем существовании, тоже давно сидела бы в теплой комнате.

Делаю мысленную заметку первым делом дома забраться под горячие струи душа, а потом выпить целый литр чая, чтобы не простыть. Иначе мой план о самостоятельности и независимости будет обречен на провал.

По аллее в Деревне Победителей уже текут целые реки, а моя несчастная клумба с примулами явно не переживет сегодняшнюю ночь. Снимаю обувь на крыльце, чтобы не добавлять еще литр воды к тем лужам, что и так за секунду натекут с моей одежды, захожу в дом и облегченно выдыхаю, оставляя ливень за закрытой дверью.

Не успеваю даже сделать два шага, как на меня налетают с такой силой, что я бьюсь плечом о соседнюю стену.

– Господи, Китнисс! – то ли со злостью, то ли с радостью почти кричит Пит, прижимая меня к себе.

А я от неожиданности отвечаю на объятия, на секунду зарываясь рукой в его отчего-то мокрые волосы. Заставляю себя немного отстраниться, но Пит не дает мне такой возможности, прижимаясь своим лбом к моему. Его горячее дыхание касается моего подбородка, и от подобной близости перехватывает дыхание, а по спине пробегают мурашки. От него пахнет выпечкой, мятой и домашним уютом, а губы находятся настолько близко к моим, что я начинаю чувствовать болезненное притяжение. Интересно, ответит ли он на поцелуй теперь или снова его отвергнет? Узнать ответ можно очень просто, всего несколько сантиметров, и…

Зажмуриваюсь, в попытках вернуть самообладание, и делаю шаг назад. Не для этого я возводила стены, чтобы они рухнули и придавили всю мою решительность в первую же минуту дома. Бросаю на Пита вопросительный взгляд, но он и не думает отступать, крепко сжимая мои плечи.

– Где ты была?!

– В лесу.

– Ты с ума сошла?! Мы тебя весь день искали, Хеймитч даже пошел в лес, но, к счастью, быстро отмел эту идею! А когда начался дождь, то мы… мы… – он отступает, тяжело дыша, как после пробежки. – Скажи, ты в порядке?

– Да, только замерзла, – мне кажется, что мой голос звучит как-то виновато.

Пит, будто только опомнившись, подталкивает меня к лестнице.

– Иди прими душ, смени одежду, а я побегу к Хеймитчу. Нужно сказать, что ты вернулась.

Хочу запротестовать против очередной порции опеки, но дверь захлопывается быстрее, чем я успеваю вымолвить хоть слово.

Горячие струи сначала обжигают промерзшую кожу, но сейчас это настолько приятно, что я только делаю еще один шаг вперед и бесконечно долго согреваюсь. Мысли переполнены кадрами недавней совершенно неожиданной близости, и в какой-то момент я даже начинаю думать, что зря отстранилась. Приходится насильно возвращать себя в нормальное состояние, чтобы избавиться от назойливых мыслей. Нельзя быть такой слабачкой, Китнисс!

Ванная комната наполняется густым паром, который облаком вылетает в спальню, когда я выхожу в одном полотенце и сразу же попадаю в очередные объятия.

– Хеймитч! – возмущенно отталкиваю ментора, крепче сжимая ткань на груди. – Ты что вообще забыл в моей комнате?

Ему, кажется, все равно на мои возмущения, потому что он игнорирует их и набрасывается со своими обвинениями.

– Солнышко, скажи-ка мне, в какой момент ты окончательно слетела с катушек?! И как я это пропустил?!

Выталкиваю его за дверь силой, закрывая ее на замок, пока Хеймитч осыпает меня сплошным потоком негодований и упреков. Наскоро натягивая одежду, я даже начинаю думать, что он прав, и я, в самом деле, повела себя легкомысленно. Да, лука и стрел не было, но они наверняка ждали меня к обеду в городе или хотя бы к ужину домой. А дождь еще и усугубил ситуацию, можно их понять.

Только вот я настойчиво решила избавиться от подобного внимания, поэтому ситуация складывается как нельзя удачнее. Обмотав полотенцем волосы, отмыкаю дверь и, игнорируя ментора, спускаюсь вниз. За столом сидит все еще взволнованный Пит, который, заметив меня, подскакивает со стула.

– Я говорил ему не ходить за тобой, но… – виновато бормочет сосед, но я прерываю его жестом.

– Послушайте оба. Мне жаль, что я заставила вас волноваться, но я вполне в состоянии позаботиться о себе сама, – Хеймитч нервно усмехается, а я бросаю на него испепеляющий взгляд. – Я не хочу больше, чтобы со мной носились, как с младенцем! Каждому из нас пора заняться исключительно своей жизнью, и дать другим разбираться самостоятельно.

– Это тебе белки в лесу нашептали?! – взрывается Хеймитч. – Если не хочешь, чтобы с тобой нянчились, начни уже думать головой, а не жо… – его прерывает Пит, который, кажется, вообще не понимает, что происходит.

– Китнисс, ты можешь объяснить нормально, почему сбежала?

Встречаюсь с ним взглядом, в котором искренняя тревога смешивается с абсолютным непониманием. Потом вспоминаю крепкие объятия, родной запах его волос, руки, сжимающие мои плечи, и приходится несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы вернуться к прежним мыслям. Немного легче становится, когда на смену этим мыслям приходит его недавний категоричный ответ: «Это все в прошлом» толпе незнакомых мужчин. Нельзя об этом забывать.

– Я не сбегала, – пытаюсь говорить так, чтобы это не звучало, как оправдание. – Я отлично провела день в лесу, как делала это тысячу раз до этого.

– И почему нельзя было сообщить о своих планах? – продолжает нападать Хеймитч, но я отвечаю довольно резко.

– Повторить, что я только что сказала?

В комнате повисает тишина, и только воздух настолько пропитан напряжением, что с минуты на минуту начнут летать искры. Хеймитч, даже не моргая, пронзает меня осуждающим взглядом, а через несколько бесконечно долгих мгновений вскидывает руки, резко разворачивается и покидает мой дом, бурча себе что-то под нос. Перевожу взгляд на Пита, а он лишь только сильнее поднимает брови, явно ожидая от меня объяснений. Но я не планирую больше в чем-то объясняться.

– Китнисс, мы тебя чем-то обидели? – тихо спрашивает он, а я отрицательно качаю головой, хотя именно это чувство переполняет меня сейчас.

Да, обижаться глупо, но что я могу с собой поделать? Он просто сделал выбор не в мою пользу впервые за тысячу раз, что выбирал меня, так что это непривычно и больно. И я смогу с этим справиться, если они оба перестанут появляться на пороге этого дома.

Решаю, что просто молча уйти наверх сейчас будет самым лучшим вариантом. Уже на последней ступеньке оглядываюсь, снова встречаясь с непониманием и грустью в голубых глазах, и прошу его передать Сэй, чтобы она полностью освобождена от своих обязанностей относительно меня.

Закрываю дверь в комнату на замок и всеми силами убеждаю себя, что поступила правильно.

Но уже утром следующего дня становится понятно, что поступок был не только глупым и детским, но еще и навредил окружающим. Сэй, которой, конечно же, ничего не успел сказать Пит, будит меня совсем рано, чтобы сообщить, что Хеймитч заболел, поэтому сегодня завтрак отменяется.

Как оказывается позже, ментор носился под проливным дождем, пытаясь найти способы организации моих поисков, которые начались бы уже через несколько часов, если бы я не вернулась домой. И, если мой организм отреагировал небольшим насморком, то Хеймитч слег на целую неделю.

В первые дни я не ходила к нему, потому что было стыдно, но потом совесть взяла верх, и я оказалась у него на пороге с плошкой бульона. К счастью, у него не оказалось достаточно сил, чтобы продолжать меня отчитывать, так что все прошло спокойно. И теперь уже я взяла на себя ответственность за выздоровление соседа, который, если сказать честно, в состоянии больного был еще более невыносим, чем обычно. За всю неделю мы ни разу не обсуждали ту перепалку, пока однажды вечером уже прибодрившийся Хеймитч не стал свидетелем нашей с Питом беседы.

Для себя я четко решила держаться отстраненно, стараться не участвовать в разговорах и избегать любого другого контакта, но Пит, явно не понимающий причин моего поведения, будто специально навязывал свое общение.

Так что в очередной раз пытаясь отослать его подальше, я сообщила, что Хеймитчу давно пора принимать лекарства и спать. Пит сначала попытался что-то возразить, а потом обиженно схватил свои вещи и покинул жилище ментора, громко хлопнув дверью. И уже на тот момент я поняла, что без вопросов в этот раз не отделаюсь.

– И когда уже расскажешь, почему он тебе как кость в горле? – интересуется хриплым голосом мой пациент.

– Не выдумывай, Хеймитч.

– Пусть я немного и немощный, но явно не слепой, солнышко.

Закатываю глаза и игнорирую его вопрос, но ментор явно настраивается выпытывать информацию до последнего. Поэтому я показательно начинаю собираться, а когда слышу усмешку, одариваю его злым взглядом.

– Будешь сам себя выхаживать, если не перестанешь.

– Я вообще-то здесь по твоей вине уже неделю валяюсь!

– Да, Хеймитч, и я вообще-то почти неделю терплю твои закидоны, потому что мне жаль!

– А парня тебе не жаль? – почти кричит он, отчего я только сильнее злюсь.

– Пусть другая его жалеет, – выпаливаю на эмоциях, сразу же жалея о сказанном.

Хеймитч, кажется, на секунду теряет дар речи и даже привстает со своего места. На губах появляется ехидная улыбочка, а в глазах детский задор.

– Так-так-так. С этого места поподробнее. – Отмахиваюсь от него, приказывая себе держать язык за зубами, но по лицу Хеймитча видно, что в случае молчания он будет преследовать меня, пока я не сдамся. – Это что за такая «другая»?

– Не держи меня за дуру, я все слышала.

– И что же ты слышала?

От подобного самодовольного поведения даже проходит весь стыд и чувство вины, так что мне уже хочется как следует врезать ему, чтобы сбить спесь. Одно дело держать меня в неведении, а совсем другое водить за нос, когда я уже заявляю, что прекрасно все знаю!

– Он сам сказал на празднике, что у него есть девушка, – отвечаю так, чтобы по интонации невозможно было понять настоящих эмоций.

Хеймитч прыскает в кулак, и поднимает на меня скептический взгляд.

– Это мы все еще про Пита говорим? Очень интересно! – он буквально издевается, уже откровенно смеясь надо мной. Поджимаю губы, чтобы промолчать, и собираюсь уйти как можно скорее. – Эй, солнышко, может быть, ты даже знаешь, кто она, эта чудесная невидимая девушка?

– Не будь ты таким козлом, мог бы и сам мне сказать! – говорю напоследок, направляясь к выходу.

– Китнисс, не неси чепуху! – Хеймитч идет следом и ловко хватает меня за локоть, хоть я и пытаюсь увернуться. – Ты сама-то подумай, какая вообще может быть девушка? Нас люди в городе только несколько недель назад перестали обходить стороной! Ты вообще в курсе, что все называют Деревню психиатричкой? – прыскает он, озвучив мне эти сведения. – А про его припадки я вообще молчу! Парень совсем недавно научился находить общий язык сам с собой, а про других еще пока тяжело что-то говорить. Тем более мое общество – лучший оберег от прекрасных дам.

Его слова звучат довольно искренне, да и не стал бы Хеймитч настолько настойчиво врать, поэтому я понимаю, что зря обижалась на ментора. Он и сам не в курсе.

– Ну что ж, тогда хочу обрадовать прекрасными новостями о твоем подопечном! – хлопаю его по плечу, принимая нарочито торжественный вид. – Девушка есть, и, судя по всему, очень давно. Я догадалась почти сразу после его приезда, но убедилась наверняка совсем недавно.

– Ты уверена? – кажется, Хеймитч, наконец-то, понимает, что я не дурю ему голову, а говорю вполне серьезно.

– Уверена, – пожимаю плечами. – Они каждую ночь часами болтают по телефону.

Хеймитч делает шаг назад, выпуская мою руку, и озадачено почесывает свою голову.

– Ты случаем не Энни Кресту имеешь в виду? – спрашивает он, и я киваю.

Молчание длится всего несколько секунд, а потом весь первый этаж насквозь пропахшего перегаром дома наполняется совершенно неуместным истерическим смехом. Я даже немного пугаюсь, а потом понимаю, что если сейчас же не уйду, то точно прибью этого старого маразматика.

Быстрым шагом направляюсь по улице к себе домой, пытаясь выбросить из головы этот дурацкий хохот, когда ментор вываливается совершенно босяком на дорожку и кричит мне след:

– Бога ради, солнышко, если не веришь мне, то позвони ей!

С громким хлопком закрываю дверь и не знаю, куда деть себя от переизбытка эмоций.

Что это вообще значит?!

Хеймитч уверен, что девушки быть не может. И он сразу понял, что я имею в виду Кресту, когда разговор зашел о ночных звонках. Получается, Пит рассказал ему об этом?

Тогда почему он чуть не взорвался от смеха? Не удивлюсь, что просто хотел разозлить меня еще сильнее! Наверное, нужно просто вернуться и вытрусить из него всю информацию. Пусть сам объяснит свое абсурдное поведение.

Но что, если Пит просто недоговаривал, когда делился с ним настолько личными вещами? Вполне вероятно, что Хеймитч думает, что они просто сбрендившие полуночники, которые коротают часы за беседами, потому что сам Пит сказал ему именно так.

Напарник ведь тоже не дурак. Он мог предположить, что Хеймитч сразу же доложит об этом мне или Аврелию, которому явно не приглянулась бы идея нового романа между его пациентами.

Правду знают только двое.

Может, на самом деле стоит позвонить Энни? Только что я ей скажу… «Привет, Энни, ты случайно не закрутила роман с моим Питом?». Интересненький, конечно, был бы разговор. К тому же она может все отрицать. Или вообще послать меня, куда подальше. Лично я бы послала любого, кто сунулся бы ко мне с подобными вопросами…

Остается единственный вариант.

Поворачиваюсь лицом к входной двери, прижимаясь к ней лбом, и делаю несколько глубоких вдохов.

Пришло время расставить все точки над i. Хватит уже недосказанности, замалчивания и обид.

Набравшись духу, на ватных ногах направляюсь на улицу и стучу в дверь соседнего дома, невольно вспоминая последний раз, когда я сюда вломилась. Остается только надеяться, что пройдет все гораздо лучше.

Дверь открывается быстро, и на пороге меня встречает недоумевающий Пит. Его руки перепачканы мукой, а из кухни доносится приятный запах дрожжей и свежего теста.

– Кажется, нам пора поговорить, – на выдохе произношу я, и Пит молча отступает в сторону, чтобы впустить меня внутрь.

Делаю шаг вперед, всеми силами пытаясь сохранить хотя бы мизерную долю от первоначальной уверенности.

В любом случае, назад уже дороги нет.

Комментарий к 7

Дорогие мои, если вдруг вы устали во время чтения от этой бесконечной рефлексии, то мне очень жаль! Глава переписывалась уже какое-то сумасшедшее количество раз, но сократить или урезать этот своеобразный кризис для меня вообще не представляется возможным. Хочется, чтобы развитие персонажей было логичным и органичным, а, когда еще пару глав назад ГГ силой заставляла себя даже вставать с кровати, в парочку абзацев такое не утрамбовывается)

Следующая глава будет почти полностью диалоговой. Я знаю, что их читать (и писать :D) гораздо приятнее)

Как обычно жду от вас любых реакций! Благодарю за комментарии к прошлой главе. Только ваши добрые слова помогли мне осилить продолжение, которое никак не поддавалось)

Давайте наберем 20 “жду продолжения” для скорейшего выхода новой главы.

========== 8 ==========

В доме с моего последнего визита многое изменилось: немного иначе стоит мебель, нигде нет и намека на пыль, а на полках появилась всякая мелочевка, вроде книг и вазочек. Но самое главное изменение – Пит наполнил его жизнью и уютом. А еще здесь так спокойно… Как когда-то было рядом с ним самим.

Задний двор больше не выглядит как заросшие джунгли, а внутри пахнет выпечкой и мылом. Оглядываюсь по сторонам и пробегаюсь взглядом вверх по лестнице, будто хранящей неприятные воспоминания, пока хозяин дома отмывает руки и спешно убирает со стола последствия своей готовки. На окне остывает большая партия булочек, прикрытая хлопковым полотенцем, а в духовке стоит еще один противень, подсвеченный оранжевым жаром.

– Печешь на весь дистрикт?

Пит поднимает на меня вопрошающий взгляд, а потом, обернувшись на свою выпечку, слегка улыбается.

– После того торта все вспомнили, что я пекарь. Теперь не отвертеться.

– Ну, зато после восстановления пекарни даже вопроса не встанет, кому предложить ее возглавить. Клиентов будет море.

– То есть ты пришла обсудить мой будущий процветающий бизнес? – спрашивает Пит с доброй усмешкой. Отрицательно машу головой и усаживаюсь на диван, вытирая потные ладошки о штаны и впадая в очередной ступор.

К счастью, Пит начинает первый. Он садится рядом, поджав под себя одну ногу так, что колено почти касается моего бедра, и протяжно выдыхает.

– Тогда, может, расскажешь, чем я тебя так разозлил?

Начинаю отнекиваться и уверять, что вовсе не злюсь, но когда встречаюсь с проницательными голубыми глазами, пересиливаю себя и замолкаю. Я пришла для того, чтобы поговорить честно, как бы сложно это не было.

– Я кое-что услышала про себя тогда на празднике, и это меня расстроило, – Пит ожидающе поднимает брови, впиваясь в меня взглядом так, что приходится опустить голову, чтобы справиться с напряжением. – Твой разговор с парнями со стройки.

– Но, Китнисс… – он выглядит немного растерянно. – Я не помню, чтобы кто-то говорил про тебя что-то плохое. Тем более я.

– Ты сказал не про меня, а про нас с тобой, – изучаю свои руки, будто вижу их впервые, не осмеливаясь поднять глаза. – Что все в нашем прошлом было неправдой, выдумкой.

Осознаю, что раз я еле выдавила из себя эти слова, то спросить про Энни точно духу не хватит, и начинаю немного злиться. Когда это я стала такой бесхребетной? Может быть, когда Сноу отобрал у меня все, что мне было дорого? Или просто дело в том, что раньше я ни с кем в жизни не вела подобные беседы. Каждый раз, когда Гейл или Пит начинали разговоры о чувствах, я тактично, а иногда совсем не нетактично сливалась. Вот так и получилось, что к своим годам я отлично умею свергать президентов, но совершенно не умею оформлять мысли в слова. Особенно, если это мысли о чем-то глубинном, тяжело поддающемся объяснению даже мне самой.

И как бы хотелось, чтобы Пит понял меня без всяких сложных объяснений, как всегда понимал когда-то. Просто прочел настроение, заглянул в глаза и все понял.

Но он не понимает, а только лишь задумчиво спрашивает:

– А разве это не так?

– Конечно, нет! – выпаливаю слишком эмоционально, отчего Пит напрягается и отодвигается от меня немного дальше.

– История «несчастных влюбленных» – это же мыльный пузырь, который вы с Хеймитчем раздули ради нашего спасения, разве нет? – спрашивает он совершенно будничным тоном, отчего я злюсь только сильнее.

– Да, но не все в этой истории было ложью.

– И что же не было?

Разворачиваюсь к нему, ожидая увидеть сарказм, но Пит, кажется, интересуется совершенно искреннее, и от этого становится только хуже и больнее.

Какие слова подобрать, чтобы описать человеку все те сотни моментов, связавших нас навсегда? Как описать взгляды, улыбки, объятия, поцелуи, внутренний трепет и тепло? Это невозможно, если ты не пережил это сам. Даже попытайся я со всей силы, для Пита это будет всего лишь дополнительная информация, которую он примет к сведению. Это не вернет его обратно, не склеит осколки и не замажет трещины.

К тому же мне и близко не подобрать таких слов. Пожимаю плечами и, наверное, слишком сухо отвечаю:

– Чувства, – его взгляд становится пристальнее, а дуги бровей грустно сдвигаются к переносице. – Они не были ложью.

В комнате повисает молчание, нарушаемое только нервными поерзываниями Пита на своем месте. Проходит, кажется, целая тысяча лет, а, может быть, и всего пара секунд, прежде чем он отвечает:

– Я помню. Помню, как сильно любил тебя тогда.

Удар.

Нокаут.

Он помнит, как любил. Но больше не любит. Это лишь воспоминание о давно прошедших днях.

Киваю, чувствуя, как глаза начинают гореть от подобравшихся слез, а в груди сжимается тугой узел. Сколько бы раз я не говорила себе то же самое, услышать напрямую – совсем другое. Пока это живет в твоей голове, где-то внутри все равно теплится крошечный лучик надежды. Этот же лучик заставляет тебя вновь и вновь наступать на одни и те же грабли, но делать это так самозабвенно, будто иначе никак и нельзя. А стоит произнести вслух, как воздушные замки рушатся, придавливая тебя своим весом.

Когда Пит был привязан ремнями к больничной койке, раз за разом выкрикивая слова ненависти в мой адрес, это было не так больно, ведь все объяснялось очень просто: его сознание изменили, это не он. Когда он набросился на меня в Капитолии или даже в этом самом доме, причина тоже нашлась быстро – во время приступа себя не контролируешь. Известие о другой девушке вполне можно пережить, если понимать, что отношения могли начаться еще до того, как он обрел себя вновь.

Но сейчас Пит почти в порядке, он обрел самообладание, и эти слова – не оружие капитолийского переродка, созданного меня уничтожить, а лишь констатация факта. Сурового, и, казалось бы, невозможного факта.

Смахиваю слезы, прорвавшиеся наружу вопреки всякому контролю, и сразу же начинаю ненавидеть себя за них. Только не сейчас! Хочется убежать как можно дальше, вновь спрятаться на своем чердаке, а лучше провалиться под землю прямо на этом месте.

– Китнисс? – чувствую теплую руку на своем плече. – Я тебя обидел?

Не вижу Пита, но понимаю, что он в смятении. Отрицательно качаю головой и глубоко дышу.

– Нет, ты ни в чем не виноват, – быстро проговариваю, немного успокоившись, и чувствую, как рука только сильнее сжимает мое плечо.

– Почему тогда ты плачешь?

Кажется, совсем простой вопрос, но он заставляет меня окончательно расклеиться. Я не должна тревожить Пита, потому что любые сильные эмоции могут лишить его возможности держать в узде своих внутренних демонов, но собраться слишком сложно. Не настолько я еще пришла в себя, чтобы контролировать бурю внутри.

Закрываю ладонями лицо, продолжая глубоко дышать, не давая возможность истерике взять верх. Не сейчас, не сегодня, не здесь. И только лишь одному тихому всхлипу удается сорваться с губ, как Пит резко поднимается с дивана и отходит в сторону. Слышу его удаляющиеся шаги и обхватываю себя руками, пытаясь поскорее найти утешения.

«Это даже к лучшему» – думаю я.

Мои слезы вовсе не его вина. Поэтому ему совершенно ни к чему испытывать себя на прочность. Уйти сейчас – самое удачное решение, и я его ни капли не виню. Мне лучше прийти в чувства самостоятельно.

Уговариваю себя, что вообще-то эти слова должны только радовать, ведь вместо тысячи ужасающих образов, вложенных ему в голову насильно, Пит все равно помнит, что любовь была настоящей.

Только уже в следующее мгновения становится понятно, что Пит никуда не ушел. Я слышу его приближающиеся шаги, а потом в мою руку опускается стакан с водой. Делаю несколько глотков, чувствуя, как рядом со мной под тяжестью прогибается диван. Почему-то сразу же становится легче на душе, хоть это и чистый эгоизм. Я хочу, чтобы он был рядом, потому что смертельно нуждаюсь в поддержке. И всегда нуждалась. Все эти месяцы добровольного заточения в доме делают сейчас присутствие Пита рядом жизненно необходимым. Кажется, я готова заплатить за это любую цену, пусть завтра будет сколь угодно больно, пусть я буду винить себя за излишнюю эмоциональность и слабость, но сейчас это гораздо важнее.

Слегка оборачиваюсь и вижу из-под намокших ресниц размытый силуэт, притягивающий меня к себе. Послушно подаюсь вперед и падаю щекой на грудь Пита, пока он осторожно гладит меня по спине. Крепко сжимаю в руках холодный стакан, потому что он становится единственным напоминанием, что я вовсе не сплю, ведь происходящее вокруг слишком нереально.

Сердце Пита размеренно стучит, а голову туманит легкий аромат корицы от его футболки, в которую я утыкаюсь носом и жадно вдыхаю, пока не чувствую остановившиеся на своей спине руки. Его напряжение передается и мне, приводит в чувства, заставляя вспомнить, что это неправильно. И дело вовсе не в возможной девушке, о личности которой мне так и не удалось выспросить, а в четких границах, выстроенных Питом в те разы, когда он очень остро реагировал на мою близость.

Отдаляюсь с такими усилиями, будто пытаюсь оспорить силу земного притяжения, но Пит, кажется, вовсе не планирует меня отпустить. Наши глаза встречаются, и я вижу в его зрачках свое заплаканное отражение, а еще абсолютное спокойствие и безмятежность, лишь слегка окрашенную печальной задумчивостью, ставшей его постоянной спутницей. И когда моя рука, ведо́мая внутренними желаниями, отпускает стакан, я будто теряю последний якорь, удерживающий меня, и дотрагиваюсь ладошкой до щеки Пита, прочерчивая большим пальцем рисунок скул. Его кожа горячая и слегка шершавая от постоянной работы на солнце, а мои пальцы на контрасте кажутся совершенно ледяными.

Не знаю, что может быть сильнее тяги хотя бы на секунду посмотреть на его губы, но я держусь из всех сил, потому что отдаю себе отчет в том, что не смогу устоять. Мозг так не вовремя подсовывает отрезвляющие воспоминания о нашем последнем поцелуе и том спектре разрывающих душу чувств, которые он оставил. Но благодаря этому я так и замираю, медленно растворяясь в небесно-голубых глазах, будто завороженная. Хотя тут нет ничего удивительного, Пит всегда завораживал, притягивал к себе, и не только меня. Вероятно, за всю жизнь я больше не встречала человека, к которому можно проникнуться доверием всего лишь на секунду встретившись взглядом. От этого только больнее не находить взаимности, потихоньку расплавляясь в крепких руках.

Но страхи оказывается совершенно беспочвенными и мгновенно развеиваются, когда он сам подается вперед и невесомо целует, еле соприкасаясь с моими губами, обжигая теплым дыханием и заставляя сердце замереть. И такого ничтожно короткого мига хватает, чтобы окончательно потерять связь с реальным миром.

Только этого слишком мало, чтобы заполнить пустоту внутри, поэтому я притягиваю его обратно и целую с такой самоотдачей, что оттолкни он меня в этот раз, я наверняка умру прямо на этом самом месте. Но он и не отталкивает, а наоборот прижимает к себе так сильно, что между нашими грудными клетками вообще не остается пространства. Поцелуй на вкус отдает отчаянием и горькой тоской, то ли из-за моих слез, то ли из-за глубоких дыр в наших искалеченных душах, но благодаря нему по телу вновь растекается будоражащая дрожь, заставляющая чувствовать себя живой. Мы снова находим спасение в губах друг друга, даря всю нежность, на которую по удивительным обстоятельствам все еще способны наши изуродованные Играми и Революцией тела.

Где-то позади меня начинает пищать таймер, осведомляющий об окончании готовки, но я не планирую отпустить Пита даже на одну минуту. Пусть дурацкие булки горят хоть вместе с домом, хоть вместе со всем миром, потому что это не имеет совершенно никакого значения по сравнению с тем жаром, что распаляется у меня внутри. На ощупь убираю стакан на маленький столик, кажется, проливая половину на пол, и зарываюсь обеими руками в волосы Пита, а он громко выдыхает, только лишь усиливая притяжение. Я не хочу, чтобы оставался хотя бы миллиметр расстояния, разделяющего нас, и тянусь еще ближе, чувствуя сильные руки на своей талии, но Пит внезапно отстраняется, тяжело дыша.

– Стой… – шепчет он, сильно сожмурив глаза.

Не понимаю, в чем дело, и тянусь обратно, но он перехватывает мою ладонь и силой отводит ее в сторону. Замешательство быстро приводит в чувства: пытаюсь вырвать руку, но хватка становится только крепче, а запястье больно саднит. С губ срывается тихий стон, от которого Пит открывает глаза и впивается в меня затуманенным взглядом без единого намека на голубую радужку.

История будто повторяется вновь, и сердце, которое, кажется, уже не может биться быстрее, все-таки ускоряет свой бег, а я замираю, не в силах предпринять что-либо. Единственное правило, которое я поняла за месяцы слежки за Питом: если начинается приступ, нужно оставить его в покое и не трогать. Только в текущих обстоятельствах это невозможно, а любое мое слово или действие, скорее всего, усугубит положение.

Остается только наблюдать за начинающейся бурей, со всей силы надеясь, что она каким-нибудь чудесным образом меня минует. Каждая секунда длится дольше вечности, в ушах бешено стучит пульс, а о течение времени можно судить только по ритмично поднимающейся груди Пита, хватающего воздух так, словно он только что тонул. Я не шевелюсь, даже не моргаю, и эта тактика становится правильной, потому что через некоторое время он отпускает мою руку, пятится назад, а потом и вовсе встает с дивана, крепко впиваясь пальцами в обивку ручки.

Так и не выключенный таймер начинает пищать по второму кругу, и звук вынуждает Пита вновь вынырнуть из темноты, сосредоточенно всматриваясь в окружающие предметы, будто он видит их впервые.

– Ты можешь это выключить? – еле слышно произносит он, и я решительно киваю, срываясь со своего места.

Моя печка по сравнению с этой выглядит игрушечной, но, потыкав на разные кнопки, я все же заставляю ее замолкнуть. Открываю дверцу, отступая назад от волны горячего пара, хватаю прихватками противень и вытаскиваю излишне подрумянившиеся булочки наружу.

Оборачиваюсь к Питу, и вижу только светлую макушку, выглядывающую из-за спинки дивана.

Все прошло? Мне лучше оставить его одного?

Почему-то мысль о том, что следует уйти, кажется совершенно абсурдной, поэтому я направляюсь к нему, останавливаясь в нескольких метрах. Пит слегка поворачивает голову, услышав мои шаги, но я все равно не вижу его лица, а подойти ближе просто боюсь, чтобы не сделать хуже.

– Ты в порядке? – спрашивает он, и я нервно усмехаюсь.

– Это лучше ты ответь.

Воспринимаю этот вопрос за добрый знак, подхожу ближе и присаживаюсь на пол рядом, отмечая, насколько же сильно Пита выматывают приступы. Его плечи опущены, голова наклонена вбок, а под глазами пролегают темные круги, контрастно выделяющиеся на фоне нездорово бледной кожи.