Текст книги "Голодные Игры глазами Пита Мелларка (СИ)"

Автор книги: Mary_Hutcherson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Сгребаю немного грязи в ладошку и начинаю лепить куличик, как в детстве. Перемешиваю жижу в руках, и это меня успокаивает, а, когда собираюсь помыть руки, то понимаю, что это вовсе не грязь, а глина. У берега она темно серая, а когда засыхает на камнях, то сливается с ними в один цвет. Идея приходит ко мне в голову совершенно спонтанно, и сразу же принимаюсь за дело. Растираю жидкую глину по одежде, лицу, волосам и даю ей подсохнуть. Следующий слой обычной грязи и мха, потом еще глины и травы, и я становлюсь почти незаметным в этом окружении.

Встаю, чтобы найти более укромное место, но у меня кружится голова, и я совсем не могу наступить на ногу, которая уже онемела ниже колена. Удается сделать пару шагов, и я падаю между двух больших камней. Здесь как раз растет мох и трава. Прикладываю руки к камням и почти сливаюсь с ними.

Потом набираюсь смелости и смотрю на свою рану сквозь порез в штанине. Сказать, что я ничего ужаснее в жизни не видел, значит – ничего не сказать. Сил в теле совсем не остается, и я ложусь на мягкий мох. Он сделает незаметным мое лицо, а одежду скроет глина, когда подсохнет. Закрываю глаза и сразу же отключаюсь.

Когда открываю глаза, вижу над собой флаг Капитолия и слышу гимн. Мой мозг будто затуманен, но я все равно узнаю погибших. Диадема и Линда. Это значит, что Китнисс смогла сбежать, а Катон не умер. И еще это значит, что теперь на меня ведут охоту трое профи. Возможно, они забудут о Китнисс хотя бы ненадолго. Да, надеюсь, что так и будет, потому что нет ни малейшей вероятности, что я когда-нибудь сдвинусь с этого места.

========== Глава 20. Новые правила ==========

Я потерял столько крови, что теперь не могу различить, когда сплю, а когда нет. У меня нет ни оружия, ни еды, ни воды. Утром я пью росу с растений, которые растут вокруг, а днем хватает сил доползти до воды, чтобы напиться и покрыть свое тело очередной порцией глины. Одежду она прикрывает паршиво, поэтому нарываю мха и укрываюсь им, как одеялом. К вечеру мои дела совсем плохи. Уже не могу пошевелить ногой и даже не просыпаюсь от гимна, поэтому не знаю о погибших.

Во всем моем теле теперь существует только одно чувство – боль. Она разносится все с новой и новой силой. Нога теперь больно пульсирует и немеет. Это даже хуже, чем просто боль. Когда я открываю глаза, то не могу разобрать, какое сейчас время суток. Мне снятся кошмары, но я не запоминаю их. Будто нахожусь в постоянном трансе. Во рту все пересыхает, а в животе настолько пусто, что кажется, что он касается позвоночника. А самое ужасное то, что я даже не знаю, сколько времени тут нахожусь.

К счастью, в следующий раз просыпаюсь утром и опять могу выпить росы с растений. Пару капель воды, кажется, спасают мою жизнь. Мне противно от мысли, что сейчас я настолько беспомощный и бесполезный, что лучше бы мне было умереть. Лучше бы тогда Катон не промахнулся, и мой труп уже везли домой. Хотя, судя по самочувствию, это случится уже очень скоро.

Интересно, моя мать разрешит отцу потратить деньги, чтобы купить мне участок земли на кладбище или меня похоронят на заднем дворе под деревьями? Всегда любил сидеть там, особенно летом. Ветки деревьев создавали тенек, птички пели свои песенки, мне даже удавалось иногда украсть яблоко. Я любил такие дни, правда, мать всегда орала на меня и называла трутнем. А я все равно продолжал сбегать в свой сад и сидеть там часами. Неужели мне придется теперь целый век провести там?

Настолько привыкаю к мыслям о скорой смерти, что они не пугают, а радуют. Ведь никто не знает, что будет после того, как ты перестанешь дышать, и твое сердце остановится. Пустота? Новая жизнь? Что бы это ни было, сейчас оно тянет меня к себе. И, наверное, это нормально. Я ведь лежу тут уже неизвестно сколько дней и вот-вот умру.

Как жаль, что не могу попрощаться с Китнисс. Если подумать, то со всеми своими родными я уже распрощался, а с ней нет. Последний раз, когда мы виделись, я толкал ее в лес и кричал, чтобы она быстрее уносила от туда ноги. А вдруг она уже умерла, а я даже и не знаю об этом. Лежу тут, истекаю кровью, а ее чистый и переодетый труп уже везут домой. Нет! Даже думать об этом не хочу! Она не может умереть, она должна вернуться! Вот бы узнать, жива она или нет… Жаль, что нельзя ни у кого спросить…

Отключаюсь в очередной раз, когда наступают сумерки, и опять пропускаю объявление о погибших. У меня нет сил даже шевелить пальцами. Боль в бедре усиливается и разрастается на всю ногу. Мох, которым я укрыл одежду, будто пустил корни, и теперь я не могу шевельнуться. Очень хочу пить и есть, и мой мозг из-за потери крови будто в тумане. Не могу долго думать о чем-то одном, потому что мысли путаются. Перед глазами стоит постоянная пелена, и мое тело, оно будто стало чужим. Будто меня заточили в тело другого человека, и я не могу выбраться. И еще не могу долго находиться в сознании. Вырубаюсь через каждые пять минут, а когда просыпаюсь, то не могу понять, сколько времени проспал.

Просыпаюсь утром и понимаю, что опять пропустил вечернее объявление. Теперь даже не знаю, сколько трибутов осталось в живых. Я не слышал пушку ни разу, но это не значит, что она не стреляла. Меня тошнит от постоянного чувства голода. Еще никогда в жизни не чувствовал себя так плохо. Может, из меня вытекла вся кровь? Но тогда, почему я жив… Или я уже мертв?

Мне стоит больших усилий открыть глаза и посмотреть вокруг. Голова просто чугунная и неподъемная. Приподнимаю ее на пару сантиметров, но уже через секунду роняю обратно. Слишком сложно. Неужели нельзя просто умереть?!

Интересно, как сейчас ведут себя все мои близкие и родные. Ну мать, наверное, работает целыми днями, а братья? А отец? Они тоже решили поскорее смириться с мыслью о моей смерти? Говорят ли они обо мне? Смотрят ли Игры? Считают ли предателем или убийцей? Оставляют ли у себя в душах надежду на то, что я вернусь?

Опять отключаюсь, и впервые за долгое время мне снится сон, хотя, скорее, это мое воспоминание.

Был день моего рождения. У нас в семье не принято дарить подарки или отмечать праздники, потому что это пустая трата денег (по словам мамы). Но тот день я запомнил навсегда. Утром я встал как обычно рано и пошел на кухню, но там было пусто. В комнате братьев тоже не было. В спальню родителей мне ходить запрещалось, но я решил рискнуть и проверить, но там тоже было пусто. Тогда я решил пойти в свой сад и порисовать палкой на земле. И когда я вышел во двор, то увидел братьев и отца. Они хором закричали мне: «С днем рождения!» и кинулись обнимать. Мне было так приятно, что они не забыли, но даже это оказалось не все. Меня ждали подарки. И даже не один, а несколько. Средний брат украл из кладовки для меня пакетик изюма и кураги, старший где-то раздобыл новенький альбом для рисования, а отец испек ночью печенье. Такие маленькие подарки, но для меня они были бесценны. Потом ночью я поровну разделил все сладости между братьями, и мы вместе принялись их есть. Это был мой лучший день рождения.

Такие воспоминания грели мое сердце, и я старался сохранить их в своей памяти в мельчайших деталях. Смех братьев, добрые глаза отца, веселые перешептывания моих друзей в школьной столовой, песенку маленькой Китнисс, ее неподдельную улыбку каждый раз, когда она была с Гейлом. Я прокручивал все это в голове раз за разом, будто, если я забуду, то сразу же умру.

От радостных воспоминаний меня оторвал грохот. Он был настолько громким, что я смог очнуться. Взрывы раздавались один за другим в течение нескольких секунд. Сразу понимаю, что это: бомбы, которые оберегали припасы, активировались. А это значит, что кто-то подорвался на них. Значит, какой-то трибут погиб. Возможно, это рыжеволосая девушка, которая уже воровала припасы однажды. Но пушка не стреляет.

Широко раскрываю глаза и прислушиваюсь. Через пару минут вдалеке раздаются крики, а потом стреляет пушка. Кто же это? Мог ли Пол навредить профи и подорвать припасы, а за это они его убили? Вполне возможно. Но как он смог взорвать сразу все бомбы? Может, он подговорил кого-нибудь пожертвовать собой? Мне вообще все равно, главное, чтобы это была не Китнисс. К сожалению, узнаю это только вечером. Только надо постараться не отключится опять.

Пробую шевелить руками. Они плохо двигаются, но все-таки я могу пару раз сжать и разжать кулаки, а потом пробую пошевелить здоровой ногой. Раненая совершенно не слушается. Голову я тоже поднимаю с большим трудом и слегка кручу ею по сторонам. Ничего не изменилось с того момента, как я сюда пришел. Справа речка, слева лес, и огромные валуны со всех сторон.

Но тут мое внимание привлекает кое-что странное. Большой кусок мха разместился в десяти сантиметрах от моей руки, а на нем аккуратной горкой лежат красноватые ягоды. Моргаю пару раз, думая, что это галлюцинации, но ничего не изменяется. Собираю все силы и подвигаю руку ближе к ягодам, потом беру одну, подношу ее к лицу и разглядываю. Кто здесь станет мне помогать? Никто. А это значит, что в этом есть какой-то подвох. Возможно, эти ягоды отравленные или ядовитые. Поэтому я пересиливаю свое желание есть, и бросаю ягоду обратно в кучу.

– Ты что, хочешь умереть с голоду? – раздается тихий женский голос справа от меня. Поднимаю голову, но никого не вижу.

– Кто это? – хрипя и задыхаясь, еле шепчу я.

– У тебя есть оружие? – в ответ усмехаюсь и шепчу что-то похожее на «нет».

А потом слышу шаги. Острожные и медленные. Опять приподнимаю голову и с интересом смотрю за деревья. Единственное, что вижу – рыжие волосы. Нахожу силы даже на улыбку и роняю голову обратно на землю.

– Это ты… – хриплю я.

– Ждал кого-то еще? – девушка медленно подходит ко мне и присаживается на колени.

– Ага, – я откашливаюсь, – смерть с косой.

– Ну, косы у меня нет, зато я принесла ягоды. Они съедобные, – в доказательство этому она берет несколько ягод из кучки рядом со мной и ест. – Видишь? Обычные ягоды.

– Спасибо, – выдавливаю еще одну улыбку. – Только зачем?

– Еще бы день, и ты умер от голода, а у меня перед тобой должок, – девушка усаживается по-турецки и откидывает волосы за спину, – помочь?

Едва заметно киваю, и она помогает мне приподнять голову, подложив большой кусок мокрого, но мягкого мха.

– Давно ты тут? – спрашивает она, наблюдая за тем, как я ем ягоды. – Я уже третий день за тобой наблюдаю.

– Не знаю. Я все время в отключке. Проваливаюсь в сон, а потом просыпаюсь, даже не зная, сколько проспал.

– Плоховато, – она сдвигает брови, – ты ранен?

– Да. В ногу. Мечом.

– Так это твоя кровь по всему лесу? – она взволнованно смотрит на меня, а я киваю в ответ.

– Пытался сделать перевязку или что-нибудь вроде этого?

– Не поможет. Я видел эту рану. Еще удивительно, как до сих пор жив.

– Так значит, ты совсем не знаешь, что тут творилось все это время? – она вопросительно вздергивает брови. Улыбаюсь. У нее все эмоции на лице написаны, можно даже ничего не говорить. Вся в веснушках, худенькая и высокая, но выглядит совершенно здоровой, сытой и даже выспавшейся.

– Китнисс жива? – задаю единственный интересующий меня вопрос.

– Жива, – она машет рукой, будто я спросил глупость. – А еще парень из первого, оба из второго, я, оба из одинадцатого и ты.

– Ну и какие новости? – ожидающе смотрю на нее.

– Ты слышал взрыв? – киваю в ответ, – ну так вот, я думаю, что это Китнисс его устроила. Я нашла ее стрелу в обломках. А Катон, он так разозлился, что убил того маленького мальчика…

– Пола, – уточнил я. – Подожди, у Китнисс есть лук?

– Ну да, она его забрала у девушки из первого, когда та умерла. А девочка, которая с Катоном, Мирта, кажется, она почти не может ходить. Я слышала, как они говорили про сотрясение, но точно не знаю, что с ней.

– Да, она упала.

– А Катон тоже сейчас большую часть своего времени проводит в палатке. Вчера я слышала, как он сказал, что это ты его ударил.

– Вроде того, – отвечаю я. – А парень из первого с ними?

– Да, но они все время ругаются. Думаю, скоро их союз распадется, – она задумчиво поднимает глаза к небу, чтобы вспомнить еще информацию, и стучит пальцем по кончику носа.

Задумываюсь над услышанным. У Китнисс есть лук – это огромный плюс. Катон с Миртой не смогут сражаться – тоже плюс. А вот Марвел это один огромный минус. Он может все испортить.

– Ах да, девочка из одиннадцатого, она сейчас с Китнисс.

– Правда? – почему-то эта новость меня радует.

– Да, – она тоже улыбается, – а вот парень из одиннадцатого меня пугает. Я его ни разу не видела! Однажды я решила разведать обстановку в этом поле и наткнулась на колоски, я думала, они съедобные, ну решила, что это то растение, из которого делают хлеб. Так вот, я собрала немного, а дальше не пошла. Страшновато там. И эти колоски оказались ядовитыми! Я выбросила их около одного дерева, а на следующий день нашла в пяти метрах от туда мертвую белку! Представляешь? Теперь я абы что не ем, – она посмотрела на меня сочувствующим взглядом. – Если хочешь, я буду приносить тебе ягоды время от времени.

– Нет, нет! – нельзя подвергать ее опасности, – это пустая трата времени. С такой раной я долго не протяну, так что не переживай. Ты и так сделала для меня очень много.

– Ты тоже для меня много сделал, – она вдруг нахмурилась. – Может, спонсоры пришлют тебе лекарство?

– Все может быть, – стараюсь искренне улыбнуться, но получается паршиво. Не могу же я сказать ей, что запретил Хеймитчу присылать мне хоть что-нибудь, но зато обеспечить Китнисс всем необходимым.

Наш разговор прерывает громкий крик где-то вдалеке.

– Мне пора идти, – у девушки сразу изменяется лицо, она очень испугалась. – Я могу тебе еще чем-нибудь помочь?

– Нет, все отлично, иди.

– Возможно, еще увидимся.

– Возможно, – стараюсь улыбнулся в ответ. – Спасибо тебе и… удачи.

Она кивает в ответ и убегает туда же, откуда пришла. И тут я вспоминаю, что даже не узнал ее имени! Хочу крикнуть ей вслед, но вовремя опоминаюсь. Это же может привлечь внимание… Остается только надеяться, что мы увидимся еще раз.

Нахожусь в сознании еще совсем недолго, а потом опять проваливаюсь в пучину собственных воспоминаний. Если подумать, то моя жизнь была не такой уж и плохой. Меня всегда окружали друзья, дома всегда была еда, родственники любили и уважали (за исключением нескольких), а теперь я лежу где-то в лесу и жду смерти. А раньше ничего этого не ценил. Точнее, никогда не задумывался об этом. И какая ирония, что начинаешь понимать это, когда уже ничего не вернуть. Хоть мой разум и затуманен, я все равно понимаю, что не вернусь домой никогда.

Находясь то ли в полусознании, то ли в дремоте, слышу грохот пушки. Дважды. Причем с отрывом в пару минут. Где-то наверняка идет сражение, и профи одерживают победу. Только вот осталось не так много людей, чтобы можно было думать об этом спокойно.

И чем дольше я пытаюсь не думать о плохом, тем сильнее мне вспоминаются слова той рыжей девушки: «Девочка из одиннадцатого сейчас с Китнисс». Они вдвоем. Два выстрела пушки…

Нет! Не хочу об этом думать! Трясу головой, будто эти мысли могут высыпаться из нее. В любом случае, я не узнаю, кто это был, до ночи.

И сейчас очередная отключка идет мне на пользу, потому что, когда я просыпаюсь, как раз играет гимн. Моргаю несколько раз и более-менее возвращаю себе приличное зрение. Первым на экране возникает фото с лицом Марвела. От удивления даже приподнимаю голову, но ничего не меняется. Первый погибший, действительно, профи из первого дистрикта. Он ненавидел меня больше, чем все остальные, но я все равно не могу сказать, что рад. Следующее фото – девочка из одиннадцатого – Рута. Но что произошло? И что тогда сейчас с Китнисс? Ранена? При смерти? Цела и невредима? Она убила Марвела? И почему тогда не смогла спасти Руту?

Задаю себе немые вопросы, на которые уже никогда не получу ответа. Попусту переживаю, ведь не смогу помочь в любом случае. Беспомощность раздражает, но ничего уже не поделаешь. Сейчас я чувствую себя намного хуже, чем раньше. Не уверен, что может быть еще хуже. Даже то, что я немного поел, не помогает.

Засыпаю, а когда открываю глаза, то понимаю, что ошибался вчера ночью. Хуже быть может. Например, сейчас мне намного хуже. От стараний пошевелить ногой все мое тело будто простреливает зарядом тока. Бедро страшно пульсирует. И если раньше нога немела, то теперь я чувствую каждый пораненный миллиметр, каждую больную клеточку. Ощущаю всю эту боль в полном количестве, а потом другую ногу сводит судорога, и я отключаюсь.

В сознание меня приводит рев труб. Такой звук и мертвого поднимет, ни то что выведет из обморока.

Не сразу понимаю, что это значит, а потом все-таки вспоминаю. Обычно под конец Игр с едой или припасами у всех напряженка. И тогда распорядители приглашают всех трибутов на пир у Рога Изобилия. Как правило, это никакой не подарок, а очередной повод собрать нас вместе, чтобы поглазеть на резню.

Уже собираюсь закрыть глаза, когда ведущий Клавдий Темплсмит объявляет об изменениях в правилах. А какие на Играх правила? Не сходить с дисков до старта и, благодаря одному сумасшедшему парню, пару лет назад ввели еще одно правило: запрет на каннибализм. А в остальном – делай что хочешь. Прислушиваюсь.

«Если последними выжившими оказываются два трибута из одного дистрикта, оба они будут объявлены победителями!». Темплсмит повторяет это правило еще раз, а потом замолкает.

До меня не сразу доходит, что значит эта новость. В этом году могут победить двое. Если они из одного дистрикта. Они могут оба остаться в живых. Мы можем оба остаться в живых.

Прежде чем эта мысль окончательно укладывается в моей голове, с губ срывается полу-хрип, и я резко поднимаюсь в сидячее положение. Конечно же, ничего не выходит, и я падаю обратно, испытывая дикую боль по всему телу.

– Китнисс, – шепчу я, – мы сможем вернуться домой, – будто бы в надежде, что она меня услышит.

Комментарий к Глава 20. Новые правила

Мы с вами уже активно движемся к финалу, просто невозможно!

Как вам история на данный момент?

Говорят, если поставить работе “Нравится”, то нога у Пита будет болеть поменьше, а продолжение выйдет еще быстрее)

========== Глава 21. Пещера ==========

Смесь эндорфинов с адреналином действуют совсем недолго, так что уже через пару минут понимаю, что не сможем. Точнее Китнисс сможет, а я нет. Для того, чтобы остаться единственной парой на арене, нам нужно убить Мирту и Катона, а еще Цепа и рыжеволосую девушку. Последнее меня пугает больше всего. Я никогда не смогу ее убить.

Но если ее я не смогу убить, потому что мы стали вроде как друзьями по несчастью, то на остальных противников у меня просто не хватит сил. Даже учитывая, что у Мирты сотрясение, думаю, она сможет безошибочно попасть ножом мне прямо в голову. Да и вообще, о каком сражении может идти речь, когда я даже не могу сесть или поднять руку?

Теперь главное, надеяться на то, что Китнисс не захочет меня спасать. Потому что то, что она найдет, вряд ли ей понравится. Сомневаюсь, что это вообще кому-то понравится. Беспомощный, слабый, раненный, бесполезный. Мне уже давно пора умереть, ни то что тешить себя мыслями о доме. Но я все-таки никак не умираю. Почему?

Может быть, судьба дает мне шанс? Простой пекарь из захолустного дистрикта, да я нож-то в руках держал до Игр, только чтобы нарезать хлеб, но все-таки я еще жив. Получил 8 баллов, попал к профи, дурачил их, пережил многих, сражался с Марвелом, потом с Катоном, выжил, не истек кровью от жуткого ранения, не умер от голода и жажды, а теперь получил шанс впервые за историю Панема вернуться домой вдвоем, да еще и вместе с любимой. Неужели все это просто череда случайных событий, и нет никакого вселенского предназначения?

Ну да, сдалась бы моя жизнь вселенной, размечтался. Качаю головой, насколько хватает сил, чтобы выбросить эту ерунду из своих мыслей. Мой срок подходит к концу, а все это – предсмертные бредни только и всего.

Стоит прикрыть глаза, и я опять сплю, ну или теряю сознание, теперь разобрать невозможно.

Сегодня мне сняться жуткие кошмары, в которых мои родные и друзья то сгорают в лесу, то погибают в драке, то их раздирают в клочья огромные медведи из прошлых Голодных Игр. Просыпаюсь в холодном поту и понимаю, что теперь мне с каждым днем будет становиться все хуже и хуже. Одновременно очень жарко, и пробивает озноб. Развлекаю себя мыслями о смерти и спорами с собой. Например, готов поспорить, что мне осталось заснуть меньше пяти раз перед тем, как умру. Еще я больше никогда не поем. Никогда больше не встану на ноги. Никогда не увижу лица Китнисс. Никогда не поцелую ее. Никогда не посмеюсь с братьями. Никогда не буду пить крепкий чай из трав с отцом. Никогда больше не услышу похвалы от мамы. Знаю, что нет ничего вечного. Всему всегда приходит конец. И мой настолько близок, что можно дотянуться до него рукой.

Новый день приносит новое разочарование. Теперь я не могу спать. Если раньше хватало только подумать об отключке, как я мгновенно парил в мире снов, то сейчас, даже прилагая большие усилия, ничего не выходит. Поэтому просто лежу и смотрю затуманенными глазами в небо. Оно здесь всегда голубое и чистое. У нас в дистрикте небо серое. Да и сам воздух серый. Все вокруг серое из-за угольной пыли.

Интересно, люди, правда, попадают на небо после смерти? Может, я смогу и дальше продолжать помогать Китнисс, только теперь уже от меня будет хоть немного пользы? Вот попаду на небо и обрушу на голову Катона молнию. Было бы неплохо.

В одно мгновение слышу пение птиц и шелест листьев, а через секунду рядом со мной раздается какое-то шипение. Закрываю глаза и стараюсь не дышать. Если это какой-то зверь, то он обязательно учует мой запах, тогда моя тихая смерть между камней уже окажется пределом мечтаний. А если это человек, то есть шанс спастись.

Продолжаю лежать в полном оцепенении, пока шипение не превращается в нечто знакомое для меня. «Пит! Пит!». Вот что я слышу. Прислушиваюсь еще больше и распознаю голос. Где-то рядом, совсем близко. Такой ласковый и мелодичный, будто птичка поет свою песню, только немного осипший. Я слышал этот голос не так часто раньше, но после того, как Эффи Бряк вытащила мое имя на Жатве, у меня появилась привилегия слышать его каждый день. Мой самый любимый звук на свете.

Китнисс. Она все же пришла за мной. Решила объединиться в команду. Только зря она это сделала. Теперь у меня есть выбор: продолжить лежать здесь, чтобы Китнисс не смогла меня найти и попыталась спастись сама или подать ей знак и попытаться выжить. Как это эгоистично, повесить на нее такую ответственность, такую обузу. Ей не выходить меня, это не под силу никому, последние дни у меня озноб и, как я сам считаю, бред, а это значит лишь одно – инфекция. Прибавим к инфекции потерю крови, истощение, невозможность использовать одну ногу и получим самого худшего напарника из возможных.

Но это же Китнисс… Она хочет найти меня. У меня есть шанс сказать ей о чувствах, побыть еще немного вместе. Помереть в камнях всегда успею.

Не так часто в жизни я ставлю свои интересы на первый план. Когда же еще порадовать себя, как не перед смертью? Возможно, уже завтра я об этом пожалею, но сегодня собираюсь с силами и как можно громче произношу:

– Пришла добить меня, солнышко?

Китнисс начинает выискивать меня вдоль берега.

– Пит? Ты здесь?

– Эй, не наступи на меня, – еле шепчу, но она безошибочно оборачивается на мой голос.

И наконец-то я вижу ее. Слегка потрепанная, сильно похудевшая, удивленная, но такая чудесная. Так счастлив ее увидеть, что даже улыбаюсь.

– Закрой глаза, – все так же удивленно говорит она. Послушно выполняю просьбу, и она ахает, когда мое лицо опять становиться неподвижным.

– Смотрю, ты не зря убил кучу времени на разукрашивание пирогов, – опять открываю глаза и вижу ее улыбку. Можно по пальцам пересчитать разы, когда она улыбалась мне так искренне. Поэтому пытаюсь запомнить ее в мельчайших деталях.

– Да уж, пригодилось перед смертью, – говорю я.

– Ты не умрешь, – быстро отвечает Китнисс и слегка хмурится. От этого между бровей у нее возникает морщинка.

– Кто тебе сказал? – не могу убрать со своего лица улыбку. Наверное, выгляжу сейчас как идиот. Говорю о том, что умру, но счастливо улыбаюсь.

– Я тебе говорю. Теперь мы одна команда. Слышал новость?

– Слышал, – отвечаю я, – спасибо, что нашла мои останки.

Она садится рядом со мной, достает из рюкзака бутыль с водой и прислоняет к моим губам. Пью пару глотков, и, кажется, мозг начинает работать лучше.

– Катон ударил тебя кинжалом? – спрашивает она, продолжая разглядывать мою одежду, поросшую мхом.

– Да. В правую ногу. Выше колена.

– Мы сейчас спустимся к ручью, чтобы смыть с тебя всю это грязь и осмотреть раны, – она запихивает бутылку обратно в рюкзак. Мне так хочется увидеть ее улыбку еще раз, поэтому говорю:

– Наклонись поближе. Хочу тебе кое-что сказать, – она послушно подставляет свое ухо к моим губам, и я еле слышно шепчу:

– Помни: мы безумно влюблены друг в друга. Если вдруг захочешь поцеловать меня, не стесняйся.

– Спасибо, буду иметь в виду, – она отдергивает голову, смотрит на меня как на последнего дурака и смеется. Слышу этот смех и сердце наполняется теплом. Не зря я выдал себя, пусть это будут последние дни или часы моей жизни, но они будут прекрасны.

Хотя через минуту уже начинаю сомневаться, что что-то может быть прекрасным, потому что начинается настоящая пытка. Китнисс пытается поднять меня на ноги или хотя бы сдвинуть с места, но на любое мое движение тело отвечает жуткой болью. Пытаюсь не сопротивляться, но это все равно ей мало чем помогает. Потом она решает катить меня до ручья, но быстро отметает эту идею и решает, что лучше оставаться у берега.

Девушка обливает меня холодной водой, достает жала из укусов, прикладывает какую-то траву, дает мне таблетки, наверное, жаропонижающие и предлагает еду. Отказываюсь, потому что от одной мысли меня уже начинает тошнить. От остальных процедур становится значительно лучше.

– Пит, ты должен что-нибудь поесть, – настаивает Китнисс, но я продолжаю отказываться.

Но у нее все равно получается скормить мне пару кусочков сушеного яблока. Чувствую себя ужасно уставшим и уверен, что сейчас у меня получится уснуть. А Китнисс говорит, что вначале ей нужно посмотреть на мою рану, а потом я смогу поспать.

Она стягивает с меня сапоги, носки и штаны и при виде раны ее глаза невольно расширяются. Тоже смотрю на свою ногу.

Рану можно описать тремя словами: огромная, ужасная, смертельная. Хотя, наверное, можно просто сказать, что с такими ранами не живут. Вот и все.

– Ужасно, да? – риторический вопрос.

– Так себе, – она пытается казаться равнодушной, чтобы не пугать меня. – Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт.

После нескольких минут раздумий, она решает, что рану нужно промыть. Ничего не имею против. Хуже все равно не будет, так что пусть делает, что угодно.

Моя спасительница выглядит растерянной и сейчас, похоже, жалеет, что пошла меня искать. А я жалею, что не промолчал тогда и подвергаю ее жизнь риску. Что, если кто-то из оставшихся выследит нас из-за моих охов и стонов?

Китнисс садится на камень рядом со мной.

– Подождем, пока рана немного подсохнет и тогда…

– И тогда ты меня залатаешь?

– Вот именно, – она достает из рюкзака пакетик с сушеными грушами и запихивает горстку мне в рот.

Потом она идет к ручью, чтобы постирать мои вещи, а я пытаюсь придумать способ, как ей помочь. Очень сложно помогать человеку, когда ты не можешь самостоятельно ходить, есть, пить. Да и вообще ничего не можешь. Сейчас я могу только не мешать ей, и, возможно, когда она поймет, что спасти меня невозможно, смогу уговорить ее продолжать пытаться победить без меня. Больше у меня в голове ни одной мысли нет. Хеймитч на этот счет мне ничего не посоветовал.

– Придется поэкспериментировать, – говорит она и достает из сумки какие-то листья.

– А как насчет поцелуя? – говорю, улыбаясь, а она смеется в ответ. – Что такого? – Китнисс осматривает меня с ног до головы и останавливается на огромной воспаленной ране.

– Я… я ничего не могу. Не то, что моя мама. Делаю, сама не знаю что, и не выношу вида гноя, – при этом она начинает морщиться и стонать. Вспоминаю те травки, которые по совету миссис Эвердин дает при болезни отец. Наверное, она и вправду хороший лекарь.

– А как же ты охотишься? – спрашиваю я.

– Убивать зверей гораздо легче, чем это. Хотя тебя я, кажется, тоже убиваю, – она невинно разводит руками.

– А побыстрей убивать нельзя?

– Нет. Заткнись и жуй груши.

Улыбаюсь в ответ, пока моя напарница уже начинает воевать с раной. Через полчаса уже сбиваюсь со счета, сколько раз она прикладывала к ноге листья и смывала их. Когда результат устраивает девушку, она мажет ногу мазью и накладывает повязку. Не могу сказать, что становится легче, потому что рана по-прежнему больно пульсирует, но, в общем, чувствую себя прекрасно. Китнисс заботится обо мне, я поел и выпил воды. Даже сидя возле Рога, будучи абсолютно здоровым, мне не было так хорошо и спокойно.

Теперь нога выглядит прилично и не так страшно. Но Китнисс задумывается о чем-то, и, когда я хочу спросить ее, что не так, она отдает мне в руки маленький рюкзачок.

– Возьми, прикройся. Надо постирать твои трусы.

Невольно начинаю улыбаться.

– Я не против, если ты увидишь меня голым.

– Значит, ты такой же, как мама и Прим, – серьезно отвечает она, – а я против, ясно?

Киваю, и она отворачивается. Мне хватает сил, чтобы самому стянуть с себя трусы и кинуть их на берег ручья.

– Кто бы подумал, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, – мне видно сбоку как она слегка улыбается. – Все-таки зря я тогда не дал тебе мыть Хеймитча, – девушка морщит нос и становится какой-то по-детски забавной.

– Он тебе что-нибудь присылал?

– Ничего, – отвечаю слишком быстро. Если бы он потратил на меня деньги, я бы даже с того света его достал. Думаю, что он и сам понимает, кто истинный победитель. Сильная духом, умная, и, даже не обладая большой силой, способная вернуться с арены. Но она об этом знать не должна, поэтому добавляю в голос нотки ревности и спрашиваю. – А что, тебе присылал?

– Да, лекарство от ожогов, – она оборачивается и виновато смотрит на мою ногу, – и еще хлеб.

– Я всегда знал, что ты его любимица.

– Любимица? Да он меня на дух не переносит! – она усмехается.

Как бы хотелось ей рассказать, что Хеймитч ночами не спал и придумывал план ее спасения. И раз он все-таки присылал ей что-то, значит, сдерживается от пьянства. Ради нее. Ради нашего плана.

Хочется рассказать все это, но взамен просто говорю, что он не переносит ее, потому что они слишком похожи. Она сперва морщит лоб, желая возразить, но потом опять напускает на себя серьезный вид.