Текст книги "Взгляд изнутри (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Выглядишь неважно, – пытается заботливо сказать он, но звучит это так, словно бы он пытается меня обидеть.

Да, в самом деле. Чем дальше, тем больше похожу на призрака. Озлобленного на всех и вся, часто дрожащего от непонятно чего, агрессивного и усталого. Я не могу выспаться даже за двенадцать часов. Каково было удивление Гилберта, когда он меня нашёл спящим в десять часов вечера?! В общем, вид у меня был тот ещё. Ну и ладно, нам же не привыкать.

– Ты тоже не первой свежести, – бурчу в ответ, покручивая в руках ручку-паркер и думаю, как бы её так эффектнее засадить, чтобы он даже пикнуть не успел?

Отец морщится и садится напротив меня в кресло, чуть хмурясь и перебирая пальцами воздух. Я жду. Он тоже ждёт и не знает, как начать.

– Ну, что замолк? – вместо положенного «в чём причина нашей встречи?» рычу я, откидывая ручку и поднимаясь со стула.

Это тиканье. Это чёртово тиканье. Оно доводит меня до судорог, а часы я остановить не могу. Звук усиливается раскачивающимся туда-сюда маятником. Открываю окно и закуриваю, прикрыв глаза и потерев переносицу. Да, так намного лучше. По крайней мере, раздражение не съедает изнутри вместе со злостью и беспомощностью. Делаю глубокую затяжку и выпускаю облако дыма, затем снова затяжка и дым через нос. Легче. И даже настроение вроде как поднимается. Перевожу взгляд на отца. Он чуть морщится от моего вида, наверное, вспоминая, как застукал меня трахающим брата в нашем доме в библиотеке. Усмешка. Да, года три-четыре назад я мутил со всеми, кто хоть сколь-нибудь мне нравился.

– Артемис, – в его устах моё имя звучит как-то грубо и неприятно. Я не люблю, когда он вдруг зовёт меня по имени. Даже хуже, чем «сын». – Андреа по тебе очень соскучилась и…

– Что и? Не тяни, – вновь огрызаюсь, скидывая пепел за окно и прикрывая глаза.

– Ты не мог бы навестить её?

Что я слышу? Он приглашает меня в свой дом? Едва ли не умоляющим тоном? Либо весь мир вокруг меня рехнулся, либо это я съехал с катушек.

– Не мог бы. Я занят, – отрицаю и это. Почему? Не хочу никого видеть. Хочу домой, забиться в тёмный угол, чтобы меня никто не трогал.

– Да чем ты занят?! – вскричал отец, вскакивая из кресла.

Я не сдержался и вздрогнул, затем затрясло чуть крупнее, от самых внутренних органов, сжавшихся в комок, до ледяных конечностей. Столь громкий звук вызвал в голове адскую боль. Стараюсь делать вид, что всё в порядке, и докуриваю сигарету, отправляя окурок за окно. Он приближается ко мне, а мне хочется развернуться и дать ему по морде, а после сбежать. Но я стою всё так же полубоком, скрестив на груди руки и смотря на жалюзи, что покачиваются от порывов ветра.

– Ты сидишь на заднице и нихрена не делаешь! – орёт он уже почти над моим ухом. Дрожь крепнет, левый уголок губ подёргивается, но я надеюсь, что этого не видно.. – Ты хренова шлюха! Ты убийца! Ты блядь! Мне даже отвратительно то, что ты мой сын.

Слово за словом, как удары плети по лицу. Дрожу. Обида и ненависть поднимаются колючим комом глубоко изнутри, но не находят ответа. Я слышал это слишком часто, чтобы отреагировать сразу, а, тем более, расстроится. Рафаэль великолепно выдрессировал меня, заставив выработать иммунитет к таким словам. Руки дрожат, но я сжимаю пальцы в кулаки и не даю ему сломить меня.

– Ты чёртов эгоист, Артемис! Весь в своего чокнутого деда, – продолжает орать мужчина, приближаясь ко мне так, что я чувствую терпкий запах его одеколона. – Ты неблагодарная тварь. Мать по тебе соскучилась, а ты не можешь даже навестить её, мерзкий сучонок!

Он заносит руку для удара. Тоже привычная картина, но именно она становится последней каплей в чаше моего терпения, и последняя переворачивается, выплёскивая всё наружу. И ненависть к сильному ветру, что вырывает сигареты из рук, и к роскоши здания, в котором я находился, и ко множеству предметов в этом кабинете, ненависть к тиканью часов и к отцу. Рывок вперёд. Перехват руки, закрутить её за спину. Орёт, как полоумный. Удар под колени, падает на пол лицом вниз. Слышу хруст кости. Такой приятный звук, от которого по телу бегут мурашки. С губ срывается смешок.

– Ещё что-нибудь, папуля? – тяну нараспев, чуть сильнее оттягивая на себя его руку.

– Ты… ты чёртов психопат! – срывается на визг, забрызгивая слюной лицо и пол. А мне так спокойно и хорошо. Ставлю ногу ему на спину, где-то между лопаток. Как жаль. Такой хороший костюм был.

– Ещё одно слово скажешь про меня или деда, я тебе кишки вытащу, – как мне нравятся эти слова, от них по телу снова идёт дрожь, а от желания пустить кровь этой мрази в брюках становится тесно.

На крик является Гилберт и застаёт нас в достаточно интересном положении.

– Привет, любимый, – улыбаюсь, как ни в чём не бывало, отпуская руку отца. Кажется, открытый перелом в районе предплечья.

– Что ты натворил? – он не кричал, голос его был ледяным, пока он смотрел, как на полу и одежде Рафаэля расползаются кровавые пятна.

Сажусь в кресло и раскуриваю сигарету:

– Он меня назвал блядью, психопатом, мерзким сучонком и неблагодарной тварью. И да, он пытался меня ударить.

Смотрю на Найтгеста, что уже вызывает скорую моему папаше, а тот в обмороке от болевого шока. А мне спокойно и хорошо. Запах крови дурманит голову лишь сильнее, да и тиканья часов почти не слышно – красота. Довольно жмурюсь. Он перетаскивает отца на диванчик, стаскивает с него пиджак и рубашку. Кость, в самом деле, оказалась сломана и надорвала мышцы, мясо, кожу. Кровь струилась по его руке, и это вызывало у меня безудержное веселье, раззадоривало ещё больше. Любовник глядит на меня почти что испуганно. И мне это нравится.

Я беру со стола ручку и принимаюсь проверять отчёты и договора:

– Гил, у тебя здесь такой беспорядок! Ничего ты без меня не можешь.

Достаю из стола его ноутбук и принимаюсь беспардонно рыться в документах, исправляя ошибки и мурлыкая под нос мелодию. Через пятнадцать минут являются врачи с носилками, забирают отца и уходят. Гилберт идёт за ними и просит меня присмотреть за офисом. А через пару минут мне приходит от него сообщение, что он поехал в больницу вместе с отцом, врачам сказал, что тот упал с лестницы. Ну да. Если бы он сказал истинную причину, без полиции бы здесь не обошлось. А это бы грозило мировым скандалом и парой месяцев тюрьмы и лечебницы для меня. А уж если бы нарыли что-то в документах компании, то посадили бы не только меня и уже на куда более длительный срок. Это ощущение риска подбавляет масла в огонь, и я лишь больше раззадориваюсь, кусаю губы и посмеиваюсь. Отчёты и договора были исправлены, мой любовник мог не волноваться. Время шло к пяти часам вечера, и за окном неумолимо темнело. Скоро можно будет возвращаться домой.

К шести вечера возвращается и Гилберт – измотанный, усталый, бледный и, кажется, немного испуганный. Сижу в кресле и попиваю кофе, что принесла его секретарша. Сразу видно лёгкое поведение. Короткая юбка, блузка на два размера меньше, чтобы грудь казалась больше, яркий макияж, шпильки. И абсолютная пустота в голове.

– Артемис, какого чёрта? – выдыхает он, тяжело опускаясь в кресло, в котором недавно сидел отец. Запускает пальцы в волосы и закрывает глаза.

– Что не так, любимый? – делаю глоток и отставляю чашку в сторону. Кабинет пропах вишнёвым табаком и кофе, я всё ещё чувствую запах крови. Тихо тикают антикварные часы, за окном рёв машин и гул города.

– Ты ведёшь себя не совсем естественно, – выдыхает он и с силой проводит ладонью по лицу, как если бы пытался таким образом снять с себя усталость. – Ты замкнутый, агрессивный, ты либо не спишь несколько дней, либо дрыхнешь целыми сутками. Вчера ночью ты ходил во сне, а теперь это. Что с тобой не так? Что с тобой случилось, Арти?

Я слышу в твоём голосе отчаяние, раздражение, злость и безысходность. Голос твой дрожит, раздражает. Веко вновь слегка дёргается, раздражение нарастает, как и тиканье часов. Раздаётся протяжный, заунывный звон. Воздух в кабинете содрогается шесть раз, и вновь мирное тиканье секундной стрелки и маятника. Молча смотрю на любовника и жду. Может, он ещё что-то скажет? Или начнёт меня оскорблять как отец, и я смогу свернуть ему челюсть? Или выдрать язык? Интересно, сколько с него выйдет крови перед тем, как он умрёт? И тут уже страх хлестнул меня самого. Если я и убивал, то делал это бесстрастно, сворачивал шею, перерезал горло, отравлял никотиновым ядом, душил, или мог застрелить. Но я никогда не думал о таких подробностях убийства – как человек будет мучиться, как его кровь будет течь по пальцам. И что самое отвратительное, подобные мысли мне нравились. Тряхнув головой и поморщившись, я залпом допил кофе и встал с кресла:

– Идём домой, Гил. По дороге поговорим.

Он молча накинул на плечи пальто, я же лишь застегнулся. Убрав его ноутбук в стол и закрыв его на ключ, я вышел из кабинета. Да, здесь просторнее, здесь нет запаха крови и безумия, здесь нет тиканья часов, и раздражительность вместе с жаждой убийства исчезают. Гилберт выходит следом, закрывает кабинет и обнимает меня за талию. Что ж… так даже спокойнее. По крайней мере, мне. Может, он теперь будет шарахаться от меня? Лифт, холл и, наконец, улица, по которой гуляет сильный ветер с тяжёлыми, крупными каплями дождя. Меня слегка сдувает с ног – сказывается слабость. Но любовник держит крепко, не даёт упасть, как не даёт свалиться в окончательную бездну безумия. Какое-то время мы шли молча, пока ветер не скрылся за поворотом, а мы не оказались на тихой улочке.

– Так в чём дело, Артемис? – всё же рискнул задать вопрос Гилберт, в самом деле обеспокоенно поглядывая на меня время от времени.

– Не знаю, Гил. Не знаю. То в жар, то в холод кидает, мысли сбиваются, приступы истерии, – бормочу, чуть хмурясь и запихивая руки в карманы, чтобы не мёрзли. – Да и в самом деле стал очень раздражителен. Меня будто от температуры колотит всё время.

Замолкаю, смотря на капли дождя, что стекают по витринам магазинов подсвеченные неоновыми вывесками, капают на мокрый и покрытый лужами асфальт, барабанят по зонтам людей, которые выглядят непривычно-серыми и тихими, как ненастоящие, как тени, что скользят по стенам домов, отбрасываемые случайно проезжающими машинами. Становится как-то тихо, неуютно, страшно. И, кажется, я слышу тиканье часов. Назойливое, неприятное. Оно словно преследует меня. И мне хочется бежать. Бежать туда, где вообще нет ничего, или где орёт громкая музыка, лишь бы не слышать эту дрянь, что сводит с ума лишь стремительней. Голова болит с каждым щелчком всё ощутимее, словно пульсируют вены во мне. Сжимаю челюсти до боли в дёснах, до остервенения. Хочется рвать всех собственными зубами, чувствуя, как лопается плоть под напором, горячая кровь омывает зубы и язык, кости хрустят под напором, мышцы лопаются. Дрожь удовольствия расходится по телу. Восхитительное чувство, должно быть.

– Артемис, – опять твой раздражённый тон.

– Что?

– Перестань жевать воротник пальто. Выглядит неаппетитно.

Я проморгался и выплюнул кусочек воротника, что-таки смог отгрызть. Фу, мерзость какая.

– Гил, иди домой. Я за сигаретами заскочу, – бормочу себе под нос и поворачиваю за угол, попутно раскуривая сигарету.

Так, унять дрожь, успокоиться, подумать, какие лекарства взять. Успокоительное – абсолютно точно. Может, какие-нибудь антидепрессанты, чтобы легче стало и перестало так выворачивать временами. Мысли вновь запутались в голове, от беспомощности хотелось кричать и рвать на себе волосы. Хотя нет, волосы у меня красивые, жалко их рвать. Да, лучше сосредоточиться на внешности. Убрать эти чудовищные синяки под глазами, сделать хороший маникюр, чуть подравнять волосы. Именно так! Приободрившись и выкинув окурок в мокрую урну, я отправился на заход в аптеку.

А когда вернулся домой, ты уже спал. Ну да, одиннадцать вечера, ужин тебе не приготовили, за день заебали, минет на ночь не сделали. Что уж тут остаётся? Только спать. А я приведу себя в порядок. Никогда, признаться, я не любил возиться со своими ногтями сам, поэтому частенько либо ходил к «маникюрщикам», либо просто жил без ухоженных ногтей, что тоже удобно. Но на этот раз мне захотелось немного с собой повозиться. Ну, а почему бы и нет? Должен же я себя любимого баловать, а не только изводить различными глупыми мыслями? Включив свет на кухне и прикрыв дверь, делаю ванночку для ногтей. Приятный запах трав успокаивает, я чувствую прилив сил и тепло, которое посетило измотанное тело. Зажигаю лавандовую свечу, и сразу становится легче дышать. Как только кожа на левой руке достаточно размягчается, принимаюсь за самое нелюбимое – срезание кутикул. Это, конечно, делать нельзя, но без них ногти выглядят куда как опрятнее. Невольно чуть сильнее нужного тяну кожицу. Лёгкая боль, и кровь выступает на пальце. Ну ладно, не страшно. Вскоре одна рука была готова. Осталось справиться с правой. Левой рукой я владею не в совершенстве, но иногда бывает, что могу попробовать ею пользоваться. Письмо, конечно, не напишу за пару минут, да и почерк будет прыгать, но накрасить ногти вполне смогу.

Наконец, руки приобрели более менее привычный вид – без кутикул, подпиленные в форме полуовала, бесцветный лак. Замечательно. Свет лампы забавно падает на ногти, блестит, сверкает, завораживает. По спине ползут мурашки, руки дрожат. Капелька крови застыла на пальце. Вижу рядом маленький заусенец. Не дело, не дело. Начинаю его отщипывать, а он болит и держится, зараза. Начинаю потихоньку беситься, над дверью тикают часы из Израиля. Без стекла, больше напоминающие фарфоровую тарелку со стрелками. Бешенство становится всё более явным, с ожесточением пытаюсь отодрать этот чёртов заусенец, всё сильнее впиваясь кусачками в кожу. Плевать, что больно. Значит, есть результат. Невольно вздыхаю с облегчением, опускаю взгляд и безразлично разглядываю результат собственной работы. Палец превратился в сплошное кровавое месиво, боль уже не чувствовалась – конечность онемела. А я не мог да и не хотел шевелиться или что-либо делать, слишком красиво выглядит облепленная кровью кость, на половину растерзанная мышцы судорожно и мелко то сокращается, то расслабляется. Открытые сосуды сопровождают это мелкими кровавыми толчками.

– Гилберт? – зову растерянно и не слишком уверенно. Кажется, в таких ситуациях требуется помощь, но я не мог бы поручиться за эту мысль.

Кажется, явившись, он ничуть не удивился. Только тряхнул головой, будто сбрасывая с себя сонливость, нахмурился и окинул меня внимательным взглядом. Не стал засыпать вопросами, тут же перетянул руку бинтами, чтобы остановить кровотечение, промыл раны перекисью, замотал палец и позвонил в скорую – всё же, дело было серьёзным, раз кое-где мясо отходило. По крайней мере, что-то мне так подсказывало. Голова туманилась, губы шевелились сами по себе, но звуки никак не желали вырываться из груди. Хотелось налечь грудью на край стола, вырвать из себя хоть шёпот, лишь бы не эта пугающая тишина.

Словно со стороны я наблюдал, как фельдшеры проходят на кузню и принимаются проверять перевязку. Как обмениваются парой неразличимых слов с Гилбертом. Тот кивнул, чуть поморщился и кивнул уже куда более уверенно. Он быстро переоделся, вернулся и помог подняться на ноги, добраться до машины скорой. Не реанимация и на том спасибо. Мигалки они не включали, а меня постепенно клонило в сон, хотя Гилберт то и дело встряхивал за плечи, не давая отключиться. И что они все бегают? Я чувствовал себя великолепно, только лёгкая боль в кисти слегка раздражала, но в остальном всё казалось мне вполне себе терпимым. Нашлись силы даже покорно дождаться хирурга и на его просьбу показать травму, продемонстрировать ему кровавый кулак, плотно сжатый, чтобы во всей красоте была видна рваная рана. Кровь тут же заструилась в три ручья, искорка боли пробежалась от пальцев и до локтя, почти сразу утихнув. В операционную я добрался на своих двоих, даже особо не облокачиваясь на Гилберта. Разделся, послушно забрался на операционный стол и ещё некоторое время непослушными пальцами выковыривал из ушей серьги. Болезненный укол в бедро, на лицо опустилась маска, и почти сразу я с облегчением забылся сном.

В ночи захотелось пить, дико и до горечи в горле. В глаза будто песка насыпали, я ничего не соображал и оглядывался в полумгле палаты. Резкий щелчок резанул по слуху, заставил вздрогнуть. Ещё один, ещё и ещё, пробирая до мозга костей. Стрелки часов над самой головой издевательски светились в темноте. Когда тикают часы, хочется вырвать сердце, что пульсирует с ними в такт, растоптать его на мелкие куски, затем то же самое проделать с воспалённым болезнью мозгом. Дождь барабанил в окно, успокаивал и раздражал разом. Болезненная лихорадка не продлилась и минуты, тут же вновь укутав сном.

========== Часть 3 ==========

Разбудили меня рано по моим собственным меркам. В общем, для многих это было бы рано. А для меня, можно сказать, непростительно. Восемь утра. Меня растолкали врачи. Я едва смог разлепить глаза – яркий свет так и бил по глазами, не давая сосредоточиться, заставляя чувствовать себя совершенно беспомощным. Большое помещение, шесть больничных кроватей, три больших окна. Кроме меня здесь уже было четверо парней. У одного была перемотана голова, у другого – рука, у третьего и четвёртого операции только намечались. На их фоне я ещё был счастливчиком. По крайней мере, на мне была нормальная одежда, и выглядел я получше. Да и травма у меня была не серьёзная. Как я думал тогда. Хотя, на самом деле были зверски повреждены мышцы указательного пальца, мясо. Это я обнаружил чуть позже. После резкого пробуждения пришла зверская боль – в пальце, которым попробовал пошевелить, и в голове. Она раскалывалась. Я спал всего три часа! Каким надо быть зверем, чтобы так рано разбудить больного человека?! Мне размотали правую руку, и я обнаружил катетер. Мерзкое приспособление. Но, во всяком случае, это лучше, чем три раза в день получать внутримышечный укол в задницу, а потом лежать кверху жопой и не двигаться. Укол, ещё укол, три таблетки, градусник. Врачи смотрят с опаской, а я не понимаю, в чём дело. Мне настолько хреново, что могу лишь смотреть и дышать. И то – с трудом. Грудь тяжело вздымается и опускается, ни черта не понимаю. Что мне вкололи? Не важно. Я просто хочу спать, и соскальзываю на кровать, засыпая. Когда же я проснулся днём, то обнаружил, что ко мне пришёл Гилберт. Хоть какое-то счастье. Но губы не могут изогнуться в улыбке – пересохли так, словно я всё это время был посреди горячей пустыни.

– Как ты, малыш? – обеспокоенный голос, пальцы скользят по волосам, затем по щекам, успокаивающая прохлада. Эта его нежность несколько смущала меня и загоняла в тупик, а такие ласковые словечки и вовсе вызывали острое желание вздыбить шерсть и взобраться на дерево.

– Откушу тебе палец, будешь знать, как, – мрачно отшучиваюсь и всё-таки сажусь в кровати. – Жить буду, никуда не денусь.

– Ты можешь сказать, что произошло? – гго губы искусаны, под глазами синяки – наверняка всю ночь не спал, мой любимый дуралей. – Зачем ты это с собой сделал?

– Ничего я с собой не делал, – огрызаюсь, но тут же вновь ныряю в его объятия, прикрыв глаза. Надо было видеть морды парней! Ещё бы, двое взрослых мужчин, которые мурлыкают друг над другом, обнимаются, совершенно не обращая ни на кого внимания. Меня самого такие взгляды, полные отвращения уже давно перестали волновать. – Само как-то получилось. Делал себе маникюр, и всё как в туман поплыло.

– Малыш, – он слегка мнётся, прячет взгляд, словно боится сказать то, что хочет.

– Ну? Не тяни уже.

Раздражение снова нахлынуло на меня, заставив поморщиться от боли в голове. Ненавижу, когда он так зовёт меня. Это приторное, мерзкое слово. Слышу тиканье над кроватью и теснее льну к груди любовника, чтобы слышать биение его сердца, а не надоедливый звук часов. Он гладит по голове, плечам, спине. О, как же приятны эти прикосновения, как волшебны. И в то же время хочется оттяпать ему руку – не могу же я его прямо здесь поиметь?

– Я бы хотел, чтобы ты поговорил с врачом, – тихо, на одном дыхании выдыхает мой любовник.

Что? Он хочет, чтобы я проверил голову? Отпрянув от Гилберта, смотрю ему в глаза. Как же хочется дать ему по морде за такие слова! Как же он… стал похож на моих родителей! Думаешь, мало мне бывших посещений психолога в подростковом возрасте? Сдерживаю бурю пока что внутри себя, но уже становится труднее дышать. Вот только прикоснись ко мне теперь, только обними, я тебе член оторву, сволочь.

– Артемис, давай выйдем в коридор, – просит он, поднимаясь с края моей кровати.

Да пожалуйста. Хоть сто раз! Рывком встаю с кровати, перед глазами всё темнеет, силы покидают тело, и я неумолимо лечу головой прямо в тумбочку. И если бы не Гилберт, то, возможно, я бы расстался с жизнью на пару десятков лет раньше, чем планировал. Крепкие руки обхватили меня за талию, не дав упасть и покалечиться, а после прижали к сильной груди.

– Артемис, – встревоженный голос. Какой же он у тебя красивый, Гил. Такой проникновенный, успокаивающий.

А я всё не могу собрать мысли в кучку, тело бросает в жар, дрожь, как тогда, во сне. Кладёшь меня обратно на кровать, гладишь по щекам, и я постепенно прихожу в себя. Твоё лицо полно испуга и… жалости? Чёрт, только ты не смотри на меня так, не смотри. Пытаюсь прикрыть глаза, но ты настойчиво трепешь меня за плечи.

– Хватит трясти меня, мудак, – бормочу, вновь начиная злиться. – Лучше выведи меня в коридор. Здесь слишком яркий свет.

Вздыхает, поднимает. Ноги слабы, но я всё-таки, держась за него, могу выйти в коридор. Здесь свет мягче, приятнее, и чистый воздух. Сажает меня в кресло, а сам садится напротив на корточки и кладёт руки мне на колени. Смотрю на свои руки и меня передёргивает. Правая рука на локте перемотана, зато ногти ухожены, изящная кисть. Левую же скрывает короткая лонгета, чтобы мышцы пальца нормально сформировались. Начинает мелко трясти, поскольку в коридоре слегка прохладно. Гилберт выжидающе смотрит на меня, чуть поглаживая по коленям и изредка целуя. А я чувствую себя ущербным. И мне это совсем не нравится.

– Арти, – снова мягко зовёт, и я постепенно успокаиваюсь.

– Да?

– Пожалуйста, давай, когда ты выпишешься, мы сходим к… ко врачу?

– К психиатру? – мрачно смотрю на него и чувствую, как холод сковывает руки. Похоже, с таким пальцем мне никогда снова не сыграть для тебя на скрипке.

– Да, – выдыхает с трудом и снова опускает взгляд.

– Гилберт, смотри на меня, – снова начинаю раздражаться.

Поднимает взгляд и смотрит так виновато, жалобно, словно бы он виноват во всём, что теперь происходит со мной. Выдерживаю молчание, затем целую его в лоб:

– Ты обещал мне, что не отвернёшься от меня никогда. Сдержи это обещание, пожалуйста.

– Господин Акио, вот вы где! Пройдёмте со мной, – кричит тётушка в белом халате, и я встаю с кресла, и, как в тумане, направляюсь к процедурному кабинету.

Да, он как-то обещал мне, после очередного страстного секса, когда я вернулся со своей «работы». Сказал, что пусть меня даже в тюрьму посадят, он не отвернётся. Тогда я лишь посмеялся, сказав, что никуда он от меня не денется – хватка-то у меня крепкая. А вот теперь думаю, как бы эта хватка не ослабла совсем.

В процедурном кабинете приятно пахнет лекарствами. Удивительно, но я всегда любил аптеки и больницы за этот аромат. Но только не стоматологии. Во всех таких кабинетах удивительно приятный запах. Некоторые его не любят, а мне кажется наоборот. Стерильность, бинты, ватки, перекись и прочие чуда медицины стоят и тут, и там. Кресло с высокой спинкой, удобными подлокотниками для пациентов и совсем неудобный стул, простой стол для дежурного врача. Глянув на меня, медик улыбнулся и кивнул на кресло:

– Садитесь.

Почему бы, собственно, и нет? Пол скользкий, на нём бликами играет свет лампы. На мой взгляд – она слишком яркая, мои глаза не выдерживают, и я занавешиваюсь пологом волос. Опускаюсь в кресло скорее из-за слабости в ногах, нежели потому, что хочу сесть, и кладу руку с катетером на подлокотник. Парень развязывает бинты, попутно косясь на мой палец.

– Что хоть случилось? – вопрошает он, забирая в шприц лекарство. Ненавижу шприцы, их вид отталкивает, а потому чуть морщу нос.

– Несчастный случай. Судорогой руку свело, пока маникюр делал, вот и оттяпал кусочки мяса, – стараюсь говорить как можно спокойнее, пока он вставляет шприц в катетер и холодное лекарство медленно вливается в вену. И приятно, и больно.

– Маникюр? – чуть удивлённо вскидывает брови и вкатывает мне второе лекарство. Мне становится хуже, начинает тошнить, голова идёт кругом.

– Именно, – всё, на что меня хватает.

Сознание уплывает куда-то во тьму, и через мгновение я встречаюсь с холодным кафельным полом. Что-то тёплое струится по лбу, но мне уже как-то по барабану. Глаза закрываются, и тёплая, уютная тьма принимает меня в свои объятия, как через пару мгновений принимают в объятия чьи-то руки, а затем и одеяло. Всё происходит будто не со мной. Я словно вижу, как Гилберт кладёт меня на кровать и бережно укутывает одеялом. По разбитому лбу текут струи крови, которые набежавшие врачи стирают, а после перевязывают мне голову. Такими темпами я стану похож на жертву землетрясения в Японии! Отпустите меня! Перестаньте! Но мои мысли никто не слышит. И, наверное, это к лучшему. А я различаю звон в ушах, испуганные шепотки врачей и моих «сопалатников», слышу как тикают часы над головой. И, наконец, нахожу в себе силы приоткрыть глаза. Найтгест сидел рядом, осторожно поглаживая меня по руке. Какие у всех перепуганный взгляды. Как на похороны собрались, ей богу.

– Ну? Чего уставились? – спрашиваю я и не узнаю свой хриплый, тихий голос.

Врачи тут же отвернулись и покинули палату, правда, вскоре явилось двое «медбратьев» и дежурный врач, которые перевезли меня в другую, одиночную палату. Так, равно меня со счетов списывать, слышите, вы? Гилберт следовал за мной, держа меня за руку и бормоча что-то неразборчивое. Я не разбирал его слов за гулом, что нарастал в моей голове, уши жгло от внезапно «прихлынувшей» крови, виски ломило так, словно мне туда методично забивали гвозди. Тяжёлый вдох, и я снова теряю сознание.

Знакомо ли вам это ощущение, когда вы резко просыпаетесь, пытаетесь что-то сделать, а вас нещадно трясёт, бросает в жар, руки и ноги не слушаются, а ко всему примешивается чувство абсолютной беспомощности? Примерно так я и проснулся посреди ночи в горячечном бреду, дрожащий, прикованный к кровати капельницей, взмокший от пота и абсолютно бессильный. Я не понимал, где нахожусь минуты две, а после мрачные воспоминания нахлынули на меня ледяной волной, остудив моё тело. Кап. Кап. Кап. Раз за разом, как китайская пытка. Тик-так. Звучит в тишине и, кажется, отдаётся эхом в моей пустой голове. Мысли выветрились, и я просто лежал, уставившись в тёмный потолок, на котором то и дело мелькали лучи фар, проезжающих мимо машин. Простыня взмокла, я прилип к ней спиной, мне было мерзко, но исправить это я никак не мог. Но, что самое приятное, я чувствовал себя намного лучше. Может потому, что лежал, а в моё тело поступали лекарства – в правую руку, и ещё какая-то дрянь – в левую руку. Я представил себе, как выгляжу со стороны и тихо ухмыльнулся. Да, наверняка вид у меня, точно как у умирающего. По стене вдруг скользнула тень, привлекая мой взгляд. Откуда в тёмной комнате, где всего один движущийся предмет, взяться тени? А, может, есть откуда? Я сглотнул и чуть приподнял голову, осматривая палату. Ничего. Никого. Но вот она промелькнула вновь, я видел чьи-то глаза. Панический страх сковал меня, не давая пошевелиться. Оно двигалось бесшумно, скользило вокруг моей кровати опасным хищником, но пока ничего не делало. Взгляд скользил по комнате. Я не знал, куда мне деться, ведь отсоединить себя самостоятельно от капельниц я не могу, да и вряд ли смогу встать. Дыхание сбивается, сердце трепещет в груди так, что каждый его удар болью отдаётся в теле, распирая сосуды. Ледяное прикосновение к моим ногам. Хочу закричать, но из горла вырывается лишь сиплый всхлип. Гилберт! Хоть кто-нибудь! Но я прекрасно понимаю – меня никто не слышит. Я абсолютно беспомощен в этой комнате, здесь и сейчас, когда неведомая тварь стискивает мои ноги с риском переломать их к чертям собачьим. А я на крепкость костей никогда не жаловался – лишь один перелом в жизни был. И тот – на гонках.

Оно стискивало всё сильнее, я чувствовал адскую боль, чувствовал кровь, что стекает по ногам и капает на простыню. Нет, не капает – льётся. Чувствовал, как хрустят мои собственные кости под этим натиском. Я вновь издаю хриплый, беспомощный стон. Тварь хихикает, сжимает ноги, пока они не выгибаются под неестественным углом. Пытаюсь убедить себя, что этого нет, что это всего лишь мой сон. Или больное воображение. Но это не срабатывает. И я лишь корчусь от боли, что притупляется. Оно скалит зубы в отвратительной усмешке и вонзается острыми клыками мне в живот, вспарывая его. Кажется, желает достать мои внутренности. Я ничего не соображаю, боли не чувствую, но в чертах мерзкой твари угадываю черты своего отца. Нет, он же в больнице! Или мы в одном аду? И на самом деле это он решил мне отомстить? Густая, горячая кровь выливается лёгкими пульсирующими волнами, я не чувствую тела, холод сковывает со всех сторон.

– Как вы себя чувствуете? – как ни в чём ни бывало спрашивает медсестра, зайдя в палату и включив ослепительно-яркий свет. Морщусь, пытаюсь спрятаться, но не могу пошевелиться – тело просто свинцовое!

Что я ей скажу? «Эй, девушка, проверьте мои ноги. Кажется, мне их сломали»? Нет, так дело не пойдёт. Я попробовал пошевелить пальцами ноги – всё в порядке. Просто приснилось. Наверное. Медсестра садится рядом на кровать и ставит градусник, затем помогает мне сесть, чуть придерживая голову. Дама она уже не молодая – видно под толстым слоем макияжа, но приятная во всех отношениях. Шевелю пальцами правой руки, и затёкшие мышцы тут же начинают выть от боли – как так можно с ними обращаться?! Можно. И даже нужно.

– Сколько времени? – наконец, голос возвращается ко мне, но звучит так, словно я две недели пил крепчайшую водку и не говорил ни с кем.

– Да уже восемь часов, мистер Акио, – улыбается дама, разматывая катетер

И чего это она улыбается? Что я такого смешного сказал? Приподнимаю левую руку, но взгляд мой останавливается на собственном повреждённом пальце. Бинты пропитались кровью. Глянув на меня и поймав мой взгляд, женщина вновь чуть улыбнулась: