Текст книги "Взгляд изнутри (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Когда мы с Климентием вошли в особняк меня никто не встречал. Разве что старая немецкая овчарка Бэтти с лаем и вилянием хвоста подбежала ко мне и, встав на задние лапы, уперлась передними в грудь. Я склонился и позволил ей вылизать моё лицо:

– И я рад тебя видеть, старушка!

Эту собаку я упросил деда взять, когда она была ещё маленьким щеночком, умещающимся в моих двух ладонях, – больно милой и беспомощной она была. С тех пор Бэтти признаёт только два авторитета – моего дедушку и меня. Но в остальном холл был пуст. Я разулся, встал на пол и с удовольствием улыбнулся – пол с подогревом в этом особняке меня всегда радовал, хотя я с ужасом представлял, сколько денег мой дед вбабахал в то, чтобы сохранить величество прошлых веков особняка внешне, но внутри сделать такую конфетку. Снаружи особняк можно было бы отнести к периоду Возрождения. Светлый дом в четыре этажа с башенками, пристройками, черепичной чёрной крышей. Чердачные окошки за фигурными решётками, скрывающие огромную библиотеку, что занимала весь четвёртый этаж. Маленький чердак, на котором вечно было темно, хранились какие-то старые вещи, в будущем сгодившиеся бы за антиквариат, с вечными шорохами. Если я сидел поздно ночью с братом в библиотеке мы не раз и не два слышали наверху тихие, шаркающие шаги. Мы смеялись и пугали друг друга смешными кошмариками этого особняка, но сами наверх никогда не ходили в одиночку. И никогда – ночью.

Так же был огромный холодный подвал, в котором было полно вин, виски, ликёров – у меня там глаза разбегались во все стороны. Настоящий натуральный холодильник. Порой, там хранили не только алкоголь, но и какие-нибудь продукты – фрукты, овощи, собранные в огромные коробки – никому не хотелось каждую неделю ездить в Дублин за продуктами. В общем и целом в этом доме обитало не больше двух дюжин людей: мой дед, дворецкий (о да, придерживаясь старины, мой дед держал при себе дворецкого), человек шесть-семь уборщиков, которые ежедневно порхали по дому и всегда радовали мои глаза – мы частенько общались. А если дело касалось мой комнаты, то я там помогал убирать – кроме меня туда никого не пускали. Иногда заезжал мой братишка, прописываясь здесь на несколько недель. Бывало, что притаскивал и своего сына. Хорошо, что без жены – я бы этого не выдержал. Четыре повара, которые готовили на всю эту ватагу, пятеро охранников, один из которых отвечал за окрестности, один следивший за происходящим в доме, их сменщики и один личный охранник моего деда, если тот соблаговолил куда-нибудь выезжать. Ребята эти, как правило, жили там же в особняке и семей не имели, но лично по своей прихоти – дед мой никого не заставлял. Ах да, как же я мог забыть – ещё очаровательная чета садовников, которые ухаживали за огромным садом. Но, слышал я, что дед мой иногда и сам занимался своими любимцами-растениями. И выращивал даже несколько хищных растений, и два своих вида орхидей.

Я выпрямился, поправил сумку, взял чемодан и направился к лестнице. В доме с моего последнего пребывания здесь совершенно ничего не изменилось: высокий потолок с лепниной по краям, просторные комнаты, уставленные антикварной мебелью, а так же прочими современными удобствами, широкая лестница, ведущая на второй этаж, где были спальни живущих здесь людей и гостевые комнаты, а дальше, на третьем этаже, кабинеты и личным комнаты моего деда, из дюжины которых я видел лишь две-три, а после этого – обетованный рай на земле. Огромная библиотека, которую мне всегда хотелось прочитать от корки до корки, но дедушка вечно закупал новые книги, как будто специально дразня меня. На первом этаже располагались столовая, гостиная, кухня, штук пять туалетов, четыре ванные (ещё по столько же на втором этаже) и лестница в подал, а так же выход на летнюю застеклённую террасу. Но поскольку сейчас погода была не лучшей – снег так и валил со всех сторон – там сейчас никто ничем не занимался, разве только дед мой иногда выходил покурить трубку в полном одиночестве. Стоило мне поставить ногу на первую ступеньку, как я услышал быстрые, уверенные шаги по лестнице. Я вскинул взгляд и довольно усмехнулся. Вы думали, что я увижу дряхлого старика, который едва передвигает ноги и ест кашку с ложечки? Как бы ни так! Ко мне спускался мужчина – именно что мужчина, а не старик – с благородными чертами лица, такой же высокий, как и я. Старость почти не тронула его лицо – лишь редкие морщинки были на его лбу, но, думаю, лишь потому, что он часто хмурился. Его льдисто-серые глаза смотрели уверенно и совершенно трезвым, ясным взглядом. Густые седые волосы, стриженные наверняка дня три назад, были зачёсаны назад, что ему невероятно шло. На лице, как и всегда во время моих приездов играла ухмылка. Тёмно-серый жилет, белая рубашка и брюки делали атмосферу не такой домашней, но и на официальный стиль это ещё не тянуло.

– Ты прибыл позже на полчаса, Арти. Мои повара наверняка отравили твою порцию Бейлиса, – вместо приветствия произнёс мой дед, пожав мне руку, а после приобняв одной рукой за плечи.

– А ты всё так же не стареешь, вампир треклятый, – ухмыльнулся я в ответ, позволяя своему родственнику увести меня на второй этаж к моей комнате.

– Я тебя ещё переживу, – доверительно сообщил мне мужчина, отдавая мне ключ от моей комнаты.

Она находилась в самом конце коридора и занимала часть восточного крыла. Я с неким трепетом и нетерпением открыл двери в комнату и вошёл в приятный полумрак. Шторы были задёрнуты, а потому, поставив чемодан у кровати с балдахином, я поспешил распахнуть шторы. Да, здесь накопилось достаточно пыли за год моего отсутствия! Однако, всё те же картины с видами на улицы Парижа, старого Дублина и Стокгольма на стенах цвета сливок. Пушистый тёмный ковёр, огромный шкаф, рабочий стол, уместившиеся в достаточно небольшой, но уютной комнате – всё, что нужно для моего счастья. Я вдохнул было воздух полной грудью, но тут же чихнул – ну и пыль!

– Сейчас сюда нагрянет мисс Тоули. Если ты не хочешь попасться под её метёлку, то давай спустимся на завтрак, – хохотнул мой дед, хлопнув меня по плечу крепкой рукой. Я понял – останется синяк.

Однако не успели мы спуститься на первый этаж, как входная дверь снова открылась. Я с любопытством пригнулся и обнаружил, что на пороге стоит мой младший братец, весь в снеге, но невероятно довольный.

– Вижу чьи-то пидорские сапоги! – крикнул от входа с усмешкой в голосе. – Уж не брат ли мой приехал?

– Чья бы задница мычала, – крикнул я в ответ, спускаясь по лестнице к Сэто.

Он был на пол головы выше меня, шире в плечах, да и вид имел более «мужественный». Всё же, он больше был похож на отца, чем на нас с матерью и дедом, несмотря на абсолютно белые волосы и сероватые глаза. Он крепко обнял меня, едва не придавив мою руку, но всё же был осторожнее.

– Поцелуйтесь, – фыркнул мой дед, замерев позади меня и скрестив на груди руки. – Чего встал, снеговик? Разувайся, и идём завтракать.

– Даже с братом нельзя обняться! – наигранно возмутился Сэто, стягивая с себя ботинки, а затем и зимнее пальто, после вешая его рядом с моим. – Специально сорвался!

– Можно подумать, что ты не на меня работаешь, – ядовито отметил мой дед, и мы направились в кухню.

Я наконец-то почувствовал себя в семье. Пусть здесь отовсюду летели шпильки, но они радовали слух и даже доставляли какое-то удовольствие, я мог на них ответить. После завтрака мы разбирались с теми документами, которые Гилберт передал моему деду. Это заняло у нас не больше двух часов, а после этого я провёл время в приятных хлопотах – разбирал вещи, перебинтовывал руку, бегал в ванную, а затем решил сделать незапланированную поездку в Дублин. Сэто составил мне компанию, и мы приятнейшим образом провели время – сходило в кино на «Девушку с татуировкой дракона», затем посидели в кафе, а после долго гуляли по Дублину. Я промок насквозь, равно как и мой брат, но мы были счастливы, как слоны на купании. Я узнал, что его мелкий пошёл в школу, жена ждёт второго ребёнка, а он между тем хочет мужика. Я лишь посмеялся над ним и пожелал удачи. Судя по разочарованному вздоху, под мужиком он подразумевал меня. Мне же рассказывать было нечего – разве что о своих скромных любовных похождениях, несчастье с рукой и сволочи-отце. Мы приехали домой глубоко за полночь. Пожалуй, время даже подходило к двум часам, и за это время я почти и не вспоминал про своего любовника.

Мы с братом завалились в мою комнату, где до трёх ночи пили и курили трубки. А затем события стали развиваться так быстро, что я даже сопротивляться не стал и переспал с братом. Снова. Правда, теперь было куда как труднее – его грубые ласки были столь настойчивы, что мне становилось дурно, а сам он был жутко ненасытен. Стонать я не мог даже в полголоса – в комнате напротив был наш дед. А потому я мог лишь судорожно дышать, лаская моего брата в ответ на его ласки. Сразу же после секса он наспех оделся и ушёл в свою комнату, а я написал Гилберту. Благо, время подходило к пяти утра.

***

В Ирландии я провёл около месяца. Может, даже меньше. Я всегда был в движении – то к брату съездить, то к деду знакомые приезжали, то отправиться за покупками в Дублин, то съездить за компанию с Климентием за посылкой из Токио или ещё что-то вроде. Я терялся в калейдоскопе лиц и дней, я терялся в этом карнавале, забывая себя самое. Я забыл уже напрочь лицо своего любовника, забыл, как звучит его голос – мы не звонили друг другу. С ним изредка вёл разговоры дедушка, но, как правило, я в это время спал. Мне казалось, что вокруг всё растворилось, и есть лишь ходьба, шум голосов и машин. Ночами же становилось лишь хуже. По комнате раздавались шаги, я слышал тихий шёпот, чувствовал липкие прикосновения к своей коже, а потому старался ложиться как можно позже и тут же засыпать. Но порой сознание играло со мной злую шутку вместе с организмом. Была пара ночей, когда я не мог уснуть вообще, и слушал эти мерзкие шепотки, отдалённые вопли, грохот оружия, стальной скрежет и звук чего-то, что рвалось на кусочки. Под утро я выглядел, как наркоман со стажем – под глазами синяки, белки покраснели, а кожа была белой, как мел. После этого дед укладывал меня спать в своей комнате, и мне спалось куда как спокойнее. Может, ещё и потому, что он мне давал успокоительного и снотворного. Но одна ночь запомнилась мне навсегда. До Нового Года осталась всего неделя, и я уже должен был через три дня лететь домой в Стокгольм, однако, случилась маленькая неприятность.

Я вновь не мог уснуть, и больше не мог этого терпеть. Я встал с кровати и понял, что ноги меня едва держат – перед глазами всё плыло, ноги дрожали, а мозг отказывался соображать. Панический страх заставил меня рвануться вперёд, после чего я налетел на дверь и, похоже, вывихнул мизинец на руке, но это меня не остановило. Выбежав в коридор, я едва не рухнул – картинка перед глазами двоилась, если не троилась. По стенке я медленно поплёлся в сторону кухни, где мог бы найти деда с успокоительным. Однако я не смог дойти даже до лестницы. Я услышал дикий грохот позади себя – гремело в ванной. Вода шумела так, что мне хотелось заткнуть уши и убежать прочь. Впрочем, мне это не удалось. Я видел, как на пол из-под двери льётся вода, и под её напором трещит вишнёвое дерево. В следующий миг двери распахнулись, и тёмная, ледяная вода накрыла меня с головой, впиваясь в кожу тысячами мелких иголок, срывая кожу, вырывая из моей груди один вопль за другим. Меня трясло, я пару раз ударился больной рукой об пол, несколько раз стукнулся затылком о стену. Горячая кровь хлынула мне за шиворот, и я снова заорал. Кто-то с силой вмазал мне по щеке, а затем принялся трясти за плечи. В голове всё гремело, боль становилась невыносимой. очередная пощёчина звоном отозвалась в висках, и я распахнул глаза. На меня смотрели брат и дед с двумя охранниками.

– Артемис? – Сэто испуганно уставился на меня, и я увидел, как у него изо рта полезли мерзкие, огромные черви, затем из глаз принялись вылезать черви поменьше. Меня затрясло вновь, и я начал вырывать из сильных рук одного из охранников.

– Лунатит он у вас что ли? – зарычал мужик, и мне на лицо из его рта упало несколько тарантулов.

Крики мои прекратились, сменившись рыданиями – меня трясло от происходящего ужаса. И, пусть я где-то вдалеке понимал, что это лишь игра разума, но я не мог справиться с этим кошмаром наяву. Черви, пауки ползли по мне, заползая под рубашку, принимались возиться в волосах. От отвращения мне хотелось начать рвать на себе кожу, биться об пол, лишь бы эти твари сдохли, броситься в огонь, воду – куда угодно!

– Да не похоже, – задумчиво произнёс мой дед, приложив прохладную ладонь к моей лбу.

Лишь мгновение я наслаждался этой прохладой. Только пока не понял, что кусок кожи упал мне на щёку. Желудок мой скрутило от отвращения и, с трудом повернув голову на бок, я позволил ликёру, выпитому на досуге, излиться на пол вместе с желудочным соком. Меня подхватили на руки и потащили в ванную. Их голоса смешались в единый шум, от которого голова моя разрывалась на кусочки. Когда же меня внесли в ванную, я уже потерялся в шуме и, как рассказывал мой брат, лишь стонал и всхлипывал, смотря в одну точку. Мне вкололи успокоительное, и вскоре я уже спал в своей кровати.

После этого инцидента меня отправили домой, а там мной занялись уже другие люди. Я так и не услышал голос Гилберта.

========== Часть 6 ==========

Всполохи света один за другим пролетали мимо окна, бликами света играя на белых стенах, а, попадая на глаза, резали воспалённый мозг, раздражали всё больше и больше. Хотя, что есть раздражение для меня? Теперь это среди унылой, серой картины настоящего и ярких красок прошлого – мигрень, сжимающиеся до боли и до дрожи замёрзшие пальцы. Вечная сонливость и холод, пробирающий до костей – вот, что окружало меня в те дни. Один сменялся другим, как если бы я проживал один и тот же день вновь и вновь. Хриплое дыхание срывалось с потрескавшихся, пересохших губ. Пронзительно-белые стены, простыни, пол – всё это источало холод и нагоняло на меня тоску.

Когда я открыл глаза в этой комнате впервые, я даже не помнил, кто есть я и что вообще вокруг меня. Я сел на скрипучей, но мягкой кровати, с трудом – тело было то ли ватным и непослушным, то ли свинцовым и непокорным. Сердце судорожно сжималось в груди, спешно начиная разгонять кровь по затёкшему телу. Сколько я так лежал? Мне неизвестно, но судя по всему – очень долго. Я почти чувствовал, как этот мышечный полый орган в груди сжимается и разжимается, неохотно, лениво, как сотрудник, вышедший на работу после длительного отпуска или больничного. Скорее, после больничного. Его всё ещё ослабшие руки порхают над клавиатурой неуверенно, как бабочки, что только раскрыли свои крылья. Я обвёл взглядом пустынную комнату, глянул на окно, за которым завывал ветер и летел снег. Мне не хотелось знать, где я. Хотя, впрочем, моего мнения никто не спрашивал.

Дверь тихо скрипнула, и в палату вошёл мужчина, уже не молодой, но еще не старый. Черты его лица расплывались перед моим взглядом. Белоснежный цвет халата резал глаза, вызывал раздражение. Тогда ещё – очень и очень явное. Я видел расплывчатый образ его улыбки.

– Добрый вечер, Артемис, – мягко проговорил он, и его голос резанул мне по ушам, как скальпель по стеклу. – Как самочувствие?

Губы слиплись от долгого молчания, язык ворочался с трудом, но я нашёл в себе силы отозваться на вопрос врача:

– Как у улитки без панциря.

Мой собственный голос звучал как откуда-то со стороны. Как если бы кто-то записал мой ответ на диктофон и включил в дальнем конце коридора. Сиплый, дрожащий, как будто я пробежал километр без остановок и передышек. Меня самого это очень и очень разозлило, что отразилось в теле острым спазмом – пальцы сжались и разжались, вдоль всего позвоночника прошлась дрожь, а в горле будто прополз волосатый паук, задевая стенки дыхательных путей своими мерзкими лапками. От возникшей в голове ассоциации мне стало лишь ещё более жутко и мерзко. Я чувствовал, как дрогнули мои губы в злом оскале.

– Ты злишься, – спокойно констатировал факт мужчина, не приближаясь ко мне, держась на расстоянии. – Знаешь, почему ты здесь?

– Понятия не имею, – огрызнулся я, всё больше и больше желая размозжить голову врача об стену, переломать ему пальцы так, чтобы кости торчали наружу, вспороть его брюхо, задушить его же кишками. По телу снова прошлась приятная дрожь.

– Ты проявляешь опасную агрессию, – пояснил мне врач, видимо, держа меня за идиота. Ну конечно, господа. Мечтайте! Даже с такими сдвигами по фазе я был, есть и останусь тем же гением, каким и был. – Поэтому мы тебя перевезли сюда.

– И как долго я здесь уже нахожусь? – как можно более учтиво поинтересовался я, хотя и сам слышал, как дрожит от гнева мой собственный голос, как дыхание срывается. – И сколько ещё мне наслаждаться вашим гостеприимством?

– Пока не перестанешь бросаться на людей и видеть то, чего нет.

– А вы уверены, что вы не плод моего больного воображения?

– Нет. – Ухмыльнулся мужчина и направился к двери. – Через час к тебе зайдёт ещё один врач.

Руки вновь сжались в кулаки. «Ну уж нет, дорогуша, ты так просто ко мне спиной не поворачивайся!» – решил я про себя, оперевшись на кровать и вскочив на пол. Ноги едва меня держали, а голова мигом подала протест, закружившись. Но и это мне не помешало нагнать врача и ударить ему между лопаток. Мужчина вскрикнул и обернулся, уставившись на меня во все глаза, как если бы я ему вдруг сказал, что он, простите, насрал себе в штаны и не заметил. Приятная боль в кулаках подсказала – я не сплю. Это не очередной бред воспалённого ума. А потому мне хотелось бить его вновь и вновь, сбивая костяшки, срывая с него кожу, разрывая мясо. Интересно, что будет, если посильнее ударить ему под локоть коленом? Он, наверное, будет кричать и просить перестать делать подобное. Кость, наверное, вылетит наружу, и алая кровь разольётся по его белоснежному халату. Подстёгиваемый банальным любопытством и злостью, я увернулся от удара мужчины и врезал ему по его носу, который тут же хрустнул. Кровь закапала на халат, на пол. Мне казалось, что я чувствую приятный солоновато-металлический запах, я уже хотел вцепиться в него, как зверь, но меня прервали – в палату ворвалось двое санитаров, что в мгновение ока закрутили мне руки за спину. Я слышал предательский хруст костей, собственное хриплое дыхание и тихий смех. Что-то больно впилось мне под лопатку, и ноги уже через пару мгновений подкосились. Тьма и слабость окружили меня со всех сторон подобно некоему кокону. По телу вновь и вновь пробегались мурашки и судороги, но я уже не владел своим телом, наблюдал со стороны, как меня тащат к кровати, дают продышаться ингалятором и уходят. Врач ещё стоял несколько мгновений, смотря на меня и чуть усмехаясь, прикрывая разбитый и явно сломанный нос ладонью. Сознание плавало где-то вдалеке, позволяя мне лишь дышать и просто смотреть, хотя меня и клонило в сон. «Нельзя», – повторял я самому себе. Или кому-то ещё, кто вот сейчас лежал передо мной на кровати, с синяками под глазами, мраморной кожей – проступившие сквозь кожу вены проявились почти повсюду. – «Нельзя!» Это существо только что накинулось на врача, то ли с желанием убить, то ли с желанием сожрать. Тот ли это очаровательный мужчина с насмешливой улыбкой, живым взглядом и вечным запасом логических объяснений для всего? Тот ли это человек, которым я был раньше, прогуливаясь по старым улицам Стокгольма, держа под руку любовника и хохоча над какой-нибудь глупостью? Ответить на этот вопрос я уже не мог. Тяжёлый вздох и слабость с новыми силами навалилась на меня, заставляя закрыть глаза и погрузиться в блаженную темноту и спокойствие.

День за днём он наведывался ко мне, говоря со мной, благодаря чему я не рехнулся лишь больше. Изредка я накидывался на него, иногда молча слушал или отвечал. С каждой новой дозой лекарства я лишь больше чувствовал себя чёртовым овощем, который не может ничего делать. Светлые мысли уже давно покинули голову, как покинули голову и воспоминания. А потому, когда я поднимался с кровати, что происходило крайне редко, я подходил к окну и смотрел наружу. Свет фар резал глаза, а прохладный воздух леденил тело и без того замёрзшее. Пару раз мне казалось, что силы во мне вновь пробуждаются, я словно просыпался после долгого сна и тогда вновь становился самим собой. Пару раз даже уговорил врача дать мне лист и карандаш. Но когда я начинал рисовать, всё вновь куда-то уходило, и с листа на меня смотрели люди с пустыми глазницами; там, укоризненно накренив обсыпавшиеся крыши, стояли старинные дома. И тогда я ловил на себе сочувственный взгляд врача и, бросая всё, уходил из общего зала в свою уединённую палату, где, закутавшись в одеяло, садился на подоконник и смотрел на улицу. Только благодаря этому крепкому окну я и знал, когда утро, когда день, а когда ночь. У меня никогда не было вечера. Вечером меня выводили в общий зал или сажал в своём кабинете психиатр, и я чувствовал себя, в самом деле, как улитка без панциря. Кругом были странные люди. Впрочем, я и сам был не лучше. Был среди них один совсем ещё молодой мальчишка, лет восемнадцати. Он вечно играл с самим собой в шахматы, рычал и почти не говорил. Иногда он начинал кричать, чем вызывал у меня желание вмазать ему как следует. И обычно в такие моменты в зале возникал бардак, хаос. Сумасшедшие, знаете ли, на такое реагируют каждый по своему – кто подхватит и начнёт орать, кто забьётся в угол и начнёт скулить, кто начнёт ломать всё вокруг и драться. Со временем я к этому привык и стал просто уходить.

Себастьян – так звали моего врача – сделал в конце вывод, что я в вечной депрессии, хотя диагноз параноидной шизофрении не думал убирать из карты. Когда зима сменилась весной, а это я увидел из окна, когда высокое дерево, достающее ветвями до моего окна на третьем или четвёртом этаже, пустило маленькие зелёные листья, я в первый раз улыбнулся за несколько месяцев. Врач мой меня с этим поздравил и сказал, что это большой прогресс. Ещё через месяц, когда улица вся покрылась зеленью, а люди сменили тёплые одежды на лёгкие, мы стали с ним больше общаться. Иногда случалось, что мы засиживались вечером в его кабинете. Иногда молчали, иногда разговаривали ни о чём.

– Артемис, отчего ты вечно мрачный? – вдруг поинтересовался в один из таких вечеров Себастьян, следя за тем, как я вожу карандашом по бумаге.

Мне хотелось что-то нарисовать. Что? Я и сам не знал. Но руки творца стремились творить вновь, хотя это и давалось мне с огромным трудом. У меня получилось нарисовать глаза. Живые, не пустые глазницы с кровавыми разводами, а глаза. Со зрачком, радужкой, белком, ресницами. Знакомые мне глаза, которые смотрели с лукавой насмешкой, которая грела сердце.

– А с чего бы мне радоваться? – поинтересовался я, с ногами забираясь в кресло и натягивая на замёрзшие ноги длинную рубашку. – Я долбанный психопат с такими агрессивными замашками, что и берсеркам не снится. Мне здесь торчать ещё очень и очень долго. Я уже и не помню, как ветер касается кожи, не помню, каково это, когда наступаешь в лужу, и ноги промокают. Не помню лица близких людей.

– А кто был твоим самым близким человеком? – задал вопрос врач, глядя на меня, как на подопытную крысу.

Мне пришлось как следует задуматься – длительный курс лечения надолго выбил меня из строя. В самом деле. Семья, развалившаяся на кусочки, постоянные любовники и любовницы, сигарета за сигаретой, песня за песней, день за днём, сон за сном. Что в этом веретене было мне самым дорогим?

– Года два или три назад, – я задумался и продолжил. – Я уже и не помню, когда именно, я познакомился с одним мужчиной. Он был моим начальником, и мы с ним почти не общались. По сути. А потом стали встречаться, я как-то умудрился влюбиться в него. Пожалуй, я был с ним счастлив.

– Пожалуй? – перебил меня Себастьян, чем сильно меня разозлил, но я сдержал порыв и не воткнул карандаш ему прямо в глаз. – Что же было не так, Артемис?

– Я не чувствовал его своим, – пояснил я, отложив лист бумаги и карандаш в сторону. Рисовать больше не хотелось, и зелёная тоска вновь начала меня обволакивать. – Мы встречались, спали вместе, иногда жили вместе, когда получалось. Он вечно был на работе, я всё чаще работал из дома. Всё было так странно… Как-то неправильно, что ли?

– А вы не думали пожениться? – полюбопытствовал он.

– Думали. Но это плохо скажется на его репутации, – мрачно ухмыльнулся я, чувствуя острую потребность разреветься, начать орать, ломать всё вокруг себя. Но я вновь сдержал себя, хотя глаза и защипало. – Местами я ненавидел его за то, что он стал мне так важен. Я – птица свободная. И я принадлежу самому себе, только я себе господин и слуга. А он… Стоило ему сказать, что он хочет меня видеть, и я нёсся за ним, как домашняя собачонка, едва ли не с тапочками в зубах. Знаете, я – лев. А львы – животные гордые и самовлюблённые, непокорные. А тут… Стоило появиться ему, как мне пришлось топтать свою гордость, перешагивать через себя и вытирать об себя ноги. Это как если бы вы были президентом, а вас попросили принести кофе. Он старше меня, не спорю. Местами, конечно, опытнее и умнее, но иногда он ведёт себя, как ребёнок. За ним нужен уход, ему нужна поддержка. Впрочем, как и любому живому существу. Я… я… Я пойду.

Я поднялся с кресла и отправился прочь. Всё внутри разрывалось на кусочки, хотелось выть и орать, хотелось вновь и вновь пронзать себя длинным клинком, лишь бы забыться и отгородиться от этой боли. Новые вспышки злости и депрессий одна за другой накрывали меня в течение следующих трёх месяцев, но я и с этим справился. Когда я перестал истерить каждый день, Себастьян вновь осмелился заговорить со мной на личную тему.

– Быть может, тебе лучше быть вдали от него? – робко поинтересовался он, заваривая мне некрепкий чай.

– Быть может. – сухо отозвался я, свернувшись на кресле комочком и прикрыв глаза. – Но и без него я не протяну долго.

– Ты здесь уже полгода, зайчик, – мягко напомнил мне психиатр, и я невольно содрогнулся, представив, сколько времени прошло с того рокового дня. – И как? Очень тебе без него плохо?

Я задумался на полном серьёзе. Пожалуй, я мог бы быть в таком одиночестве ещё очень долго, но порой не хватало крепких, горячих объятий и дыхания над ухом. Не хватало элементарного держания за руку. Не хватало голоса, который я уже и забыл.

– Может и не очень плохо, но с ним было бы лучше, – отозвался я, делая глоток некрепкого чая, который всегда приносил мне невероятное облегчение.

Дни тянулись, как улитки, медленно и неохотно, словно бы не хотели терять своё существование. Так прошло лето, прошёл мой день рождения, наступила осень, окрасив улицу за стенами больницы золотым и алым, а затем сменившись серостью и дождями. Вода лилась с неба почти что всегда, от неё не было отдыха, но меня устраивала эта мрачность. Пусть и не величественная, она успокаивала, как успокаивают лекарства в этой больнице. Их мне стали давать реже. Бывало, что и несколько дней проходило без таблеток и уколов, что не могло меня не радовать. Когда я получал лекарства, у меня появлялось ощущение, как после наркотиков. Вы уж не спрашивайте, откуда я знаю, какое чувство после наркотиков.

Ноябрь наступил совершенно внезапно, как, бывает, наступает день, которого ты ждал, а затем и забыл про него. Я вновь сидел в кабинете Себастьяна и пил чай, вдали от общего зала, в котором опять поднялся шум – крикун снова внёс хаос в существование клиники. Горячий напиток согревал замёрзшее тело и даже делал меня слегка счастливым. Себастьян же был, как моя полная противоположность, невероятно счастливым – его жена родила ему сына.

– Какое сегодня число? – поинтересовался я, смотря на радостную морду психиатра.

– Третье ноября. – едва не промурлыкал Себастьян, доставая из стола ароматные сигары, которые доставал только по большим случаям.

Кабинет тут же наполнился густым дымом. Меня не тянуло закурить уже почти год – сколько я здесь и был. Почти. Но тут меня прижало, и я взял со стола сигареты Себастьяна. Зажав палочку счастья меж губ, я потянулся ко врачу и прикурил от его сигареты, после поймав на себе его странный взгляд. Не раз и не два я ловил блуждающий взгляд тёмно-зелёных глаз на своём теле, но старался не замечать этого. Как говорится – нафиг надо? Теперь же Себастьян смотрел на меня, чуть склонив голову на бок и пуская облака ароматного дыма. Раз уж такой праздник, то почему бы и нет? Набрав в лёгкие побольше дыма, я выпустил последний в лицо мужчине, наблюдая за его реакцией. Зрачки на миг расширились, выдавая его с потрохами, и мне этого вполне хватило, чтобы остаться довольным результатом. Значит, я ему всё же нравлюсь, хотя он этого и не признает.

– Как раз день рождения моего любовника, – улыбнулся я, глядя прямо в глаза врачу и откидываясь на спинку кресла. – Наверное, у него сейчас в гостях сын и бывшая жена.

Себастьян тряхнул головой и сел на своё место, уже не такой радостный, а скорее мрачный и задумчивый. Дым медленно слетал с его губ, равно как и с моих. Дождь снова шуршал по окну, выстукивал мелодичный ритм на внешнем подоконнике, а в кабинете горел неяркий свет, отчего здесь становилось невероятно уютно, хотя здесь и были бумаги в больших количествах, книги, какие-то документы, но всё это как-то отходило в сторону.

– Что же, – после длительного молчания произнёс врач, затушив сигару и подняв на меня смятённый взгляд. – Я пойду домой.

– Удачи вам, – отозвался я, поднявшись с кресла и прислушавшись – в общем зале теперь было тихо и спокойно, а это означало, что я мог вернуться в палату.

Стоило мне сделать шаг, как Себастьян торопливо нагнал меня и обнял со спины, тут же запуская руки мне под кофту.

– Поосторожнее, – хмыкнул я, перехватив его за руку. – Я могу сломать вам кость в трёх местах, и мне ничего не будет, если вы помните, где мы находимся.

– Похоже, ты почти здоров. – вдруг захохотал Себастьян, чем крайне меня удивил и даже слегка разозлил. Но злость эта была вялая, без ярости и желания убить – лёгкая злость, какая случается, если вдруг случайно задеваешь рукой мебель дома. – Пара недель – и я выпишу тебя.

– Да ладно? – я чуть вопросительно вскинул брови, глядя на врача.

Руки его всё так же находились у меня на животе, оглаживали кожу и разгоняли стайки дерзких мурашек. Но и они больше не злили меня. В какой-то момент я подумал, что лекарства выбили из меня любые эмоции, но последовавшие слова Себастьяна обрадовали меня настолько, что я тут же откинул эту теорию. Я просто напросто научился себя контролировать, чего раньше просто не представлял.