Текст книги "Взгляд изнутри (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Сейчас вам сделают перевязку, не переживайте.

Она уже встала, чтобы уйти, – и когда она успела проверить капельницы и забрать у меня градусник?! – но я успел перехватить её за руку:

– Когда я могу выйти из палаты?

Она чуть изумлённо смотрит на меня, затем улыбается:

– Через пару часов вам будут менять капельницы, и вы сможете немного прогуляться.

Сидеть просто так, бездействуя, я не мог никогда, да и не хотел. Но что делать совершенно без вещей, без собеседников, прикованным к кровати? Оставалось просто сидеть на кровати, созерцая зеленоватые стены, белый потолок, окна. За два часа я изучил каждую мелочь комнаты, просчитал, сколько одинаковых узоров на линолеуме пола, сосчитал плитки на потолке, посчитал, сколько шагов раздалось за последний час. В общем, я провёл время, крайне плодотворно, как вы могли заметить. Когда же секундная стрелка часов щёлкнула в семь тысяч двухсотый раз, я вздохнул с облегчением – а я так же подсчитывал, сколько мне придётся ждать. И до того мне казалось время растянулось, что когда в палату вошло трое врачей, я готов был прыгать под потолок от радости. Но, благо, меня удерживали капельницы и лёгкая слабость в теле.

Они принялись перевязывать мою руку с раненым пальцем. Когда бинты соскользнули, я думал, что не сдержу крика, но лишь плотнее стиснул зубы. Указательный палец и тут, и там покрывали швы, но выглядел он при этом так, словно кость и мышцы просто обтянули кожей, напрочь забыв про мясо и какие-либо другие жизненно-важные вещи. Меня передёрнуло от омерзения, и я отвернулся. Пальца коснулось что-то мокрое и холодное, после чего меня скрутило от боли. Пропитанную холодной жидкостью вату жёстко прикладывали к пальцу, отчего по всему телу проходили судороги боли. Грёбанные садисты. По телу бежали мурашки с такой скоростью, словно у них где-то был свой собственный пожар, никому пока что неизвестный.

– Не морщись так, красавчик. Не очень-то и больно, – мерзкий голос, усмешка.

Поворачиваю голову и встречаюсь взглядом со взглядом водянистых глазок, заплывших жиром, сверкающих алчностью и похотью. Не очень высокий, полный мужчина, лишённый абсолютно всяких волос на голове и лице. Губы похожи на гусениц. И он настолько отвратителен, что меня начинает тошнить, но я терпеливо выдерживаю его взгляд, скользящий по моему лицу и телу. Размечтался! Заставляю губы изогнуться в ухмылке, а потом до меня доходит, что если этот боров вдруг захочет что-то сделать, то я не смогу оказать полное сопротивление. Ну, разве что капельницей его по башке жахнуть. И воображение уже рисовало прекрасную картину о том, как железо ударяет по лысой голове, разбивая в кровь, а затем проламывая череп, как ошмётки мозгов летят на стены. М-м… Красота!

Мне перевязывают руку, а затем начинают менять капельницы.

– Если хотите, можете пройтись, мистер Акио. Но только осторожно, – оповещает меня молодой и вполне даже симпатичный врач.

А что? Очень даже ничего так. Задница упругая, мордашка симпатичная. Про себя ухмыляюсь и встаю с кровати. Ноги не очень хорошо держат, но держат. Хорошо уже то, что перед глазами не плывёт, а мир не уходит из-под ног. Выйдя из палаты в маленький коридорчик, что служил переходом между палатой и коридором отделения, я обнаружил две двери – одну в туалет, который явно был под ремонтом, и одну в душевую комнату. О, самое то!

– М, извините, могу я принять душ? – оборачиваюсь ко врачам в палате и ловлю на себе три чересчур внимательных взгляда. Как будто ни разу в жизни их не кормили, и они вознамерились пообедать именно мной.

– Да, конечно, – расплывается в елейной улыбке толстяк.

Ну конечно. Улыбайся, сколько влезет, свинья, задницу я тебе не подставлю. Забравшись в душевую комнату, я задался вопросом – как снять с себя рубашку? С трудом согнув руку с катетером, я принялся расстёгивать мелкие пуговицы непослушными пальцами. Боль на сгибе локтя заставила меня поторопиться. Если игла сломается, то придётся резать руку. А новых шрамов мне совсем не нужно. Поэтому, как только рубашка была снята, мне пришлось сделать передых – очень уж больно катетер впивался в вену, а от этой боли по телу проходились судороги. Теперь вопрос в другом. Как теперь мыться, если лонгета и всё остальное? Однако, ответ сам ко мне пришёл.

В двери постучались.

– Кто? – с некоторым раздражением поинтересовался я.

– Артемис, это я. Пустишь? – голос Гилберта невозможно не узнать. Особенно, когда он такой просящий и почти что жалобный.

Ну, собственно, почему бы и нет? Открываю ему двери, впускаю. Уставший, но синяки под глазами уже не такие отчётливые – выспался хоть чуть-чуть. Встрёпанный. Наверное, на улице сильный ветер и, судя по капелькам в волосах, начинается дождь. Ему невероятно идёт такая встрёпанность и усталость, даже несмотря на то, что выглядит он при этом не ахти и мне его в такие моменты очень и очень жаль.

Проходит в душевую комнату и закрывает за собой двери:

– Неужели ты думал, что сможешь принять душ сам?

– Почему ты не на работе? – с недоверием смотрю на него, переминаясь с ноги на ногу на холодном кафеле.

– Я взял себе отпуск. Так помочь тебе принять душ?

– Да, будь добр.

Помогает мне раздеться, и я чувствую себя ущербным ещё больше. Хочется разбить стенки душевой кабины, бить всё, что попадается под руки. Дрожь прошлась по телу. С помощью Гила удалось забраться в душевую. Затем началась моя самая любимая процедура – он мыл мне голову. Даже когда я не был ограничен в своих действиях, Гилберт частенько возился с моими волосами. Длинные, густые, он говорил, что мог бы возиться с ними круглыми сутками, если бы я только позволил. Поэтому, возился он обычно долго. Подставив голову под струи душа, чувствую, как он зарывается пальцами в мои волосы, давая им намокнуть, кончики пальцев касаются кожи головы. Мурашки вновь бегут по всему телу, и улыбка расцветает на губах – может же быть у меня такое простое счастье? Холодный шампунь капает на затылок, и я почти чувствую, как эта густая субстанция забивается в поры кожи головы, прожигает что-то, сжигает кожу. На пол душевой кабины падает капля крови. Гилберт что-то мурлыкает под нос, продолжая намыливать мне волосы каким-то ароматным шампунем, который он притащил с собой. Кровь всё капает и капает на пол душевой кабинки, утекает в канализацию, её всё больше, она заливает мои ноги, туда же летят целые пряди волос, боль становится невыносимой, и я не выдерживаю, вскрикиваю, выдираясь из рук Гилберта. Шампунь попадает в глаза, и жгучая боль лишь усиливается. Мечусь, врезаюсь в стенку душа, треск стекла, боль в районе спины. Падаю на колени.

– Артемис! – изумлённый и даже возмущённый возглас моего любовника. Он хватает меня подмышки и прижимает к себе. Его рубашка тут же намокает, но он, похоже, этого не замечает.

Приоткрываю глаза и поднимаю голову с его плеча. Волосы на месте, зато вот от стенки душевой кабинки отломился кусочек и, судя по всему, оставил неглубокую царапину у меня на спине. Не страшно, не страшно…

– Арти, что на этот раз? – мягко зарывается пальцами мне в волосы, перебирает и старается успокоить. Я что, разревелся? Или это очередная истерика? Не важно. Пока он обнимает, всё в порядке. Но он же не может обнимать меня вечно, так?

– Ты меня за волосы дёрнул больно. А потом шампунь в глаза попал, – врать. Врать. Я нормальный, я не вижу глюков. Или вижу?

– Прости, малыш, – улыбается, с облегчением выдыхает и принимается смывать с моих волос шампунь, затем умывает и моё лицо.

Да, так намного лучше. Даже жить можно. Отвожу больную руку в сторону, чтобы на лонгету не попала вода, а швы не разошлись от намокания. Он принимается омывать моё тело, и я изо всех сил стараюсь ничем не выдавать себя. Но прекрасно знаю, что, стоит мне повернуться к нему лицом, и он всё прекрасно поймёт. Так легко касается спины, поясницы. Нет, Гил, только не поясница. Ты же знаешь, это опасная эрогенная зона! Не слышит, и с примурлыкиваниями принимается за задницу. Чувствую, что начинаю краснеть. А такого на моей памяти не было уже лет шесть! Чтобы я, да краснел от прикосновения мужчины?! Увольте!

Бёдра. О нет, не трогай там. Варвар! Не издевайся!

– Приподними ногу, милый, – мурлыкает где-то на уровне уха, и мурашки разбегаются лишь сильнее.

Всё-таки выполняю его просьбу и стараюсь не упасть – начинает мыль стопу. Как щекотно, так невыносимо приятно, что возбуждение лишь теснее завязывается в паху тугим, жгучим узлом. Так и хочется лягнуть этого придурка в табло, чтоб перестал меня мучить. Затем вторая стопа.

– Поворачивайся, малыш, – снова с примурлыкиванием просит возле уха, и я понимаю, что началось самое страшное. Поворачиваюсь. – Ну и почему я не удивлён?

– Заткнись, – сжимаю зубы и стараюсь не рычать, но это плохо получается.

Начинает мыть грудь, то и дело сжимая соски. Прислоняюсь к стенке душа, чтобы не съехать вниз. Стараюсь не стонать, сбито дышу. Живот, снова ноги. Перед глазами всё плывёт.

– Ты так привлекательно дрожишь, – ухмыляется, смывая с меня пену. Вода приносит облегчение, но лишь на несколько мгновений.

Вытаскивает меня из душа, принимается отирать меня от воды. Бережно так, но мучительно медленно, отчего хочется нагнуть его как следует и трахнуть так, чтобы ходить не мог. Однако, полотенце быстро летит в сторону, и меня вжимают в стену. С трудом сдерживаю вздох – холодная кафельная стена к разгорячённой коже. Звук расстёгиваемой ширинки, шелест ткани. Всё ясно, всё понятно. Вынуждено вцепляюсь в его плечи, чтобы не полететь на пол – подхватывает меня за ляжки и приподнимает, затем укладывая мои ноги себе на бёдра. Губы вновь встречаются в жарком поцелуе. Пожалуй, даже слишком жарком. Как же горячо, как душно! Хочется кричать от поцелуев, что обжигают уже шею, но приходится молчать, чтобы не оповещать всё отделение о том, как мне хорошо в объятиях любовника. Плоть упирается мне в ягодицы, чуть пульсируя, и я понимаю, что трахать меня буду долго и в разных позах – недотрах у моего Гилберта был на лицо. Ну, как на лицо? В общем, не будем ругаться.

Пальцы скользят по внутренней стороне бёдер, задерживаются на плоти, принимаясь оглаживать по всей длине, поддразнивая и совершенно сводя с ума. Самыми кончиками гладит между ягодиц, чуть нажимает, и я невольно шумно втягиваю воздух сквозь зубы. Господи, от горячего пара после душа тяжело дышать, кожа вновь взмокла, а он всё продолжает измываться, пока, наконец, не проникает внутрь сразу двумя пальцами. Чуть сгибает и тут же разводит в стороны, а я стискиваю зубы, чтобы не начать молить его, наконец, взять меня.

– Пожалуйста, пожалуйста, – не сдерживаюсь и шепчу, когда он вновь принимается скользить внутри пальцами, раздразнивая.

– Тише, – почти в приказном тоне отзывается он, проникает тремя пальцами, и я запрокидываю голову, продолжая тихо умолять его сжалиться. – Чш-ш.

Сжимает бёдра, чуть надавливает и принимается проникать. Больно, но это ничего – можно потерпеть, хотя бы ради того чистого удовольствия, которое вскоре накроет нас обоих. Да, Гил, ты непростительно долго не ласкал меня! Сильный, плавный рывок, насаживает меня до самого основания, и глухой, едва слышный стон обжигает моё ухо, разгоняя по телу дрожь и мурашки.

– Непростительно хорошо! – выдыхает, оставляя на моей шее, наверняка, слишком яркий засос, что отзывается лёгкой, задорной болью по всему телу.

– Не нравится – никто не заставляет, – не успеваю договорить, и он начинает двигаться.

Сперва плавные, сильные движения разгоняют по телу мучительное удовольствие, отзывающееся болью, затем они становятся сильнее и быстрее, разжигают лишь большую страсть. Плотно сжимаю губы, кусаю их, чтобы не стонать, но мой любовник неумолимо добивается от меня хотя бы писка. Горячие, чуть влажные ладони скользят по бёдрам, ягодицам. Чуть отводишь руку. Звонкий шлепок заставляет вздрогнуть вместе с особенно сильным движением, и жжение расходится по ягодице, а затем – по ноге. Это приятно, хоть и местами стыдно. Ты давно так не делал, Гил. Значит, ты не на шутку соскучился по мне?

Обхватываю его ногами теснее, насаживаясь максимально глубоко в ответ на его резкое движение. Тихонько постанываю сквозь плотно сжатые губы, лишь сильнее кусая их, лишь бы не закричать в голос. Горячо. А он всё не останавливается, вновь оставляя шлепок на ягодице, врываясь всё грубее. Боль смешивается с удовольствием, составляя невероятный коктейль, который сводит с ума. Надломленная нежность, неизвестно откуда взявшаяся, опутала сердце шёлковыми нитями, непростительно сдавливая, но это даже нравится мне, хотя и делает меня в такие моменты невероятно уязвимым.

Несколько резких движений, и чистое удовольствие разливается по венам жидким огнём. Тяжёлые капли семени выплёскиваются медленными толчками на живот, а я не сдерживаю стона, и тут же льну к Гилберту, крепко обхватывая его за плечи, утыкаясь в них лицом. Он продолжает двигаться, пока, наконец, не замирает, крупно содрогнувшись всем телом, изливаясь. Медленно, мучительно медленно выскальзывает из меня, но с рук не отпускает. Приобняв одной рукой за талию, чуть тянет меня за волосы.

– Гил, – ворчу, чуть хмурясь и приоткрывая глаза. – Бол…

Затыкаюсь на полуслове, глядя в пустые глазницы любовника, из которых сочится кровь. Он улыбается мне, чуть склонив голову на бок. Тёмные волосы, слегка влажные, прилипли к окровавленному лицу. У меня в горле всё пересохло, и я не смею пошевелить хоть одной конечностью. Отвращение стискивает органы изнутри ледяным коконом. Брюнет тянется, чтобы поцеловать меня, а между тем меж губ его мелькает раздвоенный змеиный язык. Я чувствую, как он скользит по моей коже, как она в этих местах начинает плавиться, разъедая мышцы, мясо, оставляя лишь кости. Наконец, ощущаю в себя хоть какие-то силы, кроме тех, что держали меня в тупом ступоре ужаса, и, зажмурившись, что есть силы принимаюсь вдумчиво бить его по плечам и спине, изворачиваясь, пытаясь встать на ноги, не обращая внимания на адскую боль, что при этом разливалась в руках.

– Артемис! – удивлённый возглас Гилберта.

– Не смотри на меня! – кричу, срывая голос, не переставая молотить его кулаками по плечам.

– Артемис, прекрати сейчас же, – этот грозный рык привёл меня в себя.

С трудом открываю глаза. Лицо любовника не было изуродовано, ровно как и моё. Но покалеченная рука, кажется, прокляла меня на веки вечные. Бинты снова пропитались кровью, голова пошла кругом.

– Артемис? – голос Гилберта теряется в тьме, что окутывает тело.

Нет, нет, только не это. Только не темнота. Только не она. Снова.

Шорох медицинского халата, тихие шаги, тяжесть на кровати возле руки. Кому вдруг пришло в голову вырывать меня из объятий такого мягкого и хорошего сна? А что мне, собственно, снилось? Хмурюсь и пытаюсь вернуть сладкое сновидение, что только что так нежно убаюкивало меня в этой жуткой комнате с белым потолком.

– Мистер Акио, просыпайтесь, – голос над головой совершенно незнакомый, но немного раздражающий.

Приоткрываю один глаз. Слишком ярко. От этого света, что тут же принялся выжигать мои глаза, голова едва ли не взорвалась от боли. Однако вскоре привыкаю к яркому освещению и обнаруживаю, что на кровати сидит мужчина в возрасте. Широкие плечи, сам высоченный, смеющиеся карие глаза, густые седые волосы, тщательно зачёсанные назад, да вот только нос картошкой. Даже не картошкой, это уже целый картофель, покрытый мелкими оспинками, собственно, как и всё лицо. Широкие ладони с толстыми, неухоженными пальцами лежат на коленях. От него пахнет только что выпитым коньяком.

– Вы кто? – сипло спрашиваю я, зевая и с трудом садясь в кровати.

– Я психолог, – улыбнулся мужчина. Голос у него был зычный, даже, пожалуй, приятный. Но слегка взволнованный.

Какой же ты, дядя, психолог, когда ты сам нервничаешь так, что даже невооружённым глазом видно? Хотя, это заявление меня и разозлило, и повеселило разом. Поднимаю взгляд и вижу, как удаляется спина моего любовника. Так вот оно что. Он всё-таки решил проверить мою голову. Что же, смотрите, я всё ещё могу соображать так, как вам ещё не снилось.

– Что ж, приятно познакомиться, психолог, а меня зовут Артемис, – чуть улыбаюсь и протягиваю ему правую руку для рукопожатия.

Он чуть удивлённо смотрит на меня, а после разражается чуть квакающим хохотом. Я терпеливо жду, пока он отсмеётся, всё так же держа руку протянутой. Наконец, он замолкает и пожимает мне ладонь, и я чувствую, что рукопожатие у него ничего так, но.

– У вас дрожат руки, сэр. А ещё у вас влажные ладони. Вас что-то так сильно беспокоит? – улыбаюсь, но не выпускаю его руку, хотя он пытается отобрать её у меня.

– Ничего особенного, – с недоверием косится на меня, разом теряя и доброжелательную улыбку, и смех в глазах.

– Вы перестали улыбаться, доктор. Что-то не так? – говорю с некоторым нажимом, и замечаю, как он словно бы уменьшается в размерах.

– Что вы, мистер Акио. Просто дело в том, что… эм…

– Ну же, не стесняйтесь, – не даю ему продолжить после многозначительного междометия, чуть настойчиво улыбаясь и не сводя с него взгляда.

– Я проверяю каждого, кто лежит в больнице. Вот и зашёл.

– Ложь, – усмехаюсь и выпускаю его влажную ладонь из своей.

– Да как вы смеете?! – теряет контроль и вскакивает, сверля меня взглядом.

– Не кричите на меня, – кажется, у меня на правой руке до сих пор не отлетел лак. Надо будет поискать ещё несколько этой же фирмы. – Это несколько не подходит вашей профессии.

Мужчина ещё несколько мгновений сверлит меня взглядом, а после вылетает из палаты, как в задницу ужаленный. Ну конечно. Когда видишь перед собой столь неуверенного человека, который громко заявляет тебе в лицо «я психолог», то хочется плюнуть ему в лицо. Чем я, собственно, и занялся. В принципе, я ничего противоестественного не сделал, только слегка надавил на него. А он вдруг возьми, да наори на меня. Не дело, не дело. Через пару минут в палату влетел Гилберт:

– Как ты это объяснишь?!

– Что я должен тебе объяснить, любовь моя? – не отрываюсь от разглядывания ногтей. Надо же. Вполне себе сносный маникюр. По крайней мере, форма ногтей очень красивая. – Закон всемирного тяготения объяснили ещё до меня, ровно как и смену дня и ночи.

– Хватит придуриваться, Артемис! – крепкая хватка на плече.

Поднимаю на него взгляд, и вижу дикий страх, почти что первородный, животный ужас. Губы его чуть дрожат, брови напряжённо нахмурены, а хватка на плече причиняет неприятную боль.

– Ты хоть понимаешь, что ты творишь? – уже более мягко, но всё так же несколько злобно шипит он, присаживаясь на край кровати и отпуская моё плечо.

– Дай руку, – протягиваю ему правую ладонь, решив показать ему, что я прекрасно понимаю, что я делаю.

– Что? – удивлённый изгиб бровей, недоумённое выражение лица.

– К отоларингологу давно ходил, душа моя? Руку дай, говорю.

Неуверенно протягивает мне необходимое для эксперимента оборудование, взгляд его бегает туда-сюда. Беру его ладонь и сжимаю в своей:

– У тебя дрожат руки, Гилберт, да и ладони влажные. Что тебя так беспокоит?

– Твоё состояние, Арти.

– А что с ним не так, не уточнишь ли для меня?

Мнётся, чуть ёрзает на кровати и снова поднимает на меня уже менее уверенный взгляд:

– Мне кажется, что ты сходишь с ума.

– Тебе кажется, или так на самом деле есть?

– М… думаю, что кажется.

– Хватит мямлить, отвечай нормально.

Вздрагивает, изумлённо уставившись на меня и получая в ответ на этот взгляд змеиную улыбку. Да, я мерзость и пакость, пользуюсь слабостями людей, вонзая клыки в эти незащищённые и мягкие места, чтобы добиться своего. Я нагло пользуюсь эти небольшим преимуществом, побейте меня камнями.

Чтобы быть убийцей надо всегда знать, как подойти к жертве. Я не любитель, если честно, холодного убийства на расстоянии. Я люблю играть со своей жертвой, загоняя в угол, выявляя все грани характера, вытягивая максимум нового, а уже потом убиваю. Сам процесс не доставляет никакого удовольствия, зато вот подготовка к нему и прочие милые вещи очень и очень мне нравятся. Впрочем, меня можно назвать маньяком, как вам это будет угодно, но здесь нужно знать, как и к кому нужно подходить, что говорить. Человек ко всему привыкает, знаете ли, – на том и стоим.

– Мне кажется, что ты сходишь с ума, – наконец изрекает мой любовник, чуть болезненно морщась от того, что я так на него напираю. Наверное, сейчас, когда он так напуган, он считает, что и эти мои допросы так же являются проявлением моего сумасшествия. Пусть.

– Так, уже лучше. И в чём же это проявляется?

– Ты… Ты вдруг можешь начать кричать, драться, причинять себе вред.

– Хорошо. И как, ты думаешь, мне может помочь психолог?

Гилберт замолчал, чуть хмурясь, а затем вырвал руку из моей хватки и зло глянул на меня:

– Артемис!

– Не кричи на меня, Гилберт. Это не поможет нашему с тобой разговору, – чуть улыбаюсь ему.

Растерянность. В самом деле. Он говорит со мной о моём сумасшествии, а через несколько мгновений вдруг начинает орать на меня. И кто из нас псих, спрашивается?

– Давай по порядку, – более-менее успокоившись, выдыхает он.

– Давай, – киваю я, чуть улыбаясь.

– Не перебивай.

– Не перебиваю.

– Артемис!

– Гилберт.

Вздыхаю и прикрываю глаза. Как же мерзко, порой, говорить с вами. Что они все хотят от меня? И после всех этих словесных баталий они хотят, чтобы я остался нормальным?! Сейчас. Только вот шнурки поглажу, а то помялись. Ну да, я вижу галлюцинации. Вижу, признаю это. Но я же до сих пор сохранил здравомыслие.

Мы долго обсуждали это с моим любовником, и он вскоре успокоился, пообещав больше не приводить ко мне с бухта-барахты «всяких». А я пообещал ему сообщать, если вдруг начну переключаться с реальности на больную фантазию.

Закончился этот разговор долгим, пылким поцелуем, после которого у меня ещё час горели губы, а тёплое спокойствие окутывало сознание. Но мне предстояло провести ещё неделю в этой комнате с белым потолком.

========== Часть 4 ==========

Дни ползли настолько медленно, что я готов был состариться в этой самой палате. Первые два дня я только и делал, что спал и пил воду – больше мне ничего не хотелось. После мне рассказывали врачи, с которыми я успел наладить более-менее дружеские отношения, что мне делали магнитотерапию (чтобы не было гадких рубцов, а мышцы нормально срастались) и уколы, даже не начиная меня будить. Говорили, что пару раз меня находили ходящим по палате с широко распахнутыми глазами. Но при этом, я этого всего не помнил. И как мне удавалось не покалечиться ещё больше – не знаю. К исходу второго дня я смог, наконец, осознанно открыть глаза и даже сползать на ужин, который оказался вполне себе сносным, но много я не осилил. Съел немного риса, выпил чай, и уполз обратно в свою палату.

За окном сгущались сумерки, и я даже смог взобраться на широкий подоконник, приоткрыть окно и закурить. О, какое невероятное удовольствие, когда ты можешь усмирить своё никотиновое голодание, вдохнув ароматный дым сигарет и выпустив его, уже не таким густым. Ледяной воздух осеннего вечера расслабляет, даёт возможность ощутить свежесть и некоторую свободу, которую ты так или иначе получаешь в ограниченных количествах, когда лежишь в одиночной палате больницы. К влажному от мелкого дождя окну прилип бурый, потрёпанный кленовый лист, который мелко-мелко, едва ощутимо дрожал. Холодно ли ему? Наверное, нет, он уже мёртв, ему уже всё ни по чём. Так почему он так дрожит? Прислоняюсь лбом к стеклу и вновь делаю глубокую затяжку, выпустив дым через нос. Аромат щекочет ноздри, едва ли не заставляя чихнуть. В меру приятное ощущение, надо сказать.

Долгие сумерки медленно перетекли в ночь, во всей больнице погасли огни. А она большая, если не сказать огромная, с несколькими отделениями: здесь много зданий, прекрасные дворы, в общем и целом, да и на мой взгляд – идеальная место, чтобы подлечиться от каких бы то ни было проблем. Отделение же микрохирургии, в которое я загремел, было не очень большим. Я бы сказал – маленьким. Если не считать этажа для операционных и реанимаций – три. Остальные здания переваливали за пять этажей, а потому я наблюдал, как медленно на этажах гаснут лампы, как перестают мелькать силуэты. Издалека доносится шум автострады. Такой родной, давно забытый из-за травмы шум. Наверное, я никогда не забуду то роковое столкновение на повороте, когда финиш уже был так близок, вместе с городским первенством. Визг тормозов, слепящий свет фар, адская боль и темнота. В те мгновения я, в самом деле, решил, что настал мне безвременный каюк, но потом, проснувшись в больнице, свободно выдохнул. Я не обещал себе ничего – ни того, что начну верить, ни того, что брошу курить, ни того, что перестану спать со всеми подряд. Просто понял вдруг, как сильно хочу жить на самом деле. Но это не помешало мне устроиться на работу в крупную компанию, где вскоре понравившийся мне начальник заявил, чего хочет от моей должности ещё.

Воспоминания в голове, подобно яркому вихрю, взметались вверх и тут же падали вниз. О, я прекрасно помнил первую жертву. Высокий, плечистый мужчина, рядом с которым я казался юным мальчишкой. Он смотрел на меня прямо, словно читал, но оказалось всё наоборот. Он был простаком, каких поискать. Я устроился к нему на работу, проработал месяц, втёрся в доверие, а затем отравил никотиновым ядом. Чем хорош этот яд – следов не остаётся. И от чего умер человек, не понять. Мужчину обнаружили только следующим днём. А я отработал ещё месяц, а после уволился, чтобы не привлекать к себе внимания. Но я никогда не забуду его лица. Я смотрел в его остекленевшие глаза, прислушивался к тишине, которая воцарилась в кабинете – не было ни дыхания, ни стука сердца. Стеклянные глаза смотрели доверчиво, но столь испуганно, что мне хотелось закричать и броситься прочь. Целую неделю я был сам не свой, но вскоре пришёл в себя. Страшнее, конечно, когда кровь жертвы оказалась на моих руках и лице. Она была горячей, стекала ручьями, выплёскивалась на ковёр. И тогда я мог позволить себе заорать – в загородном доме ещё и не такое можно вытворять, чем я и занялся. Меня сотрясала дрожь, но я справился и с этим. Чего, как говорится, не сделаешь ради любимого?

Ради любимого быть опасным преступником – достаточно романтично. Если не находишься в моей шкуре. Вечно быть в курсе всех событий, быть готовым спасать свою шкуру, не попадать под подозрение полиции – всё это не так романтично, как кажется. Даже наши с Гилбертом отношения постоянно стоят под невероятной угрозой, особенно, когда он приходит ко мне и ночует несколько ночей подряд. На улице мы стараемся не целоваться, но это не мешает нам пройтись под руку, особенно, когда я в зимнем или осеннем наряде – от бабы тяжело отличить, да и мало кто присматривается к парочкам.

Врачи давно перестали ходить по палатам, ко мне не заглядывали. Двери были закрыты, чтобы дым от сигарет не гулял по всему отделению. Однако я расслышал шаги в коридоре. И они направлялись в сторону моей палаты. Всё наше отделение располагается вдоль длинного коридора, а моя палата и палата ещё одной тяжело больной пациентки располагались в маленьких “отростках” этого коридора. Моя – в тупике. Её – возле перевязочной. Кому вдруг приспичило навестить меня в столь поздний час? На всякий случай отодвигаюсь чуть дальше к стене, всё так же сидя на подоконнике. Дверь тихо открывается и в палату заглядывает мой отец. Меня как ледяным током прошибло! Вот уж не ожидал увидеть его здесь! Стараюсь дышать тише и не шевелиться. Может быть, это просто очередная галлюцинация, и, если не обращать на неё внимания, она сама как-нибудь испарится в трубу? Не веря собственным глазам, я медленно поднёс сигарету к ладони, почувствовал жар и отдёрнул, понимая, что не сплю. Слишком правдоподобно, даже в свете последних событий. Он недоумённо смотрит на пустую кровать, оглядывает палату и сталкивается со мной взглядом. Вот уж точно – немая сцена! Уставились друг на друга, то ли как перепуганные кролики, то ли как два удава на охоте. Он-то явно хочет мне отомстить, а я вот не хочу дать себя в обиду. При этом он боится, что я снова могу ему переломать кости, а я вот боюсь, что не смогу защитить свою шкуру на этот раз.

– Какая неожиданная встреча, папуль. – стараюсь держаться уверенно, но голос всё-таки дрожит.

Мы оба на половину беззащитны и не можем что-либо сделать серьёзное, но его взгляд полыхает бешенством и безумием, ненавистью. Самым болезненным после ненависти матери, на мой взгляд, является ненависть отца. Но, впрочем, мне всегда удается делать вид, что мне плевать на них. Ну, или я их ненавижу. Впрочем, всегда было за что. Во-первых, мешали нашим с братом отношениям, во-вторых, всюду тыкали меня в грязь лицом, в-третьих, вечно старались меня контролировать, как несамостоятельного мальчишку. Мне бы следовало рассыпаться в благодарностях, что меня пытаются воспитывать, дать самое лучшее. Для прочих наши семейные отношения были просто идеальны. Казалось, любой бы на моём месте мечтал о богатеньких родителях, которые обеспечивают обучение, любые капризы и прочее, и прочее. Однако, получив всё то, что мне было нужно, я начал жить самостоятельно. Возможно, прозвучит эгоистично, но это было выгодно. Впрочем, многого я никогда не требовал: однокомнатная квартира, компьютер, сигареты, одежда, съедобная еда – никаких излишков. Правда, я не знаю, на кой чёрт у меня столько денег накопилось от таких маленьких воздержаний? Но, во всяком случае, я могу быть уверен, что в любой момент смогу побаловаться какой-нибудь маленькой «приятностью». Например, наручниками для любовника или ещё чем-нибудь в таком роде.

– Так вот, откуда несёт как из горящей помойки, – желчь в его словах струится так, что хочется подставить под него тазик, чтобы стекала. Заходит в палату, плотно закрывает за собой двери.

– Зачем пожаловал? – выкидываю окурок в окно и спрыгиваю на пол, затем подхожу к кровати и опускаюсь на неё.

Не сводит с меня взгляда. А я не могу понять, что с ним не так. Возможно, если бы я знал ЧТО, я бы сразу принял защитную позицию, был бы готов.

– Артемис, нам надо поговорить, – он вдруг хмурится, подходит и садится рядом. Невольно начинаю ёрзать под его взглядом – и что ему не сиделось? Вроде, не галлюцинация. Вот уже как два дня себя нормально чувствую.

– И о чём? – вкрадчивость в моём голосе, пожалуй, звучит точно так же, как и сарказм.

– О нас с тобой.

Жара вроде у него нет, лихорадочный блеск в глазах пропал. Наверное, кто-то подменил моего отца.

– Я тебя внимательно слушаю, – закидываю здоровую руку за голову и откидываюсь на кровать. Катетер мне сняли – и на том спасибо. Сказали, что моя травма может обойтись и простыми таблетками и терапией. Врут, врут. На лекарства их у меня плохая реакция.