Текст книги "Взгляд изнутри (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Юноша, больше похожий на миниатюрную копию моего любовника, сосредоточено выковыривал острыми ножницами глаза моего отца, который вовсе не сопротивлялся, а, кажется, даже получал от этого удовольствие. И юноша всё активнее работал ножницами, похоже, собираясь добраться до мозга. И я слышал переливчатый смех мальчишки, постанывания и смех отца, и звучали они до того гармонично, что раздражали, вводили в ужас, холодили кровь в венах. А звучание всё усиливалось, кровь текла ручьями – мальчишка переместился с глаз на грудь и живот моего отца, нанося удары один за другим; лицо его, руки, белоснежная рубашечка – всё было забрызгано кровью. Мне хотелось орать, но что-то словно перехватило моё горло, украло мой голос, вцепившись ледяными пальцами в меня, запуская когти под кожу, в мясо, разрывая вены и мышцы. Когда же я, наконец, распахнул глаза, свет ударил мне в лицо столь резко, что я издал слабый хрип вместо крика – в горле всё пересохло. Надо мной навис врач с ножницами. Тут я уже орать не стал и что было сил хряпнул бедняге под дых – после таких снов я не сразу приходил в себя и был несколько опасен для общества. Но, как мне потом сказал один мой хороший знакомый, я опасен для общества абсолютно всегда. Врач повалился на пол, издавая какие-то невнятные хрипы и смотря на меня перепуганным взглядом. Отойдя от оцепенения и приведя в порядок собственные мозги, я сел в кровати и протянул парню руку:

– Прости, старик. Сон дурной.

Медбрат кивнул и с трудом поднялся, хоть и держался за мою руку.

– Вы крепко спали, мистер Акио, – сипло отзывается паренёк, потирая место, по которому пришёлся удар. – А вам надо снять швы. Пройдёмте в перевязочную.

– Ну, пройдёмте. – буркнул я, поднимаясь с кровати.

По известным причинам я постоянно ходил в своих джинсах, потому что переодевать их на ночь и надевать утром было сущим адом с моими-то ограничениями. Впрочем, мне всегда было интересно, как же живут инвалиды, которые ездят на инвалидных колясках? Наверное, не сладко. Впрочем, мне-то всегда было плевать на кого-то кроме меня и близких мне людей, хотя, порой, пробивалась непривычная и несвойственная мне жалость. На плечи была накинута помятая светлая рубашка, которую я смог надеть с величайшим трудом, поскольку лонгета устроена так, что пальцы загибаются вверх. Это чтобы мышцы нормально срослись. Впрочем, меня уже предупредили, что восстановление мышц будет очень и очень неприятным, а главное – долгим процессом. После этого заявления я поговорил с парой знакомых, которые терпели подобные травмы. Один из них сказал, что восстанавливал мышечную норму в течение года, а другой, что побывал в больнице года три назад, сказал, что до сих пор нормально не восстановил. Впрочем, моя травма была куда как незначительна по сравнению с ними, а потому я не особенно-то и испугался.

В перевязочной было тихо и невероятно спокойно. Большая, светлая комната. Паркет слегка блестел благодаря стараниям забавной тётушки уборщицы, которая частенько со мной разговаривала, когда захаживала в мою палату с ведром воды и шваброй. Над перевязочным столом нависала огромная, яркая лампа, свет которой готов был выжечь мне глаза, но я терпел. Вдоль стен стояли бесконечные шкафчики, столики какие-то холодильники, в которых хранились лекарства, стояли плошки с инструментами, банки со стерильными ватками, спирт, и прочая медицинская ересь, которая приятно будоражила моё воображение. Признаться, я всегда хотел стать врачом, но теперь, стоя перед перевязочным столом и ожидая слов медбрата, я понял, что никогда мне им не стать – с моими-то замашками! Но инструменты заманчиво поблёскивали, и я готов был рискнуть пойти на обучение на медика. Наверное, так на мне сказывалась скука.

– Садитесь. – улыбнулся парнишка, кивнув мне на стул.

У медбрата оказалась невероятно миловидная улыбка, а взгляд из-под чуть вскинутых бровей казался насмешливым, но весьма проницательным, цепким. Присев на стул и положив на стол руку, я выжидательно глянул на паренька. Он уже крутился вокруг, беря свежую вату, ножницы, перекись и зелёнку. Хотя, на самом деле, я не уверен, что это называется именно так. Потому что когда я в первый раз был на перевязке, то видел, что палец мой, равно как и кисть и часть предплечья, покрыты чем-то желтоватым вроде йода. Но йод не держится так долго, тем более, что поверх него не наносят бинты – страшнейший ожог гарантирован в противном случае. Да и держался он где-то недели две.

Паренёк размотал мою руку, и я глянул на палец – ничего нового. Но, по крайней мере, уже не кровоточит.

– Старик, а если ты швы снимешь, у меня там ничего не разойдётся? – я вскинул взгляд на паренька, который вооружился двумя инструментами: длинными ножницами с загнутыми концами и маленькими, едва ли не глазными ножницами. Впрочем, я бы их назвал маникюрными, но с маникюрными ножницами у меня теперь были не самые радужные воспоминания. Но это если так, на чистоту.

– Нет, что вы. – парень рассмеялся, длинными ножницами чуть оттягивая медицинскую нить и разрезая её маленькими, после вытаскивая. Это было не так чтобы адски больно. По крайней мере – терпимо и, пожалуй, даже приятно. И таких было ещё семнадцать. Вы представляете себе – восемнадцать швов на один несчастный палец? – Вас сейчас выпишут, мистер Акио, – вновь обаятельно улыбнулся мне юноша, промакивая следы от швов ватой в этом странном зелёном растворе. – Вам следует сделать ещё десять магнитотерапий. Через месяц вы сможете снять лонгету.

– Благодарю вас. – Кивнул я, следя за тем, как ловкие пальцы перематывали мою руку. – Сколько раз следует делать перевязку?

– Примерно раз в два дня. – отозвался медбрат. – Вы можете идти.

Я поднялся со своего стула и поймал на себе выжидательный взгляд юноши, который смотрел на меня снизу-вверх. А я всё никак не мог понять, чего он ждёт.

– В чём дело? – я слегка передёрнул плечами, почувствовав, как по спине пробежала целая стая огромных мурашей.

– Вы меня не узнаёте? – изумился парень, скрестив на груди руки и чуть ухмыльнувшись.

Никогда не любил такие вопросы – это заставляло меня думать, что со мной говорит кто-то из моих бывших любовников «по пьяни» или кто-то, кто видел, как я убиваю. А потому я чуть насторожился, уставившись на мальчишку.

– Я учился с вашим братом, мистер Акио. – паренёк сделал уверенный шаг ко мне, а потому мы оказались почти вплотную. Его тонкие пальцы крепко схватили меня за воротник рубашки, заставив склониться. – И мы очень даже неплохо проводили с вами время.

– О нет, Ричард, – я закатил глаза, узнав в рыжем недоразумении самого настырного из всех своих поклонников.

Его взгляд упёрся в меня, а на губах расползлась улыбка:

– Значит, узнал.

Настырность из него никуда не делась, а настойчивые почти мальчишеские губы впились поцелуем в мои. Да, чего у него всегда было не занимать, так это умения переубеждать и всегда заставлять делать то, что надо ему. Частенько мне с ним приходилось как следует поднапрячь мозги, чтобы вывернуться из его похотливых рук. Юркий язычок щекотал губы, безмолвно упрашивая впустить. Ну, а почему бы и нет, когда мой любовник торчит в какой-то заднице? Обхватив здоровой рукой мальчишку за талию я отозвался на его поцелуй, а тот уже решил перейти к более уверенным действиями, запуская свои похотливые лапки мне в брюки. Но, если бы не шаги главврача в сторону перевязочной, я бы опять был пассивным активом, а с этим неугомонным и ненасытным парнем иначе и не получалось. Вывернувшись из его объятий, я бросил взгляд на Ричарда. По его лицу расползалась довольная улыбка, мягкие, пухлые губы зазывно алели, а волосы растрепались в художественном беспорядке. Этот чёртов мальчишка – а для меня он всегда оставался мальчишкой, хоть и был всего на два года младше меня, – был чертовски соблазнителен, и устоять перед ним было невероятно трудно. По крайней мере, мне. На миг отвернувшись, Ричард порылся в карманах своего медицинского халата, а после всунул мне в руки бумажку, на которой значился его номер.

– Я давно не замечал рядом с тобой Гилберта, – он вульгарно подмигнул мне, а после принялся убирать с перевязочного стола бинты и вату.

Дверь скрипнула, и вошла высокая, темноволосая женщина, которой в данный момент я готов был целовать руки – Ричард просто пожирал меня взглядом. Улыбнувшись мне и пожелав доброго утра, врач протянула мне мою выписку и я выдохнул свободно – можно сваливать отсюда к чертям собачьим. Но номер Ричарда я всё-таки сохранил. Всё же, он неплохой врач, да и пирсингом занимается.

***

Город принял меня совершенно недружелюбно: мелкий снег, лужи по щиколотку и адский ветер, который собирался меня вот-вот свалить с ног, – вот что ждало меня за стенами больницы. Да и выглядел я как участник какой-нибудь мелкой гражданской войны – правая рука была вдета в рукав пальто, другая же висела на перевязи, а пальто было накинуто на плечо и застёгнуто лишь на верхние пуговицы. На правом плече болталась сумка с вещами, которые были у меня с собой в больнице, вода едва не пробивалась в кожаные сапоги на высокой платформе, и я мечтал только о том, чтобы прийти домой и принять ванную. Однако, на подходе к метро я замер – там куча народа. Как мне туда лезть с такой рукой? Оглядевшись по сторонам и, поняв что на дорогах жуткие пробки, я всё же спустился в подземку. Мне повезло, что я не попал в самый час пик, иначе бы опять угодил в больницу с разошедшейся тканью мышц на пальце.

Людей в это время было можно сказать мало, почти что тихо, и я невероятно был этому рад. Остановившись на платформе, я глянул на время. 12:31. Наверное, Гилберт сейчас ещё спит, поскольку по моим скромным воспоминаниям суббота настала крайне быстро, а спать он лёг поздно. Поезд всё никак не ехал, а я смотрел перед собой, вслушиваясь в непривычно-тихое метро, каким я его никогда не помнил. Люди переговаривались негромко, едва долетало до меня эхо их шагов, что касались гранитного пола. Приглушённый свет ламп откидывал едва заметные, длинные тени, которые были столь же неподвижны, как и всё остальное. Послышался шум приближающегося поезда, едва заметно вибрировали рельсы, на которые был устремлён мой взгляд. И что будет, если я прямо сейчас шагну туда? Если я шагну прямо под свет фар мчащегося металлического удава, который всё приближался и приближался? Непростительно-сильная волна воздуха ударила меня в грудь, и я пошатнулся. Воздух никак не хотел проникать в мои лёгкие, и ужас охватил тело вместе с головокружением. С тихим шелестом открылись двери вагона, и я шагнул внутрь, тут же схватившись за поручень здоровой рукой. Некий мужчина в плаще глянул на меня и встал со своего места. Я не мог пошевелиться – мои колени дрожали, тело будто сковало что-то вроде железных цепей, которые вот-вот готовы были разорвать на части. С трудом впускают лёгкие воздух, а после едва-едва выпускают.

– Молодой человек, вам плохо? – волнение слышится в голове незнакомца, а руки ложатся мне на талию, а после почти силой усаживают на сидение. Меня всё ещё трясёт, на лбу выступила испарина. Перед глазами всё плыло, звуки смешались. Поезд тронулся с места, и дрожь моя лишь усилилась. Рука легла мне на плечо, и я смог поднять взгляд. Мужчина этот был весьма в возрасте и глядел почти что испуганно: – Что с вами?

– Всё в порядке, – заставил себя просипеть я, выдавив кислое подобие улыбки. – Благодарю.

Теперь все взгляды были направлены на меня, и вместо слабости и дрожи я чувствовал невероятную злость, которая наполняла меня силами, давая вдохнуть воздух полной грудью. Шум всё нарастал, и я готов был вскочить на следующей же остановке и выбежать прочь, но ноги меня всё ещё не слушались. То ли я их не чувствовал вообще, то ли они казались мне слишком тяжёлыми.

Несколько станций я проехал с огромным трудом, но когда была моя остановка, я буквально вылетел из поезда и бегом поднялся по эскалатору. Хотя, после этого у меня сильно кололо в боку, и я не мог продышаться, но мне казалось, что стены давили на меня вместе с железными цепями, что всё ещё, казалось, обвивали мои ноги, затрудняя моё движение. Шумная автострада дохнула на меня отвратительным запахом бензина, холодом и новым порывом снега, что, казалось бы, хотел превратить меня в ходячий сугроб. Я прям так и представил, как на меня вешают табличку «Первый в истории ходячий сугроб!». Хмыкнув себе под нос, я направился в сторону дома. Сумка постоянно норовила слезть с плеча, но я успевал её подхватывать, попутно покуривая сигарету, от которой у меня слегка закружилась голова – я уже пару дней не курил. Вскоре впереди замаячила знакомая высотка, а после и круглосуточный магазин, в который я и забежал, чтобы купить что-нибудь домой. Например, кофе и какие-нибудь овощи, чтобы быстро приготовить салат. Но потом я посмотрел на свою руку и понял, что нарезать его я себе не смогу. Войдя в магазин и как следует побродив, я взял паэлью, – это такие замороженные овощи с рисом и курицей в пакетах – рисовую лапшу, куриное филе, а после уже взял кофе с молоком. В это время в магазине почти не было людей, и кассиры откровенно скучали, а мне вновь казалось слишком тихо, а пакет, что вдруг начинал шуршать в моей руке, казался мне слишком шумным. Подойдя к кассе, я тут же зарылся в сумку, чтобы успеть достать деньги – с одной рукой нужно было навостриться. Кассирша – пожилая, полная женщина – узнала меня:

– Что ж с вами-то случилось?

Я чуть вскинул брови, глядя на соседку с четвёртого этажа:

– Не слышали разве? Три недели провалялся в больнице из-за придурка в подъезде.

Женщина ахнула, пробивая продукты, а я между тем хотел как следует вмазать ей по челюсти за зашкаливающее любопытство:

– В подъезде напал какой-то наркоман.

Она принялась причитать, попутно рассказывал об этом несчастье своим сотрудницам-подругам. Меня передёрнуло вновь, и я грубо всунул женщине деньги, забрав пакет, в который она догадалась засунуть мои покупки.

Повесив пакет на левое предплечье, что удалось мне не без труда, я направился прочь из магазина, попутно раскуривая новую сигарету. В голове было тихо, на улице царила та же пустоватая тишина, как если бы вдруг выключили весь возможный звук. А находиться в абсолютной тишине я никогда не мог. Особенно, если раздаётся какой-то слишком громкий шум или равномерный звук вдруг проносится. Звук собственных шагов, шуршание пакета – давили на меня, отчего голова вновь начинала болеть, хотя последние недели две об этом не было и слова. Я старался ругаться про себя, напевать какую-нибудь мелодию, рассуждать, но я не слышал собственных мыслей, зато в висках равномерно стучала кровь и, казалось, с каждым шагом боль всё усиливалась. Покусанные губы жутко ныли на холоде, и я хотел как можно скорее сесть у себя на кухне и выпить чашечку горячего кофе. Желательно, конечно, чтобы рядом был Гилберт, но, похоже, этому не бывать, судя по тому, что он до сих пор не написал и не позвонил мне. «Пусть баранится, сколько ему влезет», – внезапно невероятно отчётливо услышал я собственную мысль и выдохнул с облегчением. – «Чёртов упрямец». Впрочем, я изо всех сил надеялся, что мой любовник не отравится собственным ядом. Однако в голову мою постучалась мысль – эй, а какое сегодня число? Выкинув окурок в маленький сугроб, я достал телефон и глянул на дату, после чего меня скрутило – день рождения Гилберта. Неужели он дулся на меня только из-за того, что я не позвонил ему в полночь и не поздравил?! А, может, были какие-то другие причины? Наспех выпив кофе и съев немного паэльи, которой я терпеть не могу, но ничего лучше не нашёл, я привёл себя в порядок, что далось мне с огромным трудом – быть одноруким очень и очень неудобно. Когда же я замер у зеркала, смотря на себя, сомнения вновь нахлынули на меня новой волной. Хочет ли он меня видеть, раз молчит? Может, мне не стоит сейчас никуда бежать ему за подарком? И не стоит идти к нему домой? А если он там проводит вечер с какой-нибудь очередной бабёнкой?

Злость и обида с новой силой стиснули грудь, судорогой свело зубы, и захотелось вломиться назло и порвать любого, кто окажется в опасной близости от моего возлюбленного. Запустив пальцы в волосы, я сделал несколько глубоких вдохов, но это лишь больше раздуло костёр внутри меня, сжигая, причиняя адскую боль. Прислонившись лбом к прохладной глади зеркала, я принялся считать про себя, но с каждой безмолвной цифрой ненависть всё росла, а вместе с ней и абсолютная беспомощность. Так бывает всегда, когда ты находишься в большой компании своих приятелей, тебе замечательно, потому что есть человек, с которым тебе особенно приятно говорить, который тебе интересен, а ты интересен ему. И пока он есть, вы оба интересны всем, но стоит ему уйти, как ты остаёшься абсолютно один среди веселых разговоров тех, кого даже не знаешь, кто тебе даже неприятен. При этом всём ты знаешь – уйдёшь ты, и ничего не изменится. Ровным счётом НИ-ЧЕ-ГО. Скрежеща зубами и удерживая в себе рвущиеся из груди крики, я вновь поднял взгляд на самого себя в зеркале и едва не потерял всякий самоконтроль – из глубины зеркала на меня взирало нечто, уже совсем не похожее на человека. Пустые глазницы, из которых сочилась кровь, кожа, взрезанная то тут, то там, заляпанные кровью волосы. Нечто явно смотрело на меня, улыбаясь совершенно хищной улыбкой, хотя я и понимал, что нечто – это я. Точнее то, чем я могу стать, если продолжу изводить себя. Пожалуй, мысли о самоубийстве посещали меня не раз и не два, но почему-то всегда что-то удерживало. Ах да, я и забыл, что этим чем-то был мой любовник.

В один из таких мрачных, серых дней, когда за окном была слякоть, а грязи намыло по щиколотку, я пытался сыграть на скрипке одну мелодию из Амели, но у меня ничего не получалось. Мелодия звучала сухо, пальцы не слушались, а всё вокруг казалось слишком пустым. Я швырнул скрипку в дверь, как если бы она была виновата в моём отстойном настроении. И я лишился бы прекрасного инструмента, который стоил мне больше трёх тысяч долларов. Верхняя дека её была из ели, нижняя – из сильно обожжённого клёна. Играть на ней было сплошное удовольствие, если было вдохновение и настроение. Без них к такому инструменту было лучше не подходить. Но Гилберт, что всё это время стоял в тени, вовремя поймал скрипку, а после осторожно отёр гриф и положил её в футляр. Он никогда не был бережным к моим инструментам, а тут… как будто собственного ребёнка держал. Он улыбнулся мне своей обаятельной улыбкой и погладил по волосам:

– Всё получится. Не отчаивайся, любовь моя.

Я должен был тут же растаять и броситься ему на шею, но мне хотелось лишь оттолкнуть его и остаться в одиночестве, хотя я знал, что в таком случае просто напросто сойду с ума от окружающей и съедающей меня изнутри боли. Но ни того, ни другого я не сделал. Просто чуть отодвинулся от любовника. Мне тогда только стукнуло двадцать три года, и был я, мягко говоря, желторотым птенцом.

– Мне плохо, Гил, – пояснил я в ответ на его удивлённый и чуть обиженный взгляд. – Ничего не могу, ничего не хочу, всё раздражает. Иногда кажется, что лучше бы я сдох, или вообще не рождался!

– Ты на что намекаешь? – брюнет присел рядом и настойчиво приобнял меня за плечи, поцеловав в макушку.

– Не знаю. Хочу спокойствия. Знаешь, не такого, как сейчас – скучного и неинтересного, а абсолютного, ледяного спокойствия.

Брюнет некоторое время смотрел на меня, а потом рассмеялся в голос, как если бы я сказал самую смешную вещь в его жизни, хотя на данном этапе своей жизни я бы тоже уже посмеялся над таким. Тогда же меня это оскорбило и задело за живое – это была неделя после того, как я убил второго человека. Мне всё ещё мерещилась по ночам его кровь на моих руках, а потому я чувствовал себя куда как более подавленным, чем раньше. Однако, вдруг что-то просто перещёлкнуо. Он сгрёб меня в объятия, хоть я и начал кричать, отбиваться, нести какую-то угрожающую чушь. Я напоминал со стороны маленького мальчишку, которому вдруг ни с того ни с сего дали смачный «подсрачник». По щекам лились горючие слёзы, которые на самом деле нужны были для того, чтобы просто отвести душу. Но постепенно наше противостояние переросло в кое-что большее, а на следующий день я уже был на своих рельсах, и даже смог сыграть сонату для скрипки Джузеппе Тартини, что уже было невероятным достижением, поскольку считается, что это одна из сложнейших сонат для скрипки. Впрочем, по поводу именно этой композиции ходит много мрачных слухов, и перечислять их все не стоит.

А теперь я вновь чувствовал себя опустошённым, но теперь не знал, куда податься и стоит ли мне это делать. Собравшись с духом и обувшись, я накинул на плечи пальто, взял сумку и вышел из квартиры, напряжённо думая о том, что я могу подарить своему возлюбленному. Собственно, у него всё уже было, что он хотел, а потому я был в абсолютном тупике. Я знал его, как облупленного, и не знал о нём абсолютно ничего. Я обошёл множество магазинов, но ничего дельного не нашёл, а затем наткнулся на какой-то далёкий магазинчик. Там, на отдалённой витрине я заметил что-то интересное. Продавщица сняла нечто с полки и поставила на прилавок. Это оказалась хрустальная модель сердца (не слишком подробная, но невероятно красивая) на подставке в виде прозрачной руки. Присмотревшись, я заметил, что сердце меняет цвета – плавно, медленно, и очень завораживающе, словно светится изнутри. Кроме прочего, внутри, видимо, лазером была вырезана надпись, которая гласила «Omnia transeunt», что на латыни означает: «Всё пройдёт». Возможно, я бы не обратил на это никакого внимания, но тут я понял, что готов выложить за такую вещь для своего возлюбленного любую сумму денег. Женщина, похоже, была невероятно рада, что хоть кто-то к ней зашёл, а потому тут же принялась любезничать насчёт хорошего вкуса и «повезло кому-то». Я же между тем ещё немного побродил по магазину и взял в добавок к сердцу ещё и медальон для себя. Просто так, порадовать и развеяться.

Подарок женщина упаковала в праздничную бумагу, которая совсем не была пёстрой, наоборот – в мягких, тёмно-зелёных и золотистых тонах, не шуршала на весь торговый центр, и даже понравилась мне самому. Выдав женщине деньги и осторожно взяв коробку с подарком, я вышел на улицу, где уже темнело – зима готовилась вступить в свои права. Дом Гилберта находился в часе ходьбы отсюда, а мне следовало заскочить за ещё парочкой вещей, а потому я поторопился, хотя на душе скреблись кошки. Мне не терпелось увидеть возлюбленного. Просто увидеть. Даже если он с кем-то другим.

В восемь часов вечера я уже стоял перед дверьми в квартиру Найтгеста и всеми силами старался себя успокоить. Нацепив на лицо более-менее подходящее выражение, я нажал на звонок. Там, в квартире, послышался топот ног, совершенно мне незнакомый. Дверь резко распахнулась, и на пороге я увидел очаровательного белокурого мальчика лет восьми. Меня всего перекосило – вот уж кого я точно не хотел здесь увидеть. Зато вот мальчишка пищал от радости:

– Дядя Артемис!

– Да, привет, Максимилиан. – я с трудом выдавил из себя улыбку, чувствуя, как тяжеленная, ледяная глыба наваливается на меня.

Тут же нарисовался и Гилберт. Он глянул на меня как-то холодно. С трудом сдержав слёзы, хотя я был уверен, что глаза у меня покраснели от внезапного порыва, я улыбнулся любовнику:

– Прости, что не вовремя. Вот, держи… С днём рождения.

Я неловко всунул в его руки подарочный пакет.

– Да, ты немного не к месту. – Кивнул Найтгест. – Спасибо, Артемис.

Голос его, полный холодных ноток, ранил в самую душу, едва не заставляя меня разреветься прямо перед ним.

– Я пойду. До встречи на работе. Пока, Макс.

Мальчишка помахал мне, а я нырнул в лифт, двери которого всё ещё не закрылись и нажал на кнопку первого этажа. Меня трясло. В гостях у моего любовника был его собственный сын, и, судя по выражению лица мужчины, у него был кто-то ещё. Кто-то, с кем я не должен был видеться. Дрожащей рукой я достал из кармана телефон и набрал номер.

– Алло? – когда, наконец, гудки прекратились, я вынырнул из подъезда и замер возле дверей. – Ричард? Мы можем сегодня встретиться?

– Конечно, сладенький, – промурлыкал юноша на другом конце трубки. – Я подъеду к тебе?

– Да. С меня алкоголь.

– Отлично. Скоро буду.

Короткие гудки, резкий порыв ветра. Я убрал мобильник в карман и провёл по лицу рукой, стараясь дышать ровно, хотя хотелось орать, кричать, рвать на себе кожу.. Однако через пару мгновений в кармане зазвонил телефон. Внутри всё перевернулось – вдруг он?! Однако, как оказалось, это был всего лишь Ричард.

– Арти, ты не против, если я приведу с собой Мика? – нежно промурлыкал юноша в трубку.

– Приводи. – уже более бесцветным тоном отозвался я, направляясь в сторону дома. – Так даже лучше…

– Через час будем у тебя, – пропел Ричард мне в трубку и прервал звонок.

Ветер беспощадно трепал волосы, забирался под пальто и рубашку, промораживая до костей, приводя в чувства и не давая впасть в истерику, которая мне была так нужна. Медленно, но верно мною овладела апатия. Сунув руку в карман, я достал телефон, а после и наушники, чтобы послушать музыку. Первое, что попалось мне действительно хорошее – «Hotel California», The Eagles. Эта песня у меня всегда ассоциировалась с безысходностью, усталостью и какой-то финальной чертой, которую ты переступить боишься, но это надо сделать, чтобы забыть что-то в прошлом и начать новую страницу своей жизни. Я и сам не знаю, почему именно такие ассоциации всплывали у меня в голове, но с этой мелодией мне стало легче – как будто я уже начал забываться, сбросив с плеч груз внезапно навалившегося одиночества. Сигаретный дым рваными облачками вырывался изо рта, тут же рассеиваясь в снегу под дикими порывами ветра, что невероятно хорошо совмещался с мелодией, которая громом звучала в наушниках, вымещая все лишние мысли.

В магазине была толпа народа, но это меня не смутило, как если бы я вдруг стал призраком и мог проходить сквозь них, не мешая и не получая дискомфорта. Мне было спокойно. Возможно, именно за счёт той самой песни, что звучала уже не только в ушах, но и по всему телу, подарив спокойствие. И я уже заранее знал, что буду говорить своим случайным собутыльникам и, несомненно, любовникам. К тому же, я взял неплохие виски, ликёр и несколько бутылок пива, если утром вдруг придётся протрезвиться. А я не сомневался, что придётся. Стоило мне только зайти в квартиру и начать разуваться, как по квартире пронеслась трель звонка.

Выйдя из красивой позы рака, я открыл двери. Да, Ричард и Мик всегда потрясно смотрелись вместе – миниатюрный, соблазнительный, рыжий чертёнок, а рядом с ним высокий, статный мужчина, со слегка прохладным взглядом синих глаз. При всём при этом Мик был силён, как лев, что меня в нём всегда слегка угнетало, но ничего не попишешь – сильнее, так сильнее. Почему меня это угнетало? Да потому что он в любой удобный момент мог уложить меня на лопатки. Не дожидаясь приглашения, Ричард нырнул в квартиру и тут же повис на мне, заткнув мне рот поцелуем. Коротким, но пробравшим меня до костей. Мик же прошёл в квартиру и даже закрыл за собой дверь. Он же на мне виснуть не стал, но вполне себе по-хозяйски обнял за талию и грубовато поцеловал. Ричард довольно рассмеялся:

– Как вы круто смотритесь, а? Арти, с чего ты вдруг решил нас позвать?

– Что-то я давно Гилберта не видел, – копируя тон Ричарда, отозвался я, вынырнув из объятий Мика и принимаясь разуваться.

Вопросов от брюнета по поводу моей руки не последовало – видимо, рыжик ему уже всё рассказал, что невероятно облегчило мне жизнь. Мы медленно переместились на кухню, где распили ликёр, а затем принялись и за виски. Медленно, но верно скованность уходила, приходила привычная развязность, за ней пришли пошлые шуточки.

«Некоторые танцуют, чтобы не забыться,

Некоторые – чтобы обо всём забыть».

Из кухни мы перекочевали в комнату, где всё вдруг погрузилось в приятную полутьму, где через время стало невыносимо жарко и хорошо. Все лишние мысли вылетели из головы, осталось лишь ощущение чужих рук на собственном теле, прикосновение чужих губ к собственным. Жаркая теснота, дикое удовольствие и пламя страсти, что не собиралось угасать до самого утра, пока губы рыжего мальчишки скользили по телу брюнета, а его задница принадлежала мне.

Когда же Ричард, наконец, успокоился и рухнул, обессиленный, на кровать, тяжело дыша и уже засыпая, мы с Миком остались наедине. Я и сам едва держался после такого сильного трио, но брюнет, похоже, останавливаться не собирался. Он медленно усадил меня на себя, вырвав из моей груди очередной хриплый стон.

– Кажется, Арти, тебе пора выехать куда-нибудь, – спокойно заметил Мик, медленно, сильно двигаясь во мне и скользя ладонями по пояснице, заставляя меня теснее льнуть к нему. – Не думал о том, чтобы выехать из города?

– А куда я денусь? – выдохнул я, с трудом сглатывая слюну, поскольку в горле изрядно пересохло от непрекращающихся стонов и частого, сбитого.

– Да хоть к своему же деду в Ирландию смотайся на месяцок, – предложил Мик, сильно сжимая мои ягодицы, подбавляя к удовольствию боль. – Выглядел ты загнанным, когда мы пришли.

– Работа, старик, работа, – прошептал я, приникая к губам брюнета, чтобы заткнуть его, а не потому, что мне хотелось его целовать.

Хотя, скорее это был не поцелуй, а жадное касание губ и соприкосновение языков, как если бы мы боролись друг с другом. Он двигался всё сильнее, глухо порыкивая от удовольствия. Меня мелко трясло, хотелось ещё, пусть я и готов был отрубиться в руках брюнета. Наконец, сладкая судорога развязки скрутила моё тело, и я кончил, теснее прильнув к мужчине и оставив на его плече след от укуса. Впрочем, Микаэлис и так уже был исцарапан и искусан Ричардом, кое-где были следы засосов – яркие, крупные, словно рыжик пытался заявить свои права на этого мужчину. Микаэлис вновь несколько раз втолкнулся в меня, насаживая особенно глубоко, и только после этого кончил. Он снял меня с себя и, откинувшись на кровать, закурил. Я упал рядом и хотел было уже присоединиться к нему со своим дымом, но Мик всунул мне в рот собственную сигарету – своего рода трубка мира. Чуть усмехнувшись ассоциации, я сделал глубокую затяжку и выпустил дым в комнату, в которой до сих пор было жарко, пахло алкоголем и сигаретами. Я даже подумал о том, чтобы дойти до окна и приоткрыть его, чтобы впустить свежий воздух, но потом понял, что уже ничего не могу делать и, сделав очередную затяжку, уснул, уложив голову на грудь брюнету. И что самое приятное – мне не снились сны. Я впервые за долгое время смог выспаться и отдохнуть, как телом, так и душой.