Текст книги "Взгляд изнутри (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

========== Часть 1 ==========

Новый день. Странно, он даже начался для меня. И чем он меня встречает на этот раз? Да как всегда – серый потолок с едва заметными разводами, исцарапанные стены, окно, занавешенное болотно-зелёными шторами, что украшены серебристыми нитями и листами. За ними наверняка уже солнечно, видна людная улица, а может там вечер или утро, полумрак, но не исключено, что ещё ночь и ни черта не видно. Одеяло слегка влажное от испарины. Наверное, я опять метался во сне. Сон. Что мне снилось на этот раз? Я уже и не помню. А, может, и помню, но не хочу вспоминать. Когда это началось? Месяца два назад. Что началось? Апатия, депрессия, безразличие, заторможенность. Да, хорошо, ничего не скажешь.

Свешиваю ноги с кровати и смотрю вниз, на пол, украшенный тёмно-зелёным ковром. Он жёсткий, неприятный, и его уже всюду подрала кошка. Морщусь и встаю с кровати. Ноги предательски дрожат от слабости, и приходится держаться за стену, чтобы выйти в коридор. Здесь светлее. Свет из кухни падает на линолеум, тоже принявший со временем тёмно-зелёный цвет. Значит, уже утро. Что же, хорошо.

В ванной холодный кафель. Вода столь же ледяная. Нет, горячая вода есть, но зачем она мне, когда столь хорошо приходить в себя благодаря ледяным каплям, стекающим по телу? Взгляд невольно падает на зеркало. Да, ну и видок же у меня! Лицо осунулось, карие глаза чуть туповато смотрят в ответ из отражения, белые волосы ниспадают на плечи, прибавляя лишь большую призрачность виду. Осунулось не только лицо, но и всё тело. Я стал похож на жертву дистрофии, подумать только! Скинув спальную одежду небрежной кучкой на полу, встаю в ванную и включаю ледяной душ. Так-то лучше. И вроде бодрость даже появилась и силы на то, чтобы дойти до ближайшего продуктового магазина.

И не успеваю выйти из ванной комнаты, как раздаётся звонок в дверь. Пару дней назад я заметил, что этот звук стал меня дико раздражать. Как, например, сосед, что сверлит стены в десять утра каждый выходной. Наверное, каждый сталкивался с таким. Подхожу к двери и открываю. Ну да, кто ещё мог заявиться ко мне с утра пораньше кроме тебя, любимый? Ты как всегда прекрасен в своём обличье. Аспидно-чёрные волосы туго вьющимися локонами ниспадают на плечи, чёрные глаза с синим отблеском смотрят прямо, а сейчас – даже несколько строго. Не люблю этот твой взгляд. Он напрягает меня, а когда я напрягаюсь, у меня начинает болеть голова, я злюсь, и мы с тобой ссоримся. Ссоримся до криков, до драки, до страстного секса. При мысли о последнем я довольно усмехнулся и откинул мокрую прядь волос со лба.

– Что такое, Гилберт? Ты сегодня как-то рано.

– Ты не отвечал на звонки, Артемис, – серьёзно говоришь ты, проходя в квартиру и закрывая за собой дверь. Надо смазать петли, а то она так жутко скрипит по ночам, когда выхожу курить, что все приведения дома прячутся по углам. – Уже три часа дня.

– Я спал, – отмахиваюсь и иду на кухню, чтобы приготовить тебе кофе.

– Ты очень много спишь, – снова этот тон.

Тебе не идёт этот тон, Гилберт. Твой бархатный голос тут же становится таким жёстким, неприятным и режет мой слух. Сколько можно меня обвинять в таком ритме жизни? Я работаю, когда придётся, делаю, что хочу, что ещё может быть лучше? Ведь ночь… Ночь, вообще, сама по себе прекрасна, как на неё не посмотри. Особая прелесть ночи в пустоте, в отсутствии людей, в отсутствии шума. Она будто таит что-то, скрывает под своим величественным крылом, изредка озаряя светом ночных светил. Это время суток всегда было моим самым любимым, хотя, частенько, я забываю про это, проваливаясь в сон и получая сны, которые в последнее время становятся всё более и более тревожными, будто опасными, предупреждающими. Конечно, графиня-ночь хранит в себе и некую опасность, которую мне пока постичь не удалось. А ведь я уже многое перепробовал за свою совсем не короткую жизнь.

– Артемис? – твоя горячая рука ложится на моё обнажённое плечо

Наверное, я слишком задумался, стал слишком рассеян.

– Да? – ставлю на огонь турку, чтобы сварить нам с тобой твой любимый кофе, хотя я его не очень люблю. Он слишком крепкий, слишком горький, но ты рад, когда я пью то же, что и ты.

– Я сказал, что ты много спишь. Ты заболел? Вид у тебя измождённый, – обнимаешь за талию и кладёшь подбородок на плечо.

Да, оставайся вот так всегда. Так тепло и спокойно становится, когда ты вот так тихо дышишь возле уха и обжигаешь горячим дыханием кожу. И даже не важно, что кофе может сбежать или мы можем куда-нибудь опоздать. Задумчиво улыбаюсь, помешивая тёмную жидкость с мелкими крошками зёрен на поверхности в турке:

– Нет, поздно ложусь и поздно встаю. Я сова, забыл?

Ты тихо посмеиваешься, и твои губы обжигают кожу позади уха. Незабываемое ощущение твоей близости, за которое я готов продать душу.

– Ничуть, – тихо смеёшься.

О, Гил, у тебя божественный голос, а когда ты смеёшься, я готов растаять. Такой бархатистый, ласкающий, обволакивающий. Мурашки бегут по телу, и я чуть передёргиваю плечами. Наверное, я опять задумался, потому что ты уже трепешь меня за плечо – кофе слегка пригорел, и на кухне повис терпкий аромат, который столь нравится мне, но не тебе. Выключив огонь под туркой, разливаю ароматный напиток по чашкам, отцеживая гущу через ситечко. Хочу уже тянуться за сливками и сахаром, но вспоминаю, что ты такое не пьёшь, и просто сажусь на стул, обняв пальцами тёплую чашку. Аромат горячего крепкого напитка витает где-то под потолком, щекочет ноздри, согревает. Как же уютно и спокойно, кухня расплывается перед взглядом, как и твоё лицо напротив. Ты пьёшь кофе мелкими глотками, я слышу это. Но ничего не вижу. Слух обостряется до невозможного. Слышу, как шаркает тапочками престарелый сосед по лестничной клетке, слышу смех внизу на улице, слышу твоё дыхание. Это раздражает, выводит из себя, заставляя мышцы лица исказить губы в лёгком презрительном оскале.

– Арти? – твой голос вырывает из забытья.

– Что? – делаю глоток кофе. Он обжигает горло и язык, хочется поморщиться от отвращения, но я улыбаюсь в ответ на твой взгляд.

– Ты меня вообще слушаешь? – ты недоволен, нетерпеливо встряхиваешь головой, чтобы откинуть со лба прядь чёрных волос. Они у тебя такие мягкие, и очень вкусно пахнут корицей. Это какой-то потрясающий японский шампунь. Я знаю, что ты их любишь. Обожаю зарываться в твои волосы пальцами или вдыхать их запах, когда ты уже спишь, а я всё не могу сомкнуть глаза.

– А что ты говорил?

Ты вновь недовольно хмуришься и снова немного отпиваешь из чашки:

– Я говорил о том, что твоя мать очень хочет тебя видеть. Да и твой отец.

Мать? Отец? Хм. Я не слышал о них вот уже пару лет, ровно как и о брате, что укатил в Ирландию к деду, вовремя отобрав себе хороший особняк и часть бизнеса. И что им могло от меня вдруг понадобиться?

– Что они хотели? – чувствую, как дрожит от злости мой собственный голос. Ну да, я ещё помню, как отец приложил меня головой о стену, когда узнал, что я сплю с его начальником. И сыном. И братом. Но сначала он узнал про начальника. И вот, этот очаровательный начальник сидит напротив меня и пьёт кофе.

– Понятия не имею. Но Андреа просила передать, что хочет тебя видеть, – ты тоже слегка не рад тому, что говоришь это. Я это вижу по едва заметной морщинке меж твоих бровей. Ты ослабляешь галстук и откидываешься на спинку стула, не сводя с меня взгляда. Ждёшь чего-то. И это ожидание во всех твоих жестах раздражает меня, заставляет мурашки бегать по телу, а пальцы теснее сжимают кружку. Роюсь в столе и достаю сигареты. Ты более-менее расслабляешься. Значит, ты ждал, что я закурю? А ведь раньше так ругал, сколько бесился из-за запаха вишнёвого табака в моём шкафу. Сколько нервов ты извёл на то, чтобы через пару лет заявить, что и сам куришь? Чуть усмехаюсь и закуриваю. Да, неплохо. Но после кофе курить с утра не самое лучшее. И пусть ты говоришь, что уже давно день и почти вечер, для меня всё равно утро. Звуки вновь становятся громче, ощущения обостряются, а перед глазами всё плывёт.

– Артемис! – Твой голос доносится до меня откуда-то издалека, но я слышу в нём нотки испуга, ужаса и паники. Что такое?

С трудом открываю глаза и обнаруживаю себя лежащим на полу кухни среди осколков чашек, опрокинутого стола и стула. Упал в обморок и стал хвататься за стол? Забавно, забавно. Ты нависаешь надо мной, а я чувствую острую боль во всём теле – осколки впиваются в кожу, плечо и бедро ноют после удара, стул придавил ногу, ударив по щиколотке, а на запястье ожог от сигареты. Поднимаешь меня, пытаешься поставить на ноги, и я понимаю, что ног совершенно не чувствую, меня колотит дрожь, мысли путаются в голове. А ты такой красивый и сильный. Тебе идёт испуганное выражение лица, любовь моя. Сразу вспоминаю, как ты дрожал в моих объятиях тогда, в своём кабинете, когда я расстелил тебя на твоём рабочем столе. Ты был напуган, ничего не понимал, но тебе нравилось то, что я вытворял с тобой. А потом ты и сам пришёл ко мне, и закрутились наши отношения.

– Арти? – вновь зовёшь ты.

А я не могу ответить – язык не слушается, губы слиплись, в горле пересохло. И я смотрю на тебя. Наверное, сейчас мой взгляд пуст или немного туповат. А мысли всё кружатся и кружатся в голове, как пылинки, что резко поднимаются вверх под лёгким порывом ветра или воздуха, а затем плавно опускаются, кружась в танце. Я люблю, когда ты так вульгарно сокращаешь моё имя. Оно тогда звучит как-то по-особенному. Даже не так, как его произносили многие другие до тебя. Словно сладчайшая музыка. Да, о музыке… Кажется, я слышу, как в голове одна за другой пролетают порывистые ноты Дьявольской трели. Или это кровь так бешено пульсирует?

– Я вызываю врача, Артемис, – восклицаешь ты и берёшь меня на руки.

Так легко и непринуждённо. Я-то знаю, что ты ходишь в «качалку», чтобы быть сильнее меня. Ну да. Конечно. Я хрупок, как девушка, изящен. Но разве не даёт это мне больше возможностей при моей работе? Наверное, об этом я скажу чуть позже. Да, тогда, когда будет время. Но ты ходишь туда и не говоришь мне, думая, что я этого не знаю, что я считаю тебя занятым человеком. И даже то, что я знаю твоё расписание наизусть – когда придёшь, когда уйдёшь – тебя не смущает. Поздно вечером тебя ждёт горячий чай или виски с лёгким ужином, как ты и любишь, утром всегда есть завтрак. Это всё… как должное. Ты и не замечаешь. А я вновь соскальзываю в пропасть, даже лёжа на твоих руках. Эта пропасть бесконечна, она холодна, она забирает в свои объятия беспощадно, неумолимо, и я вздрагиваю, когда вдруг обнаруживаю вокруг себя тепло кровати.

Дыхание даётся с трудом, губы чуть пульсируют от каждого вдоха и мне хочется пить. Шторы чуть раздвинуты, за окном уже вечер и темно. Я слышу шум редких машин, слышу, как наверху кричит ребёнок, которого привели из детского сада. Форточка чуть приоткрыта. У каждого времени суток есть свой лёгкий аромат, который прекрасен по-своему. Днём это тёплый, сухой воздух, согревающий своим прикосновением, но при этом облегчающий мучения под палящим солнцем. Вечерний аромат отличается остаточным теплом, смешивающимся с грядущей ночной прохладой. В нём много переливов, начиная со скошенной травы, заканчивая запахом воды в искусственных водоёмах городов. Ночью аромата почти нет, здесь царствует свобода. Свобода, какую не найти ни на одной из страниц великих авторов, ни в одной мелодии композиторов, ни в чьей-либо жизни. И сейчас в мою форточку залетал запах свежескошенной травы, что невероятно мне нравится. Сам не знаю, почему. Я схожу с ума от этого аромата, а может и уже сошёл. Но запах меня немного взбодрил. И снова я приподнимаюсь с кровати и смотрю на свои руки. Порезы от осколков, ожог от сигареты. Вроде всё, как и должно быть. Ты, наверное, ушёл на работу, после того, как уложил меня в кровать, а сейчас идёшь в спорт-зал. И почему-то от этого в груди зарождается адская боль, ноги подкашиваются, и я сажусь на пол, как сломанная кукла. Слёзы затмили глаза, но так и не потекли по щекам. Ну, я даю стране угля! Разреветься от неизвестно чего! И тут же слёзы сменились диким хохотом, от которого у меня вскоре заболели мышцы лица и живота, после чего я обнаружил себя лежащим на полу, истерично то ли ржущим, то ли плачущим. И не могу понять, были то слёзы смеха или боли. В таком состоянии меня и нашёл ты. Почему-то твоё растерянное выражение лица меня рассмешило ещё больше, и я вновь зашёлся истеричным хохотом. Понятия не имею, но мне вдруг стало так смешно, что даже я слегка удивился. Пытаясь успокоить себя, я лишь больше ржал и едва мог дышать, на глаза вновь наворачивались слёзы, а в груди рождался колючий страх.

– Артемис, ты что, нанюхался чего-то? – твой голос приводит меня в порядок, и я замолкаю, лишь изредка всхлипывая от остатков истерики. Да, так много лучше.

– Нет, Гил, не нанюхался. Просто, в самом деле, забавно выглядишь, – спокойствие снова возвращается ко мне вместе с развязностью, позволяю себе ухмыльнуться и поднимаюсь с пола. Апатия отступила вместе с депрессией. Стоило только как следует открыть ход своим эмоциям.

Ты смотришь недоверчиво, настороженно, как лис или кот, а мне так и хочется поиграть с тобой, раззадорить, и я касаюсь твоей щеки кончиками пальцев. Чуть вздрагиваешь и прикрываешь глаза. Нравится. Ты любишь, когда я касаюсь тебя. И, пусть ты и с пеной у рта утверждаешь, что ты стопроцентный «ведущий», мужик и будешь сверху, ты обожаешь мне подчиняться, ждёшь раз за разом, когда я начну овладевать тобой, как тогда, в полутёмном кабинете на договорах и прочих важных бумажках. А ещё ты падок на комплименты, которые я говорю в последнее время так редко. Ты любишь, когда тебя хвалят. Самовлюблённый. Чуть усмехаюсь про себя и ухожу на кухню. Ну уж нет, дорогуша. Я не дам тебе быть слабым. Раз уж ты «мужик», то будь добр. А я всегда могу сменить свою роль и непременно воспользуюсь этой возможностью, когда ты потеряешь бдительность.

Сквозь приоткрытую форточку доносится неумелая игра уличного музыканта, и я чуть морщусь. Ну да. У меня за плечами музыкальная школа и консерватория. Что ж ещё от меня ждать. Вновь стою у плиты, чтобы приготовить тебе ужин, а ты уходишь в душ, устало разминая плечи. Ну да, работа, «качалка», а секретаршу-то зачем трахать? Не такая уж она и симпатичная, а духи у неё отвратительно пахнут. Странно, ты меня даже не обнял. Чувствую напряжение в районе лба. Часто хмурюсь. И губы слишком часто плотно сжимаю. Но против воли нож в руках совсем не хочет резать овощи. Замирает, чуть дрожит. Блеск стали отвлекает, раздражает, хочется взять и… лезвие осторожно скользит по коже, оставляя едва заметную царапину. Всего одну. Лёгкая боль доставляет немыслимое удовольствие, по телу разбегаются мурашки, дыхание перехватывает. Слизнув кровь, принимаюсь за готовку салата.

Ужин проходит на ура. Ты рассказываешь про работу, я посмеиваюсь, изредка делаю глоток-другой виски. Ты же пьёшь и пьёшь. И слегка пьянеешь к четвёртому стакану. Путаешься в словах, сам смеёшься над собой и… жутко раздражаешь меня такой глупый. Такой простой. Сжимаю под столом руку в кулак и продолжаю слушать тебя, посмеиваясь над дурацкими шутками и то и дело протягивая к твоим губам сырные шарики. Ты норовишь лизнуть мои пальцы, но я не позволяю тебе этого, стараясь раззадорить лишь больше. Наконец, твоё опьянение переходит в нужное русло. Придурковатость выветривается из твоего вида, появляется грация дикого хищника, азарт во взгляде. С таким тобой я люблю разговаривать больше всего. Мы пытаемся завладеть друг другом, не давая доминировать над собой. А потому игра получается особенно привлекательной и страстной. Вот что удерживало меня – страсть. Я подпитываюсь ею, как и ты. Нежность и робость оставьте на ночные прогулки под дождём и снегом, или свидания в кино или кафе. Здесь, в квартире, когда мы можем в любой миг накинуться друг на друга, нужна страсть. Такая страсть, которая стоит на крепких отношениях и чувствах. Страсть, которая не угаснет.

Чёрт, от этих мыслей в брюках стало тесновато. Ах чёрт, Гил, возбуждаешь одним своим взглядом. Поднявшись со стула ухожу в ванную и начинаю умываться, а после обнаруживаю в раковине паука. Омерзение. Нет, не страх. Не накинется же он на меня, в самом деле, как клоун из великой книги короля ужасов Кинга? Конечно, нет. Просто омерзение, когда я представляю, как его маленькие лохматые лапки касаются моей кожи. Или волос. Богатое воображение рисует разные картины. Как насекомое заползает в рот, вьёт себе там паутину, выводит паучат, или проедает себе дыру в мертвом глазу, или вгрызается в плоть, заседая там, не давая вынуть себя, разнося яд по телу. Омерзение лишь увеличиваются. Желудок скручивает спазмом, и весь ужин выплёскивается в раковину наполовину переваренный. Мерзость какая. Теперь во рту неприятный кисловатый вкус. Смываю всё это и полощу рот. Теперь воображение рисовало мне, как какой-то мелкий водный паучок вместе с водой из-под крана пробирается в мой желудок, кишечник. И снова меня тошнит. Выключаю воду и выхожу из ванной. Ты стоишь у дверей и выжидательно глядишь на меня, явно ещё надеясь на интимное продолжение вечера. А я смотрю в ответ и представляю, как ты распадаешься на тысячу насекомых, которые накидываются на меня. Меня трясёт от омерзения, я жмурюсь, закрываю лицо руками, но не могу выкинуть эти картины из своей головы. Они сопровождаются неприятным стрёкотом и шелестом в ушах, доводя до бешенства, отчаяния. Кидаюсь в твои объятия, жалко дрожа. Да, Гил, будь сильным. Не дай мне растаять в этом безумии. Не растворись в нём и ты, любимый.

Ты понимаешь это по-своему и уже ведёшь меня к кровати, стаскивая с меня рубашку с коротким рукавом. Нет-нет, Гил. В кровати полно этих мелких существ. Они будут вгрызаться в наши тела, нет. Пытаюсь оттолкнуть тебя, но тебя это лишь веселит, раззадоривает. Для тебя это всё наши игры, которые мы так любим устраивать. Ты, наконец, укладываешь меня на кровать, и я почти чувствую, как несуществующие насекомые зарываются в мои волосы, как они ползут по моему телу. А твои поцелуи, что жгут кожу шеи, доставляют такое острое удовольствие, что хочется отпихнуть тебя и избить. Бить так, чтобы боль приносила удовольствие, столь же острое, сколь и ты доставляешь мне. Бить, чтобы кости хрустели, а кровь струилась по сбитым костяшкам. А потом целовать и целовать тебя, забирая твою боль, плача вместе с тобой, слизывая кровь. Но ты всё так же неумолим, держишь мои руки, и я понимаю, какой ты на самом деле сильный – моё сопротивление тебя не останавливает и даже не мешает. Язык твой, горячий и чуть влажный, скользит по груди ниже, а я не могу держаться и кричу в голос, умоляю тебя остановиться, но ты не слушаешь. И я начинаю брыкаться сильнее, чувствуя, как с твоего языка соскальзывают новые пауки, вгрызаясь в меня, устраивая во мне гнёзда. Выбиваюсь из твоих рук и яростно принимаюсь расчёсывать своё тело, царапая себя ногтями, отрывая кожу, вонзаясь в мясо. Кровь течёт, руки дрожат, боль растекается по телу, но они прячутся всё глубже, они хотят добраться до моего сердца, я просто уверен! Надо их сжечь… сжечь… чем?.. Хватаю зажигалку с полки и принимаюсь жечь свою плоть, пытаясь выгнать из-под неё жаждущих крови и плоти насекомых

Я проснулся от собственного вопля. Сон… всего лишь сон. Какое счастье! Руки целы, живот и грудь целы. По телу стекают капельки холодного пота, дышу с трудом.

– Что такое, Арти? Дурной сон? – твоё сонное бормотание успокаивает меня лишь больше, и я ложусь рядом, обнимая тебя.

– Да. Сколько времени?

– Почти половина пятого утра. Спи, малыш, – целуешь в лоб и тут же засыпаешь сам.

А я ещё долго лежу и думаю, сон это или нет. Сплю ли я сейчас? Или это взгляд из сна в сон? Взгляд изнутри на меня самого? Есть ли ты? Да, я уверен, ты есть. Спокойно вздохнув, засыпаю. И на этот раз сны меня не беспокоили, и я смог выспаться и даже проснулся днём в твоих объятиях. Спокойствие, которого так давно не было в моей душе, наконец, пришло ко мне. Не знаю, надолго ли.

========== Часть 2 ==========

Прохладный ветер треплет волосы, и я чуть ёжусь на этом ветродуе, ожидая, когда Гилберт всё-таки выйдет из офиса, чтобы провести меня во внутрь. С того дня, как мне снилась всякая дрянь, а апатия отступила, прошёл почти целый месяц. Случались заскоки вроде нескончаемого смеха, но я уже не обращал на это внимания. Сейчас я был сосредоточен на том, чтобы не убить каждого, кто посчитает, что я странно выгляжу. Конечно! Чтобы сказали вы, если бы вдруг встретили человека с от рождения белыми волосами? Нет, я не альбинос. Природа у меня такая. И, признаться, я и сам не знаю, почему. Кроме того. Часто ли вы встречаете парня в обтягивающих брюках да в высоких сапогах на небольшой платформе? Вот и я не так уж и часто таких вижу. А жаль, очень жаль. Впрочем, такой вид я выбрал только для своего любимого, шучу, отца. Собственно, именно для этого я и явился на работу к своему любовнику, у которого, в принципе, работаю сам. Но об этом ещё немного позже.

Возле офиса моего возлюбленного всегда дикий ветер, и это меня невероятно бесит. Особенно сейчас, в конце осени, когда кругом и так холодно, мокро и грязно, а тут ещё и ветер, который из рук вырывает сигареты. Чёрное, мрачное здание, кажется, готово вот-вот рухнуть и похоронить меня под собой. Но оно невероятно-прочное. Повернувшись к ветру спиной, я, наконец, смог, закурить и сделать глубокую затяжку. Какое невероятное облегчение! Просто гора с плеч. Впрочем, никаких гор на моих плечах не валялось уже почти около месяца, так что я преувеличиваю. Наконец, я заметил приближающуюся ко мне фигуру в развевающемся чёрном плаще. Про себя я ухмыльнулся. Его хлебом не корми, дай выпендриться. Например, надеть чёрный кожаный плащ и тяжелые военные берцы на работу при том, что он директор крупной компании. Посмеиваясь и фыркая, двигаюсь ему навстречу. А он морщится, недовольный происходящим – ветер растрепал его волосы. Ха. Наивный. Я-то додумался через полчаса на диком ветру собрать волосы в хвост, а он за несколько лет не научился так делать. Впрочем, я мог и сразу догадаться, но не в этом суть. Едва мы оказались в радиусе действия собственных рук, как Гилберт сгрёб меня в объятия и тут же поцеловал. У него неожиданно мягкие губы, пусть иногда он и целуется грубовато, что мне очень и очень нравится, они тёплые, а горячий язык уже хозяйничает у меня во рту. Так, поговорить с отцом и тащить этого красавчика в туалет, пока тёпленький. Наконец, жаркий поцелуй закончился, и я смог вдохнуть воздуха.

– И я рад тебя видеть, – судорожно выдыхаю и, схватив его за руку, тащу к зданию компании.

Тихо посмеивается и вскоре подстраивается под мой шаг. Я чуть ниже его, но при этом хожу чуть быстрее. Так уж получилось – жизнь научила. Не можешь дать отпор, так научись быстро съёбываться. Наконец, двери в здание открылись и я шагнул в хорошо освещённый холл, тут же принимаясь отогревать пальцы горячим дыханием. Я замёрз насмерть и теперь готов был обнимать хоть вонючего шимпанзе, лишь бы нормально согреться. Естественно, тут же пошли естественные человеческие процессы, и из носа потекло в три ручья. Чёртова поздняя осень! Вытаскиваю платок и высмаркиваюсь, на что Гилберт смотрит с неподдельным ехидством и толикой сочувствия:

– А я тебе говорил витамины пить.

– Я тебя к праотцам отправлю за ещё одно такое заявление, – бормочу, складывая платок и убирая его в карман.

О, счастье есть. Тепло, нос чист, Гилберт рядом. Но мою иллюзию тут же нарушил мой же любовник.

– Идём уже. Не хочу, чтобы ты опоздал.

Заходим в лифт, стены которого отделаны зеркалом. Нажав на кнопку «29» этажа и дождавшись, пока двери закроются, Гилберт тут же подался вперёд, и я даже не думал противиться, отвечая на поцелуй. Всего-то ничего прошло по времени, а я уже истосковался по этим прикосновениям. Чёртов засранец! Я его готов был изнасиловать прямо там! В тесной кабине стало душно, жарко, пальцы поползли вверх по спине Найтгеста, зарылись в его кудри, тут е с силой впиваясь, чуть оттягивая назад. Тихо пикнуло, и мы были вынуждено отлепиться друг от друга, а затем вывалиться в коридор – благо, пустой – и направиться к кабинету Гилберта. Ничего не изменилось. Ковровые дорожки по коридорам, растения в горшках, большие окна, фонтанчики в холле этажа, диванчики для ожидания – красота. Красота и напыщенность. Ухмыляюсь про себя. Да, его семейка как всегда – в своём репертуаре. Он не замечает и самодовольно улыбается, чуть щурясь, точно коршун на охоте. Открывает двери и… пусто. Значит, мой горячо любимый отец ещё не пришёл. Отлично. Воспользовавшись случаем, я не завалил Гилберта на диванчик, а плюхнулся в его директорское кресло и закинул руки за голову. Всегда обожал это делать! Гилберт снисходительно улыбнулся и уселся на диванчик у стены. Кабинет был не очень большим. Даже так – приятно маленьким. Но в нём было столько всего, что взгляд не знал, за что зацепиться. Картины, украшения, антикварные шкафы с папками и книгами, столь же антикварные стулья и прочая мебель, жалюзи на окне, сделанные под дерево, идеальный порядок на столе – явно наводил сегодня, поскольку даже пыли нет – и очень удобное кресло. Взгляд в самом деле скользит по всему, не зная, на чём остановиться. Встаю с кресла и подхожу к одному из шкафов. Моя фотография в резной рамке бросалась в глаза первой. Я и в самом деле так женоподобен, как здесь? Окинув старую фотографию взглядом и вспомнив осунувшегося себя, я мрачно ухмыльнулся – похож, как же. Гилберт к тому моменту бросил, что пойдёт и попросит принести кофе и позвать моего отца, и вышел из своего кабинета, вновь оставив меня наедине со своими мыслями и тиканьем антикварных напольных часов. Помнится, валяясь здесь на диванчике, ожидая, пока Гилберт закончит возиться с документами, я всегда ждал их звона. Он казался мне мелодичным, протяжным и невероятно трагичным. Теперь же я смотреть на них не могу – противное тиканье не умолкает, становится всё громче и громче, как если бы некий маньяк стоял у меня над ухом с часами. Столь яркая картина возникла перед глазами, что я мигом повернулся. Нет, просто показалось. Просто воображение разыгралось. А часы, как стояли, так и стоят. Ничего особенного. Возвращаюсь к столу и вновь сажусь в кресло, начинаю перебирать бумаги, чтобы занять себя хоть чем-то и отвлечься от этого чёртового тиканья. Кажется, у меня начинает дёргаться веко от этого звука. Ну, всякое бывает, Артемис, спокойно, спокойно. Да какое тут к чёрту спокойствие?! Откидываюсь в кресло и почти что с яростью запускаю пальцы в волосы. Мало того, что тиканье меня раздражает, так ещё и эта встреча с отцом. На душе скреблись кошки, запуская длинные, грязные когти во всё, что попадалось, заставляя поморщиться. Закрываю глаза и замираю в таком положении, запустив пальцы в волосы. Я побаивался своего отца и ненавидел. Он был сильнее меня. Намного. А в таком кабинете я вряд ли смог бы от него ускользнуть куда-то, если он вдруг вздумает снова приложить меня головой о стену или придушит. Больное моё воображение рисовало мне всё новые и новые картины, преобразовывая моего отца в неведомого зверя, который выдирает мои внутренности, сжирает их, измазываясь в крови, размазывая её и мне по лицу тоже. Мерзко, отвратительно. Меня снова колотит дикая дрожь, обнимаю себя за плечи и лишь плотнее жмурюсь, стараясь выгнать дурные картинки из своей головы.

– Артемис? – холодный, жестокий голос окатил меня ведром ледяной воды, и я тут же пришёл в себя, распахнув глаза и уставившись на говорившего.

Отец всегда был человеком видным, но теперь, после представления от моего воображения, он мне казался ещё мрачнее, ещё сильнее. Высокий, плечистый мужчина, подтянутый, хорошо собранный. Прямой взгляд тёмно-тёмно серых глаз, почти чёрных, из-под нахмуренных бровей. На лбу уже пролегли первые морщины, в чёрных коротко стриженых волосах проглядывает седина. Строгий костюм ему идёт, но не очень. Ровно как и имя, которое ему совсем не подходит. Рафаэль. Собственно, кому подходит данное ему имя? Ну, например, мне. Возвращаемся к конкретно моему отцу.

Моя семья, Акио, уже пару сотен лет взаимодействует с семьёй Найтгест – как, например, мой любовник, один из последних. Правда, у него там сын подрастает, которого он «сделал» ещё до знакомства со мной, а после и вовсе развёлся, а ребёнка забрал. Сейчас его сыночек обучается в какой-то частной школе за границей. Не в этом суть. Взаимоотношения между нашими семьями были не самыми хорошими, особенно после того, как мой дед немного тронулся и укокошил деда Гилберта. И как же мне неудобно после этого носить его имя. Впрочем, это так же относится к моей работе. У семьи Акио и Найтгест сходные цели и задачи, но без нашей семьи семья Найтгестов загнётся и перестанет существовать. Вот, например, мой отец, глава компании, но иногда перебирается к моему любовнику. Никогда не понимал, зачем ему это. Брат же мой, как я говорил, смотался в Ирландию к деду, где стал директором одного из филиалов. Кажется, он даже женился и у него есть пара детей.

Что я? Я работаю в компании Найтгест. Назло семье. Заместитель моего директора – Гилберта. Но это формально. Это то, что думают другие по поводу моей работы. Так же я формально делаю всю работу дома, из-за моего плохого здоровья. А оно и вправду не ахти. Но на самом деле моя настоящая работа заключается в совершенно иных вещах.

Предположим, у семьи Найтгест или Акио появились какие-то проблемы в лице некого человека. Моя работа тихо, бесшумно и без лишних следов убрать эту проблему, решить задачу, как и подобает заместителю директора. И мой отец прекрасно это знает, и я даже без очков вижу, что он боится однажды стать проблемой. Ведь он тоже не совсем глава компании. Сейчас всем заправляет мой дед. Но после него управлением компании займётся моя мать. Но, поскольку, ей откровенно плевать на семейный бизнес, она отдаст это всё мужу. Женщины. Ничего не понимают в экономике и политике. Не важно.

И вот, это существо стоит напротив меня, сверля своим холодным, но в то же время дико напуганным взглядом. И мне так и хочется схватить ручку и вонзить ему в глаз и ещё раз, и ещё, под звук тиканья этих проклятых часов, который вызывает у меня дрожь. Убираю руки с плеч и улыбаюсь отцу:

– Привет-привет.

н морщится, слыша от меня такое вульгарное приветствие. А мне нравится его злить, я хочу, чтобы он был в бешенстве, чтобы и его раздражал этот навязчивый стрёкот стрелок.