Текст книги "Взгляд изнутри (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Абсолютно точно, Артемис, – Себастьян улыбнулся, его дыхание обожгло мне кожу на шее. – Ведь ты не набрасывался ни на кого, да и на себя, вот уже месяц. Прислушайся.

Недоверчиво покосившись на психиатра, я всё же прислушался. Шум ветра за окном, что пытался вывернуть деревья из земли, стук дождя, дыхание мужчины, смешивающееся с моим дыханием, шаги по коридору, тиканье часов. Я сосредоточился на тиканье. Звук как звук, размеренный, спокойный и ненавязчивый. Почти приятный. Тут же в голову пришла идея мелодии, какую можно было бы совместить с этим звуком.

– Пожалуй, вы правы, – кивнул я, согласившись всё же с Себастьяном. – Тогда, через пару недель я буду ждать свои вещи.

Подавшись порыву, я потянулся и коснулся губами подбородка мужчины и вылетел из его кабинета, надеясь, что за мной не кинутся следом и не изнасилуют в кладовой для швабр, где недавно поймали санитара с одной из больных. Я не против секса, что вы. Ни в коем случае! Ни под каким предлогом! Просто Себастьян… Не вызывал во мне такого желания, как Гилберт? Вполне может быть, что и так.

В моей палате было темно и прохладно.

Всполохи света один за другим пролетали мимо окна, бликами света играя на белых стенах, а, попадая на глаза, словно освещали весь мир вокруг, заставляя улыбнуться, вызывая радость. Хотя, что есть радость для меня? Теперь это среди унылой, серой картины настоящего и ярких красок прошлого – лёгкость в теле, тепло на губах и быстро бьющееся в груди сердце, как будто взволнованное чем-то. Нетерпение и желание действовать окружало меня в последние недели пребывания в больнице. За одним днём следовал совершенно другой, заставляя меня удивляться, смеяться и улыбаться. Глубокое, иногда сбивающееся от чего-то дыхание заставляло грудь приподниматься и опускаться, словно ласкало мои губы. Пронзительно-белые стены, простыни, пол – всё это словно наполнилось свежестью и предвкушением свободы, воздуха, деятельности.

Сны были спокойными, дарили мне отдых и даже, порой, в них присутствовал смысл. И прошлая их чрезмерная реалистичность сменилась обычными, не связанными между собой сновидениями, а потому я легко отличал их от яви.

Открыв глаза в последнее моё утро здесь, я тут же подскочил на кровати и метнулся к окну. Жилое здание напротив было увешано гирляндами, шёл пушистый, белый снег, а узкая щёлочка не закрытого до конца окна пропускала в палату свежий, ледяной воздух. Меня прошило изнутри совершенно новым, незнакомым ощущением. А всё новое, как говорится, – хорошо забытое старое. Это было нетерпение, смешанное с желанием. Поскорее бы вырваться оттуда на улицу. Абсолютно детское чувство радости и желание выбежать под снег переполняло меня, как вино переполняет кубок, как если бы граф вдруг впал в задумчивость и забыл убрать бутылку, из которой пьянящая жидкость так и льётся. Сглотнув и облизнув пересохшие от внутреннего жара губы, я прикрыл глаза, подставляя лицо едва ощутимому потоку свежего воздуха.

В середине дня дверь в мою палату открылась, и вошёл Себастьян с санитаром. Врач с довольной улыбкой сообщил мне, что я могу валить на все четыре стороны. Я уже потянулся было за справкой, но замер чуть нахмурившись. Бывшее внутри меня чувство лёгкости лопнуло, как воздушный шарик. А что если всё не так легко и просто как кажется? А что если я просто сплю? Если я сейчас в коме и просто предаюсь жизни внутри своего укромного мирка, в котором всё в любом случае кончится хорошо? Заметив моё замешательство, врач попросил санитара выйти и уложил мне крепкую руку на плечо:

– Артемис? Что-то не так?

Я поджал губы и чуть нахмурился, глядя на своего уже едва ли не лучшего друга исподлобья:

– Скажи-ка мне, друг мой сердечный, – я сделал театральную паузу и перевёл взгляд за окно, где всё так же заманчиво и сказочно красиво кружился снег. – Может ли случиться так, что я всё ещё болен и всё происходящее – просто мой сон?

Себастьян уставился на меня с крайней степенью изумления на лице:

– Что, прости?

– Что слышал, башка ты дурья, – закатил глаза я. – Так что?

– Вполне может статься. Но тогда подумай о том, чтобы скорее проснуться, встать на ноги и выйти из больницы, – подмигнул мне Себастьян и вложил в руки справку. – Как будешь уходить, загляни ко мне в кабинет.

Он удалился, прикрыв за собой дверь, а я глянул на одежду, что кинули мне на кровать. Рядом с кроватью стояли мои высокий сапоги на платформе, на покрывале валялись зимний плащ, чёрный джемпер с глубоким треугольным вырезом, брюки и носки. Давно же я их не видел. Вот счастье-то! Забыв о своих мрачных мыслях, я всё же оделся и подошёл к двери. Моя сентиментальность, возродившаяся во мне, не позволила мне не обернуться на мою палату. Всё такая же кристально-чистая, белая, она словно уже скучала по мне. Но я не планировал сюда возвращаться ещё ближайшие лет пять, а потому вышел из палаты и закрыл за собой дверь. Сапоги постукивали по кафельному полу, приятно сжимали ноги, давая вспомнить, каково это было целый день бегать то на каблуках, то на платформе. Подойдя к кабинету Себастьяна, я деликатно постучался и шагнул вовнутрь, понимая, что, скорее всего, это последний раз, когда я вижу этот кабинет. Возможно, оно и к лучшему.

Врач восседал у себя за столом, попивая чай. Улыбнувшись мне, он поднялся с кресла и лукаво окинул меня взглядом:

– У меня есть кое-что, что тебе обязательно понадобится.

– И?

Я выжидательно окинул его взглядом, понимая прекрасно, что со мной играют, как кошка с мышкой. Но и это не смогло вывести меня из себя. Себастьян подождал пару мгновений для верности и вытащил из-под стола мою сумку:

– Я очень рассчитывал на то, что ты однажды покинешь это место, Артемис. И вот, как видишь, сохранил всё до последнего. В сумке твои вещи – телефон (правда, он уже разрядился), кошелёк (мы честно оттуда ничего не брали), ключи (дубликаты не делали), тетрадь (туда я заглядывал, но ничего не понял), а так же пара презервативов (скажи спасибо, что мы их не использовали).

Я тихо посмеивался над его комментариями, пока рассматривал содержимое сумки и вешал её на плечо. Справка тут же легла в кошелёк, на телефон я и не глянул – дома уж будем разбираться. Посмотрев на Себастьяна ещё раз, я протянул было ему руку, а потом передумал и приобнял за плечи:

– Я знаю, что ты заглядывал в паспорт. Так что, если хочешь, заходи по адресу.

Подмигнув ему, я покинул кабинет, чувствуя, как каждый шаг отдаётся острым нетерпением в теле, едва ли не возбуждением. Стоило мне выйти с территории больницы, как я почувствовал себя живым.

Снег медленно кружился в воздухе и падал на голову, лицо, плечи. Тая на разгорячённом лице, капельками стекал до подбородка и капал вниз, на грудь, где и застывал. Пронзительный, морозный воздух, холодил лёгкие, даря ощущение безграничной свободы. Постояв пару минут у ворот психиатрической клиники, я бодрым шагом направился в сторону дома, идя, всё же, не очень быстро, чтобы успеть насладиться прогулкой.

Белые небеса, белые крыши домов, белый асфальт – всё это дышало счастьем и свободой.

========== Часть 7 ==========

Когда я подходил к дому, уже не чувствовал ног, равно как и рук, щёк и губ. Сердце тяжело стучало в груди, а перед глазами всё плыло – после столь долгого заключения в четырёх стенах я невероятно ослаб, и путешествие от больницы до дома заняло едва ли не два с половиной часа, вымотав меня ужасно. Не став сразу заходить домой, я сначала прошёлся вокруг парка, а затем направился в магазин – год меня не было дома. В холодильнике наверняка уже всё пропало! Хотя в голове теплилась надежда, что мой любовник заходил туда изредка и убрал сгнившую дрянь. Так или иначе, мне нужны были сигареты.

В магазине ничего не изменилось – всё тот же ассортимент, всё те же кассиры, охранники, уборщицы. Однако среди всего этого я чувствовал себя теперь белой вороной. В голову лезли совершенно непрошенные мысли. А что обо мне теперь думают брат и дед? Как там Гилберт? Забыл ли он обо мне? Завёл ли новый роман? Занято ли теперь моё место на работе? Тряхнув головой, я взял продукты и направился к кассе. В этот раз выбор мой пал на болгарский перец, готовую лазанью, хлеб и молоко. При этом я не представлял, как буду есть – в больнице я питался мало и неохотно, а потому желудок мой изрядно сжался, да и организм мог жить на одном сладком чаю дня два.

Добравшись до кассы, я поднял взгляд на стенд с сигаретами. Чего бы такого взять, чтоб и не крепко и приятно? Кассирша на меня смотрела несколько мгновений с недоумением, словно пыталась понять, где меня раньше видела и кого я ей напоминаю.

– Будьте добры блок сигарет «Aroma Rich», ирландский кофе. – я заставил себя изогнуть губы в улыбке, посмотрев на эту тётушку. Голос мой был хриплым, не таким, как раньше. Как если бы я напился горячего спиртного и стал орать песни на морозе, чего за мной никогда не наблюдалось и, надеюсь, наблюдаться не будет. В конце концов, мне хочется сохранить хоть какую-то видимость приличного человека. Тем более, я же только что вышел из психиатрической!

Женщина с недоверием смотрела на меня несколько мгновений, пока я не достал паспорт и не показал ей. Посмотрев на дату рождения и в уме подсчитав, она выпучила на меня глаза и сбито извинилась, пробив вместе с остальными продуктами ещё и сигареты. Больше всего меня, конечно, обрадовало то, что она не вспомнила меня – отвечать на лишние вопросы мне бы не хотелось. Пакет мягко шуршал, пока я убирал в него продукты и сигареты, которые открыл уже на улице.

Я никогда не был сторонником тонких сигарет, поскольку никогда не мог ими «накуриться» в своё удовольствие. Но конкретно эти всегда нравились тем, что дыма от них не слишком много, а вкус и запах даже приятен по сравнению с остальным. Тем более, после длительного перерыва – это самый лучший выбор. По крайней мере, у меня от них не начинала кружиться голова. Четыре сотни таких сигарет и можно будет переходить на более крепкие, привычные.

Сердце гулко стучало в груди, пока я поднимался по лестнице к своей квартире, теребя в руках ключи. Юный и неистребимый мечтатель во мне молился о том, чтобы Гилберт был там, реалист же одну за другой отвешивал ему пощёчины, напоминая о том, что мой любовник может быть на работе. Пессимист же тихо бурчал о том, что Найтгест обо мне вовсе забыл. Тихо звякнули ключи, пока я дрожащей рукой открывал двери.

Квартира встретила меня печальной пустотой, мрачной полутьмой. Тишина так и звучала в каждом углу, заставляя тьму переливаться. Затхлый воздух говорил о том, что здесь уже неделю, как минимум, не проветривали. Мечтатель тут же утих и ушёл в тёмные глубины сознания, а потому пессимист тут же завёл свою шарманку о том, что психически больной человек никому не нужен. Реалист же закатил глаза и дал ему по лбу крепким кулаком. Пакет в этой тишине шуршал почти что громогласно, моё дыхание, казалось, было слышно этажом выше. Захлопнув за собой дверь, что тоскливо приветствовала меня своим монотонным скрипом, я поставил пакет у стены и начал раздеваться. Повесив плащ и стащив с себя сапоги, я прошёл на кухню и поднял тёмно-охровые шторы. Свет тут же влился в запылённое помещение, освещая причудливый танец пыли, что вздымалась в воздух и опускалась на всё, до чего доставала. Открывшаяся форточка так же тихо, неохотно скрипнула, впуская свежий воздух. То же самое произошло и с комнатой.

Вскоре в квартире было свежо и прохладно, а я, забыв про завтрак, решил устроить генеральную уборку. Сколько же мусора здесь, оказывается, было! Какие-то скомканные листы, упаковки из-под сигарет, три переполненные пепельницы, пустые бутылки и банки из-под кофе. Грязные чашки и тарелки, пыль. Мне срочно требовалось всё выкинуть, вымыть, словно я пытался избавиться от следов прошлого, стереть грязь из памяти, как стиралась грязь со столов, посуды. Я дошёл даже до того, что везде пропылесосил и помыл полы. Через несколько часов я сидел на кресле в чистой кухне и пил свежий кофе. Мне пришлось сделать несколько пробежек до мусорки. В холодильнике, к моему счастью, тухлятины не нашлось – кто об этом позаботился, я пока не знал. Небольшое количество дыма от сигарет поднималось под потолок и растворялось благодаря устроенному мной сквозняку – форточки я так и не закрыл, благодаря чему ещё не задохнулся в пыли. Я сильно переживал по поводу чистоты в своей квартире, но пока ещё не знал, как выгляжу я сам. Закончив с завтраком и впервые на моей памяти сразу же помыв посуду, я вышел в коридор и, включив свет, замер перед зеркалом.

Волосы мои, о которых не заботились вот уже год, в полнейшем беспорядке рассыпались по плечам, обрамляя исхудавшее лицо, всё же сохранившее свою красоту, чему я был несказанно рад. Скулы стали выделяться сильнее, глаза почти выцвели, сменив свой янтарный цвет на серый. Исхудало не только лицо, но и я сам. Стащив с себя рубашку, я недовольно поморщился – от лёгкого, соблазнительного рельефа мышц почти ничего не осталось, кожа обтягивала рёбра.

Оставшись совершенно недовольным увиденным, я твёрдо составил для себя план действий на ближайшие две недели до нового года. В конце концов, я не хотел бы в таком состоянии появляться перед кем-либо из знакомых. А тем более, перед своим любовником.

Для начала я залез в ванную, где отмокал несколько часов, давая телу почувствовать живительное тепло. Больше всего времени я потратил на волосы, которые за год едва не стали доставать мне до поясницы. Я, конечно, любитель длинных волос и так далее, но выглядеть Чубаккой совершенно не хочу. А потому, как только я вылез из ванной и высушил свои патлы, позвонил в свою любимую парикмахерскую и на следующий же день записался на стрижку. Хотя у меня тут же встал вопрос вопросов – стоит ли слегка сменить длину волос, сравняв её с той, что была, или абсолютно изменить стиль?

Собрав волосы в хвост, я принялся рассматривать свои руки. Длинные ногти, которым тоже следовало бы придать форму и подарить нужный уход, бледная кожа и белёсые шрамы на указательном пальце. Посмотрев на последние более внимательно, я понял, что ничего уродливого в них, в общем-то, и нет, хотя неприятные воспоминания тут же закопошились в голове, а ощущения принялись колоть тело, но и это мне удалось подавить.

Маникюр я делал крайне осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям и мыслям. Взрезать кожу ножницами не хотелось, отрывать мясо и резать мышцы – тоже. Любопытство, в какую сторону будут торчать кости, насколько мелкие будут осколки и как много крови выльется, уже не одолевало меня. И, в конце концов, я уяснил – захочу узнать, узнаю на своей жертве. Дав рукам отмокнуть и срезав кутикулу, я задумался о том, какую форму следует придать? Срезать ногти напрочь не хотелось, но и оставлять и эти вампирские когти мне то же не улыбалось.

В конце концов, ближе к полуночи я смог полюбоваться своей работой – не слишком длинные ногти округлой формы с чёрным лаком и тонкой белой полоской по середине у каждого. Вырисовывать паутины, снежинки я не хотел, да и к тому же считал это элементарной банальщиной. Но меж тем глаза мои уже начинали закрываться, а завтра ещё столько всего предстояло сделать! Я твёрдо решил для себя, что если и пойду к Гилберту, а я к нему собирался идти, то должен выглядеть не мрачной тенью прошлого, а… А намного лучше. Тихо посмеиваясь и наблюдая за тем, как снег кружится за окном, я ждал, когда высохнут ногти.

Телефон, уже заряженный, тихонько лежал на столе. Я уже насладился чтивом, которое мне писали в начале моего пребывания к клинике. И как, оказывается, у меня много знакомых. И, судя по всему, земля, в самом деле, слухами полнится, раз всё так быстро разлетелось. Даже до моей бывшей однокурсницы, чуть не ставшей моей женой, долетело подобное. Больше всех, к моему вящему удивлению, мне пыталась позвонить мать, она же и завалила сообщениями. Мне пришлось ждать минут пять, пока все тексты и звонки загрузятся! Кошмар. Но прочитанным я остался крайне доволен, а так же не стал отвечать. В конце концов, вот уже год прошёл с того момента.

Когда же ногти мои высохли, я сделал то, о чём мечтал вот уже полгода. Ну, примерно полгода. Пройдя в комнату, я вытащил из чехла гитару и уселся на стул. За время моего отсутствия она порядком расстроилась, но настройка этого инструмента никогда не была для меня проблемой. Несмотря на то, что время подходило к половине первого ночи, а глаза слипались, я заставил себя вспомнить несколько гамм и только после этого покусился на более серьёзные вещи. Например, на «The Beatles», которые крутились у меня в голове вот уже три дня как. А потому не отказал себе в том, чтобы сыграть три мои любимые песни. Правда, под конец четвёртой мне уже что-то сбросили на потолок с недовольным ворчанием.

Закончив же мучить соседей и рухнув на кровать, я почувствовал, что наконец-таки вернулся. Меня не оставляло ощущение, что часть меня вернулась домой, а другая потерялась где-то там, в коридорах психиатрической клиники. Впрочем, не исключено, ведь потерять самого себя – обычная для меня вещь. Но я почувствовал – вот она, догнала родная частичка. И спокойное удовлетворение сытого кота мигом овладело мной, позволяя мне закрыть глаза и погрузиться в спокойный сон без сновидений. И, как и год назад, солнце пробралось сквозь тонкую щёлочку меж штор и начало во всю светить мне в лицо, что я всегда на дух не переносил. Но следом зазвонил будильник, отчего я проснулся окончательно и бесповоротно. За окном была тишина и спокойствие, как и внутри меня, что меня немало настораживало. Мне сразу представилась умирающая звезда, которая постепенно начинает испускать всё более тусклый свет, затем замирает вовсе и разрывается на кусочки. Может ли произойти такое со мной, когда радость моя проявляется всё реже, когда мрачные мысли пусть и не проходят столь явно, но грызут изнутри одним своим существованием, когда неизвестность давит со всех сторон? Было ли моё прошлое состояние лучше нынешнего тем, что я позволял всем своим эмоциям проявляться, а теперь я похож на каменное изваяние, которое что и может изредка улыбнуться?

Недовольно нахмурившись и прикусив губу, чтобы привести себя в порядок, я поднялся с кровати и поплёлся в ванную, где просидел не меньше часа, позволяя телу расслабиться вновь перед трудным днём. На сегодня у меня было много планов.

***

Я не замечал, как пролетают минуты, не замечал, как час за часом сплетаются в сутки, а Новый год меж тем всё приближается. Я был настолько занят, что порой забывал, как зовут меня самого, но вспоминал, как правило, к вечеру. Чем я был так занят всё это время? В общем и целом – собой любимым. Зарплату мне всё так же перечисляли, считая, что я так и работаю из дома, а потому годовой счёт был в моём полном распоряжении, чем я и остался крайне доволен. В первую очередь я, конечно, избавился от лишнего груза на голове, срезав волосы, оставив сзади небольшой хвостик. Привыкшие к тому, что их много, волосы мои тут же стали торчком, что мне показалось забавным и привлекательным. Не пожалев о том, что делаю, я так же проколол свои уши, которые до того были чисты и невинны. Всадил я в каждое по пять серёжек из хирургической стали. Две в каждой мочке и три на хрящах. Болело, конечно, первое время, адски, но я и с этим свыкся. Человек, как говорится, ко всему привыкает.

Так же я обновил свой гардероб, обзавёлся кольцом-когтем, о котором давно мечтал и тростью. В общем и целом, прибавил своему образу металла. И хоть на парня стал похож, а то вечно эта история «Девушка, вы выходите?». Тьфу.

Ко всему прочему я занимался тем, что разузнавал о делах своей компании, чтобы приготовить сюрприз моему любовнику.

Неделя перед новым годом у меня ушла на покупку подарков и рассылку их по нужным адресам, чтобы были доставлены 1 января. Не хотелось дарить подарки перед праздником – хоть убейся.

Новый год я встретил в одиночестве, к которому на этот праздник привык. И если раньше, когда только съехал от родителей, тосковал и грустил, то потом насладился этим в полной мере. Не надо готовить на семь наглых морд, не надо потом прибирать за ними – празднуй в своё удовольствие. Но самым прекрасным моментом было другое. Утром, часов в девять, пока улицы ещё не наполнились людьми, я всегда выходил на улицу. Кучи остатков от фейерверков, осколки разбитых бутылок, мусор, потерянные перчатки, снег и абсолютная тишина в парке. Иди себе и радуйся жизни – вот это счастье. Вот это праздник! Именно в такие моменты я переполнялся счастьем, я чувствовал настоящую свободу, жизнь.

А прекрасный, на мой взгляд день всё приближался, нервы мои натягивались до предела, но ничего не поделаешь – любовь, как и красота, требует жертв. Какая жалость, что таким образом не спасти мир от ублюдков и дегенератов, что заполнили этот мир до краёв и вызывают у меня желание не только «забацать ядерный гриб охуительный», но и взблевануть пару раз, как следует, в туалете. Романтиком я никогда особенно не был, но считаю, что горбатого может исправить не только могила, но и настоящая любовь. Не та любовь, которая нынче прославляется – поебались и разошлись, а светлое чувство, которое разгоняет тьму в сознании и душе.

В назначенный день (назначенный кем, я пока не скажу) я расхаживал по 29 этажу в давно забытом мною здании. Любопытства ради я даже подошёл к собственному кабинету и слегка толкнул дверь – заперто. Значит, Гилберт так и не нашёл мне замену. А, может, и не искал вовсе. Дожидался меня? От этой мысли у меня сердце затрепетало, но я его тут же дёрнул на место, чтобы не мешало мозгу. Вот, уже почти подошло время, часы в кабинете «начальника» должны вот-вот пробить пять вечера, и я спешу в холл этажа, чтобы успеть замереть перед огромной диффенбахией, оперевшись на трость.

Протяжный, величественный звон часов пронёсся по этажу и, кажется, отправился ниже, пять раз. Позади меня тихо скрипнула дверь кабинета.

– Мистер? – от этого голоса у меня всё внутри замерло, дыхание перехватило, а ноги даже слегка задрожали. – Проходите.

Оправив чёрный плащ с воротником-стойкой и покрепче сжав трость, я обернулся к Гилберту, чувствуя, как сердце моё летит в Тартарары. Мы стояли шагах в двадцати друг от друга, ему в глаза ударяли лучи заходящего солнца, а потому он чуть щурился, смотря на меня поверх очков. Я сделал сначала один шаг, стукнув подбойкой платформы чёрного сапога, а затем тростью. Ещё шаг. Каждый вдох мне давался с трудом. Я чувствовал, что ещё немного и кинусь к нему на шею.

Не рассмотрев меня, мой мужчина скрылся в кабинете. Судя по знакомому скрипу – сел в своё кресло. На долю секунды замерев перед дверью, я шагнул внутрь. Кабинет совсем не изменился, а вот Гилберт наоборот. Лёгкая, едва заметная седина скользнула в его чёрных, как смоль, волосах на висках, меж бровей появилась лёгкая морщинка. «Боже», – про себя выдохнул я, замерев в дверях кабинета и прикусив изнутри губу. – «С чего он так?» Мой мужчина возился с бумагами, не поднимая на меня взгляда. Решив взять быка за рога, я опустился в кресло напротив и положил трость на колени:

– Я слышал, что должность вашего заместителя пустует, мистер Найтгест.

Мужчина сдержанно кивнул, видимо, не узнав даже мой голос. Впрочем, неудивительно – он стал хриплым после новогодней беготни.

– Думаю, что в таком случае я подхожу вам как никто другой, – вздёрнув подбородок, улыбнулся.

– С чего вы взяли? – снимая с себя очки и потирая веки, поинтересовался мой мужчина.

– Только один взгляд на меня, и вы поймёте, почему.

Гилберт тихо вздохнул и поднял взгляд. Я запомнил каждое мгновение этого вечера. Я видел, как испуганно сузились его зрачки, а затем расширились, едва не затмив радужку. Рот его приоткрылся. Я слышал, как прекратилось дыхание моего мужчины. Судорожно сглотнув, он приподнялся из кресла:

– Артемис?

– Я похож на кого-то другого? – насмешливо вскинул бровь я.

Впрочем, да. После снегопада мои волосы стояли торчком, уши были напрочь запирсингованы, воротник-стойка придавал моему виду не то выпендрёжничества, не то аристократичности. А может и того, и другого. Я, впрочем, был совсем не против. Возможно, и в самом деле не был похож на самого себя.

– Боги… Арти, – Гилберт растерял остаток слов, а потому, отложив трость на стол и поднявшись из кресла, я сам обошёл стол и обнял своего мужчину, уткнувшись носом ему в плечо.

Как же я скучал по этому ощущению. По запаху его одеколона, по запаху его волос, по ощущению этого крепкого тела в своих объятиях. Как я скучал по своему Гилберту. Отойдя от первого шока, он стиснул меня в объятиях и принялся оцеловывать моё лицо, не пропуская ни единого миллиметра. Его губы, чуть шершавые, приятно ласкали мою кожу, руки беспорядочно оглаживали то спину, то плечи, то вдруг зарывались в мои уже короткие волосы. Я не мог дышать, да и ему дыхание давалось с трудом. Мы словно обезумели вдвоём и сразу, прижимаясь друг к другу, впиваясь поцелуями, стискивая в объятиях. Эти страстные мгновения не давали нам сгореть в бешеном пламени, но позволяли согреться после года холода и боли. Гилберт бормотал что-то неразборчивое, нежное, подбираясь к моим губам, а я готов был взвыть от счастья и разреветься, подобно маленькому ребёнку. Впрочем, я почти не знаю людей, которые плачут от счастья.

– Поехали домой, Арти, прошу? – шепнул Гилберт, а затем впился долгожданным поцелуем в мои губы.

Это было волшебно – иначе я и не могу сказать. Я кусал его губы всласть, затем вылизывая их, он не переставал посасывать мои губы, врываясь языком в мой рот, а руки наши жили сами по себе, оглаживая тела. Он впервые так спешно собирался домой, а я впервые подгонял его. Мы поехали ко мне, где в первую очередь приняли вместе ванную – то, чем мы не занимались больше даже, чем год. Гилберт касался моего тела, ласкал, заставлял мелко дрожать от удовольствия, что казалось мне теперь таким острым, таким невероятно безумным! И я отдавался этому безумию с удовольствием, как отдавался когда-то рукам любовника. После ванной мы легко поужинали и, хряпнув по бокалу вина, добрались до спальни. Пока его руки стаскивали с меня рубашку, не забывая изредка касаться кожи кончиками пальцев в особенно чувствительных местах, губы его ласкали мои плечи, то и дело оставляя неяркие засосы. Я же не особенно нежничал, стаскивая с него рубашку, а затем принимаясь за ремень его брюк. К собственному ужасу я осознал, что стесняюсь откровенных взглядов Гилберта – вот до чего доводит год в одиночестве!

Мы повалились на кровать, стискивая друг друга в объятиях, прижимаясь друг к другу кожа к коже, так, что воздуху не было места. Его пальцы стискивали мои бёдра, ягодицы, то и дело задевая кольцо ануса. Эти прикосновения пробуждали во мне самые откровенные желания, заставляя тереться о руку любовника, оставляя на его спине царапины, едва не синяки. Без особых прелюдий он завалил меня на спину, начиная дразнить, то слегка надавливая собственным членом на колечко мышц, то лишь слегка потираясь, словно заставляя меня молить о том, чтобы он, наконец, трахнул меня. Но мне не пришлось унижаться – он не выдержал первым и проник в меня несколькими резкими движениями. По телу моему прошлась дрожь удовольствия, затем меня скрутило судорогой боли. Я не сдерживался, позволяя себе стонать и вскрикивать от удовольствия, впиваясь поцелуями в нежную кожу, подаваясь бёдрами ему навстречу, желая насадиться на него посильнее. Мой мужчина то и дело награждал меня увесистыми шлепками по заднице, заставляя изгибаться под ним, сильнее льнуть к нему, умолять не останавливаться. Он вдалбливался в меня с таким остервенением, словно прожил без секса весь этот год, словно только меня и мог хотеть.

Когда же он выходил из меня, чтобы сменить позу, я не мог сдержать разочарованного стона – без жаркого чувства болезненной наполненности внутри мне становилось совсем уж хреново. К середине третьего захода, не знаю, откуда у него взялось дыхание, он принялся кусать мою шею, ругая меня, вопрошая о том, как я умудрился, сожалея о том, что не смог ничего сделать. Я даже смог узнать, что в этот год он перетрахал столько парней, сколько не трахал за всю свою жизнь, чтобы заменить меня, но никто не мог разжечь в нём столько чувств, сколько я.

Решив облегчить своему возлюбленному судьбу, я слез с него и опрокинул на спину, оседлав его бёдра. Так он мог сэкономить кучу энергии. Медленно насадившись на его плоть и чуть поёрзав, чтобы ощутить, как он касается простаты, я довольно улыбнулся и принялся мять его соски, выкручивая, поглаживая, затем принимаясь вылизывать их и посасывать, срывая с его чувственных губ стоны.

Мы трахались всю ночь, неистово, словно что-то пытались выбить друг из друга. Скорее – ту пустоту, что поселилась в нас, ту боль, что мы чувствовали, тот ужас, что мы пережили друг без друга. Мы трахались яростно, бешено, кусаясь, оставляя на телах друг друга царапины, засосы. Бешено и абсолютно без всяких тормозов, забывая о соседях за стеной, наслаждаясь друг другом и утопая в нашем безумии, одном на двоих.

***

Утром, когда я проснулся, Гилберт уже не спал. Он лежал, закинув одну руку за голову, а другой обняв меня за плечи. Я уложил голову ему на грудь, обвив стан моего любовника руками:

– Доброе утро.

Мой мужчина довольно улыбнулся и коснулся губами виска, заставляя меня от нежности прикрыть глаза. После всего того, что происходило вечером и ночью, такая нежность была особенно прекрасна. Надломленная, бережная и невероятно-бесценная. Не сопливая нежность, с которой девочки и мальчики рисуют на стёклах сердечки и «ай лавьюшечки», а та подлинная нежность, от которой сердце замирает, от которой слезятся глаза, а из груди выбивает дух. И мой брутальный, настоящий, сильный мужчина дарил мне именно такую нежность. Впрочем, для тех, кто этого не понимает, я могу объяснить и понятнее – как если бы муж вдруг подарил жене норковую шубу. Мне же такие прелести не нужны. Я существо более требовательное, мне нужен Аленький Цветочек среди вшивых роз и нарциссов – нежность, любовь, страсть. Страсть, которая сжигает, но порождает что-то новое, что-то вроде нежности и любви.

Как страсть и нежность, как пустота и наполненность, мы не можем друг без друга и всегда возвращаемся. Возможно, моему мужчине этого никогда не понять, но, что бы ни случалось, я всегда вернусь к нему. В каком бы состоянии ни был – разбитом, убитом, пустом. Как возвращается отражённый где-то луч света.

В то утро мы просто лежали в кровати, молчали и обнимали друг друга, я слышал, как размеренно бьётся сердце моего короля, мой взгляд скользил по его благородному лицу, а он смотрел в ответ, словно читал меня всего, словно открывал и смотрел изнутри.