Текст книги "Взгляд изнутри (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Мы с тобой… как это сказать… Неправильно себя вели. – так, Артемис, прошу тебя, не надо хихикать. Может, наконец, отношения наладятся с семьёй? – И я бы хотел попросить прощения за всё то, что я тебе наговорил и сделал.

Смотрю на него с истинным изумлением. Услышать извинения от моего отца – дорого стоит. Тем более, что в последний раз извинения от него слышала моя мать, когда была беременна мною.

– Я рад, что этот разговор наконец между нами происходит, – продолжает он, чуть нервно перебирая пальцами здоровой руки волосы. – И рад, что ты не смеёшься надо мной, и…

Вот тут моя выдержка дала сбой, и я прыснул. Возможно, это была самая страшная моя ошибка за всю жизнь. И с той ночи я поклялся держать себя в руках лучше. После моего смешка начался Ад. Глаза моего отца сверкнули злобой. Такой, что у меня судорогой свело челюсти. Сильный удар в висок, и на мгновение я выпадаю из реальности, теряясь в громком звоне и боли. Он хватает меня за воротник рубашки, тянет на себя, затем переворачивает и тыкает лицом в подушку. Больная рука воет от такого обращения – я чуть надавил на злосчастный палец, но вовремя вытащил руку из-под себя. Пальцы мужчины впиваются в волосы на затылке, он тянет меня назад. Слёзы наворачиваются на глаза скорее от обиды, чем от боли.

– Мерзкий ты сучонок, – рычит где-то над ухом, но я всё ещё не способен отчётливо определять, откуда исходит звук. – Я перед тобой извиняюсь, а ты смеёшься.

Вновь тыкает меня лицом в подушку, отчего нос начинает слегка болеть. Пытаюсь вырваться, но отец недвусмысленно наваливается на меня всем телом, и я чувствую, как его плоть упирается мне в ягодицы. Какая мерзость! Нет, спать с братом – это нормально. Спать с начальником – нормально. Спать с дядей – нормально. Но, чёрт возьми, с отцом! Увольте! Однако увольнять меня пока не собирались, даже несмотря на то, что я начал брыкаться. Так, хорошо, у него одна активная рука, но он у меня мастер на все руки, так что, разницы никакой. Но если я смогу ударить его по месту перелома или хотя бы рядом, он на некоторое время потеряет контроль надо мной. Но как это сделать, будучи почти полностью обездвиженным? Всё ещё придавливая меня своим телом, чуть приподнимается, подсовывает под меня руку и вздёргивает мои бёдра вверх. Нет, нет!

– Сволочь… Прекрати! – пытаюсь лягаться, но он придавливает мне ноги своими. Чёрт возьми, тяжёлый сукин сын. Как больно!

– Не прекращу, Артемис, – рычит, стягивая с меня спальные брюки вместе с бельём. – Да, неудивительно, что на твою задницу все пускают слюни. Сколько у тебя было партнёров, Арти?

– Хренова туча, слезь с меня! – срываюсь на шипение, чтобы не перебудить всю больницу.

Хороша же была бы сцена! Глава одного из крупнейших филиалов компании семьи Акио трахает своего сына! Ну, пока не трахает, но дело к тому идёт. Вновь дёргаюсь, но это плохо получается. Возможно, следовало всё-таки закричать, подать какой-то знак охране или дежурному, что в палате не всё в порядке. Но звуки из-за подушки выходили приглушёнными, едва ли доползали до дверей, явно не способные пробиться за них. Надавливает на спину локтём больной руки. Об этом я и не подумал, чёрт возьми. Всовывает в меня три пальца, и я чуть морщусь от боли. Сколько бы партнёров ни было, а это место остаётся мышечным кольцом, которое растянуть до конца ну никак нельзя! Разве что порвать, но и это восстановится со временем.

– Ничего так задница, ничего, – глубокомысленно заявляет мой отец, растягивая меня изнутри и ничуть не жалея.

– Рафаэль, ты что, спятил?! – рычание срывается на скулёж, дышать сквозь подушку тяжело, а боль между позвонков не даёт толком задрать голову – обидно до слёз. Вновь чуть прогибаюсь в спине, стараясь его с себя скинуть, но он лишь сильнее давит. Локоть у него острый, и такое обращение моя спина мне вряд ли когда-нибудь простит.

– Нет. Просто трахну тебя, – спокойно заявляет. Шорох его одежды, горячая, чуть пульсирующая плоть упирается в анус.

И, что самое обидное и постыдное в ситуации, моё тело отзывается на эту грубую ласку, я чувствую неслабое возбуждение, а потому лишь теснее вжимаюсь в подушку лицом, чтобы отец не слышал жалких всхлипов. Конечно, двадцать седьмой год стукнул в августе, а сам реву от такого! Впрочем, наверное, кому угодно на моём месте было бы обидно в такой ситуации до слёз. Несколько мгновений в тишине, а затем резкая боль пронзает тело – вталкивается на всю длину, тут же хватая за волосы и дёргая назад, чтобы я оторвался от подушки. Он довольно ухмыляется, я это слышу в его голосе. Не щадя, не давая привыкнуть к ощущениям, начинает двигаться. И, о, чёрт возьми, мне это нравится! Мне нравится ощущение горячей, пульсирующей плоти внутри меня, нравится, как он дёргает меня за волосы с каждым рывком. Предательское тело охотно принимает эту грубость, а сам я чувствовал себя отвратнейшим образом. Если бы меня затащили в подворотню и изнасиловали там втроём, я бы чувствовал себя не таким разбитым и уничтоженным, как после насилия отца. Отца, на которого в детстве равнялся. Особенно сильно сжимает мои волосы и начинает трахать с явным ожесточением, оставляя на спине россыпь укусов и засосов. Слёзы боли и обиды застилали глаза, но я не смел даже рвано вздохнуть, тщательно глубоко вдыхая и выдыхая. Но тело выдавало меня – меня трясло от всех ощущений, что накрывали меня с головой. От адской боли в заднице, что, всё же, сходила на нет, от удовольствия, которое накрывало волнами с каждым движением, от обиды на отца, за то, что так поступил, от обиды на самого себя, что не смог защититься и не убил его ещё тогда, в офисе.

– А ты ничерта не знаешь, потаскуха, – вдруг прохрипел Рафаэль, замирая и отпуская мои волосы.

Издаю вздох облегчения, роняя голову на подушку, содрогаясь от беззвучных слёз и желания, чтобы этот сукин сын, наконец, сделал своё дело и свалил к чертям собачьим. А позу он выбрал самое то – пошевелиться могу с трудом.

– Я ведь люблю тебя, сукин ты сын, – отвешивает смачный шлепок по заднице, и я невольно издаю слабый стон. То ли от боли, то ли от удовольствия. – А ты, тварь, спишь со всеми подряд.

– Видно, как ты меня любишь, папуль, – голос хриплый, не поддаётся контролю и срывается. Он наверняка меня не слышит из-за подушки. – Всего сейчас обкончаешь и обольёшь грязью, как любишь.

– Заткнись! – второй увесистый хлопок по заднице.

Он вновь начинает двигаться – грубо, страстно, как дикий зверь, который вдруг дорвался до самки своей мечты и теперь всеми силами восстанавливает популяцию своего вида. Именно зверь, а не человек. Иначе я его назвать не мог. Слёзы лишь с большей силой текли из глаз, теряясь в подушке, сдавливая горло спазмами. А телу нравилось, оно поддавалось на грубую, ненасытную ласку, податливо вздрагивая под каждым шлепком, прогибаясь под каждым особенно сильным рывком. Чувствую, что приближаюсь к пику своих возможностей, а через миг изливаюсь на собственную рубашку, прогнувшись в спине и заскулив.

– Как ты быстро, – ухмыляется Рафаэль, теперь принимаясь двигаться ещё жестче. Каждый раз выскальзывая и врываясь вновь, причиняя острую боль и столь же острое удовольствие.

– Перестань, – всхлипываю, запрокинув назад голову и стараясь унять дрожь в бёдрах, что наверняка уже покрылись синяками от шлепков и сжиманий.

– Нет.

Его голос холодный, чуть надтреснутый от удовольствия, раздражал меня, но я ничего не мог поделать. Ещё несколько раз сильно втолкнувшись в меня, он выскользнул. Явно дорабатывает остатки рукой, чтобы унизить меня окончательно. А мне уже плевать, лишь бы побыстрее отключиться, забыть этот ад, и я растягиваюсь на кровати. Глухо рычит и изливается мне на спину. Часть капель падает мне и не волосы. Мерзкий, отвратительный. Мысль обрывается.

– Надо будет повторить, – ухмыляется он, хлопает меня по ягодице, натягивает бельё с брюками и уходит. Выключается свет, и я падаю в бездну сна.

В таком состоянии меня и нашли утром врачи: распростёртого поперёк кровати, со спущенными брюками и бельём, измазанным в семени и крови, весь в синяках, ссадинах. Говорили, что у меня был жуткий жар – половину дня я проспал, как убитый. А когда посмел открыть глаза, то едва мог шевелиться. Внутри всё ныло, тело ломило, а щёки горели нестерпимым жаром: всё-таки, сказались проведённые на холодном ветру четыре часа, да насилие моего папаши. Вспомнив про отца, я решил во что бы то ни стало свернуть ему шею. Однако, после двадцати минут под тёплым одеялом я более-менее оценил его слова. Неужели в самом деле любил меня? Может, именно поэтому я до сих пор не в тюрьме, а компания моего любовника всё ещё существует и вполне себе процветает? Решив оставить разбирательства на попозже, я прикрыл глаза. Чёрт возьми, как же мне было хреново. Я готов был отдать всё своё имущество, лишь бы тошнота и жар отошли хоть на пару часов, дав нормально продышаться. Но они отступили раньше, и я даже смог сесть в кровати и сделать пару глотков воды. Голова раскалывалась от боли, но это стало уже таким привычным явлением, что я даже не обратил на это никакого внимания. Мысли медленно собрались в кучку. И мне повезло, что не собрались ощущения. Если бы вся боль в моём теле вдруг собралась в одну кучку, я бы точно разорвался на кусочки от такой квинтэссенции боли.

– Артемис! – просто громогласный возглас моего любовника заставил меня содрогнуться всем телом.

– Гилберт, не ори так громко, пожалуйста, – попросил я, чуть поморщившись и приоткрыв глаза.

Он почти что нависал надо мной, и его волосы, пропахшие ароматными сигаретами, щекотали мою кожу, нервируя. Так и хотелось схватить его за кудри и как следует дёрнуть, чтобы они больше не смели лезть мне в лицо. Но я сдержал этот свой порыв.

– Кто это с тобой сделал? – вопросил он, поглаживая меня по лицу и смотря на меня с некоторой жалостью, за что я начал злиться на него лишь больше. Но его ярость была не слабее моей, а потому я даже простил это выражение.

– Не важно, – отмахнулся я, чуть поморщившись вновь и дёрнув головой, чтобы он перестал так нежничать. Его прикосновения раздражали моё тело после произошедшего ночью, а потому я готов был выть и драться, но контролировал себя. С трудом, но контролировал.

– Нет, Арти, важно, – строго произнёс мужчина, приподнимая моё лицо за подбородок и вглядываясь в глаза. Как же я ненавижу этот его жест при наших разговорах! Он больше подходит для романтичных сцен в полутьме кухни или во время страстного секса, когда жар тела становится просто невыносимым, а воздуху между нами уже нет места. – Как кто-то посмел притронуться к тебе кто-то кроме меня?

Я чуть ухмыльнулся и дёрнул головой, высвобождаясь из хватки его прохладных пальцев:

– Гил, ты прекрасно знаешь, что я сплю со всеми, что ты у меня не один, – он поморщился, услышав эти слова и строго глянув на меня. Ну да, мы не мужья и вряд ли ими когда-нибудь станем. Мы именно что – любовники. Не больше, не меньше. Правда, наверное, всё же больше. Он может трахнуть секретаршу, я могу лечь под кого-нибудь милого, или сам кого-нибудь заверну под себя. Но что отличает нас от обычных любовников, которые встречаются пару раз в неделю? Наверное, то, что мы любим друг друга. – Единственный любимый. Но не один.

– Давай не будем об этом сейчас, Артемис? – тяжело вздохнул брюнет, ласково коснувшись губами моего лба. – Кто это сделал?

– Отец. – после минутной паузы вздохнул я, поморщившись и прикрыв лицо здоровой рукой.

– Что?! – тут же взревел Найтгест, вскакивая на ноги и пыша праведной злостью. – Рафаэль?!

– Если найдёшь ещё парочку моих отцов, можешь дать мне адресок, – мрачно ухмыльнулся я, чувствуя, как от вопля моего любовника у меня звенит в ушах, а голова начинает раскалываться от боли.

– Я ему кишки на уши намотаю, – продолжал бесноваться Гилберт, мечась из угла в угол и пощёлкивая костяшками пальцев.

– Гилберт, послушай, – мягко начал я, чувствуя, как в голове неумолимо мутнеет, а боль в висках заслоняет все прочие ощущения. – Он, всё-таки, знает, чем я занимаюсь. И если он вдруг захочет посвидетельствовать против меня – твоя компания полетит к чертям собачьим из-за этого инцидента. А ведь этого никому не надо. Это грозит, как минимум, мировым скандалом.

Любовник остановился, поглядев на меня пару мгновений, затем чуть хмыкнул:

– А если это сделаешь ты?

Всегда боялся услышать эту фразу, но что поделаешь?

– Я на больничном как минимум месяц, – отрезал я, подняв на него мутнеющий взгляд и чуть приподняв руку. – Но даже после этого я дважды подумаю. Гилберт, я сам поговорю с ним, как только обрету возможность двигаться и защищаться.

Адская боль почти что разорвала меня на куски – голова как будто наполнилась острыми шипами и гвоздями, а в неё врывались всё новые и новые звуки. Терпеть её становилось всё труднее и труднее. Съехав на кровать, я накрыл голову здоровой рукой, сворачиваясь “комочком”, чтобы хоть как-то отвлечься и защититься от неё.

– Артемис? – голос брюнета вызывал всё новые и новые приступы острой муки, а оттого я раздражался всё сильнее.

– Заткнись! – рыкнул я, зарываясь пальцами в волосы и пытаясь унять боль.

– Что с тобой? – обеспокоенность в его голосе доводит до белого каления, голова разрывается на кусочки, и вместо связных слов из груди рвутся вопли, и я не могу их остановить, я не могу замолчать и просто рычу от боли и злости, впиваясь ногтями здоровой руки в голову. Ломота лишь усиливается, и мне хочется буквально размозжить себя об стену, чтобы не чувствовать этого кошмара. Чёрт возьми, пусть это уже закончится! Всё это как-то размыло границы времени. Я не помнил, что происходило после этого, но открыть глаза я смог только вечером. Гилберт дремал рядом на стуле, склонив голову на грудь и держа меня за руку. Какое-то отупение, слабость сковали меня, тяжесть в теле была невыносимой. Губы пересохли, во рту сухо, и я не мог толком сказать что-то, но смог пошевелить пальцами, а оттого Найтгест подскочил, как ужаленный. Он тут же принялся целовать мои пальцы.

– Как ты, малыш? – тут же заговорил он, оглаживая мою ладонь, целуя пальцы. – Как ты себя чувствуешь, любимый?

Я попробовал что-то сказать, но из горла вырвались лишь хрипы и сипение. Брюнет тут же протянул мне стакан воды, который я с радостью опрокинул в себя. Стало чуть легче, но я тут же почувствовал адскую боль в горле. Видимо, я всё-таки сорвал голос.

– Так как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Гилберт, вновь не отрываясь от моей руки.

– Более-менее, – прохрипел я, заставив губы изогнуться в измученной улыбке. – Жить буду, это точно.

Брюнет несколько замялся, слегка прикусив нижнюю губу. Ну вот, опять он что-то сделал, а теперь мучается. Как меня это раздражает.

– Ну что? – смотрю на него, медленно садясь в кровати и с трудом держа голову на весу. Она была словно чугунной! Любое движение этой несчастной частью тела – и волна боли прокатывается по мне, отчего я едва не орал. Даже моргать было больно, как это порой бывает во время приступа острой мигрени. Что же, плавали – знаем. – Что опять случилось?

– Твой отец заходил, – угрюмо произнёс мой любовник, поглаживая мои пальцы своими.

Как же меня бесит этот жест порой! Эти едва ощутимые прикосновения, щекотные, от которых раздражение едва не сотрясает меня. И эта злость завязывается тугим узлом в груди, а затем перемещается в область паха. Хочется укусить Гилберта, разорвать его в клочья собственными зубами, рвать его на мелкие кусочки. Тяжёлый вздох вырывается из груди, и я просто отдёргиваю руку, грубо потирая её, чтобы отогнать раздражающее меня ощущение. Вот скажите, бывает у вас такое, что вы сидите в кровати с ноутбуком на коленях, что-то печатаете, а затем чувствуете, что вам как-то неуютно, что что-то впивается в руку, в бок – не важно. И когда вы это понимаете, то чувствуете, как это ощущение становится сильнее, назойливее, напрягает и настораживает, но вы не можете оторваться от своего занятия, а тело между тем уже сосредоточено на этом проклятом чувстве! И только отодвинувшись и как следует потерев место, вы успокаиваетесь.

– И что он хотел? – чуть сжимаю зубы, отодвигаясь от брюнета подальше, чтобы он не прикасался ко мне сейчас. Одно прикосновение – и я разнесу здесь всё в клочья.

– Спрашивал о твоём состоянии. Я правильно сделал, что не стал бить ему морду и ни о чём не говорил?

– Надо же, – удивлению моему не было предела. – Кто вы, мистер? Куда вы дели моего любовника?

– Артемис, давай без желчи, – смотрит на меня так, словно я его оскорбил в лучших чувствах.

– Я без желчи. Но почему ты вдруг решил сделать так?

– Я подумал, что ты захочешь сам разобраться.

– Именно.

Он чуть протянул руку и снова забрал мою кисть в плен. Тело вновь наполнилось раздражением. Кажется, у меня даже начало дёргаться веко.

– Гилберт, не трогай, – тихо прошу, не смотря на него, стараясь не сосредотачиваться на его поглаживаниях.

– Почему, Арти, тебе неприятно? – С изумлением и даже обидой смотрит на меня.

– Да.

Убирает руку, но вид при этом имеет такой, как будто я ему только что на голову вылил целую бочку дерьма. А тело всё так же раздражено, отголоски боли эхом проносятся по голове, и ярость растёт в геометрической прогрессии, от неё начинает трясти. Откидываюсь на подушку и кутаюсь в одеяло, держа глаза закрытыми.

– Мне уйти? – в его голосе слышится холод. Нестерпимый, явный.

– Иди.

Больше не задаёт вопросов, не пытается выяснять отношения и просто исчезет из палаты.

Я погрузился в зыбкий вечерний сон, а в последнее время я стал спать слишком много. Наверное, потому что утомительно это – лечить руку в таком состоянии, да ещё и переживать по всякому глупому поводу. Да и ко всему прочему делать было решительно нечего.

Однако много поспать мне не удалось. Меня разбудили шаги по коридору в сторону моей палаты. Но мне слишком хотелось спать, а потому я сделал вид, что ничего не слышу. Вскоре над моим ухом раздалось немного тяжёлое дыхание. Жёсткие пальцы зарылись в волосы. Я едва-едва приоткрыл глаз и в полутьме комнаты разглядел отца. Только не эта тварь опять. Пусть это будет галлюцинация, пусть это будет кошмарный сон.

– Что тебе нужно на этот раз? – поинтересовался я, снова смыкая веки.

– Как твоё самочувствие, Арти? – вопросом на вопрос отвечает он, не переставая касаться моих волос. Его прикосновения снова раздражают тело и меня, а потому я открываю глаза и встречаюсь с его внимательным взглядом. Пожалуй, я такого не удостаивался лет этак с шести.

– Жить буду, – огрызаюсь. А затем перевожу взгляд на его руку – кисть свободна, лишь предплечье загипсовано. Плотно так. – Почему нормальный гипс сняли?

– Надобности не было.

Между нами повисло неловкое молчание. Мне хотелось его убить, а вот какие желания крутились в его голове – я не знаю. Точнее, не знал.

– Я бы хотел повторить, – в полной тишине произнёс он, и эти слова меня поразили больше, чем всё, что происходило в ближайшие полгода.

– Что? – едва выдохнул я, совершенно не способный на более конструктивное выказывание.

– Да. Если хочешь – я заплачу, – совершенно спокойно заявляет он, а мне эти слова, как пощёчина.

– Так ты меня всерьёз за блядь держишь, – сквозь зубы отцеживаю я, медленно садясь в кровати.

– Ну, с чего ты вдруг взял? – ухмыльнулся Рафаэль, не переставая поглаживать меня по голове, а затем резко сжимая волосы.

Резкая боль пронеслась по всему телу, сковав меня. Как унизительно! С трудом подняв дрожащую целую руку, я вцепился в кисть мужчины, за что волосы на моём затылке сжали лишь сильнее, и мне пришлось запрокинуть назад голову.

– Не сопротивляйся, Арти, – елейный его голос режет уши, боль в голове отнимает все силы. – И не будет больно.

Вздёргивает меня за волосы, и я с трудом сдерживаю вопль, но спину выпрямляю, смотря на отца. Он ухмыляется, и никакого отцовского внимания в его лице больше нет. Возможно, и не было никогда, а мне лишь почудилось, потому что я бы хотел быть не только выродком, но и просто сыном. Звук расстёгиваемой ширинки, шелест ткани. Плотно сжимаю губы – ни за что не отсосу у него!

– Ну что тебе стоит, – ухмыляется, ткнувшись своим членом мне в губы. – Возьми.

– Я тебе откушу всё к чёртовой матери, – сквозь зубы рычу я, после вновь сжимая губы.

На миг его хватка на моих волосах ослабла, а затем последовала звонкая пощёчина, от которой в голове всё потемнело, и вновь сомкнулись пальцы на затылке. Пока я пытался продышаться после столь звонкой и сильной оплеухи, он втолкнулся мне в рот. Нет, я понимаю – сделать минет. Глубокий, качественный. Это мы можем. Но позволить трахать себя в рот какому-то ублюдку?! Я сжал его плоть зубами, однако, тут же получил новую порцию боли. Из груди вырвался ненавистный всхлип. Чёрт бы меня побрал! Плоть его мерно пульсировала, пока он вталкивался в мой рот, явно стараясь пробраться как можно глубже.

– Ну же, приступай, – ухмыльнулся Рафаэль, чуть сильнее сжимая мои волосы. – Я же знаю, у тебя и такое неплохо получается.

Ну, ты тварь! Ты труп, Рафаэль, ты труп!

Всё же, я начал делать то, что он просил, пусть меня и начинало тошнить от отвращения и от каждого его грубого толчка – я начал посасывать его плоть, стараясь не касаться языком, но и это не получалось. Но стоило мне сделать несколько движений, пропуская его едва не в горло, как он начал вталкиваться яростнее. Разгорячённая его плоть пульсировала у меня во рту, и мне хотелось выть на луну, отстраниться, разорвать этого типа на кусочки. Головка толкалась в заднюю стенку горла, желудок крутило спазмами тошноты, глаза щипало от слёз. Чуть отстранился, впился пальцами в сочленение челюсти, болью принуждая шире распахнуть рот, а затем поддал бёдрами вперёд, вжимая лицом в пах, в жёсткие волосы. Ком тошноты поднялся вверх, горло свело судорогой, и мужчина тихо, довольно застонал. Подался назад, вновь толкнулся вперёд, перехватывая рукой сзади за шею. Мне даже делать ничего не надо было, просто расслабиться и заставить себя сделать вид, что меня здесь вовсе нет. Пусть себе трахает и уходит, от меня не убудет. Чуть отстраняется, потирается головкой о нёбо, затем принимается быстро скользить ладонью по всей длине ствола. Тёплая, вязкая, горьковатая жидкость выплеснулась мне в рот, отчего я едва не поперхнулся, всё ещё перебарывая рвоту.

– Глотай. – усмехнулся Рафаэль, натягивая бельё с брюками.

Переборов отвращение и тошноту, я с трудом сглотнул семя мужчины. Желудок мой скрутило, и я выбежал прочь из палаты в душевую, где меня и вывернуло наизнанку. Похоже, эта тварь слегка порвала мне рот или горло, потому что вместе с остальным вышла ещё и кровь. По щекам катились слёзы боли и унижения – никогда ещё не чувствовал себя более никчёмным. Что стоило с силой стиснуть зубы? Или поднять здоровую руку, вырвать ему трахею? Почему конечности будто отнялись, предав меня?

Никчёмный.

========== Часть 5 ==========

Мой кошмар в больнице продолжался ещё две недели, хотя я всеми силами старался упросить врачей выписать меня раньше. Каждый раз я с ужасом ждал наступающей ночи, сидя, как статуя, на кровати и всматриваясь в дверной проём палаты, вслушиваясь. Когда-то мне везло, когда-то он всё же приходил, и тогда начиналась борьба. Он с каждым днём становился всё яростнее, жёстче, всё больше напоминал зверя. Пытаясь с ним бороться единственной рукой я лишь усугублял свою ситуацию, хотя и старался обезвредить отца. Он словно видел меня насквозь, угадывал каждый жест, перехватывал каждый выпад. И, в конце концов, я вновь получал свою долю унижения и боли – каждую ночь он придумывал что-нибудь новое, чтобы сравнять меня с землёй и вытереть об меня ноги и что-нибудь ещё.

Больше портило настроение то, что после нашей лёгкой перепалки Гилберт не приходил. Не то что не приходил, но даже не звонил, не писал. Я оказался предоставлен самому себе, врачам и монстру, что влез в шкуру моего отца. Когда же понимаешь, что ты один, что помощи и утешения не жди, начинаешь медленно, но верно увядать, как цветок из южной Азии, случайно угодивший в холодный климат, в квартиру к какому-то извращенцу. Нет тепла и влаги, он сохнет и постепенно умирает, роняя листья и лепестки, как будто внезапно наступила осень. А человек посмеивается и продолжает делать вид, что ухаживает за цветком, сам не понимая того, что убивает.

Очередная ночь наступила слишком быстро. В палате сгустилась темнота. Казалось – протяни руку, и она застрянет в этой чёрной, кофейной гуще, что каким-то образом ещё не капает мне на лицо, хотя я вот уже как три часа лежу на кровати. Врачи сказали, что на следующий день выпишут меня, но мне ещё месяц следует носить эту чёртову лонгету. Значит, вскоре с меня снимут швы, и я смогу посмотреть, как же будет на мне отражаться то, что я натворил. Наверное, о красивых руках можно будет забыть раз и навсегда. Мрачная ухмылка скользит по лицу, а из груди вырывается смешок. Что же, атласные и бархатные перчатки никто не замечал.

– А я особенно-то никуда и не хожу, чтобы скрывать эту мерзость, – самому себе заметил я, прикрыв глаза и проведя ладонью по лицу.

За последнее время в больнице я ещё больше стал похож на призрака или ходячего мертвеца, судя по тому, как от меня шарахаются особенно впечатлительные особы в коридорах отделения. Ко всему прочему я умудрился где-то подхватить простуду, а потому почти не вылезал из палаты и круглыми сутками читал. Что я читал? Всё, что мне попадалось в Интернете, до которого я достучался со своего телефона. На самом деле, это была невероятная удача – в моей палате слишком часто пропадал сигнал, что вызывало во мне параноидные мысли о том, что врачи так делают специально. Хотя кому как не мне знать, что уж они-то здесь вовсе не при чём, однако нервному тику не прикажешь, а потому у меня слегка дёргался указательный палец правой руки, что бесило меня лишь сильнее. Казалось, дни тянулись настолько медленно, что хотелось удавиться, а с головы миллиметр за миллиметром снимали скальп. Снимали умело, доставляя адскую боль, заставляя мучиться. Иногда мне даже казалось, что я чувствую, как по лицу струится тёплая кровь, которая приносит невероятное облегчение.

Иногда, когда мне становилось совсем невмоготу, я принимался сковыривать коросту с порезов, которые я нанёс сам себе, ещё когда был дома. Такая боль, короткая, немного щекочущая, приносила невероятное наслаждение и облегчение, и была подобна наркотику, потому что мне хотелось ещё и ещё. Но на тот момент пока справлялся с самим собой, в то время как стоило мне слегка надавить длинным ногтем большого пальца на порез, как спокойствие тут же накрывало меня тёплым крылом, а дыхание вновь становилось спокойным и глубоким.

Время шло к половине третьего, а мой папаша всё ещё не заявился, а это означало, что я могу спокойно отдохнуть и поваляться в кровати. Хотя, кроватью больничную койку на колёсиках назвать затруднительно. При этом мне был предоставлен широкий выбор – уснуть, почитать что-нибудь, ну, или уснуть. Широкий? Да, в те три недели это был в самом деле широкий выбор. Можно сказать – шикарный. Бросив взгляд на молчащий мобильник, я собрал всю свою волю в кулак, переступил через себя и, взяв его, написал короткое сообщение Гилберту, без которого я уже готов был выть на луну и рыдать, как влюблённая школьница.

2:27: «Я сегодня выхожу из больницы».

Не знаю, зачем я это сделал. Однако я стал ловить себя на мысли, что если я ему что-нибудь не пишу, а он мне не отвечает, я начинаю сходить с ума от волнения и тоски, готов кидаться на стенки и орать дурным голосом. Гордость и обида не позволяли мне написать первым, но я всё-таки это сделал, хотя хотелось позвонить, разбудить посреди ночи и высказать всё, что я о нём думаю. И теперь, отправив ему сообщение, я каждые несколько секунд проверял телефон, удивляясь, что мне ещё не ответили, хотя внутри я себе то и дело напоминал, что любовь всей моей жизни может в данный момент спать. Или пить с приятелями. Или трахать какую-нибудь грудастую сучку. От последних двух мыслей меня перекосило, и я отложил телефон, чуть прикусив губу. Конечно. Я же сам ему столько дряни понаговорил, что мой брюнет наверняка психанул и ушёл в загул. Впрочем, с нами обоими такое часто случалось. И, признаться честно, я всегда боялся, что мой чёртов любовник не вернётся из этого загула прежним. Однако ничего не менялось, и я успокаивался, как если бы мне давали три сладкие таблетки успокоительного.

Похоже, я задремал, потому что не сразу услышал, как зазвонил телефон, оповещая о сообщении «Five Finger Death Punch – Can’t heal you». А это уже само по себе странно, ведь такая мелодия даже мёртвого с первых аккордов разбудит. Я тут же взял мобильник, чуть морщась от яркого света экрана.

3:34: «Что ж, хорошо. Как рука?»

Ответ любовника показался мне излишне сухим, а потому я тут же настроился на негативную волну, но ответ написал:

3:36: «Жить, скорее всего, буду, но вряд ли мне когда-нибудь придётся выйти на улицу без перчаток. Чем был занят?»

И вновь утомительное молчание, как если бы Гилберт специально издевался надо мной, заставляя меня нервничать в ожидании ответа.

4:01: «Вот и хорошо, что будешь жить. В понедельник хочу видеть тебя на работе».

Что, простите? Он хочет, чтобы я в таком состоянии попёрся в офис?!

4:03: «Мистер Найтгест, вы шутить изволите?»

4:07: «Нет, Артемис, я серьёзно. Чтобы в понедельник был на рабочем месте. Спокойной ночи.»

Вот те на! Я чуть потёр глаза, перечитал сообщения, а после плюнул и закрыл глаза. Интересно, с чего бы он вдруг так резко решил увидеть меня на рабочем месте? Может, давно не видел меня в рубашке? Мрачные мысли крутились в голове, и я никак не мог справиться с ними, даже своими отшучиваниями от самого себя. В борьбе я не заметил, как уснул. И снилась мне такая муть, что я готов был сдаться на руки психиатрам прямо не вставая с кровати. Тени скользили по потолку, складываясь в отчётливые рисунки, которые накидывались друг на друга, разрывая на части, вновь соединяясь и вновь принимаясь за убийства. Я готов был поклясться, что видел, как мой сосед по лестничной клетке накидывается на мою мать, и они рвут друг друга на куски, мясо и ошмётки летят в стороны, разбрызгивая всюду кровь. Пара капель капнула и мне на губы. Она была невероятно-сладкой. Её вкус сводил с ума, как сводит с ума хороший ирландский ликёр своим пряным, терпким вкусом, который слегка жжёт горло и застилает глаза едва ощутимой дымкой, а в груди становится чуть горячее. Шматы мяса падали на пол, истекали кровью. Такой соблазнительно алеющей жидкостью, похожей на терпкое вино, которое так и хочется испить. С трудом сглотнув слюну, я тряхнул головой и перевёл взгляд на тени, что уже вновь сложились в новый рисунок.