Текст книги "Искупление (СИ)"

Автор книги: LoudSilence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Сейчас я чётко осознаю причину моей сперва лишь кажущейся уверенности в явной причастности Лестрейндж к событиям, что повлекли за собой столько несчастий. Вспоминая все те сказанные почти механически цитаты ее обещаний, заученные мною наизусть ее аргументы и ругательства, я зрею в корень их начало. Их физическое проявление. Их действительное существование.

Я ненавижу ее так сильно, что собираюсь убить голыми руками, пытая и испытывая ее на протяжении долгих недель. Больше – не выдержу уже я. Меньшего же она не достойна.

Полночь. У меня сна ни в одной глазу. У меня нервная тахикардия. И навязчивые мысли.

Уже пятый час я наматываю круги по комнате, то вскакивая в скрытом внутреннем желании перемен, то падая на колени в разрывающих рыданиях.

Гарри спустился за мятой, а Фред с Роном – с кровати ко мне на пол.

Они правильно поступают, ничего не говоря.

С правильным нажимом гладят меня по спине. С правильной периодичностью переставляют пластинки с музыкой правильного – на стыке бодрости и грусти – настроения.

Но это вкупе не позволяет мне не чувствовать себя чудовищем, на которого беспощадно натравили еще более безумного зверя.

В комнату со стуком кто-то заходит, а я и внимания не обращаю – в стене по правую руку мне подмигивает скол между плинтусами.

– Дорогая, – это все же был мистер Артур. Фред отсаживается поодаль, давая отцу пройти к постели. – Я не успел отдать тебе важную вещь перед… Сами понимаете. Но сейчас это стоит твоего внимания.

– Да, хорошо, – надеюсь, что на его слова можно ответить стандартной фразой – я совсем не вслушиваюсь.

– Герм, – Фред одной рукой сжимает мои ладонь, а другую кладет на щеку, заставляя несильным нажатием повернуться к ним всем.

Рон, кажется, удивлен.

– Извините. Не думаю, что сейчас лучшее время.

Но, кажется, старшего Уизли мало что сдерживает.

– В книге, о которой мы говорили – «Истории одного создания», – затерялся листок с письмом моего старого знакомого. Он подарил мне все эти тома со своим последним обращением. Если ты не против, я зачитаю.

Валяйте. Я только киваю с потушенным светом в глазах.

– Дорогой Артур! Я вчера наткнулся на поле с фестралами, и это натолкнуто меня на очередные длительные рассуждения. Боюсь, лично поделиться ими я уже буду не в силах, – мужчина хмурится. Думаю, пишущий точно определил свою судьбу.

– Мне не повезло в этой жизни. Я боялся все это время сказать – откровенно говоря, я просто всего боялся, – что нашел любовь в человеке, который скоро наставит на меня кончик волшебной палочки.

О да, я знаю, о чем ты думаешь. Но поверь, она прекрасна. В редкие моменты. Когда никого не пытает и, тем более, не убивает. Мы делимся нашими сокровенными мечтами долгими ночами под простором горящих звезд, и я вижу в ее глазах счастье, которое она не смела получить от другого. И, к слову, от третьего.

Звучит это омерзительно. Но пишу я тебе не с целью доказать свой умственный и, кажется, моральный упадок. Совсем нет. Я хочу попросить тебя сохранить мой последний, как я предполагаю, крик отчаяния. Потому что я жду ребенка, мать которого – далеко не образец для подражания. Я хочу, чтобы мой сын или же дочь понимали, с каким усердием я старался добиться для них лучшей жизни. Даже если они не будут знать – элементарно – имени своего отца. Ты, я уверен, не понаслышке знаешь – общественность считает меня предателем. И я почему-то не уверен, что с нынешним положением дел в Министерстве эта ситуация получит хоть какую-то огласку, – старший Уизли кивает на каждом слове, соглашаясь с невидимым собеседником, а мое сердце делает кульбит. Что-то знакомое сквозит между строк.

– Если у предмета моего обожания хватит сил воспитать ребенка, я буду неимоверно рад. Честно. Я верю в нее до последнего, Артур, я правда стараюсь. Потому что в центрифуге бесконечного зла вижу проблескивающую душу никем не любимой девочки.

Потому что, наблюдая за фестралами, я вижу ее. Мою жизнь и смерть. Тайну всего магического человечества, его же червоточину, но и возможное открытие.

И здесь же о смерти… Я ее никогда не пойму. Но с уверенностью любителя узнавать все новое о магических существах скажу: увидев фестрала, ты познаешь красоту погибели в свободном полотне его крыльев. Ровно до тех пор, пока он – здесь метафора – не пробьет в тебе дыру острым наконечником дьявольского хвоста. Нет, все еще не было случаев убийств с этими по-настоящему красивыми лошадьми. Они слишком прекрасны для этого – всего лишь дарят умиротворение тем, кто находится в вечных поисках, столкнувшись с настоящим злом.

И в этом их двоякая природа, понимаешь: кем бы ты ни был – отъявленным подонком-убийцей или свидетелем ужасающей расправы – все одно в их обличии. Все одно в их поведении.

И это чистая фикция. Потому что, когда приходит настоящая смерть, стучась в окна и входную дверь, дневное существо превращается в огненного монстра. Глуп тот, кто не боится смерти. Умен тот, кто держится в стороне.

И дай Мерлин сил тому, кто в беззвучной красоте его холодных объятий решит найти вечный покой, – Фред первым замечает мои срывающиеся слезы, вытирая их всегда лежащим рядом платком.

– Для этого нам дана жизнь. Для борьбы и для счастья. Для постельного покоя в редкие выходные. Но никак не смерть, Артур.

И я хочу сказать тебе наконец, что сейчас я очень несчастлив.

Джин держит поднос с чаем трясущимися руками, то и дело сглатывая. Опять судьба бросает меня в эпицентр напряжения. Но в этот раз что-то меняется.

– Ваш друг… Он был вашим хорошим знакомым… – предложения мои не связаны.

– Да, Гермиона. Уильям Грейвс отправил мне это за день до того, как она его убила.

========== Глава 11. ==========

Комментарий к Глава 11.

Мне так радостно протягивать вам новую главу, даже не представляете. Подумывала работать над ней порциями несколько дней, но не выдержала. Хочу отдать сегодня.

По планам – еще две главы, полные лютого экшена и неожиданных событий.

Поддержите меня, пожалуйста, публичной бетой и своими отзывами – это важно для великой задумки поставить на этой работе гордое “завершено” до конца лета. И, скорее всего, даже раньше.)

– Если ты хочешь, мы могли бы это обсудить когда-нибудь, – мистер Уизли аккуратно вкладывает пожелтевший за столько лет листок в принесенный им второй том энциклопедии и осторожно передает книгу мне в руки. Тяжелая. От ее веса я напрягаю мышцы, думая, что заменяю мыслительный процесс какой-никакой физической нагрузкой. На деле же, обрывки каких-то единичных соображений скользят по непонятной мне траектории и будто бы нарочно огибают сознание, стремясь в вечное небытие. Я не могу схватить за неуловимый хвостик ни один из них. Настолько ужасно я сконцентрирована. Настолько я не собрана.

– Да. Да, думаю, да, – мне приходится несколько раз прочистить горло, чтобы односложное согласие не пугало хриплыми тонами. Я поднимаюсь на ноги, ощущая легкое головокружение, – сказывается усталость, но мы находимся не в том положении, чтобы прислушиваться к внутренней слабости. Элементарная психосоматика побеждает мою внутреннюю никчемную физику, давшую слабину на глазах у десятков людей.

– Молли зовет к столу. Нам всем, дети, – Артур делает громкий акцент на последних двух словах, – нужно подкрепиться! – откашливается и, по звуку, забирает у Джинни поднос с чаем, провоцируя меня спуститься еще по одной причине. Я не поворачиваюсь лицом к остальным; потираю лицо, правой ладонью зачесываю короткие локоны волос назад, опираясь другой рукой о стол. Сохраняю дыхание. Заново процеживаю строки незнакомого мне человека сквозь сито собственных моральных установок.

– Если ты и правда мой отец, то какого черта с тобой сделала любовь.

Какого черта любовь делает со мной, я почему-то не думаю, хотя накопившихся за восемь лет причин этому было бы предостаточно.

– Герм, пойдем? – Фред касается моего локтя совсем слегка, приводя в сознание.

– Мама обещала приготовить грушевый пирог – он стоит того, чтобы его попробовали, – Рон до сих пор глупит не по-детски и верит в спасительную долю еды. Это не лекарство от моей болезни, мальчик, как бы тебе там что ни думалось.

– Я сейчас, – опустив глаза в пол, лавирую между ними в ванную комнату. Только теплая вода остудит шестеренки моей нескончаемой рефлексии, дав небольшую передышку.

Врубаю напор на максимум, облокачиваюсь о раковину и снова заглядываю в зеркало. Там – ровным счетом ничего нового. Все та же бледность, те же впадины до костей, раскрасневшиеся глаза. Старый свитер, когда-то бывший в пору, теперь почти слезает с острых плеч, обнажая неприятную кожу шеи – на вид обычной, бледной, но, если присмотреться, можно заметить зеленоватые разводы нескоро сошедших синяков и синеватые тонкие дорожки вен.

Их хочется перерезать, чтобы добавить красок.

Я резко окунаю лицо под струи хлещущей воды и даю себе парочку звонких, но легких пощечин.

Это тебя отрезвит?

Значит, вот, что ты испытывала в тот день: хотела красок в жизни, дура?

Моя ненависть к себе и миру растет с каждым днем. Кусает за истонченные подкожные покровы и шепчет сладостно-ядовитые глупости.

– Смотри в эти глаза, Гермиона. Это ты. Ты! Та, что была всегда. Даже не она. Не он. Никто другой. Просто смотри в эти чертовы глаза и думай головой, а не своими сопливыми душевными порывами.

Потому что душа уязвимее в разы. Потому что ее выводы – что-то всегда на грани безрассудной отмороженности.

Еще раз умываюсь, выкручиваю краны назад и вытираю полотенцем раскрасневшиеся щеки. На них хотя бы появился румянец – пусть и вызван он был хлесткими ударами.

Может быть, и Беллатриса своим нездоровым методом возвращает тебя к жизни?

Сперва искалечив до летаргического сна, правда.

Я снова хихикаю от бесподобно софистических сравнений, необдуманно касаясь главного шрама своего тела. Если я холст, то он, безусловно, портрет. Раздраженная черноглазая мина, таинственная, пленяющая с единого взгляда, но такая омерзительно бесчеловечная, успей разглядеть в ней утонченные черты при дневном освещении.

– Гермиона, ты в порядке? – Джинни ломится в дверь, и сильно удивляется, обнаружив ее открытой.

– Я избавилась от этой привычки, надеясь, что вы тоже перестанете стучаться, как угорелые. Видимо, и это не изменило твоего боевого настроя, детка, – я понимаю, почему близнецы оборачивают все в шутку. Теперь я это осознаю. Так ты никого не ранишь сильнее. Так ты сам немного выпустишь пар, тратя все силы на улыбку.

Вот только моя фальшивая, а у них самая что ни на есть искренняя.

– Ты… Выглядишь лучше!

– Спасибо, – знала бы ты, чего мне это стоило, Джин-Джин.

– Будешь… Хочешь обсудить это с кем-то? – девушка неловко жмется к стене, пока я вымываю руки в имитации повседневности.

– Не знаю. Но в любом случае, – снова вытираюсь полотенцем, силясь не соскоблить кожу жестким ворсом – движения резки настолько, что обратную сторону ладони начинает немного щипать, – я сейчас собираюсь спуститься с тобой на кухню.

– Отличное решение, Герм. Ты молодец.

– Как ты не устала ее хвалить, Джиневра! – Фред кладет подбородок на голову сестренке, позволяя снова посмеяться над их разницей в росте. – Хотя в чем-то ты права: она действительно выглядит отлично для того, чтобы покорить этот мир.

Смущение окатывает холодной водой. Щеки рдеют закатным солнцем – это видно боковым зрением в моем сносном отражении, – и теперь само лицо принимает более здоровый вид. Я не обращаю внимания в сторону борющихся за что-то родственничков из не пойми откуда возникшего стыда и еле-еле скрываю легкую улыбку.

Что ты делаешь, Гермиона: тебе нужны ответы и борьба, а не чьи-то комплименты.

– Пойдемте уже, хватит загораживать проход! – присоединяется к компании Джорджи, широкими объятиями сгребая всех в охапку по направлению к лестнице вниз. Я легко поддаюсь манипуляциям Уизли – их жизненно необходимое тепло (а речь далеко не про камин) приходится как никогда кстати, словно лечебный лосьон на мои глубокие колотые раны.

Во время позднего – как-никак уже давно за полночь, но семейство слишком взбудоражено, чтобы разойтись по постелям, – ужина никто не смеет зарекаться о чем-то критически важном. Я чувствую, дом не будет спать до самого завтрашнего отправления в Хогвартс. Дом не хочет потерять ни секунды в раздумьях, способных даровать кому-то успокоение. Я сужу так по задумчивому лицу мистера Уизли. По нахмуренным бровям Гарри и заплаканным глазам Молли. По переглядывающимся близнецам и вечно угрюмому Рону. Они все думают об одном. И это, кажется, связано со мной.

Не хочешь ли ты сейчас посвятить их в свой полный абсурда план? Хотя планом клочок сумбурных помыслов назвать тяжко, ты задумывалась?

– Детка, не поможешь мне?

Я с удовольствием привожу кухню в порядок вместе с миссис Уизли – эта женщина невероятно чутко ощущает моменты, когда мне жизненно необходимо почувствовать себя нужной. Наверное, это отличительная черта многодетных мам. Они с одного взгляда оценивают ситуацию с точностью опытного стрелка и поступают так, как не поступил бы даже опытный психолог. Мы оказываемся одни в помещении, пока остальные обитатели дома разбредаются по своим углам.

– Милая, мне так жаль, – она шепчет спиной ко мне, вся содрогаясь от нахлынувшего шторма эмоций. – Я чувствую свою вину за то, что ничем не могу тебе помочь…

Я крепко обнимаю ее сутулые плечи и прижимаюсь всем телом к подрагивающей спине в немного растерянных чувствах:

– Миссис Уизли, вам не за что винить себя. Кто как не вы давал мне кров над головой в самые тяжелые моменты жизни? Кто как не вы спасал мою шкуру на протяжении долгого времени и учил жизни в магическом мире, когда никому до этого не было дела? – она все плачет, не находя слов. – Я благодарна вам за все, слышите? И если вы переживаете из-за слов этой… подлой женщины, знайте: я не верю им ни капли!

Разве что некоторые из них правдивы до потери жизненного ориентира. Но знать вам об этом пока не обязательно.

– Я вижу: ты словно не в своей тарелке. Словно хочешь отсюда уйти как можно скорее, потому что мы делаем что-то неправильно… – она бросает машинально намывать посуду и оборачивается наконец ко мне. – Я просто хочу знать, что мне сделать, чтобы ты чувствовала себя лучше, – расстроенно выдыхает, вытирая щеки мокрыми руками, отчего они блестят еще больше. Зато не соленые, миссис Уизли, я вам так скажу. Как говорится, по опыту столь неприятному.

И да, я растрогана также до слез вашей непомерной заботой.

– Вот только, дорогая Молли, вы делаете все правильно. И великая проблема заключается в том, что я с трудом поддаюсь выходу из того мерзкого состояния, в которое она меня загнала. Знаете, как бы то ни было, сейчас я чувствую себя немного лучше. И я хочу сказать вам кое-что, пришедшее мне в голову лишь после… – я замечаю интересную деталь: мы как-то все неловко ссылаемся к моей вечерней министерской промывке мозгов, не зная, как обозначить произошедшее событие менее пошло. – Я обману, если скажу, что мне все равно на свою родословную. Когда Беллатриса заявляется в роли матери – сложно принять жизнь по-новому. Однако я абсолютно уверена, что значительную роль в моей жизни играют люди, воспитавшие во мне достойного человека. Мои родители останутся таковыми навсегда. И вы тоже. Вы мне как вторая мама, миссис Уизли, и ничего не изменит этого.

Мы обнимаемся и утешаем друг друга почти вечность.

И на пути к своей комнате я обращаюсь к мистеру Артуру с мучавшим долгое время вопросом:

– Он ведь был действительно достойным человеком?

Мужчина опускает газету на колени, и за его очками я вижу океаны благодарности:

– Он был лучшим, Миона. На самом деле.

А после я закрываюсь в комнате, не впустив никого из желающих провести эту ночь со мной (а таковых была целая свора). Отнекиваясь усталостью. Указывая на достаточное количество времени в будущем. Уходя в себя для стойких часов возобновляемых размышлений.

***

Вернувшись в Хогвартс, я – как и предполагала – ощутила влияние дурной славы на своей же, как выразился кто-то в толпе, «толстокожей» шкуре. Не помогла и ментальная защита в виде окружающей меня компания в лице Гарри Поттера и старых-добрых Уизли. Не помогло ровное дыхание. Счетчик овец, я не знаю, чистовкровок Когтеврана.

Каждый в этих стенах вызывал во мне тонны раздражения только своими многозначными взглядами. Даже не словами, от которых, к слову, я знала – мне не отделаться.

В Хогвартс меня завела нелегкая судьба в виде МакГонагалл, решившей, что пребывание в стенах родной школы пойдет на пользу мне и моим нервам. И если учиться некоторое время мне не полагалось, то ежедневные походы к мадам Помфри и лечение под ее строгим взором вновь возобновлялись. Только теперь к ним присоединились и личные разговоры с профессором, в ожидании которых я всю ночь не сомкнула глаз.

Опять я играю в обманщицу. Это была лишь одна из миллионного числа причин.

Тем не менее, меня не оставляло в покое: с какой целью Минерва возвращает меня в школу, предоставляя свою вербальную поддержку? Никак собирается контролировать каждый мой шаг в расчете на то, что девочка с поврежденным рассудком не в силах сделать этого сама? Возможно, она и права.

Возможно, сейчас, когда я стою на явном распутье, анализируя дальнейшие маленькие шажки, мне действительно требуется чья-то поддержка.

Я все же не каменная, как бы ни пыталась убедить в этом весь мир.

А если и так, то в стенах моего слезного гранита давно уже ничем не заполненные, расточенные кровью трещины.

Я с трудом отделываюсь от ребят, собираясь немного отдохнуть в бывшей комнате для старост – по словам профессора, она до сих пор принадлежит лучшей своей хозяйке.

По моим домыслам, эта комната все еще той самой Грейнджер, чтобы нынешняя не сошла с ума, выслушивая сплетни о себе же в общих спальнях. И соседняя, я почему-то уверена, служит обителью точно самому близкому моему товарищу – Джиневре.

На самом деле, она прожужжала мне об этом все уши, пока мы завтракали на кухне тетушки Молли.

Я с силой надавливаю на ручку – давно ли здесь никого не было? – и убеждаюсь в мимолетных догадках: заправленный полог кровати все так же выбивается немного в правую сторону, слой пыли, стоит к нему дотронуться, заставляет закашляться, и шторы – алого, впрочем, цвета с золотыми узорами – плотно закрыты как тогда, когда я аппарировала ночью. Это место явно требует уборки. Оно, кажется, заждалось свою хозяйку.

Была бы я рада вернуться сюда при других обстоятельствах.

С уборкой у меня ладится довольно скоро – я успеваю навести порядок последними штрихами заведомо раньше, чем Джин упрашивает меня пойти на обед в Большой зал.

– Ты только не переживай, хорошо? Ну и пусть говорят себе всякое, это их никак не касается.

– В этом и дело, милая. В этом-то все чертово дело.

Несмотря на оптимистический настрой подруги, у меня получается уговорить ее выйти за полчаса до положенного времени – так вероятность столкнуться с неприятностями (с которыми мне придется мириться какое-то время в Хогвартсе) близится к нулю, хотя ничего и не обещает.

– Как ты думаешь, зачем ты понадобилась МакГонагалл? – не унимается младшая Уизли.

– Откровенно не знаю. Хочет провести терапевтический сеанс? Вряд ли. Убедиться в моей студенческой компетенции? Еще хуже. Можешь не пытаться, Джин, я все равно ничего не знаю.

– Но ты ведь расскажешь мне потом, хорошо? Я обещаю хранить все в секрете! Я обещаю помогать тебе во что бы то… – она замолкает, прислушиваясь к отдельным голосам, звуки которых я впитываю с бешенством.

Малфой, он самый, и Пэнси Паркинсон не замечают нас совершенно, продолжая свои интереснейшие дискуссии:

– И все равно я считаю, что Грейнджер – на голову больная, которая не может находиться в этой школе по ряду факторов. И главнейший из них, прости меня, Драко, ее близость с твоей тетушкой Беллатрикс, от которой эта гриффиндорская девка точно чем-нибудь да заразилась! И не поймешь теперь, кто она: Лестрендж или Блэк – один черт.

– Брось, Паркинсон, столько всего произошло, а ты так и не научилась высказывать людям в лицо то, что о них думаешь, – одергиваю ее до того громко, что оба слизеринца вздрагивают и оборачиваются с немым вопросом на губах.

– Я все еще считаю, Грейнджер, – она храбрится, – что ты опасна для общества и должна находиться за решеткой, – видимо, Пэнс по-своему истолковала весь газетный блеф с пестрой колдографией моего – вполне оправданного – министерского приступа. Но ее слова так открыто плюют в лицо вторично, что мне смешно оставлять их нетронутыми.

Думаю, именно этот факт внутренне-неосмысленного психологического толчка тянет меня вцепиться в ее волосы цвета вороньего крыла, потянув за них резко вниз. И нашептывать – криком – на ухо:

– Знаешь, а ведь та спица была намного острее твоего чертового карандаша. Но, я считаю, и его хватит, чтобы всадить тебе по самое сердце, – истерический хохот, как в раскадровке дешевого фильма, сменяется тяжелым вздохом и манерными гримасами. – В свете последних событий ты должна была понять, что обсуждать жизнь той самой то ли Грейнджер, то ли Лестрейндж, то ли Блэк – чревато! – пока Малфой кричит на меня в тихом ужасе, отдирая от своей пассии, я не смею останавливаться, собирая толпу доходяг вокруг нас. – И учись общаться с грязнокровкой так, как этого велит ваша гребаная аристократическая школа! Нынче мы с твоим обожаемым Драко кузены – так чти эти связи лучше или подавись собственной кровью!

– Гермиона, хватит! – где-то на горизонте маячит Джинни и несколько еще более испуганных лиц.

– Грейнджер, ты совсем с катушек слетела! – вопит Хорек, совсем забыв, как сложно совладать с моими ударами, которые в этот раз обрушиваются на его девчонку.

Малфой, я чувствовала уверенность, думая, что за ошибки отца ты не несешь никакой ответственности.

Как меня саму теперь разубедить в обратном, когда Беллатриса одним своим появлением наложила на жизнь отпечаток ничтожного кровного потрясения?

В этот раз меня приводит в чувство Гарри, так вовремя припечатавший к стенке обе, испачканные – в слезах Паркинсон, – мои ладони. Я полна гнева и восторга свершившегося правосудия, поэтому лица друга в смешных очках я не воспринимаю как помеху, тихо радуясь маленькой победе.

– Джин, принеси нам обед в комнату, я отведу ее обратно, – ты знаешь, что говорить о человеке в третьем лице при нем же неуважительно? Или тебя тоже следует наказать?

– Отпусти, – отбиваюсь, оказавшись с ним наедине. Гарри старательно играет роль миротворца, положив мне руку на лопатки, тем самым контролируя каждое движение. – Ты поступаешь так, потому что я не права или опасна? – слова прожигают в тишине слепых коридоров дыры сомнений. Гарри отрывает от меня руки, устало выдыхая.

– Ты в гневе такая… другая, – он иронично посмеивается, и я в недоумении выгибаю спину, разводя руками в странном жесте.

– И как я должна это понимать? Не отругаешь? Не пристыдишь за то, что Гермиона никогда не поступила бы так опрометчиво по отношению к зазнавшейся девчонке со змеиного факультета? – я поражена его легкомыслию, но гордость за мальчика, который остается на моей стороне, зажигает внутри меня маленький огонек надежды. И теперь я стыжусь за себя сама, то и дело хватаясь за голову с паникой в голосе: – Черт возьми, я такая дура! Мерлин, этот позор ничто теперь не отмоет! – падаю на колени, стуча ладонями о плитку холодящего мрамора.

Гарри по-доброму улыбается, но в словах его сквозит едва заметная минорная нотка:

– Рад, что ты вернула былое здравомыслие. Лучше поздно, Герм. И нет, я не буду тебя упрекать. Чего мы этим добьемся? – он похлопывает меня по плечу и помогает подняться. Колени скулят от молниеносного соприкосновения с полом и таким же грандиозным подъемом. В моей жизни настал этап сумасшедших американских горок: когда из недетской истерии ты падаешь в перьевые облака блаженного покоя; когда сегодня режешь вены, а завтра – зализываешь раны собственной слюной, как верный делу пес.

Быть псинами – это кровное, Беллатриса. И я постараюсь искоренить гадскую черту из своей жизни, сведя к минимуму твое существование. В тебя безустанно и, судя по всему, беззаветно верил мой бедный кровный отец, но его ошибки не нуждаются в моем повторении.

– Вот и я думаю, что нравоучения нас точно не спасут. В любом случае, у тебя будет много проблем, продолжи ты… Вершить свое правосудие, Герм. Это не твой выход.

– Ох, Гарри, мои внутренние демоны поют хвалу каждому грамму злости, которую я вымещаю.

– Так борись с ними. Мы столько лет боролись со злом. И не напрасно.

– Мы были вместе.

– А сейчас ты сама по себе? – он неуверенно изгибает брови и вызывающе скрещивает руки на груди. – Подумайте об этом хорошенько на досуге, мисс Гермиона Грейнджер. Умнейшая ведьма столетия! Победительница войны! Лучшая – на века – подруга! – Гарри отходит спиной назад, протягивая мне свою руку. В смыслах буквальных и откровенно душевных.

И я ее принимаю. Из страха снова потерять – пусть и на минуты – спасительный контроль. Из страха отдать незримому сумасшедшему шляпнику все ниточки судьбы, что выстраивается моими всегда благочестивыми, здравыми интенциями на протяжении десятка лет. Из страха превратиться в подлое подобие человека, потерявшегося в круговороте беззвучной злобы.

Я уверенно ступаю по коридорам Хогвартса, с наслаждением вбирая в себя отголоски глухих шагов. Полуденный солнечный свет создает тени и играет бликами через мозаичное окно, посылая горячий след «зайчика» на моей щеке.

И он не оставляет меня в покое до кабинета МакГонагалл, потому что посвящен во все тайны бытия, благополучие которого шатко от моей склонной – с недавнего времени – к противоречиям натуре. И я хочу быть права в том, что свет чрезмерно сожалеет (потому что во мне самой нет ни частички сожаления), ведь этой ночью, снова изменяя сну, я нарушу все установки этого дня.

И это снова заставит моего личного Феникса превратиться в пепел, чтобы когда-нибудь, возможно, снова расправить крылья.

Я стучусь.

– Входите! – женщина собирает бумаги и, увидев меня, откладывает в сторону все волнующие ее дела. Сдержанно кивает и просит закрыть за собой дверь.

– Слышала, вы уже успели нарушить еще одно правило школы.

– Поверьте, это были необходимые меры, – я присаживаюсь на край дивана, готовая соскочить в любую минуту. – Вы хотели меня видеть?

– Мисс Грейнджер. Гермиона. Вам пришлось пережить многое. И я надеюсь, вы обдумаете мое предложение на досуге.

– Предложение?

– Да. Ваши друзья стремятся связать работу с Авроратом, вы об этом знали?

– Конечно, – я все еще не понимаю, к чему эта женщина клонит.

– В качестве еще одной кандидатуры я хочу предложить вас.

Я вскакиваю на ноги от беспредельно простого тона, который, казалось бы, волен сам решать мою судьбу.

– Что вы сказали?

– Я хочу видеть вас в числе новых Миротворцев, мисс.

Как когда-то моего отца?

– Извините, это все так неожиданно… Я… Могу я обдумать это до завтрашнего дня?

– Конечно, мисс Гермиона. Я буду вас ждать в любое время.

Минутная встреча заставляет меня бежать в комнату, еле сдерживая слезы. Кто бы подумал, что разговоры о будущем – да еще и таком – смогут ударить так хлестко. Знали бы вы, мисс Минерва, какая ночь меня ждет впереди, оказали бы другую помощь в становлении на ноги.

***

Драгл меня дернул спуститься в гостиную факультета. Мерлин не уследил, а я снова оказалась в разрушительной буре ключевым механизмом к уничтожению – разве что – всего. А Рон сорвался с цепи в своем неконтролируемом ребяческом поведении, поддав огоньку как следует.

Стоило мне сойти с последней ступеньки, находясь не в лучшем расположении духа:

– Значит, не успела отойти от одних отношений, как уже рвешься в другие? – он бросает свой взгляд к моим ногам. Судя по искривленной морде и вспотевшим ладошкам, которые он неконтролируемо потирает о свитер, Ронни не только в гневе и унынии, но и в бешеном стыде. Однако наличие уже двух грехов не идет тебе, как ни крути.

– Прости, но… Что?

– Я видел, как Фред подтирает тебе зад, а ты и плясать готова под его лживые песни. Мы тоже через многое прошли, Гермиона, но ты никогда не позволяла мне столько свободы.

Ронни всегда славился вспыльчивостью и длинным языком, от которого проблем не оберешься. Он проявляет собственнические черты, он хочет выпустить пар, но никогда не может выгадать подходящий момент. Но этот – отнюдь не такой. Потому что я – не обязана тебя оправдывать. Но я стараюсь. Терплю зловония изливаемой на голову таза дерьма, считая пульс и слушая дружка вполуха.

– У тебя выдался плохой день? – не хуже, чем мои два месяца, поверь. – Снова рассорился с милашкой Лав-Лав, и теперь избавляешься от негатива со мной? Как и всегда, Ронни, ты не взрослеешь.

А уже пора бы, слушай.

– От тебя ничего не осталось, Гермиона, – в этом ты, как ни странно, прав. – В кого ты превращаешься? Выдрала клок волос Паркинсон и радуешься этому? Потому что Фред тебя поддержит во всех начинаниях? Да он всегда смеялся над твоей заносчивостью!

– Это не твое дело, Рон. Кто что делает и над чем смеется, хорошо? Давай ты будешь следить за своим поведением! И ревность твоя никому к черту не сдалась. Напомню, что мы расстались в очередной раз, как только твои любопытные глазенки опустились на сбитые бедра Лаванды, наплевав на табличку «руками не трогать».

– Я тебе хотя бы друг, Гермиона! И я забочусь о тебе безвозмездно, в отличие от ловеласа Фреда! – он в обличии праведника несет несусветную чушь. Твое второе «я», Рональд. Мое ненавистное, к слову говоря.

А еще мой пульс – выше среднего, и это значит, что тебе крышка, мальчик.

– Другом? Ты говоришь, что был мне другом? Интересно, в какие моменты? Когда молча наблюдал за моими слезными содроганиями после своих совершенных глупостей? Когда пытался отнять у меня дружбу с Крамом, выставляя последней шлюхой школы? – Рон был опрометчив, разогрев по мне былую материнскую страсть к хаосу. Был опрометчив, не забрав из-под носа чьи-то книги и бутафорские подсвечники, которые теперь летят в него ураганными вихрями. – Ты был мне другом, когда обещал горы, но не делал и самую малость, облизываясь с другой? И, наверное, твоя дружба сыграла огромную роль, когда я сходила с ума в больничной койке, думая, что убила маму с отцом «Авадой»? – мои связки, только пришедшие в норму, снова надрываются и, кажется, еще чуть-чуть – и совсем порвутся, оставив меня немой до скончания жизни.

Часов, возможно.

– Герм?

– Рон? – близнецы застывают в дверях, оценивая масштабы бардака в помещении и пытаясь сопоставить увиденное с фактом нашего здесь нахождения. Несостыковка, верно? А я бы на вашем месте уже не удивляла тому, на что способна в истинном отчаянии.