Текст книги "Искупление (СИ)"

Автор книги: LoudSilence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Гермиона! – я оборачиваюсь на крики ребят, приближающихся к нам с другой стороны, но не встаю, бросая взгляд то на них, то на свои – как она и предвещала, по локоть в крови, – руки. Наши встречи такие однотипные, что хочется уже разрубить это пленку с имитацией дня сурка.

Драко слегка бьет меня по коленке бледным кулаком, привлекая внимание:

– И еще. Я не виню тебя, Гермиона. Но я был прав. Как и остальные. Ты полагаешься на одну себя – и это приводит к ужасным последствиям, – слова становятся все менее различимы. – В субботу… Около пяти часов – приходи к самому чаю и не опаздывай. Нарцисса ненавидит опоздания.

– Замолчи! Просто закрой свой рот и не вздумай отключаться! – я снова вою в лучах предрассветного знамени.

– Ты должна была думать раньше. Не пойди ты тогда…

– Мистер Малфой, – детектив поднимает его на руки, а я не чувствую половины тела – до колючих вибраций оно затекло под его весом, но мне было так плевать, – советую вам послушать дельный совет мисс Гермионы… – он бросает в мою сторону неловкий взгляд и, уже отходя от нас, сообщает: – Я отнесу его в медпункт – там уже находятся наши люди. К слову, я слышал хлопок – возможно, она снова убежала, пойманная врасплох…

– Позаботьтесь о нем, пожалуйста! – негодно обрываю мужчину и встаю на ноги не без помощи подоспевшего Гарри.

– Что здесь произошло? – сонный Фред озирается по сторонам с палочкой в руках и берет меня за – она в крови, ты не видишь? – руку, ни капли не раздумывая. Я поскуливаю, упираясь ему в грудь.

– Нам нужно уйти отсюда, – чувствую лютую нужду упасть в подушку и обдумать все произошедшее, чтобы понять, куда плыть из этого озера слез.

– Вернемся в гостиную, – Джордж шагает вперед, выводя остальных из ступора.

Я все время оборачиваюсь назад, чувствую на себе прожигающие взгляды, и каждый раз убеждаюсь в их отсутствии и наличии паранойи. Ее больше здесь нет. Я ранила Беллатрису, и замахнуться на сокрушительную атаку она сможет вряд ли. Не сейчас. Не здесь уж точно.

Полная Дама встречает нас зевком, и я завидую ей по-черному. В гостиной приходится долго разгоняться для объяснений.

– …и в конце концов мы отправились в Хогвартс по горячим следам.

Рон первый подает голос – хоть однажды – и все равно попадает мимо, так ничего и не поняв, пока остальные переваривают информацию с угрюмыми лицами:

– Нам повезло снова с ней не столкнуться.

– Ты серьезно? Нам повезло только с тем, что министерские крысоловы застали её врасплох. И ранила она (не насмерть ли?) только Малфоя – и то с досады, – а не вас всех по одному, – я активно жестикулирую, кружа вокруг друзей, будто бы пытаюсь донести какую-то отчаянную, важную мысль, едва ли сформулированную до конца, но нуждающуюся уже в словесном выражении. – А проблема, вы все знаете, в чем! Я снова облажалась!

– Ты не знала…

– О Гарри! Мне нужно было подумать головой! Я ведь знала, что ждать от неё ничего хорошего нельзя! Она умна, сильна и чертовски хитра!

– Ты была…

– Хватит меня оправдывать, Фред, хотя бы не ты!

– Я и не собирался, – я оборачиваюсь к нему, почти впритык упираясь в шерсть золотистого свитера и поднимаю голову, мгновенно жалея об этом. Не часто я вижу в его глазах столько неконтролируемо изливающейся агрессии. Сомнений не остаётся – он нечеловечески зол. Однако, слившись в единый поток недовольства, направленного в мою же сторону, мы не можем сойтись на одной стороне, – удивительнейший парадокс всего моего существования.

– Ты снова поступила так, как тебе взбрело в голову, не подумав, – обрываю его на полуфразе, безумствуя:

– Ошибаешься, – горько. – Я знала, куда иду. И знала, чем это может закончиться. Но… – он тоже не профан, поэтому пользуется моим вдохом:

– Ты хочешь сказать, – сжимает челюсти и хватает меня за плечи, нехило встряхивая, – ты пошла на верную смерть, отдавая себе отчёт?

– Да.

Фред молчит. Мой прямой ответ саблей попадает ему между ребер, стеной обрушивается на голову и убивает своим продолжением все святое:

– И я очень зла из-за того, что снова пострадал кто-то вместо меня.

– Зла? – Джинни врывается в хватку молчащего Фреда, сжимая мой локоть как никогда крепко. От её впившихся в водолазку ногтей на коже точно останутся кровавые полумесяцы, но и это меня не терзает. – Ты уверена, что это то самое слово? – у нее пустой взгляд и ровное дыхание. Джин хочет меня ударить, и я совсем не против.

– Это звучит ужасно – да. Но мне за это не стыдно.

– И очень зря, – Фредерик опускает руки, почти отталкивая меня резким жестом на пару сантиметров, и отходит к выходу из гостиной.

– Если бы тебя убили… – он глубоко вдыхает, хватаясь за волосы руками, и вот-вот, кажется, вырвет их с корнем. Давай, скажи, что ты был бы вне себя от горя или ярости. Скажи, что ты винил бы чертово проведение и молился бы о моем возвращении. Я так сыта по горло этой жалостью, что знаю все ваши фразочки наизусть. – Если бы ты умерла, мне было бы не так больно, как сейчас.

У меня из-под ног мастерски выбивается почва.

И если раньше я только и мечтала услышать подобное благословение на смерть, то сейчас оно заливает в меня литры керосина, поджигая фитилёк нарочно брошенной к ногам спичкой.

– Гермиона… – лишь шепчет Гарри, обратив взгляд на закрывающийся вход в гостиную, за которым скрываются две близнецовые макушки. – Ты хоть раз задумывалась, что бы было после? Даже не с нами – об этом ты, вероятно, не заботилась… – он застывает в расстроенных чувствах, совершенно не понимая, как мы пришли к этой картине мира, но я не могу больше протестовать – в горле застрял ком раскрошенного достоинства и самоуверенности.

Я так хочу кричать, как часто думала о вас, и немею.

Лучше бы я была обездвижена ее смертельными заклинаниями, которые сейчас кажутся абсолютно ужасной перспективой.

Если бы ты умерла, мне было бы не так больно.

Мне тоже больно, Фред.

Если бы меня убили. Я бы победила, верно? Этот бой был бы на равных, я бы ранила ее – она меня, и так до смерти? Но эти вопросы сейчас не самые важные. Главное: насколько сильно я была больна, что воспринимала все это дерьмо за чистую монету светлого сияния чистого разума?

Кажется, как раз смертельно.

Я давлюсь своей же былой переоцененной храбростью и опираюсь о стену, отрешенно наблюдая за удаляющейся тенью Поттера.

– Ты назвала меня плохим другом, Герм. Но кто ты сейчас, я понятия не имею, – Рональд тоже вставляет свои две финальные копейки в расщелину – как результат бессмысленной борьбы – между моим самосознанием и правдой жизни. Он уходит. Как и все они.

Уходят, так и не узнав моего раскаяния.

А есть ли шанс раскаиваться после?

Я еле-еле ступаю к комнате и, добравшись, оседаю сразу на полу, стуча по нему кулаками в обуявшем меня вихре панической атаки.

Она пройдет через время, лишив спокойного равновесия.

Но пройдет ли адская тоска по звукам их голосов? Пройдет ли моя почти незаметная благодарность за их чертовски важное терпение? Пройдет ли голод по дружескому смеху? По общим касаниям, по сладким перешептываниям во мраке сгорающего ночника?

Я не смирилась с потерей родителей, веря во что-то вечное.

Но для вечной дружбы оказалась слишком ничтожной. И теперь я теряюсь снова. И теперь я не знаю, как действовать, потому что истинное желание действий – по-настоящему эффективных – пришло слишком поздно.

Мне больше не с кем поделиться этой трагедией. Мне даже думать об этом стыдно – ментально я все еще в гостиной Норы, где все идеальное вечно.

Но ничто не идеально там, где есть я.

Даже Малфой все понимал в разы яснее. Даже он в последние минуты предобморочного озарения старался что-то сделать. Но теперь Драко на грани смерти, а я вспоминаю его слова с благодарной скорбью – я хочу сказать, что разложила их на атомы, впитав лежащие на поверхности смыслы. С осадком добавляя критически важное «не вовремя».

Трещины досок пола, где мое тело готово разлагаться, – мое море. Воздух мой – прощальные (я в это верю по тону и осадку в глазах) слова Рона. Ушедший запах Фреда. Потухшие очи Гарри. Затихший смех Джиневры и – невозможное – молчание Джорджа.

Все это – не их начинка.

Все это – мое наполнение.

Солнце в окне – в своем зените. Оно сморит на меня с жалостью – я знаю. Оно говорит мне – я была слепой мегерой. Ей самой, рассчитывавшей на вечное поклонение и каждый раз его отвергавшей жестом мнимого правосудия. В ту прослывшую бесславной ночь я разочаровалась в счастливых финалах. В любви и поддержке, в отсутствии боли и вечного страдания. Пока часы отбивали секунды третьего, а она делила со мной на двоих неудачу родиться Лестрейндж, винтики Гермионы Грейнджер перешли на автономное питание за счёт безумного ожесточения всего внутри сущего. Она перестроила механизмы моей жизни. Она – страх и скорбь, жизнь и смерть. Она – так неожиданно ставшая моей частью.

Виновата Беллатриса. И я – ее финальная цель. Но сейчас я настолько превратилась в орудие ее открыто оглашенного поединка, что сама дарую сучке победу.

С этим нужно покончить. Но как?

Я обнимаю себя руками, перекрывая порог, – никто не сможет зайти в комнату через скалу моей отъявленной дурости. Никто сейчас и не захочет этого делать, малышка.

Я бы могла стать шизофреничкой, но стала худшей версией себя. И в час, когда пора умыться, я умываю только руки.

Как бы хотелось вернуться назад. На два чертовых месяца, на поздний сентябрь и гребаные 3:45. Нет. Нет, конечно же. Еще раньше. Застать ее. Застать их всех. Отправить родителей на мнимый отдых куда-нибудь в Азию. И уничтожить игру Лестрейндж на корню.

Я бы сделала сколько нужно оборотов назад.

Вот только сколько их нужно?

***

Мне срочно необходимо было найти хоть одного из своих – я откуда-то уверена – друзей, убедиться, что я не сошла с ума и все еще могу рассчитывать на то, что прощение где-то рядом. Но почему-то из комнаты в комнату с гулом проносилась тишина и встречавшая меня заправленная постель без единого намека на недавнее присутствие в ней своего хозяина.

По лестницам я бежала сломя голову, перепрыгивая через каждые три ступени, крепко сжимая волшебную палочку в руках. Как бы детективы ни были уверены в том, что Беллатрисы больше нет в Хогвартсе, я им не верила – эта женщина обводила их вокруг пальца на протяжении месяцев, и ничего не исключало факта нахождения ее кучерявой головы за очередным углом. Но сейчас я ее не боялась вовсе – была уверена, что она не сможет меня убить. Это последний пункт ее тактики, правила которой сегодня сыграли против своей создательницы.

Помфри убеждена, что «мистер Малфой вряд ли придет в себя». И я понимаю, как изменился этот чертов мир. Еще пару лет назад я желала смерти белобрысому Хорьку. Сейчас я готова за нее мстить. Как и за то, что не могу найти своих настоящих друзей битый час, срываясь на плач и стыдливые всхлипы. Момент нашего воссоединения смутно представлялся в моей голове – я не знала, смогу ли попросить их выслушать мою речь, принятую, возможно, за фарс, или же признаться в настоящих чувствах, которые никому уже не будут интересны после стольких невозможно зацикленных проколов.

И сегодняшнего – самого мерзкого.

Именно это заставило меня сейчас возжелать на восьмом этаже вновь очутиться в секретной лаборатории близнецов, раздобыв бутылек одного их старого изобретения. Года три назад они смеха ради заставили Филча унижаться на публике, подлив ему новую разработку зелья «Чистое сердце». Еще несколько месяцев никто не мог выкинуть из памяти пикантные подробности жизни завхоза, которые он застенчиво процеживал сквозь зубы, не понимая, чем он ведом в этот паршивый момент.

Мне нужна подтвержденная опытом, осязаемая помощь, почва, способная убедить даже меня саму в ряде сумбурных выводов, умело отделив их от роя копошащихся уже рефлекторно мыслей.

Однако я прекрасно понимаю, что в роли этой самой помощи выступила надежда.

– Я знаю: вы никогда не сможете согласиться на эту затею. Тем не менее, директор… я также знаю, вы мне доверяете. И я доверяю вам. Во всем, что касается моей жизни, – я готова молиться в глазах ничего не понимающей МакГонагалл.

– Я уверена – я вру – лишь в одном способе поймать Беллатрису и отправить за решетку часть Пожирателей. Считайте это моей первой неофициальной миссией аврора.

– Вы согласны? – она изумлена и почти рада, хоть и в морщинах у глаз копится усталое беспокойство за произошедший утром инцидент.

– Профессор… Вам вряд ли понравится мое предложение.

– Хотите, чтобы я сразу ответила нет или все же вас выслушала, мисс Грейнджер? – она слегка поднимает уголки губ, но не скрывает легкого недоверия во взгляде.

– Я отдаю себе отчет. И обещаю действовать со всей возможной осторожностью. И ни за что не в одиночку, но…

– Но что же?

– Я верю разным слухам, профессор. В том числе об отшельниках-изобретателях, так некстати скрывающихся Министерства. И я слышала про достижения Виконта. И совсем недавно видела его в стенах нашей школы…

Я настолько встревожена, что начинаю переступать с одной ноги на другую, боясь чего-то незримого, предвкушая моменты, по сложности не сравнимые даже с сегодняшним смешным до ужаса боем.

Умереть – просто. А жить – стоит постараться.

Спустя несколько минут дверь из красного дерева поддается трепету моего желания и бесшумно возникает на расстоянии вытянутой руки. Выдыхаю с облегчением и тру покрасневшие, вероятно, уже опухшие глаза – остается найти в бесчисленных коробках мою вакцину для души. И если бы речь шла об огневиски, я давно бы спилась в одной из подворотен.

Захожу в комнату, на секунду удивляясь оставленному включенным источнику света, но позже прикусываю щеку изнутри.

Так вот, где вы все были.

На меня уставлены несколько пар глаз: кто-то удивленно застывает у стола, кто-то давится выпиваемой из рождественской кружки жидкостью, а кто-то просто отворачивается по тысяче известных причин. Я смущена и напугана. Этот момент должен был настать меня немного позднее. Но судьба распорядилась иначе. Единственное, что набатом бьет в сознании – пузырек с нарисованным сердцем, вписанным в зеленый квадрат – чтобы не спутать с амортенцией. Не говоря ни слова, но сопровождаемая безголосыми зрителями, я копошусь по ящикам.

Только бы не выгнали. Не ушли сами. Не избежали меня снова. Не сейчас. Я не вирус – я переносчик, и меня все еще можно вылечить. Сейчас очень важно остаться вместе.

Вместе, слышите? Я все поняла. Поздно, правда.

«Лучше поздно, чем никогда, Герм, не так ли?»– повторяю одну из фраз Гарри, прошаривая еще один стеллаж. Когда на глаза попадаются однотипные баночки, радуюсь – один из них обязательно должен подойти, и не ошибаюсь.

Это оно.

Я оборачиваюсь к фигурам, делая глубокий вдох, и, смотря себе под ноги, красная донельзя, словно брошенная в котел, спешно прохожу к пустому углу комнаты, чтобы видеть всех. Видеть, но не смотреть. И падаю на колени в извинительном жесте, словно монахиня перед Гробом Господнем, готовая покаяться и замолить грехи.

Откуда-то слышится удивленный вздох, кто-то примирительно хмыкает, а кто-то не может перестать теребить пальцы – я ориентируюсь лишь на звуки, сил поднять головы не находится и в помине.

Несколько секунд проходят за открытием бутыли. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Запрокидываю голову и выпиваю все до последней капли, держа пустую стекляшку в руках – займу их хоть чем-то, всяко лучше позы «по швам».

Зайдя в комнату, я сперва увидела Гарри, стоящего ближе всех ко входу. Сейчас его образ неспешно опускается в неизвестно откуда взявшееся кресло, немного меня обнадеживая.

Хорошо. Все хорошо, просто нужно собраться. Слова не вяжутся друг с другом, и ситуация в моих глазах со статуса «неловкая» скатывается в тартарары, где в адовом пепелище дотлевает «омерзительная».

Я уже думаю, как незаметно сбежать, но что-то в корень меняется, когда мой тихий голос наполняет окружающее пространство, отбиваясь о стены и теряясь во всеобщем дыхании:

– Сейчас, наверное, сбывается один из худших кошмаров когда-то существовавшей Грейнджер – вот так вот стоять на коленях, краснея и каясь, прося прощения и раскрывая все ненавистные секреты. Мне ужасно неловко. Я готова провалиться сквозь эту чертову землю с минуты на минуту, – предложения строятся сами, не всегда логично, но всегда правдиво. И я уже понимаю Филча, доказывающего, что ушки миссис Норрис – самая ценная часть ее тела.

– Я очень хочу попросить вас не выгонять меня. Не уходить самим. Просто выслушать. И потом поступать, как угодно. Слишком дорого мне обходятся эти минуты. Но сейчас я почему-то верю, что они могут меня спасти. Во всех смыслах, ребята, – я неосознанно хмурюсь, разглядывая на дне баночки с интересным логотипом свое еле заметное отражение. И вижу последнюю дуру.

– Еще несколько лет назад я мечтала стать старостой факультета. Греть на груди значок, ловить нарушителей и строить дисциплину. Даже не из-за характера или воспитания. Я хотела быть кому-то нужной. Кому-то полезной. Работало это не всегда и не со всеми, но вы и сами все знаете.

Я слышу легкие смешки, но они меня не веселят. Я напряжена до максимума. Я высказываю и выслушиваю одновременно все то, в чем не призналась бы себе сама.

Потому что сейчас я – это я.

– Потом настало время других простых фантазий Гермионы Грейнджер – идеальные экзамены, потрясающие рецензии профессоров, неплохая репутация. Когда же появились первые признаки начинающейся войны, я мечтала только об одном – ее пережить. Не более. Еще позже я задумывалась о семье. Возможном муже, детях, работе. В самые сложные моменты я рисовала идеальное будущее, где все наладится. Потому что тогда – не ладилось ничего, – я закусываю губу, предполагая, о чем пойдет речь дальше.

– После Малфой-Мэнора и битвы за Хогвартс все пошло по наклонной. Мне казалось, я схожу с ума. Пришлось все чаще просить у Мадам Помфри успокоительное, но легче не становилось. И у меня появились новые желания – спать без кошмаров, кричать не до срыва голоса, не бояться темноты, не бегать по школе, слыша голоса мертвых и, к великому сожалению, некоторых живых, – я всхлипнула, вспоминая нелегкое время, когда даже подготовка к урокам стоила сотен вздрагиваний от каждого шороха. – В одну из ночей мне приснилось, как Беллатриса отрезает мне руку по плечо. Первой и последней мыслью было – уж лучше отсутствие признака, чем клеймо, которое усердно не замечаешь, принимая душ, и прячешь от других под тонной повязок и одежды.

У меня потеют ладошки, в носу скапливается вязкая жидкость, а глаза вновь наполняются влагой, все еще успешно скрываемой от посторонних глаз. Я не хочу думать о том, что они знают меня, как облупленную.

– Дальше – я перестала существовать. Дышать. Чувствовать. Дальше – было неразличимое зло. Как я сказала сегодня… Как вы все прекрасно знали, – я делаю глубокий вдох и резко выдыхаю. Слезы брызгают из глаз, – да, черт возьми, я хотела умереть. Я пыталась умереть. И делала это тысячу раз мысленно, – вместе со мной, почти в унисон, шмыгает Джинни, и я вспоминаю о важном: – После того самого случая в ванной комнате я некоторое время, кажется, была на том свете. Видела родителей, которые отругали меня по полной программе, разгуливала какой-то полупризрачной походкой между вами, корила Джинни за ее слезы, как и сейчас это делаю. И тогда же я впервые угадала в гребаной Джонси черты настоящего кошмара.

От переизбытка щемящих эмоций я пошатываюсь и почти падаю вперед, вовремя придержавшись о пол рукой. Я все еще сморю под себя, но боковым зрением вижу чей-то резкий поддерживающий рывок в мою сторону, от чего отползаю ближе к углу, выставив ладони вперед:

– Мне сейчас так ужасно противно от своих слов и себя самой… Пожалуйста… Делайте вид, что вас здесь просто нет… Что я разговариваю с пустотой и пытаюсь найти ответы на самые сокровенные вопросы, которые она не запомнит, – бутылек выпадает из рук, и ладонями я прикрываю лицо, иногда вытирая его рукавами водолазки, размазывая соль по щекам и носу. Однако в комнате воцаряется тишина, нарушаемая все той же малюткой Уизли.

– Что было дальше я помню откровенно плохо. Лишь непостижимое отвращение к себе, навязчивые мысли, паника и бесконечно сменяющие друг друга планы по ее поимке. Они всегда грешили плачевностью – я, как заевшую пластинку, переигрывала их снова и снова, пытаясь найти изъян в системе. Но его не было. В моих мыслях все кончалось фатально. Отчасти потому, что я в некоторой степени стала ее отражением в своих глазах. Видела ее в зеркале, слышала в своей голове, поступала, как она, одергивая себя только после ваших замечаний, – слышу чей-то приглушенный шепот и машинально перемещаю ладони на уши, закрыв глаза. Колени побаливают, но я упорно продолжаю стоять.

– Именно поэтому я… Слушала вас. Но не слышала. Слова поддержки, подбадривания, попытки сделать вид, что все в порядке – это действовало несколько минут, иногда часов. А после она уничтожала во мне последние надежды найти выход из порочного круга самобичевания – во мне как будто бы стиралось все хорошее, оно было выставлено ею под самыми мерзкими углами и… Я хотела плясать под ее дудку. Я искренне верила, что моя отрешенность заставит вас меня возненавидеть и тогда я точно свершу запланированную кару – над ней и собой, – я замолкаю, снова восстанавливая дыхание.

– Она часто повторяла, что уничтожит всех моих близких. И намекала на то, что я сама рано или поздно это сделаю. И Беллатриса чертовски была права, знаете, – я вытираю лицо, и поднимаю голову к полотку, игнорируя мелькающие передо мной лица: – Все это время я… Будто бы… Делала шаг вперед… И убегала на два назад… Я боялась. Того. Что однажды. Действительно. Стану. Опасна. В Министерстве я убедилась – по определенным словам, – что Беллатриса перевоплотилась в Джонси. Возможно, этой бедняги и в живых уже нет. И я рискнула. Поняла, что судьба дает мне шанс. Ушла одна. Опростоволосилась. Пожертвовала еще одним не причастным к этому дерьму человеком. И слетела с катушек. В очередной раз.

Делаю большое усилие и выпрямляю голову, упираясь взглядом в ночнушку Джинни.

– Боже, я надеюсь, ты в ней не замерзнешь, – неприятно удивляюсь тому, что выпаливаю по-настоящему все, что у меня на уме. Ребята прослеживают траекторию моего взгляда и, кажется, слегка улыбаются, а я все так же по инерции снимаю с себя черную вязаную вещь и протягиваю ее девушке.

– Герм, нет…

– Сегодня я мразь, Джинни. И отказы не принимаются, поверь.

Мне плевать, что я остаюсь в одной облегающей майке, незатейливо открывающей все краски моего тела. Я снова приставляю руки к голове и прикрываю глаза, сосредотачиваясь. И только собираюсь открыть рот, как чьи-то теплые руки обматывают меня пледом.

– Ты…

– …знаю. Все еще пахну тобой и вишней.

– Спасибо.

По его голосу я слышу, что Фред все еще немного не в себе, поэтому не удивляюсь, когда он отсаживается поодаль, но все же ближе, чем до этого момента.

Я начинаю расслабляться. И в комнате заметно теплеет.

– Да… Да, да, да. Я сбрендила. Потому что в моей голове начала рушиться пирамида, которую я старательно собирала по камушкам. Беллатриса призналась, что умереть от моей руки – смешно, а не страшно. Здесь я вычеркнула все свои мечты о черной и быстрой мести, – массирую виски, вызволяя все большее количество рассуждений наружу. – И играть в ее игры я резко перехотела, потому что рядом с ней почувствовала нашу несоразмерную разницу. Как бы низко я ни пала, до ее уровня мне все еще далековато. А потом… Случилось то, что случилось, – я осмотрела каждого из присутствующих, замечая, что предательская влага вновь приливает к глазам, покрывая все туманной пеленой. – Только лишившись вас, я поняла, что была самым мерзким другом в этом мире. Что сама я ни на что не способна. Что прислушиваться к вам нужно было раньше, – снова вытираю лицо, ища среди всех Рональда. Он сидит на полу метрах в четырех с поникшей миной, скрестив ноги и опираясь о кресло Гарри.

Я не замечала усилий Рона, когда он молча не вступал в наши разговоры.

А ведь он так терпеливо держал в себе это тупое сочувствие, что был удостоен похвалы:

– Рон, прости. Ты был потрясающим другом. Пусть и неумелым, пусть и наивным, но ты умел как-то по-своему поддержать. Несмотря на все те сложности, через которые мы проходили, ты оставался товарищем. Даже когда мы пытались встречаться, если честно, ты тоже был все-таки им.

Он удивляется и неловко почесывает затылок, не ожидая такого чистосердечия в эту минуту:

– Извини, Герм. Ты знаешь, я совсем не научился себя контролировать, – он рисует на лице подобие улыбки, пытаясь бороться с накатившей грустью бабочками коротких ресниц.

Я поднимаю глаза.

– Когда ты, Гарри, каждый день тащил меня за руки вверх, заставляя встать – буквально и фигурально – с пола, подозревала ли моя гнилая статика тебя в искренности? Разве что в долге. А должна была всегда я – просто понять, как ты мне дорог, мальчик, у которого все получилось.

– Без тебя я бы таким не стал, – он смущенно поправляет очки, пока я утираю слезы, скатившиеся ручейком на шею. Тем же занимается Джиневра.

– Мы с тобой, как два сапога, пара, – заглядываю в ее глаза, закусывая губу и всхлипывая. – Сидим и воем часами, как дуры. Вот только здесь дура я, а ты то чего плачешь?

– Потому что ты! – она не может остановиться.

– Потому что я! – передразниваю, вскидывая руки, и она, наконец-то, хихикает. – Ты такая красивая, даже когда рыдаешь. Мне повезло с тобой, Джин. К слову, Гарри повезет с женой, и тогда мне мало будет доставать счастья от этой потрясающей улыбки и взрывного – по-настоящему вашего семейного, Уизли – характера!

– Я от тебя никогда не отстану! – я свято надеюсь.

– Джинни… Когда ты то и дело подбадривала меня добрым словом, я пропускала его мимо ушей: «Это ритуал нашей дружеской связи», – думалось мне. «Она так лечит свою душу». Но ты все это время лечила меня. А я поддавалась очень и очень плохо, – она спускается с кровати ко мне на пол, обвивая крепкими объятиями со спины.

Джордж разливает чай по кружкам и широко улыбается. Он знает, что я оставила его брата на сладкое. Он знает, что тоже невероятно мне дорог.

– Когда ты, Джорджи, направлял меня в нужное русло своими забавами, я не приписывала тебе этих заслуг. Но – посмотрев сквозь время – ты заслуживал намного лучшего отношения и моей несмелой отдачи в виде хоть одной полуулыбки.

– Верно говоришь, Герм! Заслуживал и видел это каждый раз! Чаю?

– Нет, спасибо, – я крепче сжимаю ладонь Джинни, пропуская через все тело разряды тока. – Не сейчас. У меня все никак не хватает сил посмотреть в лицо твоему братцу, с которым я просто ужасно поступила.

– Сбежала, – Фред вступает в игру, в сотый раз радуясь чудодейственности их изобретения. Вот только я его уже как несколько минут не чувствую в своих жилах. Здесь говорит мое сердце.

– Да.

– Оставила глупую записку.

– И это верно.

– А напоследок хоть поцеловала?

– Поцеловала, Фред, – все улюлюкают (кроме, пожалуй, Рона – он скучает), а я все так же пялюсь в стену в поисках смелости. – У тебя есть почти все основания считать меня мерзавкой за все наши маленькие, большие и просто огромные неприятности, но это не изменит того факта, что я могу говорить о тебе часами, – я склоняю голову в его сторону, встречая редкий взгляд, полный чрезмерной ласки и искренности: – Потому что я люблю тебя.

Мое сердце падает, отправляя к щекам румяные солнца. Я не сразу осознаю, что предыдущую фразу мы сказали как-то одновременно. Но он берет меня за руку и оставляет на ней нежный поцелуй, убеждая в реальности времени и пространства.

– Кстати, выпрями ты уже ноги, пока не пришлось их отрезать! Зачем ты вообще это сделала?

– Для сакральности, – я вновь рада находить свет улыбки между солеными водопадами.

– Но это еще не все. Я хочу все исправить. И мне нужна. Ваша. Помощь, – они заметно оживляются, и я не без помощи Фред пересаживаюсь на кровать, покрывая свои ноги легкими щипками – так к ним быстрее приливает живительная кровь. – Но для начала я все же спрошу… Мир?

– Ты вот сейчас издеваешься, да? – Фред ложится у моих колен, все еще держа за руку – и я бы никогда ее не высвободила, готова поклясться.

– Он прав, Герм. Пора собраться и думать о… более важных вещах! – Джинни помогает Джорджи с чайными затеями, и кружка горячего бергамота уже ждет моих прикосновений, отдавая густым паром.

– Хорошо. Я просто удостоверилась. Без обид, – жить стало на пункт легче.

Жить, слышите?

Я начинаю.

POV Фред

Раньше мне казалось, что я влюбился в ангельское создание. И ровно до этой минуты я был убежден в его здравомыслии.

Но, кажется, Бог изгнал тебя из рая, Гермиона, потому что сейчас ты, подобно копии Люцифера, со злой отрешенностью пытаешься управлять своей собственной демонической армией. Чтобы загнать меня в угол своей бесчувственностью. Чтобы – вот только зачем? – вызвать наружу мое разрывающее разочарование, создав самые кошмарные воспоминания, связанные с тобой.

Ты столько раз говорила о каких-то чувствах, особо не вникая в подробности. И сейчас я думаю, что чувства эти – пустой звук, как и я в них – пустое место.

Я вернулся в место нашей лучшей – к слову, недавней – ночи, чтобы снова упасть у холодной кровати, съедаемый горечью наших последовательно произнесенных фраз.

За что ты такая, Грейнджер? Я хотел подарить тебе покой. И ты его ни во что не поставила.

И сейчас я хочу остаться в покое сам, но Джордж мельтешит рядом, рассыпая его по песчинкам:

– Ты помнишь Джефри?

– Не сейчас, Фордж!

– Что бы ты делал, убей он меня тогда?

– Ты действительно хочешь об этом поговорить? – я в бешенстве и ужасе. Я не хочу ничего понимать, ни о чем задумываться, никого сравнивать. Эмоции вершат этот час своими перманентными взрывами.

– Я хочу тебе доказать, что вы похожи, Дред. С ней. Не согласишься?

Не хочу соглашаться сейчас даже с тобой.

– Перестань. Гермиона поступила плохо и бла-бла – это говорим мы сейчас. Но знаешь, что? Как бы поступили мы, братик?

Джордж меряет комнату шагами, потирая подбородок с задумчивым видом, и я слежу за его перемещениями, как за спасительным зайчиком света зеркального отражения. Пожалуйста, продолжай. Вызволи меня.

– Когда на тебя упала стена, я испугался до смерти. И вместе с этим захотел разорвать каждого, кто поднял палочку против нас. Это был аффект. Он пропал, стоило тебе махнуть рукой и откашляться от пыли каменного блока. Потому что в нем не было больше никакой необходимости. Потому что моя психика пострадала в ту минуту и получила последующий разряд.

– Ты говоришь дело, но я не могу…

– Представить? Не обманывайся. Ты тоже был ведом этими чувствами. Даже больше. Джефф заслуживал этого. Либо он, либо я, конечно же. Но. Я знаю, о чем думал ты. Вернее, о чем не думал.