Текст книги "Искупление (СИ)"

Автор книги: LoudSilence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Наконец, я тихо отмыкаю дверь, отгоняя плохие мысли, и как можно тише забегаю внутрь помещения.

Сердце бешено колотится, и на первый взгляд мне кажется, – это лишь неизменный симптом предвкушения скорой встречи. Однако что-то набатом бьет по черепной коробке, отзываясь опасностью.

Что-то явно не так. Чувствую фибрами души, осматривая, кажется, привычную комнату. Тот же коридор, тот же запах, фотографии на стенах. Атмосфера давит, и я неосознанно вытаскиваю из заднего кармана волшебную палочку. В этом мире всегда нужно быть начеку.

– Люмос, – шепчу и шаг за шагом пробираюсь по коридору к гостиной. Возможно, это всего лишь разыгравшаяся фантазия. Возможно, о стенки души все ещё бьются остатки детской боязни темноты. Возможно, я не в то время прочитала маггловскую книгу в жанре ужасов.

Хотя, если быть честной с самой собой, ответ очевиден – я просто научилась выживать.

На полу неаккуратно валяется подушка. Поднимаю её с пути и кладу на законное место.

Тишина питает напряжение. А в области груди тянет вязкое ощущение страха за то, что ещё может произойти.

Я придумываю. Все это просто уроки жизни, которая знатно попортила мою нервную систему за все годы обучения в Хогвартсе. Всего лишь.

В один момент я становлюсь спокойна и собираюсь убрать волшебную палочку под предлогом того, что прочесала половину дома. И в эту минуту будто бы из ниоткуда раздаётся грохот, лишающий опоры.

Сзади меня что-то оглушает – я падаю на пол, выронив палочку и рефлекторно хватаясь за голову. Затылок печёт холодной болью, горячая кровь остаётся на пальцах, мешая сконцентрировать мысли. На нас напали?

– Малышка попалась раньше времени! – незнакомец заливается хохотом и подходит ближе в то время, как я пытаюсь отползти к стене, чтобы найти закатившуюся за шкаф волшебную палочку.

– Вовремя же ты подошла, крошка Гермиона! – раздаётся голос надо мной, а после я получаю сильный удар по лицу, буквально отлетая в ту сторону, к которой стремилась.

Боль пронизывает всю правую часть – сукин сын чем-то металлическим рассек мне половину лица, от брови и прямо до середины скулы. Липкий страх охватывает тело, но мысль о родителях и их безопасности придаёт силу держаться до последнего.

Я все ещё молюсь о том, чтобы эти ублюдки не добрались до них раньше, чем до меня.

– Кто вы такие? Я вызвала полицию, когда вошла домой! Скоро вас повяжут, и ничего не поможет уже уйти от ответственности! – я сплевываю кровь, незаметно пытаясь отыскать такой необходимый сейчас предмет самообороны.

Достигнув совершеннолетия, не задумываешься о том, насколько использование магии за пределами Хогвартса противоречит правилам. Будь мне даже не восемнадцать, сейчас я бы все равно наплевала на правила, желая защитить свою семью всеми возможными способами.

Под ложечкой засосало – где мама с папой, если до сих пор не спустились на шум? Надеюсь, их элементарно не оказалось дома; надеюсь, они закрылись в спальне, оставив меня на съедение волкам, но оказались живы!

Глупо. Так глупо надеяться, что близкие бросят тебя в той ситуации, когда сами точно готовы отдать жизнь ради спасения любимого ребенка.

– Грег, посмотри на эту малышку! – мерзкий тип до хрипоты смеётся, уверенно наступая на им же сваленные семейные фотографии ботинком. Тварь. – Она, кажется, ещё не поняла, что маггловское правосудие вряд ли ей поможет!

Черт возьми, да они не из этого мира.

И они точно пришли за мной.

– Не буду спрашивать, кто вы, – тяну время, ощупывая пол трясущимися руками, не в силах даже вытереть кровь, залившую правый глаз. – Но будьте уверены в том, что зря называете меня малышкой! Конфундус!

Я не успеваю даже сообразить, что промахнулась, когда один из нападающих одергивает меня за волосы к полу. Я вскрикиваю не так от боли, как от неожиданности, пока из меня ногами выбивают всю прыть. Неизвестный со стоном удовлетворения наступает мне на кисти, не давая возможности выбраться, и, кажется, ломает лучевую кость, заставляя выть волком от очередного прилива боли.

– Грег, тащи их сюда, чтобы она видела!

От меня будто бы отрывают кусок чего-то важного. Чего-то неосязаемого, но при этом жизненно необходимого, как дыхание.

Ублюдок выносит связанные тела родителей и, не церемонясь, бросает их в другой части комнаты.

Из-за сильной боли в лице, я не чувствую, как из моих глаз потоком текут слезы. Я получаю еще несколько ударов в поясницу и по солнечному сплетению, задыхаясь, в первую очередь, от беспомощности и уже потом – нехватки воздуха.

Какие монстры имеют право ходить по этой земле?

– Миледи будет счастлива, когда мы отправим ей в качестве трофеев ваши сердца, – шепчет он, облизывая и покусывая мочку моего уха.

Меня пробивает током. Пусть все это окажется ночным кошмаром и плодом моего искалеченного после войны воображения.

Однако боль в затылке и грудной клетке атрофировано напоминает о том, что сна – ни в одном глазу, а запах вонючего пота и смерти уже пробирает до костей.

– Что вам нужно? – я захлёбываюсь слезами, брыкаюсь, бью негодяя ногами, но силы моей недостаточно, чтобы свалить, как минимум, одного имбецила. – На второй полке у лестницы есть украшения, деньги… Я тоже найду! Отпустите их! Сделайте со мной все, что хотите, но не трогайте их! – я срываюсь на крик, ощущая большие ладони ублюдка на своём теле, и готовлюсь к самым ужасным минутам своей жизни.

Господь слышит мои молитвы. Пока тот-который-Грег занят изучением комнаты, а второй безымянный негодяй вылизывает мою кровь с щеки, повторяя какую-то бессмыслицу, здоровой рукой я нащупываю спицу. Упала, когда я навалилась на комод всем телом, отброшенная ударом.

– Ммм, интересно, а она на вкус та же, что и её дочур…а-а-а-а! – вопит он, и я знаю, что спица прошла сквозь его сердце, вонзившись мне в грудь на пару сантиметров.

Тошнит. Но боль уже не воспринимается всерьёз. Грег выкрикивает ругательства, а моё помутнённое сознание пытается прийти в норму, когда, отпустив холодное оружие, я по счастливой случайности нащупываю тёплое дерево палочки.

Направляю её на врага, остро ощущая, как тысячи иголок впиваются в каждый миллиметр тела, когда я сбрасываю с себя мертвею тушу и встаю, кое-как опираясь о стену.

Не чувствую ничего, кроме страха и ответственности за жизни родных.

Будет проклят этот чертов день. Этот Грегори, приставивший клинок к шее моей обездвиженной матери. Я не дам осечку. Ненависть кипит во мне, разъедая здравый смысл, и я уже знаю, что произнесённые слова выйдут мне боком, но шепчу их – впервые – с отчаянием и надеждой:

– Авада Кедавра!

И я готова поклясться, что попала в цель.

И в той же степени готова поклясться, что слышала женский посторонний шёпот, вторивший моей мантре жизни.

Чтобы жить, к сожалению, иногда нужно убивать.

Мир плывёт перед глазами, и я обессиленно падаю на пол, словно мешок использованного материала. Один слой крови застыл на щеках вперемешку с растрёпанными волосами. Я погружаюсь во тьму, поймав смутные очертания мигающих цифр.

3:45 – время, когда моему миру пришёл конец.

Вот только пойму я это, уже придя в себя и ощущая запах смерти, наполнивший наше когда-то уютное семейное гнездышко.

Пойму, закричав от неподдающейся оценке боли при виде бездыханных тел родителей и волшебной палочки в моих руках.

========== Глава 3. ==========

Тошнота подступает к горлу, и я совершенно не могу противиться природным инстинктам.

Голова болит, как от смачного удара разве что великаньей кувалдой, и кружится так сильно, что я даже с закрытыми глазами ощущаю перепады высоты американских горок, еле выдерживаемых в детстве.

Где это меня так угораздило?

Усиленно пытаюсь расцепить веки, чувствуя большие сложности с этим, вроде бы, простейшим делом. Правый глаз затек и никак не поддается, а левый сильно щиплет, однако им я все же могу видеть смутные очертания знакомого интерьера.

Когда в считанные секунды зрение возвращается, дом разрывает невыносимый крик. И доносится он изнутри меня.

Я сижу на полу, будто бы на краю бездны, облокотившись о липкую стену, и ловлю чей-то до одури изнуренный, ужасающий вид в осколке разбитого зеркала. На время у меня спирает дыхание и, задыхаясь от невозможности прийти в себя, я, бестолково пялясь в отражение, провожаю взглядом капли крови, что тоненьким ручейком стекают по подбородку, приземляясь на воротник изорванной рубашки.

Мои волосы растрепаны пуще прежнего – в области затылка что-то безостановочно жжется. Я все еще не могу понять, насколько это подобие меня реально и, лишь совершив случайное движение, кричу вновь. Эту боль невозможно терпеть.

Думается мне сейчас.

По ощущениям, сломано ребро и левая рука, а все внутренности со стороны и живота, и спины ноют тошнотворными пульсациями, готовые вот-вот взорваться. Я, наконец, понимаю, почему не могла прозреть – часть лица залило кровью настолько, что ее застывшие слои склеили между собой веки и ресницы правого глаза, а другая часть просто отекла, слабо поддаваясь любым движениям.

Меня вновь выворачивает прямо на пол, а сил нет вовсе: ни чтобы нормально сплюнуть, ни чтобы утереть рот и отвернуться от гадкого зрелища, провоцирующего новые рвотные позывы.

Тело чувствует свои сильные, менее пострадавшие стороны, поэтому я рефлекторно переворачиваюсь на бок, чтобы совершить несколько неудачных попыток встать, опираясь на колени.

Замечаю зверски вырванный клок волос, когда дезориентировано падаю в другую сторону, и снова стону, закусывая щеки и губы изнутри.

Когда я задумалась об ощущаемой боли, я вряд ли могла определенно представить, что есть это чувство на самом деле.

Оно пришло из ада и съедает твою душу вкупе с сознанием в пламени вечного пожара, что вопит голосами любимых.

Я не знала, что делать, когда глаза вспышкой ослепили последние запомнившиеся секунды до потери сознания, поэтому просто закрыла их, поворачивая голову в сторону.

И не решаясь даже взглянуть.

Такой дикий всепоглощающий страх я испытывала на войне ни единожды. Однако сейчас вспоминалось лишь то послевкусие чрезмерных переживаний, когда я раз за разом узнавала, что удача все ещё на нашей стороне. Что можно на время расслабиться с мыслью: мы все ещё живы, и это главное.

Я паникую. Дышу с непозволительной частотой так, что создаётся впечатление, будто я разжигаю и без того негодующий очаг беспокойства и обездвиживающего безумства.

Когда родные могут находиться на расстоянии вытянутой руки, судорожно сглатываешь.

Когда не слышишь ни звука, рассчитывая даже на крики смертельных мук, сжимаешь кулаки, сдерживая рык.

Когда решаешься открыть один глаз между ударами сердца, прислушиваясь не к собственным ощущениям, а к ультразвуку в ушах, медленно теряешь контроль.

Я уже стою на коленях, обнимая себя руками, считая, что это поможет мне продержаться ещё некоторое время.

– Ну же, Гермиона, – шепчу осипшим голосом, отмечая боль на шее от следов удушья, – ты сильная девочка, – сглатываю вновь подступивший ком слез. – Давай же!

Вою в пустоту. Беззащитная. Безропотная. Без минуты безумная.

– На раз, – прокусываю губу передним клыком и вновь хочу очистить желудок от переизбытка запаха железа.

– На два, – разжимаю кулаки и подношу ладони к груди, чтобы сдержать сердце, с невыносимой скоростью рвущееся наружу.

– На три, – концентрируюсь на двух телах, лежащих в проходе.

Стремится вечность. Две. Три.

– Нет-нет-нет, – язык не ворочается во рту.

Все ещё верю, что есть шанс. Они просто лежат без сознания, оглушённые незадолго до моего прихода и даже не подразумевающие того, что могло произойти.

– Мам! – решаюсь крикнуть, разбирая во тьме лишь её утончённую фигуру, опирающуюся на отца спиной к спине. – Пап!

Сквозь невозможность я встаю, в тот же момент оседая на пол от сопутствующего каждому движению головокружения и невозможной боли.

Нет времени сдаваться, Гермиона.

С криком делаю рывок вперёд, в прыжке падая к их ногам, и лишь тогда, на секунду оценив всю комнату не без помощи уличного фонарного столба, замечаю ещё два трупа.

Мои жертвы. Первые. Мёртвые. Абсолютно. И плевать.

С дрожью во всем теле нащупываю пульс на кисти отца.

Тишина бьет в виски.

Ищу тщательнее, ругая себя за забытые основы оказания первой медицинской помощи. И при этом точно знаю, что ощупываю правильно. Рука, шея, область под мышкой, солнечное сплетение.

– Милая, однажды может случиться так, что кому-то срочно потребуется твоя помощь. Во-первых, успокой себя сама – трясущиеся руки не в силах помочь другим, – папа гладит меня по запястью, надавливая на синеватый узор вен по центру. – Чувствуешь?

Я ничего не чувствую, папа.

– Не будь ты особенной девочкой, стала бы, наверное, врачом. Тебе всегда нравилось с самого детства помогать другим. Однажды ты точно спасешь кому-нибудь жизнь, дорогая.

Какой в этом смысл, если я не могу спасти вас?

– И тогда будь горда этим, ведь, несмотря на все земные проклятия, свойственные человеческой природе, ты останешься лучшей версией себя, – наигранно произносит мама, смеясь той помпезности, с которой отец обычно отзывается о врачах.

Мама, что делать, если я сама стану проклятием?

Женщина целует меня в лоб, поглаживая по волосам, догадываясь, что сегодня они все же должны дать своему ребенку как можно больше ценных нравоучений перед самой первой поездкой в школу магии и волшебства.

– Если серьезно, ты не должна бояться, детка. Не все, что происходит в этой жизни, делается с лучшими помыслами, но ты можешь бороться с несправедливостью мира. Если даже в самой последней комнате еле-еле проблескивает догорающий свет ночника, продолжай идти к нему, не задумываясь о последствиях.

Мама, не будет никакого света без вас, как ты не понимаешь!

– Ты будешь идти, малышка Герм, и это главное. Иногда нужно просто сделать небольшой привал, а после продолжать путешествие с новыми силами. Зачем мы тебе это говорим, спросишь ты? Потому что впереди тебя ждет большое и неизведанное путешествие, во время которого ты – помни всегда – не должна поворачивать назад и давать слабину. Кто знает, может, эта дорога и будет носит название «жизнь».

Папа, вы – моя жизнь, и ничего этого не изменит!

За третьей вечностью проносится четвертая со свистом прямого выстрела в висок.

– Это какая-то ошибка! Так не может быть! Нам срочно нужно встать и уехать отсюда! – я мечусь между ними, как ошпаренная, не зная, куда деться, чтобы грудь больше не разрывала невыносимая ноша. – Мама, вставай же!

Все плывёт перед глазами, все кружится в танце смерти, вплетая наши ладони в этот пассаж в одну сторону.

Отдалённые голоса прорываются сквозь пелену, разделяющую меня с этим миром.

– Помогите! Кто-нибудь! – кричу что есть мочи, не слыша собственного голоса, не видя ничего, кроме тьмы, но все ещё сжимая тёплые ладони родителей в своих объятиях. – Кто-нибудь!

К нам, вероятно, бегут. И, возможно, пытаются спасти. И, может быть, думают, что у них все получается.

Мир никогда не делал ошибок грубее.

Потому что смертельное горе сдавливает нас лишь в глухой и слепой сгусток растворяющейся в темноте энергии, отрубая все возможные пути к спасению. А за его гранью уже сигналит искупление.

Мне никто не поможет.

***

Медные волосы хаотично разметались по подушке, а усталый взгляд обладателя этой шевелюры устремился на стрелки старого циферблата часов, безотрывно провожая ход секундной стрелки.

3:00.

Она испарилась в три часа ночи, не дождавшись утра и его очередных извинений, на которые Фред сможет осмелиться лишь после бессонной ночи, считая это своей платой за безрассудство.

А также считая сотнями те гадкие слова, за которые было бы справедливым зашить рот навсегда, предусмотрительно выкинув язык на съедение румынским драконам.

В который раз он делает ей больно? В который раз не справляется со старыми обидами, снова и снова повторяя ее фамилию с горьким и колючим невежеством?

Он и сам сбился со счета.

Минуты тянутся непозволительно долго – Фред не может поймать сон за раздумьями. Что заставляет его продолжать эту бессовестную игру?

– Они уже давно не вместе, Дред. У тебя есть все шансы, – смеется над ним Джордж, серьезно добавляя в конце: – Только прекрати вести себя, как мудак. Это уже израсходовало себя.

Он по привычке подводит ее к краю, желая поймать с этой пропасти, но вновь не рассчитывает силу, просто не зная, как поступить. Гермиона не такая, как остальные девушки. С ней сложнее. Как минимум потому, что сложнее вся матрица их семилетних отношений, терпящая лишь мимолетные взлеты и катастрофические падения.

3:20.

Он переворачивается с одного бока на другой, импульсивно сжимая подушку в унисон мучающим его терзаниям.

Фред, тебе уже не четырнадцать. Пора взрослеть и брать быка за рога, а не топтаться у двери, иногда засовывая в почтовый ящик заминированные валентинки.

Спустя время после ее ухода в коридоре начинается копошение. До Фреда доносится торопливый шепот и женский вскрик, чем-то внезапно приглушенный. Ни одному ему не спится этой ночью.

Он встает с постели, посматривая в сторону невинно сопящего Джорджа.

Как хорошо, что ты меня сейчас не видишь, братец. Засмеял бы, как девчонку, еще раз упрекнув в космической глупости. Мне и самому стыдно, поверь.

Вот только, что делать, если мы все еще не можем понять друг друга.

Он направляется на выход, планируя пресечь происходящий там дебош, будучи уверенным, что именно непрекращающийся шум в последние несколько минут не позволяет ему уснуть.

– Вы видели, сколько времени? Хватит устраивать разборки прямо посреди гостиной факультета, вы же не маленькие де… – Фред не может закончить тираду, заметив в темноте суровое лицо Джиневры, и переводит взгляд на не менее помрачневшего Гарри. – Что у вас здесь происходит?

Джинни устало обнимает себя за плечи и сосредоточенно смотрит на брата, от сонного вида которого не остается и следа.

– Ты видел Гермиону? – от такого неожиданного вопроса парень слегка вздрагивает и, неуверенно причесав волосы ладонью, грузно выдыхает:

– С ней что-то случилось? – неприятные подозрения закрываются в подсознании, и близнец в очередной раз за эту ночь чувствует укор совести за все несправедливо высказанные этой девушке слова. Он правда не хотел ее обидеть и до последнего рассчитывал, что не смог задеть за больное ту, которая-пережила-достаточно для того, чтобы не обращать внимания на его бесчисленные выпады.

Он не хотел признавать и того, что этих самых выпадов было несоразмерно много по сравнению с проявлениями его чувств. Равных нулю.

– Так видел или нет? – Джинни сама не замечает, как переходит на крик, ставя руки в боки, и позой этой сильно напоминает миссис Уизли.

Вот только смеяться от такого уморительного вида отнюдь не хочется.

Она неосознанно предполагает, что брат причастен к исчезновению подруги, но до последнего надеется: Гермиона точно находится в пределах Хогвартса. – Ты знаешь, где она сейчас может быть?

– Мы немного повздорили. Опять, – молодой человек опирается на перила и виновато хмурится, потирая переносицу. – Я оставил ее здесь, но потом услышал из комнаты звук трансгрессии. Это все, что я знаю.

Повисает немая пауза, питаемая разрушительными мыслями.

– Гарри, а что, если… – глаза Джинни наполняются влагой, и она торопливо закрывает рот ладошкой.

Все это время Поттер сосредоточено обдумывал что-то, буравя кирпичную стену невидящим взглядом, но сейчас вдруг очнулся, словно от транса.

– Я отправлюсь туда сам, а ты останешься здесь, – категорично высказывается герой войны, крепко обнимая любимую девушку. Не хватало еще, чтобы она пострадала, следуя за ним по пятам.

– Что-то произошло? – перебивает его Фред. Он с опаской смотрит на двоих и, встретившись с напряженным взглядом Гарри, почему-то пугается. – Куда бы ты ни собирался, подожди секунду. Я разбужу Джорджа.

Казалось, Фред снова вернулся на несколько месяцев назад, когда все подсознание было до предела сосредоточено лишь на страхе за нее. Его пугали не сами события, а то, что она затерялась среди них без единой возможности выйти на контакт. Хватило бы одной строчки, выведенной ее аккуратным почерком, чтобы Фред смог хотя бы изредка отгонять кошмарные предположения.

Он чертовски волновался за Гермиону.

Если быть откровенным, он волновался за нее с тех самых пор, как увидел в глупых глазах Рона беспамятную любовь к подруге-заучке. С тех самых пор, когда услышал в ее голосе победоносную сталь и не терпящее возражения чувство ответственности за все в этом мире. Он сразу понял, что Гермиону ожидает великое будущее, а он станет ее разрушением, если не отдаст податливому Ронни.

Пусть лепит из него, что угодно, малышу это даже пойдет на пользу.

И сейчас она снова заставляет Фреда волноваться пуще прежнего, поглощенная роком неизвестности, пугающей еще увереннее под покровом ночи.

– Хэй, Джордж! – Фред слегка тормошит брата за плечо и накидывает на себя повседневную одежду – трансгрессировать черт знает куда в неглиже не относится в его воображении к лучшим из идей. – Черт, Джорджи, нам срочно нужно помочь друзьям!

Джордж сонно сваливается с постели, сонливо потирая ушибленное плечо и строит театрально-печальную гримасу: – О Дред, неужели опять нужно спасти мир?

Фредерик натягивает непринужденную улыбку, шнуруя левый ботинок:

– Боюсь, ты попал в самое яблочко, Джорджи.

Мир ее глаз опять куда-то исчез.

***

– Погоди, что ты сказал? – близнецы удивленно вскрикивают в один голос, торопливо следуя за нервничающими Гарри и Джинни. Последняя ни в какую не соглашалась оставаться дома, пока переживания за подругу медленно терзали женской восприимчивое сердце. Именно поэтому было принято решение оставить «на карауле» Рона, аргументировавшего это как: «в случае чего, я мало чем смогу помочь. Буду искать Герм здесь, вдруг она уже вернется в Хогвартс к моменту вашего отсутствия». Пожелав друзьям удачи, он остался в гостиной Гриффиндора, размышляя о плане дальнейших действий.

– Мистер Кингсли Бруствер потревожил МакГонагалл посреди ночи, потому что Министерство засекло подозрительную магическую активность в маггловском районе. Они говорят, что в доме родителей Гермионы прозвучало непростительное. И даже не одно, – Гарри торопливо сглатывает, выходя на знакомую тропу. – Они уже направили туда людей, но… Нам не могли не сообщить.

– Я все еще молюсь, чтобы это было Министерской ошибкой, – шепчет Джинни, сжимая ладонь Гарри заметно крепче, чем прежде.

– Ее родители уже вернулись? – вмешивается Джордж, стараясь сложить все паззлы этой головоломки воедино. – Какова вероятность, что их не было дома, и вдруг завязалась потасовка между двумя магами, случайно прогуливающимися по этой, конечно, достаточно людной, – близнец нервно оборачивается в разные стороны в поисках хотя бы одной живой души, – широкой улице?

Друзья никак не реагируют, считая лишним всерьез воспринимать вопрос, подразумевающий неутешительный ответ.

Фред подозрительно сосредоточен. Он не отстает от других, прокручивая в голове их последний диалог и брошенное им «исчезни». Как подло с его стороны. И обнадеживает лишь то, что Грейнджер никогда бы его не послушала, будучи в здравом уме.

Брось, Фред, кто после войны сохранил хоть крупицу здравого ума?

– Думаю, вопрос в другом, – он шумно выдыхает, замечая в нескольких домах от них копошение Министерских работников, за которыми все еще ничего не видно. – Какова вероятность того, что в этой схватке могла принимать участие Гермиона.

Он констатирует факт, чего другие боялись. Делает это не из вредности, и не из ненависти. О нет, его мотивы естественны, как сама жизнь.

В минуты животного страха наше сознание не щадит себя режимом энергосбережения, потому что хочет одного – выжить. В эти миллисекунды приходят самые гениальные мысли, крепнут мышцы и натягиваются нервы, которые дадут слабину немногим позже.

В такие миллисекунды Фред готов вообразить миллионы исходов и придумать миллиарды планов по ее спасению.

Когда друзья подойдут к дому Грейнджер, уже будет поздно что-то менять. Их не пустят дальше порога, но и этого хватит, чтобы заметить четыре трупа и вырывающуюся из рук работников Министерства изуродованную Гермиону, которую никак не могут погрузить на носилки.

Этого хватит для обморока Джинни. Для беззвучного отрицания Гарри. Для выбитого из колеи оптимистических мыслей Джорджа.

И этого хватает для того, чтобы запустить сердце Фреда неведомым аппаратом с неведанной ему никогда скоростью.

Вот только, Фред, ты ведь не страдаешь тахикардией.

Гермиона поднимает свое избитое лицо в сторону входной двери, невидящим взглядом скользя по каждой фигуре незваного гостя. Она наотмашь ударяет поломанной рукой человека, что так яро пытается ее успокоить, и истошно воет, размазывая по лицу кровь и слезы, смешивая их в одно душераздирающее на вид месиво.

– Помогите им! – снова повторяет она, как мантру, отбиваясь от чужих рук в эластичных перчатках.

Вот только никто не сможет помочь мертвецам.

– Отойдите от меня! Вы должны помочь только им! – кричит и брыкается, вынуждая применять одно заклинание за другим.

Малышка думает, что кто-то помогает ей?

В доме пахнет железом от пролитой крови и горьким запахом смерти. У порога нерешительно толпится нотка брусничного чая от его свитера и легкая соленость от испарины пота на лбу. Он не верит, что это произошло с ней. Он не верит даже собственным глазам и случившемуся буквально минуты назад убийству.

Вот только, Гермиона, почему-то все кричат, что ты и есть убийца.

========== Глава 4. ==========

Бежать. Сквозь препятствия поваленных деревьев, крутые овраги и скользкую, уже изрядно помятую, траву, почти черную, как весь этот лес. Бежать, на бешеной скорости ломая своим телом сухие ветки величаво разросшихся гигантов, путаясь в гниющей листве и пачкаясь землей.

И кровью.

Я бегу уже изрядное количество времени, даже не задумываясь от кого, куда и – что самое важное – зачем. Зачем я безжалостно напрягаю легкие, которые уже жжет от нехватки воздуха и непрекращающегося марафона моей глупости; зачем я сбиваю колени и руки до запекшихся ран, спотыкаясь о корни любого пня; и почему я терплю немой страх и глухое отчаяние, бездумно следуя инстинктам.

Я просто продолжаю бесчувственно передвигать ногами до потемнения в глазах и болезненного укола в самое сердце. Падаю лишь тогда, воскресив в своем сознании надежду на звуки, и следом слышу:

– Помогите им! – что доносится как будто со стороны моим же охрипшим голосом. Когда оглушающей тишине на смену приходит мой нечеловеческий вой, я возвращаюсь обратно.

В свое чертово искалеченное тело, готовая разорвать его на куски, лишь бы меня хоть кто-то понял. Я так устала от тех, кто слушает, но не слышит этот омерзительный шепот вечности.

– Спокойно, детка, – отвечает молодая – по виду – женщина в темной мантии, безучастно стоя позади силуэтов, то и дело хватающих меня за плечи и ноги.

Если ты смерть, то заткни свою пасть и забери меня.

– Хватит с ней нянчиться. Успокойте, но не навредите, – она твердо отдает приказ, добавляя с ироничной ухмылкой: – Нынче героев войны принято жаловать, несмотря на их статус преступников.

Этого быть не может. Ее слова током бьют вдоль вен.

– Я… Я всего лишь… Я лишь защищалась, – твержу сквозь слезы, почему-то веруя, что справедливость – уже не пустое в этом контексте слово.

Я опускаю взгляд на родителей, чьи – не могу признаться, но до сих пор – теплые руки все еще крепко прижаты к моей груди. Их бледные губы плотно сжаты. Будто бы им нечего мне сказать. Будто бы они недовольны моим поведением и терпеливо молчат, пока я сама не разберусь, к какой из совершенных в этом доме ошибок причастна. Я уже не беру во внимание тот факт, что они всегда были мною довольно, а я никогда не совершала ошибок.

Почти.

– Защищалась ты или нет – решать уже нам, девочка, – в голосе этой женщины сквозит недоверие к человеческому роду, но я не хочу думать о ее судьбе, чувствуя легкий хлопок по груди и слабость, пожирающую до обморока.

Голова тяжелеет молниеносно, и вместе с координацией я теряю контроль над самой ситуацией.

Можно было бы подумать, что эта ситуация в принципе находилась под контролем.

Тону в океане смятения, захлебываясь окружающими меня звуками. Так ли ощущается смерть, тонкими пальцами сжимающая мое горло? Это ли и есть то затишье, которое – по правилам – должно сопровождаться картинками счастливого прошлого? Где вся обещанная мне жизнь перед глазами? Пустота, наконец, подобралась ко мне со своим последним поцелуем, но я абсолютно не рада такому повороту.

Ты не дала мне времени попрощаться с ними, и я заберу его у тебя, когда настанет час расплаты.

Но сознание предательски клонит в сон, а веки, налитые свинцом, опускаются без моего на то желания. Я бы хотела верить, что рано или поздно Министерство очистит мою репутацию и докажет виновность двух ублюдков, оборвавших жизнь всей семье.

Репутация? Вот, о чем думает Гермиона Грейнджер в предвкушении смерти? Вот, чего она достойна?

– Значит, следуешь правилам, Грейнджер? – обжигает мое ухо горячим шепотом Фред Уизли. Чувствую его сцепленные на моей талии руки и узел, завязывающийся внизу живота. Как не хотелось пресекать его действия. Поэтому я строила из себя недотрогу, которая доверилась в холодном закоулке последнему хулигану, лишь бы избежать Филча в этот непростительно поздний час ночи. – А чего твоя драгоценная репутация будет стоить в самом конце?

Как и ты, Фред, она стоит моих последних мыслей, которые теперь не продашь и за галеон.

Вечность, кажется, не торопится заканчиваться, окуная меня в свой вечный плен, потому что голос рыжего заката пробирается даже сквозь мои плотно стиснутые веки.

– Да что вы, в конце концов, несете?! – он разрывает тишину также легко и непринужденно, как разрывает мое сердце от одного своего взгляда и слова.

Но сейчас я этому, Фред, несказанно рада.

И я больше – почти – ничего не желаю. И ничего не чувствую.

***

– Да что вы, в конце концов, несете?! – Фред вырывается вперед, не выдержав. Отравляют глупые слова неизвестной особы, мучительное расстояние между ним и той, что звала себя Гермионой, а также чертовски поздно осознанное на задворках черепной коробки чувство вины.

Парня не могут сдержать ни работники Министерства, ни собственные рамки приличия, когда одному из них он ломает нос, ударив со всей силы, чтобы тот не мешался на пути, угрожая своей волшебной палочкой.

– Вам нельзя переступать эту черту, мистер Уизли, – обернувшись, произносит брюнетка, незаинтересованная в сложностях, возникших у ее покалеченного сотрудника. – За ней – уже место преступления.

– За ней моя… – он на время напрягается, не зная, как назвать ее, – Грейнджер, – сдается.