Текст книги "Искупление (СИ)"

Автор книги: LoudSilence

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

У меня никогда не было проблем со зрением, но сейчас люди, толпящиеся в коридоре, кажутся мне лишь нечеткими пятнами, которые сольются с темным небытием в любую секунду. Я хватаюсь за воздух – больше не за что. Я хочу прикоснуться хоть к чему-то материальному, но ничего не чувствую.

Я ошиблась. В очередной раз. Я дала слабину там, где должна была бороться до последней капли крови. И что вышло из этого? Лично вспорола себе брюхо, поднося истерзанную тушу обреченности к ногам своих обличителей.

В этом месте – если не мире – думается легче. Будто силы вернулись, рассосался туман ошибочного знания и безупречно зафиксированной на протяжении многих недель апатии моего духа.

Я закрываю уши от того, что исходящий отовсюду писк въедается в самое нутро, подталкивая бежать вперед. Я задыхаюсь снова и снова, а верные – теперь уже точно – мысли роем диких шершней кружатся в голове, убивая зачатки психологического оцепенения.

– Мне срочно нужно все обдумать, – кажется сейчас. Смогу ли я попрощаться с жизнью смертью не-бравых, или же получу еще один крошечный шанс все исправить – не знаю.

Будущее – удел уже не мой.

Я бы исправила все прошлое и никогда бы больше не совалась в этот котел с собственными костями.

Джинни плачет уже месяц. Гарри ее успокаивает, не зная, как лучше помочь всем, за чьи жизни он чувствовал и будет чувствовать ответственность. Вся семья Уизли, я слышала точно, неделями не устраивает праздников и мирных семейных ужинов. Малфой все этой время не получает нагоняй от меня за то, что вновь скулит по отцовским ошибкам. Голос Полумны однажды звучал в моей палате непривычно тихо. Да и половина оставшегося в живых и приступившего к учебе Хогвартса вряд ли не донимает вопросами тех, кто имеет ко мне то или иное отношение.

И виной всему Гермиона – звучит уже как-то по-гадски – Грейнджер.

– Не можешь оставить их всех даже после претензии на смерть, дорогая. Сначала строго исполняемые обязанности старосты, а после – потеки венозной крови в личной ванной комнате. Что будет дальше? – ее голос донимает меня который час, и прямо сейчас в своем стабильно-небредовом упадке сил я однозначна в рассуждениях: виновата не я, а Беллатриса.

Во всем.

Я лишь чувствую это нутром, всей душой верю в то, что она причастна к событиям дня, который болезненно закончился на 3:45, но не могу понять одного: как ей удалось обмануть всех. И меня в том числе.

Силуэты, к которым мой бесконечный путь так и не привел, окончательно сливаются в томной пульсации заглушенного звука, сковывающего мое тело – или то, что от него осталось, – до этого момента. Я падаю в бездну.

С верой в то, что мама и папа действительно так хотели. С надеждой на то, что я захочу того же после пробуждения.

И пока частицы моей адекватности едины в своем стремлении жить, я хочу навсегда запечатлеть в своей больной памяти тот момент, когда я осознанно теряю Гермиону Грейнжер, чтобы возродить ее из пепла в лучшем сценарии.

– Как жаль, что твой замечательный сценарий догорает в очаге моей ненависти к тем, кого ты так любишь.

К тебе, дорогая дочурка.

И это взаимно, Лестрейндж.

О, как бы я хотела вспомнить все, открыв глаза следующим солнечным утром. Однако я все еще не потеряла частички светлого ума: вряд ли утро будет достаточно солнечным для того бесконечного чувства собственного отвращения, которое поглотит Грейнджер. С долей небольшой вероятности – вряд ли утро вообще настанет в моей смерти.

***

Коридоры усопших – как после войны их было принято называть – стали частым местом для посещения того больничного крыла, где на протяжении многих недель Гермиона Грейнджер вставала на ноги. Новая ее трансгрессия в Мунго закончилась – в очередной раз – весьма благополучно: девушку вернули к жизни, обеспечив еще одним диагностическим клеймом. Теперь каждый интересующийся судьбой юной героини войны едва ли не произнес: «Сумасшедшая Грейнджер», – поймав, к слову, ернический взгляд собеседника.

– Мы не можем поместить ее в изолятор в силу многих причин. Сегодня она находится без сознания уже третий день – и это отнюдь не впервые. Ее состояние вкупе со статусом не позволяют нам действовать согласно старым законам. Важное дополнение, – инспектор Хаджи почесывает правую щеку левой рукой, нетерпеливо шагая по Министерскому кабинету, – мы не можем доказать ее виновность. Возможно, нам стоит обратиться к помощи Омута памяти, но…

Маркус Хаджи замолкает, остановившись посреди комнаты, и с немым вопросом на губах обращается к совету. Кингсли Бруствер, сидевший до этого в молчаливом беспокойстве, наконец подает голос:

– Продолжайте, Маркус.

– Неадекватное состояние девушки может привести нас в заблуждение, – констатирует тот. – Ее сильное эмоциональное потрясение могло исказить любой из отрывков воспоминания о той ночи, и даже на них мы не сможем полагаться в полно мере. Ко всему прочему, какое-то время мисс Грейнджер была без сознания, и в силу этого… Понимаете сами.

– Тем не менее мисс Гермиону я знаю не понаслышке, господа. Поверьте, я отдаю отчет, о ком говорю. Давайте дадим ей шанс выздоровления и временного спокойствия и продолжим искать свидетелей. В конце концов, она не убежит, – заключает Кингсли, отыскивая глазами Гарри Поттера. Мужчина невесомо кивает в его сторону, продолжая: – И с эмоциональным потрясением мисс Грейнджер, я полагаю, лучше справятся ее близкие, а не все мы.

Джонси громко цокает языком, закуривая сигару в кабинете Министра. В густом облаке выдыхаемого дыма сквозит ее нервозностью, отчего Гарри кривится и отворачивается, а после и вовсе отходит от женщины на несколько шагов вперед.

Подобные советы по делу Гермионы собирались ранее каждые две недели, но в последнее время участились: Кингсли по секрету сообщил Поттеру, что имеет некоторые подозрения касательно отдельных работников Министерства, поэтому совместно с особо приближенными лицам активно разрабатывает план по их рассекречиванию. И как бы то ни было тяжело, бедная Гермиона вплетена в эти козни ядовитой леской крепче, чем кто бы то ни было.

– Девочка оказалась важным звеном, Гарри. Я искренен не верю в ее виновность, но судьба распорядилась так, что это нас шанс навести порядок.

– Мистер Кингсли, нам всем очень важна ваша поддержка, но… – герой войны нервно, и оттого неосознанно, поправляет очки через каждые пять слов, пытаясь сформулировать свои мысли в их уважительную форму, – речь все-таки идет о моем ближайшем друге! Человеке, который помог победить Темного Лорда, пройдя десятки испытаний… И сейчас она снова проходит через адские муки по прихоти…

– Я вас понимаю, Гарри, – мужчина обрывает Поттера мягко, вкладывая его ладонь в свои.

– Однако это не ее вина. Не ваша. И даже не наша. Если подозрения моих союзников оправдаются, мы сможем разом избавиться от частично сбежавших Пожирателей смерти. В том числе, ее матери. Беллатрисы Лестрейндж.

***

Когда мои веки распахнулись, я ожидала увидеть все что угодно, но никак не стену теплого горчичного цвета с колдографиями веселящихся Уизли. На многих из них я заметила юную версию себя: она то хмуро стояла, скрестив руки на груди, вновь чем-то недовольная; то читала книги на заднем фоне, увлеченно перелистывая огромные страницы; то весело обнимала своих друзей – когда-то это были мои любимые фото. Когда-то и место, в котором я оказалось сейчас, было моей комнатой в этом огромном доме, совместными усилиями ставшим еще краше после всего пережитого.

К слову, я тоже пережила. Пережила не только войну, но и дни, отмеченные моим глупым желанием умереть. День, когда я забыла обо всем и обо всех кроме себя. Чертова эгоистка.

Она тоже была эгоисткой, когда дело не касалось Темного Лорда.

Я тяжело вздыхаю, бросая мимолетный взгляд на руки. Недавние шрамы на них едва видны – вероятно, надо мной хорошенько потрудились колдомедики. Перед глазами так и стоит эта отвратительная картина восполнения крови в моем онемевшем теле, запястья, омерзительно рассеченные, силуэты, знакомые до беспамятства, и неизвестная мне женщина, имя которой – Изабелла.

Когда я попыталась встать с мягкой постели – Молли всегда помнила, что я предпочитаю спать под тем самым пледом цвета корицы, который когда-то был ею же и подарен, – что-то теплое и тяжелое резко оторвалось от моих колен и с характерным звуком упало на пол.

– Живоглот… – хриплю я не своим голосом, несмело поглаживая животное по мягкому брюху. – Столько времени я о тебе не вспоминала, – он мурлыкает что-то свое, ничуть не обижаясь, – это я понимаю по той неистовой ласке, с которой он трется о мою руку, ни на миг не прекращая издавать звуки неимоверного удовольствия. – Мне бы твое спокойствие, знаешь.

Я замечаю, что говорю тише, чем когда-либо не только из-за бессилия. Мои связки, кажется, разорвутся прямо сейчас, высушенные и изможденные будто бы безостановочным криком.

– Помогите им! Спасите их, а не меня!

Я резко отдергиваю руку от животного, хватаясь за голову. Приходится переждать несколько мгновений, положа локти на колени и согнувшись в три погибели, только бы не разорваться истошным воем. Не снова. Эта боль поможет мне бороться или окончательно сведет в могилу.

И сейчас я хочу сделать ставку на первый вариант.

Теперь я как никогда понимаю фразу, которую так часто произносили на войне те, чей уход мне удавалось застать: – Умирая, больше всего хочешь вернуться к жизни.

Я открываю полные слез глаза через несколько минут, если счет времени все еще мне подвластен. Дверь в комнату приоткрыта, и через нее просачивается легкий желтоватый свет из коридора. В доме тихо – никто, как это бывает обычно, не смеется. Никто не взрывает свои изобретения. Никто не разговаривает на тон громче, чтобы его услышали в соседней комнате.

Весь дом скорбит со мной в своем неведении.

Я замечаю, что рабочее место убрано в лучших традициях, а книги аккуратно сложены в трех стеллажах. Тяжелые шторы бурого цвета закрывают беззвездное ночное небо. Я никогда не любила слезливые истории, но почему-то сейчас вспоминаю: «И эти звезды погасли вместе с ними. Со всей любовью. И всем неразрывно связывающим их счастьем».

Вытираю непрошенные слезы с щек и медленно поднимаюсь с кровати, понимая, что прийти в себя в любом случае будет очень сложно. Пока мои туго натянутые нервы не вернутся в прежнее состояние, пока я сама не научусь думать о чем-то, что не будет заканчиваться бесполезным «никогда и незачем».

И когда я уже научусь полноценно жить без чувства невыполненного долга, желания мести и всеобщего забвения.

Больше не обращая внимания на обстановку моего временного жилища, я натягиваю на себя плед, скрывая от чужих глаз все «узоры» своего истощенного и покалеченного организма. Еще раз вытираю щеки и хлюпаю носом для полного удостоверения, что никто не оценит мою гримасу жалостью, если попадется на пути.

Выхожу из комнаты, стараясь прикрыть дверь как можно тише, но она отчаянно скрипит, словно душа, требующая помощи, выдавая меня с потрохами. Снизу что-то с глухим звуком падает на пол. Если учесть, что Живоглот убежал в другую сторону, встреч мне все же не избежать. Только сейчас начинаю ощущать холод половиц на босых ногах. Скрипят, пока я спускаюсь по ступеням, щурясь от непривычно яркого освещения, бьющего по моих и без того уставшим глазам.

– Проснулась, деточка! – доносится голос Молли откуда-то из гостиной.

Когда я появляюсь на виду, ко мне обращаются шесть заинтересованных взглядов, отчего я ежусь и облокачиваюсь о менее освещенную стену. Прячу глаза. Перед этими людьми так стыдно за все свои прегрешения.

Однако женщина берет все в свои руки, наспех поднимаясь с места: – Милая, ты всегда можешь позвать меня прямо из комнаты, если не хочешь никуда спускаться! Проходи сюда, дорогая, сейчас я налью тебе любимый ягодный чай! Хочешь пирог или все же поужинать человеческой едой?..

В это время Джинни подносит мне теплые тапочки и хочет самостоятельно надеть их на мои ноги, которые я потираю друг о друга почти неосознанно. Я успеваю лишь отскочить, чувствуя ее руки на своих щиколотках, и проговариваю неловкое «я могу сама».

– Миссис Молли, я не откажусь… просто от чая. Спасибо вам, – бормочу осипшим голосом и наконец отрываю глаза от пола. Гарри старательно светится от счастья, приглашая меня сесть рядом, убрав подушку с соседнего места на огромном диване. В ту же секунду туда запрыгивает Живоглот, и со всех углов комнаты доносятся легкие смешки. Я присаживаюсь на полу возле камина, не разделяя всеобщего веселья. Чувствую себя не в своей тарелке. Джордж сидит ближе всех, поэтому передает мне глубокую чашку чая от Молли, одобрительно улыбнувшись.

Даже чертов Фред радуется, смотря на меня, словно Чешир, и то и дело перекладывает карты в стопке настольной игры о волшебном королевстве с драконами-завоевателями и волшебными фигурками.

– Как ты себя чувствуешь? – первым решается на этот вопрос глава семейства мистер Уизли, который свернул газету, чтобы хорошенько меня видеть, и тем самым прервал неловкую тишину гостиной.

Я неосознанно напрягаюсь и бросаю мимолетный взгляд то на ладони, сжимающие чашку чая, то на камин и, решившись, отвечаю простое «лучше».

Делаю глоток, прикрыв веки. Он приятно обжигает и успокаивает. Все продолжают заниматься своими делами, и в какой-то момент Фредерик окликает меня своим обворожительным голосом, о котором я не вспоминала, казалось, сотни лет:

– Герм, – я испуганно всматриваюсь в маску его умиротворенного лица, прекрасно ощущая каждой клеточкой кожи, что все люди в этой комнате прилагают особые усилия сохранять свежесть духа. – Хочешь поиграть с нами?

Когда смысл сказанных слов до меня доходит, к горлу подкатывает тошнота.

– Я буду играть с тобой, как с игрушкой, пока ты не сломаешься.

Мой животный страх от слов, сказанных ею, не может скрыться от Фреда, и он заметно напрягается.

Глупый Фред, ты так странно ведешь себя в последнее время. Куда делась эта хваленая заносчивость после того как ты осознал, что я ужасная не от прекрасной жизни.

– Я помою кружку, – вскакиваю с места и мчусь на кухню, совсем забыв про плед, отчего чувствую еще больший дискомфорт. Чьи-то взгляды иголками впиваются в мое тело, оставляя неприятный осадок.

На кухне полутемно – это к лучшему. Я дрожу осиновым листом, обхватывая свое тело руками: то ли хочется спрятаться от этого мира, а то ли согреться. Нервное. Как бы я ни старалась, что-то бессознательное сидит внутри моих воспоминаний, скандируя голосом Беллатрисы самые мерзкие фразы, от которых хотелось хочется бежать в эпилептическом припадке.

В груди все еще что-то туго сдавливает легкие, держит сердце в тисках, впуская шипами ядовитую субстанцию, несет ее по венам во все уголки тела. У меня заканчиваются силы терпеть этот кошмарный беспорядок в голове, это биполярное многоголосие, срывающее башню. А на ногах я только пятнадцать минут от силы.

Мороз проходит по коже, когда чьи-то шаги приближаются все скорее, а я прячу голову в ободок тонких рук, только бы вновь не чувствовать себя в опасности. Не чувствовать ничего. Пожалуйста.

Страх кипит во мне, достигая своего апогея, а тело не подчиняется контролю.

Нужно научиться держать себя в руках прежде, чем готовиться к схватке со всем вселенским злом с Лестрейндж в его главе.

– Тише, Герм, – ласковый голос Фреда оседает рядом вместе с ним. Он укрывает меня пледом с головы до ног, обнимая за плечи. – На этих выходных поживешь у нас. Так будет лучше для всех. Потом вернемся в Хогвартс. Попробуем все исправить, самая умная ведьмочка столетия.

Он пытается меня успокоить, но я не слышу и половину слов. В этой нежной темноте я лишь вижу ее два злобных глаза, пожирающие меня изнутри:

– Я убью их всех, грязнокровка. Убью твоими же руками.

Берегитесь. Опасность во мне растет прямопропорционально моей слабости в эти секунды.

Бегите. Спасайтесь. Не ведите себя так дружелюбно.

Не любите меня.

Что для этого нужно сделать? Перестать любить вас?

Да никогда.

Притвориться? Я, кажется, готова на этот шаг.

Ради вас точно.

Ради тебя, Фред, понимаешь?

– Я понимаю тебя, Герм, – он будто бы читает мысли, а я задыхаюсь все сильнее в его импровизированных объятиях.

И как перестать тебе верить, Уизли, от которого сегодня тянет запахом горячего шоколада?

========== Глава 8. ==========

Фред просидел со мной на теплом деревянном полу порядка десяти минут, не произнеся больше ни единого слова, – он отчаянно делал вид, что ничего не происходит. Что ситуация штатная и не нуждается в объяснениях, пока я плачу, с головы до ног запутанная в хлопковом пледе. Что все по обыкновению просто и даже немного глупо, чтобы быть источником повышенного внимания.

Я в целом никогда не была источником твоего внимания, Фред, да?

Я не хотела чувствовать тепло его тела, его широких ладоней, которые непривычно мирно покоились на моих запястьях, напоминая что-то отдаленно отвратительное и вызывающее тошноту. Его приятный запах, оцениваемый галактическими суммами, любимый всеми фибрами души, сейчас смешался с холодным железом крови – я не могла перестать закусывать губы и щеки, чтобы избавиться от надоедливого чувства чего-то непонятого, но подсознательно принятого.

Мои внутренние барьеры отталкивали Фреда всеми возможными им силами, вторя словам Беллатрисы. И дело было даже не в искрометной любви, потушенной его участливой безучастностью во всем, что теперь касалось меня. Каким-никаким, но он был мне другом. И точно чувствовал свою ответственность за все те вещи, виновницей которых была я сама. Дело даже не в этом, черт подери.

В последнее время я не просто испытывала опасность, но и излучала ее, тайно боясь той внутренней агрессии, которая вспыхивала во мне долгими больничными ночами. И тот липкий страх не был моим чистым ядом – смесь его дарила исцеление и искушала с каждым разом все больше. Я восторгалась этой сумасшедшей силой, рисуемой у меня в подсознании, приходя в себя после двухчасового, как транслировали врачи за стенами, истерического смеха. На несколько секунд я обладала властью, что просачивалась сквозь клетки, подогревая венозную кровь. И я кричала непростительные, видя перед глазами всех своих обидчиков – даже мертвые не были исключением.

И между непростительными – шепотом – ее имя. И ее слова ее же тоном.

Рано или поздно ты станешь моей игрушкой.

В те ночи я едва ли разбирала, что есть сон, а что реальность.

И в последующие дни это чувство питоном обвивалось вокруг шеи, ломая мне кости с откровенно новым поступательным мучением.

Ты думаешь, ты нужна этим рыжим Уизли? Общество самой умной волшебницы века – и к тому же героини войны – претит им, как и всем остальным. Вот так откровение, не правда ли?

Сейчас я вспоминаю прошедшие дни с усталой озлобленностью на весь мир – поддержка друзей такая искренняя и в то же время бессмысленная, что хочется поскорее сбежать из временной обители и запереться в одиночной камере моих криков и ругательств. Никто из них не виноват, что я слепо отвергаю любую помощь, уверенная – долги посмертно не отдаются. Никто из них не виноват и в том, что я все еще не могу взять себя в руки и мыслить здраво.

Во мне кричит моя больная эмоциональность. Во мне живут ее глухие проклятия, которые я впитала, как губка, а с ними и страх за тех, кто все еще жив. Кто все еще меня любит. Кого все еще люблю я, несмотря на череду сомнительных отторжений.

– Я бомба замедленного действия. Но я не могу позволить себе уничтожить все, во что свято верю до сих пор. Не смею, – как мантры повторяю себе в судорожном трепетании, уставившись в идеально гладкий потолок.

После инцидента на кухне мы сделали вид, что дружно обо всем забыли и плавно перевели все ранящие темы в мирное русло. Фред казался веселым и послал меня в гостиную, приготавливая себе кружку какао:

– Хватит киснуть здесь со мной, Гермиона. Возвращайся к нашим, а то подумают еще, что я пришел тебе слюнки подтирать.

Твой задор калечит меня, Фред. Я снова перехожу на тот этап, когда не хочу воспринимать твои шутки.

Однако я его послушала. Свернула источник тепла в четыре части, чтобы удобней было нести, и пошла в сторону звонких голосов, иногда придерживаясь кончиками пальцев за стены недлинного коридора. В гостиной тем временем имитировали разношерстную деятельность: Молли, протирала листья у комнатных растений, не полагаясь в этом щепетильном деле на магию, а над ней дружно смеялись все остальные. Женщина всегда возилась с зелеными друзьями, пытаясь снять напряжение. Неужели я так обременяю вас своим поведением?

Никто больше не пытался выведать, какие игры интересуют меня этим вечером; какие семейные фотографии стоит повесить в только что достроенную часть дома и тому подобное. Мы обсуждали самые незначительные детали нового учебного года, выпускные экзамены и перспективы карьерного роста.

Вру. Обсуждали они. Люди, у которых было будущее. Люди, которые не знали, что на моем уме одна месть и последующее ее искупление.

Я искренне верила в то, что мой последний бой действительно окажется последним.

А после все стали расходиться по комнатам, желая спокойной ночи и даже не догадываясь, что в этом мире нет ничего спокойного. Тем более ночами.

Все то время я грела ноги возле камина, озираясь то в одну сторону, то в другую. Джордж отстегивал Рону щелбаны за проигранный раунд под причитания матери, пока Артур перебирал книги на широкой полке дубового шкафа по правую руку от каминной полки.

– Дорогая, как тебе «История одного создания»? Я слышал, что ты однажды осилила два тома за сутки – это впечатляет! – лишь после минутного молчания я поняла, что мужчина обратился ко мне.

– Да… Мне понравилось, – ответ, кажется, не устроил никого, судя по замешкавшейся чете Уизли. Вероятно, они не ожидали такого односложного ответа от заучки Грейнджер, которая поглощала книги со скоростью неутолимого зверя.

Артур продолжал держать издание в руках, усердно перелистывая страницы в поисках чего-то нужного:

– Раньше ты хотела связать свою жизнь с защитой магических существ. Должно быть, эта книга подтолкнула тебя к столь непростому решению? – он не унимался, тормошил меня своими словами. Дядюшка Артур, это не так работает, если вы выбрали тактику поддержания дружелюбного контакта.

– Это было раньше. Сейчас все иначе, – я съежилась от собственных слов, между которыми так и сквозило обреченным унынием. – Сейчас мне кажется, что человек сам не может выстоять против… определенных сил. Я была слишком наивна, когда закрывала глаза на беззащитность тех, кто должен защищать априорно. Это пугает.

Артур понял меня на каком-то бессознательном уровне, судя по легкой улыбке, что озарила его сосредоточенное лицо. Мне это претило, как бы я не сопротивлялась подобным мыслям.

– И какая сфера сможет затмить все твои прежние убеждения?

Я неосознанно хмыкнула, вовремя закрыв рот с почти вырванными ругательствами:

– Расскажу вам в лучшие времена, мистер Уизли, – этого хватило, чтобы закрыть тему.

– Я, пожалуй, вернусь в комнату. Спокойной ночи.

– Я с тобой! Всем сладких снов, – Джинни буквально-таки кинулась за мной вверх по лестнице. Когда мы оказались достаточно далеко от остальных, запыхавшаяся и растрепанная, она заговорила:

– Давно мы не устраивали с тобой наших посиделок. Не пытайся избавиться от меня сейчас, Герм. Я все понимаю, – она ступила в комнату первая, включив свет и зашторивая окно. Я неспешно закрыла дверь.

Ради нее я сделаю это. Вытерплю любовь и заботу. Не оттолкну. И постараюсь держать себя в руках. Передо мной до сих пор стоит ее заплаканная, сгорбившаяся фигура. Отчаянная и загнанная. Я не могу отказать ей сейчас. Не в эту, одну из последних, ночь.

Джинни забралась на кровать, поджав под себя ноги, и выжидающе посмотрела в мою сторону:

– Так и будешь там стоять, как неродная? – я переминалась с ноги на ногу, чувствуя некоторую неловкость и – что самое страшное – новое для меня чувство отвращения. Не к ней. Даже не к себе – не в этой ситуации, как минимум. К самому факту наших новых отношений, в которых львиную долю занимает моя неопределенная отстраненность. И причина ей – последствия моих встреч – прошлых и будущих – с ней.

Тем не менее, мой транс прошел, и я поспешила занять место рядом с подругой, позволяя ей вложить мои нервно дрожащие ладони в свои.

– Я понимаю, что тебе тяжело, милая. Действительно понимаю, – она убрала прядь моих непослушных волос за ухо. Что у Уизли за привычка трогать мои волосы? И смеяться над ними.

– Однако ты не должна закрываться от нас. Мы хотим быть рядом. Правда, хотим помочь тебе во всем. В твоей борьбе с Министерством. И даже с… – Джин опустила глаза, не зная, стоит ли повторять имя этой мерзкой ведьмы при мне еще раз.

Знала бы ты, что у меня в голове оно крутится каждую чертову секунду.

– Джинни, – я сжала ее пальцы в одобрительном жесте. – Я понимаю тебя. Это мило. Честно. Я рада. Но я была бы рада еще больше, если бы ты пообещала мне одну вещь…

– Не смей просить меня оставить тебя! Ни сегодня! Ни завтра! Никогда даже не зарекайся! – Джинни резко схватила меня за плечи, и я уже успела подумать, что мне не избежать ни ее непрошенных слез, ни моей кары за просившиеся слова. Эта девочка умеет смотреть прямо в душу.

Был бы ее брат похож на нее, многие вещи давно стали бы проще. Дело уже в том, было бы мне это нужно при сложившихся обстоятельствах?

Но я взяла себя в руки, сделав самый благожелательный и извиняющийся вид:

– Нет, конечно, Джин. Я… хотела попросить тебя… отрезать мне волосы.

Когда еще я бы сказала эту фразу в более глупом контексте?

Хотя доля правды в ней была – я ненавидела свое отражение в зеркале еще и из-за копны вьющихся, таких неаккуратных и неподдающихся порядку, словно ее собственные, волос. Я не замечала себя – я стала ее тенью. Убить ее за такое мало.

А Джинни будто бы не удивилась, заговорщицки мне подмигнув.

Сейчас я обездвиженно пялюсь в потолок, прокручивая события сегодняшнего вечера. Сон не идет то ли от того, что я довольно много времени провела в царстве Морфея днем, то ли от изводящего все внутри беспокойства. Я не чувствую себя в безопасности. Я готова вздрогнуть от вида собственной тени, звука собственного дыхания, скрипа половиц в моей комнате. Уже нет ничего, что принадлежало бы мне. Все тлеет. Все медленно вытесняется за пределы моей досягаемости.

Ничто не кажется стабильным, когда Беллатриса смеется тебе в спину.

– Ты будешь ждать нашей следующей встречи? Будь уверена, детка, что она принесет с собой много чужой крови.

Она задавливает меня своим заливистым смехом, сжимает в обугленных тисках своего чертова правосудия.

– Ты уже в предвкушении, крошка, вижу по твоим напуганным глазкам!

Мое рваное дыхание рушит тишину лачуги Уизли. Если я не преувеличиваю, оно способно оглушить весь этот мир вокруг.

Я принимаю ровное положение, опираясь на подушку, и прижимаю колени к груди.

– Детка, правильное дыхание – залог здорового организма! Вдох! Выдох! Вдох! – отец провожает меня до самого первого школьного класса, а я еле-еле сдерживаю слезы и дикий страх чего-то нового. Он не отпускает мою руку до последнего, и даже после звонка слегка трепет меня за щеку, вызывая расслабленную улыбку.

Папа, от этой девочки ничего не осталось. Я пуста.

– Нет ничего плохого в переменах, Гермиона. Сейчас – новые дети, новые люди вокруг тебя. Правила и их нарушения. Все случается. Все бывает.

Никто не подумал, что такое может случиться, пап.

– Ты должна помнить одно: сейчас тебе сложно, но это «сейчас» совсем скоро перерастет в новую налаженную систему и уже не будет казаться таким устрашающим. Все плохое только кажется таким, и уходит со временем. Оставляет за собой только знаковые моменты, вспоминая которые мы часто смеемся.

Это не наш случай, знаешь. Вряд ли я буду смеяться по окончании. Вряд ли я буду в целом по окончании. Жива, имеется в виду.

Мысли бывают горькими на вкус.

Скрип двери меня выбивает не просто из колеи, а из самой кровати. Я так пугаюсь, что с шипением лечу на пол, успев схватить волшебную палочку и направить на дверной проем.

Лежа на спине и смотря на дверь вверх тормашками.

– Тебе удобно? – Фред хихикает, не зная, что чуть не умер секундой ранее. Хихикает, не зная, что я чуть не умерла сама от невыносимого страха приближающейся исподтишка опасности.

– Если бы в коридоре было темнее, – я встаю на колени, опираясь лбом о невероятно мягкий – я раньше этого не замечала – матрас, пока Фред прикрывает – это слышно по звуку – дверь.

– Если бы я не смогла тебя разглядеть в первые миллисекунды, – забираюсь на простыни, пряча палочку под подушку, – это не укрывается от его недовольного, но все еще смеющегося взгляда.

– Ты бы уже был мертв, – чеканю, смотря в упор. В эти глаза, полные непонятных мне ощущений. Я бы нашла в них боль, Фред, но я уже не верю ничему.

Что привело тебя в мою комнату, негодное ты существо?

– И в моей комнате сегодня не вечер встречи.

– Я рад тому, что у тебя хотя бы прорезался прежний голос и… Оу, – он подходит ближе, усаживаясь в моих ногах, и тянется к обстриженным локонам, пытаясь намотать один из них на палец. – Ты немного изменилась, не так ли?

– Прекрати это шоу, – я наконец осознаю, что пора перейти на шепот, и отстраняю его руку от своего лица.

Ладонь Фреда теплая. Слишком много тактильных ощущений за пару часов.

Слишком много Фреда.

– Зачем пришел?

– Хотел поговорить с тобой о погоде: ночь ясная, сегодня без осадков…

– Фредерик, – обрываю его с негодованием в тихом голосе.

– Раньше ты называла меня Фредом. Когда укутывала одеялом, веря, что я уснул, – сантиметры между нами стремительно уменьшались по мере того, как он навязчиво наклонялся вперед.

– Когда отвечала на пьяные поцелуи, – слишком близко, остановись.

– Когда целовала сама…

– Ты должен помнить, что тот вечер, как я думала, станет моим последним, – я упираюсь носом в его щеку, будто бы под действием хмеля, а позже прикусываю свой язык до железного привкуса и шепчу ему прямо на ухо: – Надеюсь, видом моего костлявого окровавленного тела тебе не пришлось любоваться.

Я чувствую блаженство. Чувствую власть над ним и его вздрогнувшим от моего тона телом.

Фред медленно и несильно отстраняется, заглядывая в мои глаза с укором:

– Я думал, ты умрешь прямо на моих руках. Дважды.

– А сейчас ты думаешь, что сможешь меня растрогать?

Пожалуйста, очнись!

Уходи, голос из моей головы, прочь!

– Тебе идет даже притворяться сукой, Герм, как ты можешь? – он действительно заворожен.

Гермиона, приди в себя, я люблю тебя!

– А как можешь ты? – я пытаюсь держать себя в руках, но даже надуманная черствость помогает плохо. – Как можешь ты на протяжении стольких лет обращаться со мной, как с последней тварью, а потом играть на моих же чувствах? – я сверлю его глазами.